Читать книгу Птицы - Владимир Торин - Страница 2

Снег. Он идет, как незнакомец. Казалось бы, совсем рядом – руку протянуть, и коснешься, и все же он так далеко – за окном. Снег будто манит… манит пальцем: выйди, забирайся ко мне под пальто, пойдем со мной.

Мальчику одиннадцати лет по имени Финч нестерпимо хотелось выйти прямо через покрытое изморозью круглое окно на третьем этаже школы и исчезнуть, уйти со снегом. Но он не мог. Он был наказан. А наказали его за то же, что он делал и сейчас: думал о своем и не слушал того, кто не любит, когда его не слушают.

На партах тускло горели газовые лампы, но все равно в классе было темно.

Финч сидел в последнем ряду, почти под самым потолком, – места учеников поднимались ступенями, в то время как учительский стол тонул во мраке в глубине помещения. Там, внизу, едва заметно шевелилось нечто, кажущееся бесформенным, грубым и древним.

В классе было жутко… жутко сонно.

На учительском столе тикали часы, порой кто-то приглушенно кашлял, скрипели перья чернильных ручек. Что-то хриплым голосом бормотало существо, грузно расхаживающее у доски, ну а Финч все глядел в окно.

Снег окутал собой улицу, дома и крыши – в этом городе он шел всегда. Внизу, у здания школы, проходила аллея с двумя рядами скрюченных деревьев, побелевших и простуженных. Фонари на чугунных столбах еще не зажгли, и до того, как они задорно загорятся по одному, оставалось совсем немного. Ни прохожих, ни экипажей на мостовой видно не было. Город словно вымер. Будто заснул, убаюканный тишиной и покоем зимнего дня.

Финч глядел на эту меланхоличную картину в белых тонах, и глаза его слипались. Он уже и сам почти заснул, когда за окном вдруг что-то начало происходить.

На аллее появился человек с черным зонтиком. В смоляном пальто и цилиндре он походил на размытое чернильное пятно – крайне неуместное и мрачное пятно среди заснеженных деревьев. Незнакомец озирался по сторонам, словно не понимал, где находится.

Финч мог бы поклясться, что всего мгновение назад на аллее никого не было – он даже поймал себя на нелепой мысли: «А что, если этот человек просто вдруг выбрался из падающего снега?»

Незнакомец между тем прекратил оглядываться и присел на скамейку. Но в тот же миг, как он ее коснулся… исчез, рассыпавшись снегом, а на том месте, где он только что находился, появилось несколько нахохлившихся черных ворон.

Финч вздрогнул. Сонливость как рукой сняло.

Он пригляделся: никаких следов джентльмена в цилиндре – только птицы на скамейке бродят туда-сюда и раскрывают клювы, что-то крича.

Мальчик перевел взгляд на одноклассников: может, кто-то из них видел то же, что и он? Но кругом были сплошь грустные безразличные затылки. И как в такое время можно что-то писать?! Как можно не замечать, что происходит что-то странное?!

Тем не менее никто ничего не замечал – всех заботили только собственные скучные тетради и унылые закорючки, которые там появлялись.

Финч снова поглядел в окно, но даже ворон больше не было. Лишь, как и мгновение назад, падал этот бесконечный снег…

– Вы все поняли, мистер Финч? – раздался надтреснутый голос от доски.

– Я ничего не понял, – пробормотал Финч. – Куда он исчез?

– Что вы сказали?

Финч встрепенулся:

– Ничего, мадам. Я вас внимательно слушаю…

– Тогда, надеюсь, вы готовы вместе со всеми перейти к заключительному параграфу…

Ветер выл в дымоходах, эхо от него долетало в класс и сливалось с монотонным бормотанием карги в огромных круглых очках с выпуклыми стеклами. Карга стояла, сгорбившись у черной грифельной доски, и указывала на что-то указкой. Ее сухие потрескавшиеся губы медленно шевелились, а сморщенное застывшее лицо белело в потемках, и издалека казалось, что оно висит в воздухе отдельно от тела.

Карга провела указкой по доске, очевидно, намереваясь процарапать в ней прореху и надеясь, что из раны потечет кровь. Она сморщила клювообразный нос, принюхиваясь.

Порой Финч думал, что в этом дряхлом существе жутковатую каргу видит только он. На остальных же наказанных миссис Оул, престарелая учительница по Странным числам, нагоняла лишь нафталиновую тоску.

– Ойт – это десятичная мера снега, – говорила миссис Оул, – которую забирает один ковш для переработки в подземных фабриках-гремпинах. В одном ойте – десять нилей. В одном ниле – десять клаптингов. Вы записываете, мистер Финч?

– Да-да, мадам.

Финч торопливо макнул ручку в чернильницу и кривобоко вывел: «10 клаптингов». При этом на странице образовалась жирная уродливая клякса.

– Вы ведь знаете, что вы безнадежны, мистер Финч? – спросила миссис Оул – учительница словно увидела со своего места медленно и неотвратимо впитывающееся в записи пятно.

Финч молчал. Он это знал, однако поделать со своей рассеянностью ничего не мог. Дедушка говорил, что рассеянность – признак необычного ума и живой фантазии. А учителя говорили, что Финч просто отсталый. Так как Финч до сих пор не замечал у себя признаков необычного ума и не представлял, какое он имеет отношение к живой фантазии, то был склонен согласиться с мнением учителей.

«Не зря меня вечно наказывают, – думал он. – Кажется, я и правда отсталый…»

За что же наказали Финча в этот раз?

Что ж, если бы время можно было отмотать к моменту, когда все произошло, то стоило бы вернуться в класс «Странные числа» миссис Оул примерно на час назад.

Финч, щуплый мальчишка с взлохмаченными синими волосами, сидел там же, у окна. Он и не думал записывать то, что рассказывала миссис Оул, – вместо этого, подпирая голову рукой, глядел на самый ненавистный для него в этом классе затылок.

– Мерзкая-премерзкая, гадкая-прегадкая, сопливая-пресопливая… – шептал он себе под нос, с презрением и досадой наблюдая поверх голов одноклассников за девочкой, сидящей через две парты от него.

Финчу эта девочка не нравилась до такой степени, до какой только одна вредная самовлюбленная зазнайка может не нравиться мальчишке, который считается самым большим чудаком в классе. То есть она ему крайне не нравилась.

К таким, как она, любимчикам учителя обычно относятся как к своего рода маленьким заместителям. «Карликовые заместители», – называл их про себя Финч. Такие важные персоны всегда мнят о себе невесть что: как будто им сам господин директор школы предписал вместе с формой носить задранный нос и поджатые губки. А эта мисс Джей в особенности! Всюду лезет со своими знаниями и, как назло, неизменно отвечает на все вопросы учителей «Н. О.», то есть «На Отлично», да еще с таким видом, будто вызубрила всю энциклопедию Болестуса Брауна наизусть. И при этом еще считает себя самой большой красавицей в школе, несмотря на веснушки, курносый нос и два рыжих хвостика, глядя на которые вечно боишься обжечься.

А ее имя! А-ра-бел-ла! Фу-ты ну-ты… Вон Финч – просто Финч, и ничего, не пропадает. А тут, видите ли, «мисс Арабелла Джей, первая леди класса». Смешно просто. Сидит, сложив перед собой на парте ручки, с ровной, как в «Большом сборнике школьных правил», спиной, будто ее отходили по ней кочергой, и едва не дрожит вся – готовится ответить на еще не заданный учительницей вопрос. Вот было бы забавно…

– Мистер Финч, позвольте спросить, чем это вы занимаетесь?

