Читать книгу Таежная кровь - Владимир Топилин - Страница 2

Не обязательно долго смотреть по сторонам, напрягая зрение. Пугаться каждого шороха, а их в тайге не пересчитать. Острый взгляд пригодится потом, когда серые сумерки после вечерней зари заполнят существующий мир. А пока можно просто, закрыв глаза, отклониться спиной к стенке и слушать бравый оркестр окружающей природы, где каждая нота имеет свое предназначение.

Звуки… Их десятки, сотни. Как на органе – нескончаемое количество аккордов, от высоких, которые сопровождают полет комара, до неуловимых человеческим ухом звуков наполнения соком земли растущих деревьев. И каждый из них надо понимать, чтобы вовремя, за секунду дать точную оценку происходящему. Для этого надо сидеть тихо, не шелохнувшись, так же, как росомаха ждет зайца, когда он наконец-то пошевелит ушами.

Пискнет в стороне сырой альт: он знает: это растет трава. Принесет прозрачный воздух едва слышное прикосновение: он видит липкий листочек ольхи, на который упала росинка. Щелкнет сзади резкий хлопок, он не поворачивается, понимает, что это порвалась перепревшая кора умирающей пихты. И не стоит на это обращать внимания, так как это звуки растений деревьев, без которых нельзя представить лес.

…Всплеск воды в ручейке, легкий шелест ветерка или чавканье земли. Многие звуки могут быть созданы живыми существами: от неугомонного полосатого бурундука до марала, идущего на солонец. И этих звуков – преобладающее большинство. В летнее время в тайге живности гораздо больше, чем кажется. Просто не всякий об этом знает.

Вот идет человек разумный среди деревьев, кустарников, по высокой траве. Старается ступать осторожно, не шуметь, крадется. А шума от него больше, чем от экскаватора в разрезе. Зверь слышит его далеко, за сотни метров, а может быть, и дальше, в зависимости от обстоятельств. Обстоятельства всегда далеко не в пользу человека. Во-первых, его движение, шаги, поступь. Думает человек, что идет очень тихо, самому не слышно. Но подошва обуви, каблук имеют твердую опору. С постановкой ноги через землю зверь чувствует ногами, лапами, копытами дрожь, даже можно сказать, инерционную вибрацию, о чем человек не знает. Во-вторых, течение воздуха, ветер наносят запах с такой силой, как будто человек проходит мимо свинофермы, до которой не меньше километра. И в-третьих, одежда – то, что надевает, обувает человек. Современные защитного цвета энцефалитки из прочного материала, соприкасаясь с травой, деревьями, скрипят, шумят с такой силой, что обитателям тайги кажется, будто за несколько сот метров скирдуют солому. Вот почему звери и зверушки своевременно покидают опасное место. И человеку увидеть в тайге зверя очень трудно.

Так думает Топ. И все его выводы подкреплены практикой, которой у него предостаточно. Стоит вспомнить случай, который произошел с ним два года назад, в начале лета. Был такой же тихий, безветренный, теплый вечер. Как сегодня, Топ сидел на лабазе, на солонце, ждал марала. Все складывалось удачно. Топ пришел вовремя, до вечерней росы, которая «заглушила» его приходной след. Легкое атмосферное течение воздуха протягивало от копанины ему в лицо, значит, относило все его запахи. Перепончатая белка-летяга, планировавшая с высокой ели на кедр над поляной, туда и обратно, рассказала всем, что здесь никого нет. Значит, можно с уверенностью ждать вечернего подхода зверя.

Наступил положенный час. Было еще довольно светло, когда с высокого перевала долетело легкое, предупреждающее чавканье. Зверь шел на солонец по узенькой тропке, наступил копытом в грязь, «рассказал» о своем появлении не только окружающему миру, но и охотнику. Топ знал эту звериную тропку, определил – на каком расстоянии находился марал, с уверенностью представил себе желанную добычу. Вот пантач спустился с взлобка, осторожно встал перед кедровой колодиной, постоял, послушал.

Прошло несколько минут, и зверь безбоязненно застучал копытами по галечнику. До галечника сто тридцать шагов. Идет смело, значит, человека не чувствует. Вот марал зашел в пихтач. Опять остановился. Предпоследнее место, где звери останавливаются, прислушиваясь, оценивая обстановку. Осталось метров пятьдесят. Затем марал встанет еще один раз, перед выходом на поляну, вон в том ернике. И лишь потом выйдет на лизун.

Может быть, все так и случилось тогда. Оставалось несколько минут… Один или два верных выстрела – и наступит миг удачи. Топ представлял себе ту минуту, когда могучий бык-пантач подломится на передних ногах, завалится на грудь, вытянет шею, перед смертью все же сохраняя свои драгоценные неокрепшие рога. Стараясь преломить волнение перед тем, как приложить к плечу приклад ружья и положить указательный палец на спусковой крючок, Топ осторожно достал из нагрудного кармана часы, посмотрел время.

Стрелки показывали десять часов пятнадцать минут вечера. Отличное время, можно засветло освежевать зверя. Затем машинально положил механические часы на полочку в стене лабаза, на краешек целлофанового пакета, где лежали хлеб с маслом. И направил стволы ружья на границу леса, откуда должен был выйти марал. Проделал бесшумно, заученно, как делал много раз. Поднял стволы под движение зверя, зная, что тот не услышит.

Однако пантач встал в то мгновение, когда глаз охотника пал на планку ружья или секундой позже. Остановился в переплетениях невысокой подсады, ерника, густо разросшегося в пихтовой колке. Впрочем, в этом не было ничего необычного. Да, остановился зверь последний раз перед тем, как выйти на солонец. Еще раз послушать, принюхаться, нет ли кого рядом: медведя, своего собрата марала или человека. Убедиться в своей безопасности, что все спокойно, можно смело выходить. На этот, последний, «отстой» маралу нужна минута, не более, чтобы еще раз удовлетворить свое врожденное чувство самосохранения.

Но в этот раз все было иначе. Прошла минута. Зверь не двинулся с места. За ней – вторая, третья, пятая. Марал все так же стоял в чаще. Невидимый, гордый, не досягаемый для пули. Это говорило о том, что зверь чего-то боится. Но чего? Оставалось только догадываться.

Сгустились сумерки. В единую, сплошную стену слилась темная тайга. Прошли полчаса, час… А в поединке охотника и зверя не было изменений. Человек ждал появления пантача, а он не выходил под выстрел. Безумная неопределенность: кто кого. Вот уже планка ружья слилась в комковатую массу, не видно среза стволов. Бесполезно стрелять, даже если зверь и выйдет на лизун. В лучшем случае увидишь темное пятно, в котором не разберешь, где голова, а где лопатка. Выстрелить наугад – значит загубить марала. Попадет пуля в полость, уйдет добыча, до рассвета завалится, пропадет, «сгорит». А это еще один грех на душу.

Топ осторожно убрал ружье, откинулся спиной к стенке лабаза. Долго, напряженно слушал ночную тайгу: здесь марал или нет? Смотреть бесполезно. Что можно увидеть в ночи? Услышать, как уходит зверь, тоже маловероятно. Почуяв опасность, марал уйдет так, что не поймешь, был ли он здесь или нет. Поставит копыто тихо, как упадет снежинка. Продвинет упругое тело осторожно, бесшумно, медленно, будто сдвинется минутная стрелка часов. Шаг за шагом. Молчит трава. Не гремят камни. Ни один сучок не щелкнет. Уйдет зверь – как растает, растворится, испарится. Таким сотворила его мать-природа: в минуты опасности быть невидимым, неслышимым.

Топ ждал. Седьмое чувство, необъяснимое, говорило ему, что марал все еще здесь, стоит там, в темноте ночи. Слушает, пытается почувствовать. Но что? Топу было неизвестно.