В мальчика вонзился взгляд двух совиных глаз, округленных стеклами очков в роговой оправе. Будь у взгляда когти, Финчу в этот миг стало бы невыносимо больно.

Три десятка шей, полупридушенных узкими белыми воротничками и черными галстуками, повернулись к нему так синхронно и резко, словно каждый из учеников в одночасье получил крепкую пощечину.

Весь класс замер и уставился на Финча. Кто-то позволил себе чуть заметную усмешку: его определенно ждали неприятности – какие именно и за что, одноклассники пока не знали, но уже были в предвкушении. Хуже всего, что и мисс Джей глядела на него, следила за появившимся в его глазах страхом, как злорадный зритель в цирке глядит на спотыкающегося канатоходца.

– Мне повторить свой вопрос, мистер Финч? – пролязгала металлическим голосом миссис Оул. – Чем вы занимаетесь, когда должны слушать то, что я рассказываю?!

Учительница сидела за своим громоздким дубовым столом на стуле с высокой резной спинкой. Позади чернела доска, на которой, словно приговор неучам, были выведены формулы и даже целые предложения из Странных чисел; на столе выстроились колонны учебников, словарей и энциклопедий числительных законов. Всем своим видом миссис Оул сейчас напоминала судью, только без парика – хотя в последнем Финч не был уверен.

«Чем я занимаюсь, когда должен слушать ее?!»

Неужели эта миссис Оул, раз она учитель и вся из себя такая умная, не может догадаться сама, что он сидит и молча ненавидит Арабеллу Джей? Это же очевидно! Что миссис Оул ему сделает? Он ей не по зубам! И пусть весь класс знает, что он ее не боится, как все эти трусы и любимчики! Он ей все сейчас выскажет! Все, что думает! Об этом будут говорить месяц!

– Ничем, мадам, – едва слышно прошепелявил Финч, опустив взгляд в парту и нещадно краснея.

Большим болваном Финч сегодня себя еще не чувствовал. К тому же и мисс Джей, он был уверен, глядела сейчас на него со своим коронным презрением и, должно быть, даже показывала ему язык, пока миссис Оул не видит.

– Вы выполнили ваше домашнее задание на «Е. У.»! – продолжала возмущаться миссис Оул – на ее учительском ритуальном языке «Е. У.» означало «Едва Удовлетворительно». – И теперь еще позволяете себе меня не слушать и спать на уроке?! Вы заслужили наказание, мистер Финч. Сегодня останетесь после занятий. И только попробуйте сейчас поморщиться или вздохнуть – будет хуже. Еще хуже, чем в прошлый раз. Вам все ясно?

– Д-да…

– Не слышу вас, мистер Финч!

– Да, мадам.

…Вот так Финч и оказался на дополнительном часу «Странных чисел», на котором он и увидел в окне появившегося из ниоткуда и таким же непонятным образом исчезнувшего человека с зонтиком. Кто это был? Что он делал там, на аллее? Искал кого-то? От кого-то бежал? Или просто прогуливался? А может… может, его и вовсе не было?

Финч вздохнул. Кажется, ему все просто привиделось – почти-почти приснилось: когда ты едва не засыпаешь в темном классе под монотонное бормотание о числах, и не такое увидишь. Ну еще бы! Так ведь не бывает, чтобы человек вышел из снега и превратился в птиц.

Откуда Финчу в тот момент было знать, что сегодняшний день еще готовился преподнести ему кое-что необычное, немного удивительного и совсем чуть-чуть необъяснимого…

Часы на учительском столе издали характерное «дзынь», предупреждающее о том, что урок закончится через минуту. Финч вздрогнул и принялся поспешно переписывать в тетрадь формулы с доски: было важно успеть законспектировать как можно больше, иначе дедушка не сможет ему дома все разъяснить и помочь с домашним заданием. Мальчик и думать забыл о странном происшествии за окном, которому стал свидетелем.

Когда ударил колокол, а эхо от него расползлось по школьным коридорам и узким лестницам, Финч все еще лихорадочно переписывал расчеты угла падения снега в зависимости от силы и направления ветра и еще что-то столь же сложное и неинтересное. Он пропускал числа и целые строки, надеясь, что они не ключевые, сокращал, как мог, но, к сожалению, стенографирование не было его сильной стороной.

Когда Финч наконец занес в тетрадь последнее Странное число, в классе уже никого не осталось, кроме него и застывшей за своим столом миссис Оул.

Финч поспешно закрыл тетрадь, закрутил чернильницу и заправил ручку с баночкой под специальные ремешки в портфеле; в одно из отделений отправилась и тетрадь.

– Вы забыли высушить записи промокательной бумагой, мистер Финч, – сказала миссис Оул своим неизменным укоряющим тоном. – Этого стоило ожидать.

Финч огорчился: его и так плохо разборчивые записи из-за размазанных чернил сейчас, вероятно, стали и вовсе нечитаемыми. Придется половину угадывать. Может, дедушка знает что-то из темы «Странные числа и снежные фабрики гремпинов»?

Промакивать уже расплывшиеся чернила было поздно, и Финч, подхватив портфель, выбрался из-за парты и вприпрыжку потопал вниз по лесенке прохода между рядами.

– Вы ничего не забыли, мистер Финч?

Миссис Оул всегда будто только и ждала момента, когда он ошибется, чтобы поймать его на промахе и раздуть из этого целую историю или как минимум озвучить парочку оскорблений. А Финч, в свою очередь, был из тех, кто не упустит случая предоставить ей такую возможность.

Вот и сейчас он обернулся и с досадой отметил, что лампа, встроенная в его парту, до сих пор горит.

С тщательно скрытым тяжелым вздохом Финч вернулся на свое место и, нащупав под партой вентиль на трубе, крутанул его – огонек с легким хлопком погас.

Разобравшись с лампой, Финч осторожно двинулся по потемневшему проходу между рядами парт, во все глаза глядя под ноги: было бы ужасно сейчас споткнуться и кубарем покатиться прямо к столу учительницы.

Без происшествий спустившись и пробормотав: «До свидания, мадам», Финч направился к двери. Он уже почти покинул класс, когда миссис Оул его окликнула:

– Мистер Финч!

Финч замер и обернулся. Учительница глядела на него тяжелым, как колокол, взглядом.

«Ну вот, – с тоской подумал Финч. – Сейчас начнется…»

И началось:

– Вы только поглядите на себя.

– Целиком не получится, – храбро ответил мальчик. – Нужно большое зеркало.

Миссис Оул приподняла бровь и сцепила толстые когтистые пальцы.

– Если бы вы не были отсталым, – сказала учительница, – я бы наказала вас за дерзость. Но, видимо, вы действительно понимаете все лишь буквально, поэтому я разъясню! Вы должны выглядеть как ученик школы Фьорити!

– Но я и так выгляжу, мадам!

Это была правда: как и все мальчики в школе, Финч носил узкий темно-серый пиджачок, клетчатые черные бриджи, шерстяные гольфы, рубашку с удушливым воротником, черный галстук и ботинки на кнопках. Он не понимал упреков учительницы.

Тем не менее у нее их был заготовлен целый список:

– Вы должны быть причесаны! Всегда! С пробором налево, как принято для мальчиков школы Фьорити! Ваши манжеты и ваш воротничок все в коричневых пятнах от пароутюга! На гольфе дыра! Башмаки не начищены! На ваших пальцах, губах и щеке чернила. Вы постоянно грызете ручку – это отвратительная привычка! Отсталые дети, к вашему сведению, тоже должны выглядеть как достойные ученики школы Фьорити, если они хотят оставаться учениками школы Фьорити! Ну, или в вашем случае, если этого хочет ваш дед, мистер Фергин. Вам все ясно?