Предположение подтвердилось позже. Часа через два напряженного ожидания переменился ветер. Легкое атмосферное течение воздуха вынесло на марала запах человека. В этот момент пантач «рассказал» о своем присутствии. Взорвался неукротимой энергией. Предупреждая округу, залаял собакой. Убегая от опасности, запрыгал по захламленной тайге резвым мячиком. Засмеялся над коварным охотником: «Эх, человек! Ты думал, что умнее зверя? Нет! Побереги пулю для другого случая!»

Топ едва дождался утра, спустился с лабаза на землю. Затем, долго, кропотливо разбирая следы, вымеряя расстояние, пытался понять, почему марал не вышел на солонец. Да, вот он зверь, бык-пантач, стоял здесь, в курослепе. Нетерпеливо, нервно переступал ногами по влажной земле. Осторожно крутился на месте, пытаясь выяснить, откуда идет опасность. До лабаза тридцать шагов, не более. Услышать охотника зверь не мог. Топ сидел очень тихо, «плотно». Шерстяная одежда, выстиранная в свежей проточной воде, прожаренная на солнце, не имеет запаха, даже при редких движениях тела «издает» минимальное количество звуков. Тогда что же могло насторожить зверя?

Ответ нашелся очень скоро и оказался, как всегда, безумно простым. Это были его часы, на которые он посмотрел вечером, а потом положил на целлофановый пакетик. Зверь услышал их работу, новый, непонятный звук, которого в тайге не бывает. Остановился, насторожился, и… оставил человека в дураках.

Вспоминая тот давний поучительный случай, Топ сухо улыбнулся: «Век живи – век учись!» Урок не прошел даром. Теперь у него нет полиэтиленовых пакетов, бумаги. Сухую пищу упаковывает в тряпочные мешочки. А механические часы носит на груди, на резинке, надевая на шею – самое безопасное место от случайного удара. Под курткой часовой механизм никогда, при любых погодных условиях не принимает влагу. И, конечно, на охоте, в засаде, зверь не слышит работу маятникового механизма под одеждой. Остается только следить за своими действиями: двигаться как можно тише, дышать осторожно, не чихать, не курить, на резкие, неожиданные звуки оставаться хладнокровным. А иначе не стоит и идти в тайгу.

Звери очень умные по-своему. Медведь, например, любит проделывать такие номера: почувствует человека и из любопытства начинает проверять. Подойдет сзади, под лабаз, тихо, аккуратно, так, что не услышишь, как трава подминается под тяжелыми лапами. Хозяин тайги может оставаться невидимым, неслышимым час, два, три. Да сколько угодно. А потом, в последний момент, желая устроить охотнику пакость (так как отлично знает, что человек караулит марала), ударит лапой по колодине или завалит сушину. Да с такой силой, что по тайге грохот, как в ветровал.

Вот и представьте себе, тишина, как в гробнице фараона… Слышно, как комарики за спиной пищат. Тишь да благодать. Спокойные вечерние сумерки. И вдруг такой неожиданный грохот, будто десятитонный камень со скалы упал. Тайга стонет, горы эхо пинают.

Охотнику надо иметь железные нервы, чтобы от страха штаны не испортить, да и сердце чтобы не разорвалось. Нельзя поддаться панике, закричать от испуга, со страху стригануть вверх по дереву, на котором сидишь. Главное в такой момент – вовремя оценить ситуацию. А как понял, что это медвежишко шалит, балует, так и бояться нечего. Все ясно. Хоть и испорчен вечер: марал после медведя на лизун в эту ночь больше не выйдет. Не пойдет до той поры, пока его запах не выветрится.

Но и на этот случай у Топа есть своя защита. Один раз оказавшись в такой ситуации, он стал брать с собой на солонец зеркало. Обыкновенное, квадратное, двадцать на двадцать сантиметров. В такое мужики смотрят, когда бреются. Зеркало закреплено перед его глазами, как на машине, для заднего вида. Расположено так, что в бойницу за спиной все видно.