– Да.

– И вы не должны отвечать взрослым «да» или «нет». Это невежливо. Вы должны отвечать как эхо: «Ясно, мадам».

– А если мне будет не ясно?

– Вы свободны, мистер Финч.

Под пристальным взглядом миссис Оул Финч понуро развернулся и толкнул дверь. Он чувствовал себя просто отвратительно. Финч ненавидел эту злобную старую женщину. Ему казалось, что она специально к нему придирается, будто мстит за что-то. Это было несправедливо! И нечестно! «Вы должны быть причесаны!» Еще с расческой возиться! И какой смысл причесываться, если все равно потом все лохматится?

Покинув класс, Финч быстро прошел по пустому коридору, спустился по главной школьной лестнице и, зайдя в гардероб, протянул автоматону-гардеробщику номерок. Старый механоид заскрипел и заскрежетал, словно раздумывая, отдавать ли мальчику его одежду, после чего все же смилостивился и двинулся к вешалкам. Вскоре Финч уже натягивал пальто, шапку и перчатки. Обернув шею шарфом и попрощавшись с автоматоном, он направился к выходу из школы. Спохватился. Вернулся в гардероб за забытым портфелем, а затем наконец покинул свое самое нелюбимое место на свете.

Предстояла дорога домой…

Финч брел по аллее в сторону трамвайной станции, согнувшись под тяжестью портфеля на спине.

Как всегда, шел снег. Сейчас он падал большими ленивыми хлопьями.

Было не так уж и холодно, но мальчика мучил озноб. Он прокрадывался по коже, как вор. Нет, как целая стая воров. Ноги в башмаках быстро замерзли. А еще эта проклятая дыра в гольфе! Поскорее бы добраться до станции…

Слева неожиданно раздался хрип.

Финч повернул голову и в первый миг решил, что глядит на странного и довольно уродливого снеговика. На скамейке сидело толстое голое существо с белой кожей – складки этой его кожи свисали с круглого брюха на тонкие коленки. Лицо было не менее странным и пугающим: черные глаза, длинный нос-клюв, и лишь где-то в глубине под ним угадывалась прорезь рта.

Финч даже споткнулся и на мгновение потерял из виду жуткое существо. Поднял взгляд и…

Никого там больше не было. Лишь большой ком снега будто бы вырастал из скамейки.

– Как же так?! – со смесью удивления и разочарования прошептал мальчик. – Куда оно подевалось?

Подевалось? А было ли оно там вообще?

«Почему мне сегодня постоянно видится что-то непонятное?! Сперва человек, превратившийся в птиц. Теперь вот это!»

Финч яростно потер глаза. После чего бросил недоверчивый взгляд на скамейку – никого.

«Померещилось?»

Хотелось верить, что да. И все же как-то уж слишком часто ему стали «мерещиться» разные вещи. Ладно еще, если бы он не увидел никаких подробностей, но он успел рассмотреть пугающее существо как следует. Оно было таким реальным… Эта гладкая обвисшая кожа, этот тяжелый нависающий нос и непроглядная чернота круглых глазок! Такое нарочно не придумаешь! А уж он, с его отсутствующей фантазией, точно не смог бы.

Финч почувствовал, что озноб усилился, и поежился в своем пальто. Сняв перчатку, он приложил ладонь ко лбу. Тот был раскален, как радиатор теплофора.

– Кажется, я заболел, – пробормотал мальчик, и тут его осенило: «Я простыл, и у меня жар. Точно! Это все объясняет… Никаких чудаков с зонтиками и носатых толстяков. Это просто я чудак. Нужно поскорее вернуться домой. Дедушка приготовит горячий обед и заварит желудевый чай…»

Финч вспомнил, что дедушка обещал ему конфету из жестяной коробки на каминной полке, если он получит за домашнее задание хотя бы «Едва Удовлетворительно». Что ж, дело было сделано.

«Но ему нельзя говорить, что я заболел, – мысленно добавил Финч, – а то заставит пить рыбий жир и есть мерзкий лекарственный воск!»

Финч ускорил шаг. Нужно было попасть на трамвай как можно скорее. Пока ему не привиделось еще что-то жуткое и странное…

…Трамвайная станция представляла собой высокое здание из бурого кирпича с большими прямоугольными окнами, из которых на снег лились полосы теплого рыжего света. Над входной дверью располагалась вывеска: «Трамвайная станция “Докери”. Счастливого пути».

Как только Финч подошел к станции, автоматон в вишневой форме Трамвайного ведомства услужливо открыл двери и пропустил его.

Финч потоптался на включившейся теплорешетке у порога, стряхивая снег с ботинок, и шагнул внутрь.

Его тут же обдало горячим воздухом, и он буквально утонул в шуме разговоров, смехе и музыке из бронзовых рупоров, развешанных над дверями по обе стороны прохода. Здесь, в отличие от пустынной аллеи, было людно. Кругом горели лампы.

Внутри станция «Докери» представляла собой нечто, напоминающее небольшой крытый бульвар или, скорее, пассаж. Над головой возвышалась стеклянная крыша, через нее было видно хмурое небо – одна за другой на гладкой поверхности умирали снежинки: снег на крыше станции не задерживался из-за горячих труб, проходящих под карнизами, и каминов в самом здании.

По сторонам ведущего к платформе прохода размещались: книжная лавка, шляпное ателье, чемоданный магазинчик, цирюльня, мастерская по ремонту автоматонов, отделение городской почты и кофейня «Вильнич», за столиками в которой всегда сидели важные джентльмены в деловых костюмах и дамы в красивых платьях с беличьими воротниками.

Финч побрел к платформе. Ему было запрещено куда-либо заходить, да и вообще бродить по станции. А если задуматься: что ему там было делать, в этих лавках? Денег у него никогда не бывало, а стоять и глазеть на витрины – только душу травить, как говорил дедушка. Финч ощущал, что его душа и без того достаточно отравлена – ядом миссис Оул, подкравшейся простудой и прочими невзгодами. Поэтому он, как и всегда, просто шел на свой трамвай, не глядя по сторонам и при этом стараясь не натолкнуться на кого-нибудь из прохожих. Сожалел он лишь об окошке под вывеской «Кондитерская Трутти», из которого по всей станции расползался чудесный запах свежеиспеченных сахарных крендельков…

Шедший мимо мужчина задел Финча, едва не сбив его с ног, и как ни в чем не бывало продолжил путь. Мальчик остановился и негодующе поглядел ему вслед, потирая ушиб.

Грубый мистер в черном пальто и шляпе-котелке спешно отдалялся. Словно почувствовав, что на него глядят, он обернулся, одарив Финча кривой улыбкой и не менее кривым взглядом. В улыбке блеснул металлом зуб. Выражение лица незнакомца было зловредным и угрожающим, да и в целом он выглядел как личность, не заслуживающая не то что доверия, но даже приветствия – того и гляди рукав оттяпает.

Мужчина отвернулся и пошагал в сторону газетного киоска.

«Мерзкий тип», – подумал Финч и продолжил путь. Вскоре он оказался на платформе.

Здесь было холоднее, чем у лавок: ветер задувал и заносил снег в проемы, через которые трамваи попадали на станцию. Рельсовые пути вылезали будто прямо из холодного зимнего дня и в него же уходили на другом краю платформы.

Трамвая еще не было. Финч бросил взгляд на станционные часы. Один циферблат показывал общее время (без двенадцати минут четыре), на другом значилось оставшееся время до прибытия трамвая (ровно двенадцать минут).

Оглядевшись по сторонам в поисках констебля или станционного смотрителя, мальчик выбрал свободное место на ближайшей скамейке и быстро на нее уселся. Детям запрещалось сидеть на скамейках на станции: те были предназначены для почтенных джентльменов и дам – в общем, всяких-разных взрослых, но только не для детей. Разумеется, дети часто нарушали это правило.

От скуки Финч стал наблюдать за жизнью станции. На платформе сейчас было не очень много народу – всего пара стариков, читающих газеты. По другую сторону от путей, куда можно было добраться по мосткам, проходящим у стены над трамвайными проемами, люди буквально толпились: направление в сторону центра города было более популярным, чем в сторону Горри, где жил Финч.

В дальнем конце платформы располагалась билетная касса, к окошку которой выстроилась небольшая очередь, там же стоял пожилой усатый станционный смотритель – он с кем-то говорил и громко, от души, хохотал. Под столбом с часами вместе со своей табуреточкой и стулом для клиентов разместился натиральщик башмаков в фартуке. Работы у него сейчас хватало.

Как, впрочем, и у огромного человека в темно-синей форме и высоком шлеме с кокардой. Констебль держал за шиворот тощего мужчину, трепыхающегося у него в руках, словно свежепойманная рыба. «Рыба» болтала руками по сторонам, изо всех сил пытаясь извернуться и куснуть констебля за пальцы.

– Пусти! Пусти! – верещал человечек, привлекая к себе заинтересованные взгляды.

Финч с удивлением узнал в пойманном того, кто его толкнул, – неприятного типа с металлическим зубом.

Констебль был непреклонен.

– Ну да! – пробасил он. – Щас! Вот прям взял и пустил! – Он повернул голову к недоуменным свидетелям этой драмы или, учитывая злобные и в то же время комичные гримасы пойманного, скорее, трагикомедии. – Соблюдайте спокойствие! Жулик пойман! Возвращайтесь к своим делам!

– А что он сделал, сэр? – спросила старушка с клюкой, подлетевшая к месту происшествия с резвостью пожарной кареты. По ее вдохновленному сморщенному лицу было видно, что она жаждет подробностей, сплетен и чуть ли не свежих городских легенд. – Пытался испортить часы? Или хотел пробраться в трамвай без билета? Или намеревался подменить заголовки в газетах?

– Крался и выглядел подозрительным.

– Гм…

Старушка была так разочарована, как будто ей кто-то сообщил о том, что пятичасовые чаепития навсегда отменяются. Она-то, небось, надеялась, что жулик собирался подложить кому-нибудь в чай бомбу или как минимум украсть станционный колокол. Она огорченно махнула рукой и отправилась по своим делам.

– Пусти! – все верещал жулик под треск воротника собственного пальто. – Я ничего не делал!

– Соврешь об этом господину начальнику станции.

Констебль подтащил арестованного к полицейской будке, сплошь обклеенной плакатами с изображениями разыскиваемых лиц, затолкал его внутрь и последовал за ним. Со звуком захлопнувшейся двери станция снова зажила своей привычной жизнью. О происшествии все будто мгновенно забыли.

Финч не знал, что и думать. С одной стороны, он был рад, что толкнувший его мерзкий человек получил по заслугам. Но с другой – он боялся даже представить, что с ним сделают констебли. Может, мистер в котелке и выглядел подозрительно: у него были металлический зуб и зловредная усмешка, но это ведь еще не значит, что он заслужил оказаться в цепких лапах безжалостной полиции. Вспомнить только, какие жуткие истории ходили о людях в темно-синей форме! Все дети боятся констеблей – и не зря. Хотя дедушка говорит, что они не страшные, а просто строгие…

Мысли Финча прервал удар колокола. Из медных вещателей над скамьями раздалось: «Внимание, пассажиры! Трамвай подходит к станции!»

И в самом деле – еще издалека послышались стук колес и грохот работающих механизмов. Вскоре, сопровождая свое появление трескучим звонком и клубами пара, сквозь проем на станцию заполз трамвай – темно-красный вагон с локомотивной рубкой, тремя дверьми-гармошками и рядом иллюминаторов по бокам.

Пыхтя дымом из трубы и скрежеща тормозами, вагон замедлился и вскоре замер у платформы. Двери открылись, на станцию сошло несколько человек. Среди них был кондуктор в фуражке и с компостером на ремне – он зажег папиретку, запыхтел ею и споро начал пробивать билеты подошедших пассажиров.

Финч поднялся со скамейки и встал в очередь. Когда дело дошло до него, он протянул кондуктору свой школьный билет. Трамвайщик засунул его в пасть компостера и нажал на рычажок. Билет вернулся в руки мальчика еще более надгрызенным: скоро на нем и вовсе не останется живого места.

– Это предпоследняя поездка, – сказал кондуктор. – Вам следует обновить школьный билет, юный мистер.

– Да, сэр. – Финч кивнул и вошел в вагон.

Здесь было теплее, чем на станции, – работали теплофоры. В обитом темным деревом салоне висели лампы, у иллюминаторов располагались сдвоенные сиденья. В вагоне было дымно: некоторые пассажиры курили, пряча лица за газетами. С передовиц скалился какой-то важный джентльмен. Большие буквы заголовка саркастично восклицали: «СЕРЬЕЗНО?!» и «КТО БЫ МОГ ПОДУМАТЬ?!»

Сняв со спины портфель, Финч занял свободное место. Ждать оставалось еще около пяти минут: это была узловая станция – на таких трамваи ожидают пассажиров.

Финч прислонился лбом к стеклу иллюминатора и выглянул наружу. Станция продолжала жить своей жизнью, не замечая, что его там больше нет, что он будто бы растаял и исчез, как снежинка на теплой стеклянной крыше.

Угрюмо ползущий взгляд мальчика вдруг остановился на двери полицейской будки. Рядом с ней стоял тот самый только что пойманный жулик! Как ни в чем не бывало он озирался, словно кого-то искал, и потирал руки одна о другую, согревая их.

«Неужели его отпустили? Так быстро? А как же констебль?! Как же все те ужасы полиции, о которых рассказывают?!»

Жулик уставился на трамвай, его взгляд пробежался по иллюминаторам и вдруг замер, встретившись со взглядом Финча. Уже знакомая зловредная усмешка появилась на губах этого типа, блеснул металлический зуб.

Финч отпрянул от иллюминатора и взмолился про себя, чтобы трамвай поскорее тронулся.

Как назло, трамваю еще было стоять и стоять, а жулик размашистым вальяжным шагом двинулся по платформе. Остановившись у передних дверей, он протянул билет кондуктору. После чего, получив прокомпостированный билетик обратно, приподнял в ложном почтении котелок, одарил трамвайного служащего своей фирменной усмешкой и нырнул в вагон.

К огорчению и испугу Финча, он уселся не куда-нибудь, а на соседнее сиденье – несмотря на то, что в вагоне было множество пустых мест.

«Да что он прицепился?!» – с тревогой подумал Финч и уставился в иллюминатор, боясь повернуться к соседу. Мальчик буквально чувствовал эту отвратительную усмешку рядом с собой, и она, он был уверен, ничего хорошего ему не сулила.

Пахло от незнакомца тоже весьма скверно: смесью дешевого табака и «Висельного джина» – самого непритязательного пойла, которое можно достать в городе и от которого горло сводит, как от удавки. Так говорила миссис Поуп, консьержка дома, где жил Финч. От нее пахло примерно так же, как от этого неприятного типа.

Запах усилился, и Финч понял, что незнакомец наклонился к нему. Мальчику стало страшно. Лишь мучительным усилием воли он заставил себя не повернуться.