Обзор – как на ладони. Либо марал принюхивается, или медведь рысью извивается, ползет за корягами под лабаз. А Топ ему: «Куда прешь, лохматый?» Или: «Ну, лезь ко мне, Михайло Иваныч, покурим!» Эх! Взорвется медведь, заорет, да чесу по тайге, прыжками, «на хода». Ревет от обиды, что его первого заметили. Да еще «пятые следы» оставит от неожиданности. Не любит босоногий, когда его вот так «отпустили». В его правилах всегда тайно следить за человеком, а не наоборот.

Впрочем, за всю жизнь, что Топ сидит на солонцах, такой случай произошел с ним только один раз. Но запомнился на всю жизнь. Только непонятно, кому больше: Топу или медведю.

…Тихий, теплый июньский вечер. Бирюзовое небо бесконечно чисто, прозрачно, как опрокинутое озеро. Застывшая тайга насупилась махровыми ветвями деревьев. Благоухающая трава заплакала матовыми росинками. Подрагивают от воды на мочажине желтые лепестки калужницы. Покачиваются назревшие бутоны оранжевых жарков. Где-то в стороне, справа, звенит переполненный тающим снегом ключ. На хребте шумит настойчивый восточный ветер-верховик. По вырубленным водой и временем логам плывет прохлада. Верные признаки – к хорошей погоде. Об этом говорит покачивающаяся «нитка»: зеленая жилка еловой бороды, живая поросль времени. Исключительно точный барометр определения погоды. Она закреплена над смотровой бойницей. Сегодня наклонилась к его лицу. Значит, ветерок плывет от солонца, все запахи человека уходят за спину. Это хорошо. Зверь не почувствует затаившегося на лабазе охотника.

Но в такую погоду марал не придет рано, засветло. В лучшем случае спустится на соль в полной темноте, в два-три часа ночи. Проверено временем и собственным опытом. Значит, пропала еще одна ночь. Но терять надежды не стоит. Все может случиться. Выйдет пантач на «метку», тогда можно бить наверняка.

Метка – обыкновенная затеска, вырубленная Топом топором в прошлом году осенью на черном стволе пихты, за солонцом. Вернее, их две. Одна – на уровне груди марала. Вторая – выше на три ладони. В любую черную, непроглядную ночь их хорошо видно. Помехой может служить только туман, застилающий поляну. Выйдет марал солониться, бродит, копытит землю. В итоге – встанет на убойное место. Подойдет под выстрел, телом закроет нижнюю затеску. Стоит прицелиться планкой ружья, забеленной мелом, ниже верхней затеси на три ладони, и можно стрелять. Выстрел будет точным.

Но это будет потом, ночью. А сейчас надо просто сидеть и ждать. Слушать окружающий мир… Как росомаха ждет оленя, который подойдет под кедр. Как лиса караулит кабаргу, когда последняя спустится с отстоя. Как соболь выглядывает из корней кедра, проверяя, когда же глухарь нырнет в снег на ночь. И все ради одного момента: для прыжка, броска, рывка, выстрела. В этом заключается смысл охоты. Так предназначено матерью-природой: хищнику выживать за счет других, будь то соболь, росомаха, лиса или тот же охотник.

«Не торопи время, не топчи следы, которых нет», – так говорят старые люди тайги. И они правы в своей мудрости. Так послушаемся их совета, не будем забегать вперед. Вернемся к первым листам начатой книги: к диким горам Восточно-Саянской тайги в тихий, теплый вечер начала июня, где Топ ждет свою удачу в глухом подгольцовом уголке. Сидит на лабазе, караулит зверя, марала пантача. По зову далеких предков, от кого он унаследовал дикую таежную кровь, которая своим импульсом толкает его в тайгу.