– Слышишь, коротышка, – злобно прошептал тип с соседнего кресла, – я знаю, что это ты меня заложил флику.

Финч обернулся к нему и бросил перепуганный взгляд по сторонам в поисках хоть кого-то, кто смог бы ему помочь. Но пассажиры были слишком заняты своими делами, и вряд ли от них стоило ожидать помощи. Уж точно не от выглядевшей слегка сумасшедшей старухи с какой-то сложной оптической системой на лице, похожей на очки с выдвижными трубами и множеством линз.

Испуг Финча развеселил типа на соседнем сиденье.

– Да шучу я, коротышка, – усмехнулся он и добродушно, как ему казалось, а на деле достаточно болезненно ткнул мальчика локтем в бок. – Не трясись так, а то зубы стучат, прямо как голодные сиротки в приюте ложками по столу, ожидая обеда.

Финч понял, что бить его, скорее всего, не будут, и снова отвернулся. Он глядел на дверцу полицейской будки: вот-вот она откроется, и появится констебль. Он большой и сильный. Он схватит этого… этого жулика.

Но жулик, казалось, не боялся чьего бы то ни было появления. Он извлек из внутреннего кармана пальто фляжку, отпил из нее, поморщился и решил продолжить «беседу».

– Домой из школы? – спросил незнакомец, придвинувшись еще ближе к Финчу. – Волочишь портфель, набитый знаниями? Ха-ха…

Мальчик подумал, что если будет игнорировать этого типа, то тому скоро наскучит, и он отвяжется. Но незнакомец пока что решил не отвязываться и пустился в пространные рассуждения.

– Школа… кхм… я ее бросил, – сказал он доверительно, будто не замечая, что Финч не хочет поддерживать разговор. Другой на его месте точно бы оскорбился, но такие люди, мальчик был уверен, просто не умеют испытывать неловкость. – Унылое местечко эта школа – ничему по-настоящему важному там не научат. К примеру, таким жизненно-необходимым вещам, как подсунуть болвану-кондуктору недействительный билет, или как запутать дурака-констебля, или как подкладывать расфуфыренным высокомерным джентльменам свиней, а их важным дамам – дохлых крыс.

С платформы раздался голос из вещателей: «Пассажиры! Пассажиры! Трамвай отходит!»

– Ух ты! – тут же прокомментировал сосед Финча. – Эта развалюха наконец трогается! Совсем не заставила себя ждать!

В вагон вернулся кондуктор. Он уселся в свое кресло возле рубки машиниста, закинул ногу на ногу и раскрыл газету. Двери-гармошки с шипением закрылись, механизмы в рубке перешли с сонного хода на рабочий, трамвай качнулся и пополз. Станция, с ее светом и теплом, будто страница книги, перелистнулась на холодный город, кривые деревья и снег.

– Эй, почтенный! – через полвагона обратился к кондуктору сосед Финча. – Мост Шелли когда там у нас?

– Через две станции, – ответил кондуктор, даже не подняв взгляд от газеты.

«Неужели? – с потаенной радостью подумал Финч. – Неужели этот тип сходит с трамвая на три станции раньше меня? Это значит, что он не увяжется за мной до самого дома. Но как вытерпеть его целых две станции?»

– Ты видал? – Незнакомец тем временем снова ткнул Финча локтем и кивнул на кондуктора: – Какой занятой! Как будто там что-то печатают, в этих газетенках, кроме мусора. Подумаешь… Тебя как звать, коротышка? – Мальчик проигнорировал, но незнакомец не смутился: – Меня все зовут Кэттли. А тебя как?

Финч продолжал глядеть в окно, делая вид, что никак его не зовут.

– Кажется, у тебя что-то с ушами, – недобро заметил мистер Кэттли. – Да и в целом как-то ты неважно выглядишь. Бледный. Синяки под глазами. Не заболел, часом?

Мальчик молча протер рукавом запотевший иллюминатор.

Трамвай свернул на узкую запруженную улицу, вдоль которой выстроились хмурые дома с синими крышами. Рокот и клаксонирование экипажей, а также фырчание их труб проникали и в вагон. В облаках дыма и пара по мостовой медленно ползли троффы со складными крышами-гармошками, месили снег своими здоровенными колесами черные флеппины – громоздкие общественные экипажи на шесть пассажиров. Над дорогой, ловко минуя скопление паровых колесных экипажей, прошагал нефф, похожий на переевшую рыбу на механических ногах. Мимо, жужжа винтами, пронесся кнопф – двухместный аэростат, дымящий, как сотня курильщиков. Он пролетел совсем близко от трамвая – прорезал снегопад и скрылся.

Скрашивая дорогу в школу или домой, Финч всегда наблюдал за всеми этими экипажами, а также за людьми, которые мелькали в их окнах. Он представлял, куда именно едет, шагает или летит та или иная махина, и придумывал, кто сидит внутри – пытался разгадать, что у пассажиров на уме, и ему становилось не так беспросветно скучно, как всегда.

Однако сейчас Финч никак не мог отвлечься. Все его мысли были заняты этим непредсказуемым мистером Кэттли, который сидел рядом и который в любой момент мог выкинуть какой-нибудь пренеприятный фокус.

Очевидно, отложив фокусы на потом, мистер Кэттли с деланым пониманием поинтересовался:

– Папочка с мамочкой запретили разговаривать с незнакомцами?

– Дедушка запретил, – машинально уточнил Финч, поглядев на ухмыляющегося типа.

– Попался! – радостно сообщил сосед.

Финч нахмурился и отвернулся к окну.

– Значит, ты с дедушкой живешь? – спросил мистер Кэттли.

– Да, – зачем-то ответил мальчик, хоть и собирался молчать.

– Мои папочка с мамочкой тоже сбежали, когда я был коротышкой вроде тебя.

Финч возмущенно уставился на этого наглого человека в котелке.

– Мои родители не сбежали… Они… они… – мальчик запнулся и замолчал. Почему-то он считал важным ответить этому мерзкому типу, защитить своих родителей, и все же не смог договорить.

– Сиротка, значит? – бесцеремонно уточнил мистер Кэттли. – Хм. Да ты не расстраивайся! Без них всяко лучше! Никто не нудит, тростью не лупит, не ворчит постоянно. Дедушка твой как? Злобный хрыч или жить можно?

– Дедушка хороший.

– Повезло. Только в школу заставляет ходить и носить дурацкую форму.

Финч промолчал, и мистер Кэттли добавил:

– Врет, небось, что это важно. Что без этого никак. А ты на меня погляди! Беззаботен! Великолепен! Успешен!

Финч мог бы согласиться только с первым. Беззаботности мистера Кэттли позавидовала бы и кошка, лениво разлегшаяся в корзинке у камина и с заранее раскрытой пастью ожидающая новую делегацию мышей.

Мистер Кэттли продолжил:

– Дедушка твой боится, что ты узнаешь ужасную тайну: ты только время впустую тратишь на эту учебу, на задания всякие домашние. Можешь поверить, он тебе многого не рассказывает…

– Дедушка мне все рассказывает! – с вызовом заявил Финч. Он и не заметил, как встрял в разговор, в котором не собирался принимать участия. Должно быть, втягивание в разговоры наивных школьников тоже было особым умением мистера Кэттли, которому в школах не обучают. – Он никогда не врет! Он на войне был!

На мерзкого типа в котелке довод мальчика произвел не слишком сильное впечатление.

– Фу-ты ну-ты! Аж на войне? – презрительно скривился он. – И у него нет никаких секретов? У всех есть грязные тайны.

– У дедушки нет.

– И у него нет никаких запертых шкафов, ящиков стола или дверей в квартире, куда тебе запрещено соваться?

Финч уже собирался ответить, что нет, но тут же сник. Он вспомнил о дверце старого гардероба в спальне дедушки. Та всегда была заперта на ключ. Мальчик спросил однажды, что же там хранится, а дедушка ответил: «Дивная коллекция носов любопытных детей, которые совали их куда не просят». Тогда Финчу было пять лет, и он поверил дедушке, очень испугался и старался больше не думать об этой дверце. Теперь же он понимал, что вряд ли там действительно хранились аккуратненько сложенные и дотошно подписанные детские носы.

По молчанию Финча мистер Кэттли сразу же все понял.

– Ха-ха-ха. – Он даже обхватил себя за плечи, должно быть, чтобы не лопнуть со смеху. – Так я и думал! Чтоб ты знал, все ото всех что-то да скрывают. Бывает так, что все буквально всё скрывают ото всех. Особенно от детей. Дети глупые – так считается. Они не умеют держать язык за зубами. На них нельзя полагаться, и в головах у них одни опилки. У тебя как с этим обстоит? Тоже любишь поболтать? – Мистер Кэттли с сомнением поглядел на мальчика. – Хотя о чем это я! Таких молчунов еще поискать. О чем мы говорили?

– Не знаю. О секретах?

– Точно! – хлопнул себя по колену мистер Кэттли. От штанины поднялось облачко пыли. – А что твои родители? Думаешь, у них не было от тебя секретов?

– Не знаю, – отстраненно сказал мальчик. – Дедушка говорит, они были хорошими и честными.

Мистер Кэттли тут же нашелся с ответом:

– Выходит, ты их не помнишь и не знаешь, правда ли это. А сказать можно все что угодно!

– Я верю, что они были хорошие! – вскинулся Финч, повернувшись к этому мерзкому типу так резко, что тот даже вздрогнул.

– Ладно-ладно! – Мистер Кэттли поднял руки, будто опасаясь, что мальчик его сейчас укусит. – Спокойнее! Вам в школе не выдают намордники? Очень зря. Чуть не кинулся… Так что твой честный-пречестный дедушка говорит тебе о папочке с мамочкой? Ну, куда они… фьюить? Или, вернее, как они… фьюить?

Финч незряче уставился перед собой. Он и не заметил, как вещатели над дверями что-то пробубнили. Трамвай остановился и открыл двери, выпустил двух пассажиров, впустил одного, закрыл двери и двинулся дальше.

Он думал о том, как же так вышло, что он обсуждает своих папу и маму с этим отвратительным человеком. Он их вообще ни с кем не обсуждает, даже с дедушкой. А этот жулик мистер Кэттли вот так запросто умудрился заставить его завести речь о родителях. Будто крючки забрасывал, как при ловле снежных рыб. А он, Финч, и попался.

– Да не бойся ты так! – добродушно проговорил жулик. – Мы ж с тобой старые друзья! Ну так?..

– Дедушка сказал, была снежная буря. Они не успели…

Интерес мистера Кэттли мгновенно иссяк.

– Где-то я уже подобное слышал, – совершенно равнодушно сказал он. – А, ну точно! В сиротском приюте «Грауэнс». Там родители каждого несчастного коротышки, кого из них ни спроси, исчезли в страшной-ужасной снежной буре. Но не у каждого так обстоит все на самом деле, если ты понимаешь, о чем я.

– Не понимаю.

Мистер Кэттли нацепил на себя утомленный вид, но тем не менее пояснил:

– Все истории, которые рассказывают сироты, одинаковы и начинаются с одних и тех же занудных слов: «Была снежная буря. Они пошли в лавку за печеньем и не успели вернуться…» Но очень часто их папочки в итоге отыскиваются в пабе, а мамочки – замужем за каким-то хмырем и с кучей новых, более удавшихся деток. Прямо как мои родители. Но я тоже врал про снежную бурю. Так что наверняка дедушка твой – врун.

– Нет! – воскликнул Финч. – Сами вы врун!

– И весьма хороший, – растянул губы в самой широкой улыбке, на которую, видимо, был способен, мистер Кэттли. – И горжусь этим.

– Дедушка говорит, что обманывать плохо!

Мистер Кэттли начал шарить в карманах пальто. Финч испуганно подумал, что этот отвратительный человек ищет револьвер, чтобы застрелить его. Нет! Использовать револьвер было бы слишком шумно. Он ищет нож! Точно! Ткнуть мальчишку ножом и прислонить к окну, сойти себе просто на своей станции, и поминай как звали.

Наконец мистер Кэттли прекратил свой поиск и извлек из кармана подпорченный ржавчиной портсигар. Открыв его, он достал полосатую папиретку, чиркнул длинной спичкой и закурил. Табак был хуже некуда. От едкого дыма на глаза наворачивались слезы. Финч тут же закашлялся.

«Он хочет отравить меня?» – подумал мальчик.

Но мистер Кэттли не собирался никого травить – по крайней мере, в данную секунду. Он ударился в рассуждения:

– Обман – это плохо только в глазах тех, кто в нем не преуспевает. Либо тех, кто не хочет, чтобы этот нужный и полезный инструмент использовали против них. Либо и тех, и других. Обман помогает в моменты, когда уже ничто не поможет. Обман открывает двери, решает затруднения. Обман спасал мою шкуру множество раз.

– Но если я знаю, что вы врун, то вам не верю, и ваш обман не сработает, – заметил мальчик.

– Хорошо, – невозмутимо кивнул мистер Кэттли. – Что из того, что я тебе рассказал за все время нашей увлекательной беседы, было ложью?

Финч только открыл рот, чтобы ответить, но… тут же вынужденно его захлопнул. Каждое утверждение этого человека было сказано так простодушно и беззаботно, что не было смысла сомневаться в его словах. И несмотря ни на что, тот запросто мог все время врать, изобретать на ходу истории про приют, про своих родителей и прочее. Может, его звали даже не Кэттли.

Мистер Кэттли продолжил мысли мальчика:

– А все потому, что я не дал тебе поводов считать, что я обманываю.

Финч был совершенно сбит с толку:

– Так вы не обманывали? Все было правдой?

– Да, – ответил мистер Кэттли. – Или нет. А ты никак не можешь проверить. В этом есть своя прелесть, согласись. Буквально каждое мое утверждение может оказаться ложью, но при этом равнозначно и правдой тоже может быть. Ты к чему склоняешься?

– Я… я не знаю. Вам ведь нет смысла обманывать?

– Действительно. – Мистер Кэттли выразительно поглядел на мальчика. – Зачем бы мне это было нужно?

В его глазах промелькнул коварный блеск, и Финч едва не вжался в иллюминатор.

– Гм… да чего ты такой пугливый? Мы просто миленько разговариваем.

Разговор походил на что угодно, но ничего «милого» в нем точно не было. Тон, манеры, выражение лица и взгляд мистера Кэттли заставляли думать, что он просто потешается над Финчем.

Еще одна станция осталась позади. Но мальчик снова этого не заметил.

– А как вы от того констебля отделались? – спросил он. Его это действительно интересовало.

– Все дело в моем любимом обмане, – без затей признался мистер Кэттли. – Я ему шепнул кое-что, а он и поверил. Вот ты мне можешь сказать, почему врать плохо? И не надо про твоего этого дедушку. Просто ответь.

– Потому что… э-э-э… – Мальчик задумался. – Могут побить, когда узнают, что ты соврал.

– Это значит, что попадаться на обмане плохо. А не сам обман.