Здесь необходимо сделать краткое отступление, пояснить, что такое лабаз (в Сибири, ударение на первую букву «а»), потому что далеко не каждый знает значение слова. И, хотя это повествование рассчитано на довольно узкий круг читателей (в основном охотников-промысловиков, людей тайги), будем думать и о городском жителе, кто, возможно, однажды удостоит эти строчки своим вниманием. Для охотника-промысловика лабаз – едва ли не главное пристанище после избушки. По сути это обыкновенное строение, шалаш, закрепленный на деревьях на некоторой высоте. Каждый из охотников делает его по-своему и считает, что только он делает правильно.

Один возносит лабаз на высоту пяти-шести метров. Второй думает, что хватает расстояния вытянутой руки. Один рубит прочный, под вид небольшой избушки сруб, ставит его на крепкие, очищенные от коры кедровые кряжи. Тратит на это много времени, силы, делает аккуратно, надежно. Такой лабаз простоит долго, многие годы. Надежно сохранит продукты от дождя, снега, грызунов, росомахи, мелкой птицы и, конечно же, хозяина тайги – медведя.

Другой промышленник делает его на скорую руку, в один день. На трех пихтах, на скобы, прокинет хрупкие лаги, пол и стены выложит круглым тонкомером, а на крышку, чтобы не мочило, натянет целлофан. Соответственно и жить такому лабазу – год-два, а то и меньше. Залезет медведь по дереву, смахнет запасы лапой, и голодуй человек по своей вине.

Так как же делать лабаз: быстро, но каждый год или медленно, но до «седой бороды»? Об этом надо думать. Часто лабазы рубят (строят, кому как угодно) для сохранения продуктов, о чем уже было упомянуто выше. Но для охоты на зверя он подходит как нельзя кстати. Будь то на солонце, где-то на переходе, озере или еще в каких-то местах, где требуется большой обзор местности.

Об этом Топ знает с детских лет, потому высота его лабаза достигает высоты шести метров. С такой высоты отлично видны дальние поляны, а в благоприятную погоду северный ветер относит все запахи назад, за спину, прочь от «приходных» троп. Это половина удачи. Так стоит ли обращать внимание на тонкую, хлипкую обвязку жердей, на которых держится его скрадок, если есть волнующая душу надежда: именно сегодня на выстрел выйдет грациозный красавец марал?!

«Только бы просидеть еще одну ночь, а завтра будет все по-другому. Заменю новые лаги, забью прочные скобы, подвяжу прочный ремень», – постоянно, успокаивая сам себя, думает Топ и вновь окидывает взглядом вечернюю тайгу. И продолжал думать, что часто какие-то дела откладывает на потом, когда будет время. Наверное, до тех пор, пока этот «скворечник» не задавит снег, настороженную кулему разломит кухта, а на приземистую избушку упадет наклоненный кедр.

Вот тогда Топ точно сделает все по-другому: прочно, надолго. Вместо лабаза срубит бревенчатый скрадок на земле. Над ловушкой на соболя настелет густой пихтовый лапник. А новое зимовье срубит на поляне, подальше от склонившихся деревьев. Он помнит, что старые люди учили: беспечность может привести к беде.

Но, видно, так уж устроен человек… Ошибки других охотников не в счет. Топ старается делать все по-своему, в гордом одиночестве.

Этот свой третий лабаз, на котором сидит сейчас, Топ делал тоже быстро. Не один, вдвоем с братишкой Кириллом. Три года назад. В теплые дни начала апреля, по прочному снежному насту, чтобы не подшуметь зверя. Место было найдено заранее, осенью, по следам копытных животных, которые любят глухие, завальные, скрытные от людского глаза места. Учитывая погодные условия, направление ветра утром и вечером, братья определили три дерева, на которых будет покоиться будущий скрадок. И только потом пробили колышком в земле глубокие ямки и засыпали в них пять килограммов соли.

Лабаз строили два дня. В первый день готовили жерди, сколачивали лестницу, крепили обвязку. На второй наложили хрупкий пол из пихтового тонкомера, подняли стены, накрыли крышу капроновым брезентом. И… забыли про него. На два долгих года. До тех пор, пока не случились «непредвиденные обстоятельства», принесшие в его размеренную таежную жизнь черную полосу, хаос. Может быть, в эти места он заглянул еще нескоро, потому что до некоторых пор два других солонца давали ему стабильную добычу. Такую, какую он желал: по одному зверю в год. Большего ему было не надо.

Однако два года назад все изменилось. В тайгу на его избранную территорию пришли «черные дни». На дальние белковые солонцы перестали ходить маралы. Сделать вывод, что зверей не стало за одну зиму, неправильно. Неподалеку Топ встречал редкие следы копыт. Просто пантачи и коровы стали обходить его старые места охоты, как бы он этого ни желал. Старые следы «рассказывали», что несколько копытных вышли к солонцам по разу, ткнулись в копанину и, испугавшись чего-то, покинули родную вотчину, перевалили за водораздельный хребет.

Напрасно Топ принес новый круглый лизун соли, ждал, надеялся, сидел на лабазах не одну ночь. Пантачи не приходили. Как будто кто-то навел порчу, бросил по ветру заговор. Или сварливая соседка видела, как он уходит в тайгу рано утром по задворкам, и заговорила след: «Пуля в поле, хрен в горшок!» Так бывает, когда кто-то хочет пожелать охотнику неудачу или сглазить ружье.

Но ружье Топа всегда живет в тайге, в стволе старого дуплистого кедра, далеко от дома. Когда он выходит на охоту, проходит мимо кедра, забирает «ствол». А возвращаясь назад, ставит его на место, чтобы было меньше проблем. И точно помнит, что последние четыре года неизменная «тулка» ни разу «не выходила» в деревню. А между тем два последних сезона прошли «всухаря»: на солонцах Топ не добыл ни одного марала.

Первое время он еще ничего не понял. Потом в сознание закрались сомнения. И только в прошлом году, когда однажды вечером, за перевалом услышал два резких выстрела, догадался обо всем. Тот, кто устроил ему «непредвиденные обстоятельства», присолил маралов на свою сторону. Как? Очень просто. Во-первых, «тот» охотник где-то неподалеку, скорее всего за перевалом, откуда были слышны выстрелы, сделал новые солонцы. Затем, чтобы отпугнуть зверей от его лизунов, «прокеросинил» их. Налил в копанину керосин или закопал рядом пустую бутылку из-под солярки.

Расчет верный: после такой гадости на солонец зверь не придет очень долго. В крайнем случае – в этом сезоне не жди. А потом, чтобы пугнуть зверей за голец, завабил голосом сукотой волчицы, давая знать всей округе, что в этих местах волчье логово. Понятно, что звери «отвалили» за хребет. Кому хочется попасть на клык? А там, за гольцом, наткнулись на новую соль. Стоит только одному маралу наткнуться на лизун, через неделю туда будут ходить все звери с ближайшей округи.

Как у маралов передается информация, остается только удивляться! Может быть, по вкусовому запаху соли на копытах, что разносится по звериным тропам. Или ветер протягивает по тайге желанные привкусы. Это людям кажется, что соль не пахнет. Человек не может почувствовать ее запах. Но не зверь! Любой копытный улавливает присутствие соли с приличного расстояния. Топ знает из собственного опыта.

Однажды он увидел следы крупного сохатого, проходившего мимо солонца, вдоль горы. Крупный бык шел «на проход» (здесь подразумевается, что сохатый переходил из одного, малоснежного района тайги в гольцы, то есть «проходной зверь»). Но на расстоянии ста семидесяти шагов от солонца вдруг остановился, вполне вероятно, что «хватил» запаха соли, развернулся и пошел точно на лизун. Топу оставалось еще раз удивиться особому чутью сохатого, уловившего тонкий привкус лакомства с такого большого расстояния.