– Ну тогда… ну тогда… Ложь вредит людям…

– Как это? – с искренним удивлением спросил мистер Кэттли.

– Ну… Когда я обманываю, мне ведь верят. И они… они потом делают что-то из-за того, что я сказал. Но это была неправда.

Мистер Кэттли фыркнул.

– А ты, коротышка, явно не блещешь в классе риторики. Но я тебя понял, хотя это было совсем не просто. И ты все равно не прав. Злоупотребляя их наивностью и доверием, я делаю их умнее. В итоге. А издержки… Ну так это ведь жизнь, верно? Кто-то всегда остается в выигрыше, а кто-то довольствуется пустым карманом. Так почему не быть в числе первых?

Финч не мог ответить. Он знал, что мистер Кэттли говорит плохие вещи, но не мог объяснить, что в них плохого. Не мог ни с чем спорить. Все звучало очень убедительно.

– Ложь бывает красивая и сложная, – продолжал мистер Кэттли. – Качественная ложь – произведение искусства и исключительно творческий процесс. По-настоящему хорошим лжецом стать трудно. Нужны годы практики и фантазия.

– У меня нет фантазии, – признался Финч.

– Это грустно.

– Да. Я просто отсталый.

Мистер Кэттли удивленно изогнул бровь.

– Почему это? Я как-то не заметил.

– Так говорят.

– Кто говорит? Дедушка?

– Нет. Все другие. Особенно учителя.

– Все другие – тупицы и идиоты, – безапелляционно заявил мистер Кэттли. – Особенно учителя. Учителя вообще те еще монстры. Был у меня в приюте один учитель, мистер Кворкин. Как-то я увидел, что он ест глаза одного из сирот.

Финч содрогнулся, живо представив это кошмарное зрелище.

– Как это «ест»? – шепотом спросил он.

– Мистер Кворкин схватил за голову бедного коротышку и как будто целовал его глаза. Но когда целуют, не жуют. И кровь не течет.

Финч даже не успел как следует испугаться, когда вдруг понял:

– Вы сейчас врете?

– Кто знает… – задумчиво ответил мистер Кэттли, и эта его отстраненная задумчивость показалась Финчу очень жуткой.

«Станция “Мост Шелли. Шелли”», – сообщили вещатели, и трамвай начал замедляться.

Мистер Кэттли вскочил, словно внезапно обнаружил канцелярскую кнопку на своем сиденье.

– Моя станция, – сказал он и подмигнул. – Приятно было поболтать. До встречи, коротышка.

Мистер Кэттли развернулся и размашистым шагом двинулся к передней площадке, скорее оскорбительно, чем почтительно кивнул кондуктору, после чего соскочил с подножки в снег.

Финч очень понадеялся, что упомянутой встречи никогда в его жизни не случится.

Прорезая снег, трамвай громыхал по мосту Шелли. Под ним располагался сам Шелли – небольшой район, выстроенный на холмах. В нескольких футах от ограждения моста располагались покатые черепичные крыши, окутанные каминным дымом, который выползал из кирпичных дымоходов. На шпилях неспешно крутились чаши анемометров. В чердачном окне одного из домов прыгала собака. Она лаяла вслед трамваю, будто провожая его гневными ругательствами.

В иное время Финч, вероятно, как-нибудь отреагировал бы – может, даже показал бы этой псине язык, но сейчас он даже не увидел ее, глубоко уйдя в свои мысли. Он думал о словах мистера Кэттли. Думал про обман, про школу, про приют, про дедушку и про родителей…

Финч так задумался, что сперва даже не заметил, как трамвай преодолел мост Шелли и оказался в Горри, среди тесных квартальчиков и неказистых домишек.

Рупоры-вещатели ожили. Из них посыпался треск и потекло шипение. Пассажиры оторвались от газет и недоуменно задрали головы – трамвай еще не добрался до станции, значит, это было не объявление о прибытии.

Скрипучий голос заговорил: «Внимание, пассажиры! Метеорологическая станция из Бруберри передает, что ожидается очередная снежная буря. Предупреждение! Предупреждение! Через шесть дней! Ожидается снежная буря! Будьте готовы и следуйте установленным инструкциям!»

Финч вздохнул. Он посмотрел на прочих пассажиров. В вагоне все без исключения выглядели раздосадованными и мрачными. Ну еще бы: все дела отменять из-за бури!

– Лишний повод Горбисту или Уолшшам набить карманы, – сердито сказал кто-то из пассажиров.

– Да-да… – ответили ему.

Что ж, вот кто сейчас, должно быть, ждал снежную бурю с нетерпением, так это упомянутые личности, которых буря должна была лишь обогатить. Господин Горбист и семейство Уолшшей владели компаниями по добыче и переработке снега. Самые важные люди в городе, они летали на своих частных дирижаблях, ходили в дорогие рестораны, и о них часто писали в газетах.

В классе Финча училась Уиллаби Уолшш, одна из самых нелюбимых то ли племянниц, то ли внучек старого господина Уолшша, сосланная в школу Фьорити за какую-то провинность и вынужденная учиться вместе с такими, как Финч. В классе все презирали Уиллаби за богатство ее семьи, а еще потому, что она была толстухой. Миссис Оул и другие учителя иногда говорили, что она так и умрет толстой и никем не любимой. Одноклассников Финча это весьма забавляло.

Трамвай подошел к очередной станции. А за ней вскоре и к следующей, а Финч все думал о снежной буре. Дедушка пек имбирное печенье, когда начинались бури, и пытался не подавать виду, но от Финча не могло укрыться, что он в эти дни становится печальным и рассеянным. Впрочем, не он один…

Снежные бури, накрывающие город своим колючим пуховым одеялом, длились по несколько дней. В такое время жизнь повсеместно останавливалась, все дома запирались. Город оказывался во власти ужасной метели – находиться в такое время на улице было верной смертью.

Сказать по правде, жители города боялись не только снега, но и тех, кто якобы с ним приходил. Злые языки поговаривали о тварях, выжидающих в метелях и питающихся людьми, но никто никогда этих тварей не видел. Самые ярые выдумщики заверяли, будто слышали смех в ветре и видели жутких уродливых существ, ползающих по стенам домов и скребущих в штормовые ставни когтями. И хоть мало кто верил этим россказням, в каждую бурю неизменно кто-то пропадал – не успевал добраться домой, терялся или замерзал насмерть. Об этих несчастных потом писали на передовице газет целую неделю после того, как все заканчивалось.

Город пережидал ненастье, ветер постепенно стихал, метель умирала – снегопад на короткое время почти прекращался. Тогда открывались люки, и снег уходил под землю, где располагались гремпины – цеха по переработке. Автоматоны-уборщики выезжали на улицы, расчищали тротуары и мостовые, освобождали дома и их жителей из снежного плена. Постепенно жизнь снова возвращалась в норму. До следующего подобного предупреждения о приближающейся снежной напасти.

Последняя буря была почти три с половиной месяца назад и длилась ровно неделю. И вот в трамвае все принялись гадать, сколько продлится новая. Кто-то без особой радости в голосе сообщил, что наконец появится возможность дочитать книгу, еще кто-то достал из кармана блокнот и взялся составлять список покупок, чтобы пополнить запасы, а молодая мисс, сидевшая перед Финчем, посетовала на то, что спектакль в театре «Карди-Бра», на который она возлагала особые надежды, отменят…

Вагон наконец подошел к его станции. Сквозь запотевший иллюминатор Финч уже видел свой квартал: нестройный ряд домов с темно-зелеными крышами.

«Станция “Трум. Горри”», – сообщили вещатели, а затем трамвай остановился и с шипением раскрыл двери.