Тот, кто устроил ему «черные дни», переманил маралов на свои солонцы, удачно промышлял где-то за далеким перевалом. Об этом говорили выстрелы, доносившиеся из-за хребта. А Топ третий год «грыз сухари». В старые, добрые времена за такие действия наказывали. Просто отливали пулю. Дальше все понятно. Но где оно, это время? Кануло в Лету под натиском нашествия цивилизации. Остается только вспоминать рассказы старожилов, которых, к сожалению, нет в живых.

Когда Топ понял, что на те дальние подгольцовые солонцы маралы ходить не будут, вспомнил про этот лизун. Солонец Топа не имеет ничего необычного, такой же, как у всех охотников из его поселка. Пришел сюда в прошлом году, к своему некоторому удовлетворению, узнал, увидел, что кроме тройки коз (сибирская косуля) на копанину ходит один бык пантач. Пусть не такой взрослый, около трех лет от роду. Но все же лучше, чем вообще никого и ничего.

Как уже упоминалось выше, здесь, на высоте шести метров, был сооружен лабаз из пихтовых жердей. Вот только в обвязке на лаги положены рябиновые палки: строили его с Кириллом «наскоро», на один год. Хотя они и достаточно толстые, может быть, пятнадцать сантиметров в диаметре, все же это лиственное дерево, кустарник, которому со дня рождения предназначена короткая жизнь.

Все строение напоминает клиновидную треугольную загородку, шалаш из двух стен, покрытый капроновым брезентом. Длина скрадка чуть больше двух метров, чтобы можно было свободно вытянуться человеку во время отдыха. Высота стенок – семьдесят сантиметров. Сидя на небольшой доске, можно спокойно и, главное, бесшумно, прицелиться в добычу. Дно лабаза выстлано сухим мхом, чтобы не протягивал прохладный воздух снизу. В углу лежат теплые носки, ватные штаны, телогрейка и тонкая шерстяная шапочка: ночи в тайге летом прохладные. На одной из стенок закреплена небольшая полочка. На ней – запас провизии в тряпочных мешочках: хлеб, сало, несколько сладких пряников. Продукты завернуты, чтобы не обдавали запахом. В полуторалитровой полиэтиленовой бутылке – свежая вода из ручья. Перед лицом, на палочке, лежит ружье, по правилам – всегда под руками. Можно быстро взять. Не упадет вниз при случайном, неверном движении тела.

До копанины – около двадцати метров, может, чуть больше. С такого расстояния стыдно промахнуться. Тем более что за ямой, на пихте, светятся две метки-затески. Одна ниже, вторая чуть повыше. С восточной и западной сторон к солонцу подходят две тропы. По любой из них в каждую минуту может выйти копытный. Будь то сохатый, марал или козел. Медведь тоже любит проверять эти места, хотя сам соль не употребляет. Он предпочитает подкараулить, задавить того, кто ходит солиться.

Чуть наискось, с юго-восточной стороны, небольшой ключ, вода, напитанная сочным тающим снегом, выбивается из-под земли в ста метрах чуть выше по ложку. До него – около пятидесяти метров. Шумит, играет родник по обкатанным камешкам, как резвый, непоседливый ребенок. С трех сторон к солонцу скатываются небольшие горки, густо заросшие черным пихтачом. Здесь кедр – редкий представитель, преобладают пихта и ель. В лучшем случае на небольших полянках распушится рябина или береза. Да у самой воды трепещет листьями игривая талина.

Воздух переполнен сырой прелью благоухающей травы, среди охотников именуемой «дурнина», потому, что растет быстро, «прет в рост» на глазах. И к середине июня она уже поднимается в рост человека. Преобладает дудник, листовник, пучка, папоротник. Травы растут густо, пройти тяжело, ногу поставить некуда. Поэтому считается, что в середине лета в тайге «ход» самый тяжелый. Не только двуногому существу, человеку разумному. Зверь тоже уходит на свои излюбленные места. Сохатый предпочитает болотистые мочажины. Марал придерживается границы альпийских лугов. Круторогий сокжой нежится на каменистых гольцах. Даже медведь в поисках сладкой отавы блудит по тенистому заветерию, где позже сходит снег, а молодая черемша только наливается соком.

Но на южную сторону гор зверей все так же манит соль, без которой любому копытному приходится тяжело во все времена года, особенно весной, после тяжелой зимовки. Поэтому «присоленные» пантачи ходят в заветные лакомые места с завидным постоянством.

Летом марал на солонце более осторожен, чем при первых проталинах. Зверь может часами стоять на одном месте, слушать, рассматривать, принюхиваться. Что ему время? Жизнь дороже! Врожденный инстинкт самосохранения развит тысячелетиями, не сравнить с человеком. Но Топ – охотник и ждет марала.

Этот год еще не принес ему удачи из-за того, что кто-то мешает ему промышлять. Знать бы кто, может, все было бы по-другому. Возможно, сейчас Топ не сидел бы на этом лабазе, а был бы дома со своими родными, близкими. Они ждут его каждый час, каждую минуту, вспоминают с теплотой, любовью, нежностью. Светлана и Аленушка. Дорогие люди: жена и дочь. Они и сейчас с ним вместе: в сознании, душе, сердце.

О них вспоминает всегда, когда смотрит на часы. Вытаскивает за резинку круглый циферблат, определяет время. И улыбается, представляет, что происходит дома. Восемь часов вечера: Светлана, скорее всего, управляется с хозяйством. Аленушка помогает, крошит хлеб в ведро поросятам или несет собакам в чашке еду. Половина десятого: жена смотрит телевизор, дочь несет книжку-сказку почитать. Десять пятнадцать: обе, обнявшись, лежат на диване. Мама пытается понять смысл зарубежного фильма, но доча не унимается: «Расскажи сказку».

И это не все, о чем ему хочется вспоминать с улыбкой. У него еще есть мать, отец, братья, сестры. Большая, дружная, родная семья. Однако тот дом, в котором сейчас здравствуют две дорогих ему души, неоспоримо ближе, родней и дороже всех, потому что, видно, так устроена жизнь.

Но, чу! Где-то под перевалом встревоженно закричали дрозды. В той стороне, откуда, всего вероятнее, должен прийти марал. На западе. Там небольшая торная тропка, по которой марал приходит на копанину.

Об этом Топ знает, несколько дней назад ходил в тех местах. Отпечаток копыта везде одинакового размера и формы: вытянутый, острый, чуть больше двенадцати сантиметров. И старый помет напоминает огромную кедровую шишку: с одной стороны треугольный, с торца округлый, тупой. Значит, на солонец ходит бык-пантач, скорее всего, трехлетка. Есть еще копытца коз, три-четыре отпечатка. Но это на случай «прокола», если и эта ночь окажется «пустой».

А крик дроздов все ближе, вниз, сюда, к нему. Однако перестука копыт не слышно. Только легкий, режущий свист крыльев. Вот, так и есть: между деревьев мелькнул острокрылый силуэт. Сапсан несет в когтях дрозда. За ним – свора рябых собратьев. Налетели гурьбой, раскричались, проводили седого разбойника и вернулись ни с чем, разлетелись к своим птенцам. Так бывает: стоит зазеваться, и… распрощаешься с жизнью. Тайга ошибок не прощает никому. Будь то зверь, птица, рыба или человек.

Но выйдет ли сегодня на солонец зверь? Поздний вечер. Стрелки часов показывают половину одиннадцатого. По густому пихтачу крадутся настойчивые сумерки. Еще десять – пятнадцать минут – и пелена ночи застит притихшие перевалы. Что тогда? Увидишь ли в темноте знакомую рогатую фигуру? Неизвестно. Вот, бывало, когда-то на тех солонцах к этому времени он уже аккуратно спиливал бархатные панты. А теперь?

Неужели и третий год пройдет впустую? Ни рыбы, ни мяса. На столе в избушке – половина луковицы да щепоть соли… И кто же хочет занять его территорию, выгнать из подгольцовой тайги? Об этом пока знает только ветер.