Финч поднялся и направился к выходу.

Станция «Трум» была совсем крошечной. Над лаконичной платформой темнел небольшой кованый навес, множество раз залатанный, – под ним размещались одинокая скамейка да будка станционного смотрителя, старого мистера Перри. Часы с единственным циферблатом всегда отставали, стекло в них треснуло. Теплорешетки на краю платформы пребывали в плачевном состоянии и вечно забивались или выходили из строя.

Вот и сейчас, стоило Финчу сойти с подножки, как он увидел мистера Перри в длинной шинели и съехавшей набок фуражке, ковырявшего что-то в медных конусах в глубине рычащего и фыркающего напольного радиатора. В руке старик держал механический ключ, при этом сам он раскраснелся и пыхтел, как паровоз.

– Добрый день, мистер Перри, – поздоровался Финч. – Снова сломалась?

– О! Здравствуй, Финч, – отозвался станционный смотритель, подняв взгляд. – Уже третий раз за день забилась, проклятая. Один мистер не смог стряхнуть снег, можешь поверить? А где это видано, чтобы в трамвай заходили с башмаками в снегу!

– Но у трамваев ведь есть свои теплорешетки, – заметил Финч.

Мистер Перри был очень стар и при этом старательно не замечал происходящих кругом изменений. Он до сих пор считал, что все городские автоматоны работают на пару, а уж об электриситете, который Уолшши добывают в гремпинах и которым питается весь центр города, и слыхом не слыхивал.

– Ты что, Финч?! – махнул рукой старик. – Чтобы они в трамваях стояли?! Все ж на нас держится, на станционщиках… Этим трамвайщикам всегда на порядок было чихнуть и размазать.

– Да, вы говорили, мистер Перри, – не стал спорить Финч. Смотритель частенько жаловался на своих заклятых врагов – ленивых трамвайщиков, которые, мол, только и делают, что колесят по рельсам, и бед не знают. – Хорошего дня, мистер Перри.

– Передавай привет дедушке, – пробормотал старик и, подкрутив седые усы, снова склонился над решеткой. – Где-то тут был вентиль, похожий на ухо…

…Дом № 17 ютился среди таких же старых и понурых домов улицы Трум. Семь этажей, темно-зеленая черепичная крыша, горбатые дымоходы, каминные и кухонные трубы, а также флюгер в виде часовой стрелки да круглое чердачное окно. Точно такой же дом, как № 16 или № 18.

Его бы совсем ничто не отличало, если бы не старый ржавый дирижабль на заднем дворе. На памяти Финча эта сплошь облепленная снегом штуковина всегда там стояла, привалившись к кирпичной стене, будто прилегла отдохнуть и затем забыла, как подняться обратно. Финч не помнил, чтобы дирижабль когда-то взлетал или подавал хоть какие-либо признаки жизни. Если, конечно, не считать признаком жизни мистера Хэмма, старого сумасшедшего пьяницу, который квартировал внутри и клятвенно заверял всех, что его «Дженни» немало повидала во время войны, совершила множество опасных полетов и пережила бессчетное количество приключений. Разумеется, ему никто не верил. Стоило только взглянуть на «Дженни», напоминающую огромный сугроб, или понюхать самого мистера Хэмма…

Финч медленно брел к дому и, глядя на него, в очередной раз вспомнил, почему ему не нравится Горри. Он считал, что здесь живут одни только злые и несчастные люди. Время на этих улочках будто бы замерло, как в снежную бурю, – а на самой Трум вообще никогда ничего не происходило.

Жизнь в здешних крошечных квартирках была невероятно скучной и монотонной, день повторялся за днем, и порой было трудно понять, наступило ли уже сегодня или все еще тянется вчера. Да и люди, что обретались в Горри, соответствовали такой жизни: занудные, мелочные и мелкие, никого здесь ничто не заботило. Финч отчаянно не хотел вырасти и превратиться в кого-нибудь из местных взрослых: безликих, хмурых, просыпающих почти всю жизнь и просыпающихся, только чтобы сделать какие-то унылые неважные дела, а затем снова лечь спать.

Если бы кто-нибудь спросил мнения Финча, он предпочел бы жить где-нибудь в другом месте. Но где именно, он бы ответить не смог. Тот же Шелли пугал его своим шумом, старыми мостами, которые могли в любой момент упасть на голову, да людьми вроде мистера Кэттли, которые сходят там на станции. Ну а других районов он, по сути, и не знал… Как это ни грустно признавать, его место было в Горри, где ему предстояло состариться и умереть, если скука или тоска не задушат его быстрее…

Вот и дом № 17. Он нависал над улицей, будто готов был завалиться. Вечер вступал в свои права, и некоторые окна уже светились.

Окно комнаты Финча темнело – конечно, он ведь здесь, внизу, еще не вернулся из школы. Рядом располагалось окно их кухни. Там сейчас был дедушка – как обычно, готовил обед и…

Окно кухни не светилось. Неужели дедушка заснул в своем кресле за газетой? Такое с ним в последнее время случалось все чаще…

Финчу оставалось перейти узкую мостовую, по которой ездил разве что крошечный старенький трофф мистера Дьюи, их почтальона, когда он увидел то, что заставило его поморщиться.

– Только тебя не хватало, – проворчал Финч и пригнулся.

Из-за угла соседнего дома показалась невысокая, но очень важная фигура.

На мисс Арабелле Джей было рыжевато-коричневое пальто. Ее рыжую шапку с длинными ушами-завязками, которые она, как всякая примерная девочка, завязывала под подбородком, было видно за полквартала.

Судя по коричневому бумажному пакету из лавки «Мередит Момм», который она прижимала к груди, как невероятное сокровище, мама посылала ее за покупками.

К невероятной досаде Финча, Арабелла была его соседкой и жила в том же доме, что и он, но этажом ниже. Зная гнусные повадки этой девчонки, мальчик предположил, что, пока он был наказан в классе миссис Оул, она уже успела сделать все уроки и даже пообедать. Вот сейчас он ей отомстит за то, что его из-за нее наказали, ведь это именно ее он ненавидел, когда заметила учительница.

Финч наклонился к земле и взял в руки немного снега. Слепив снежок и как следует прицелившись, он швырнул его прямо в важно вышагивающую фигуру в рыжей шапке.

Снежок пролетел над мостовой и врезался Арабелле Джей в лицо.

Коварное нападение стало для девочки полнейшей неожиданностью. Сама она, к сожалению Финча, не упала, но пакет все же выронила. Из него вывалилось и рассыпалось по снегу с полдюжины рыб, трепыхая хвостами и плавниками. Пользуясь шансом, рыбки стали расползаться по снегу прочь.

Девочка вытерла ладошкой налипший на глаза снег и увидела Финча.

– Финч! – закричала Арабелла. – Ненавижу тебя! Ненавижу!

Она наклонилась и принялась собирать убегающую рыбу обратно в пакет. А Финч, весьма довольный собой, тем временем пронесся через узкую проезжую часть и нырнул в свой подъезд.

В подъезде дома № 17, как и всегда, было мрачно и неуютно: лампы приглушенно горели лишь над входной дверью да над решеткой лифта, в то время как лестница тонула во тьме.

Стоило Финчу переступить порог подъезда, как под его ногами заработала теплорешетка. Мальчик потоптался, чтобы поскорее стряхнуть снег.

– Добрый день, миссис Поуп! – поздоровался он с совершенно лысой немолодой женщиной, чье сморщенное лицо проглядывало в полукруглом окошке.

Консьержка не ответила. Она была очень занята – полировала свои жуткие длиннющие ногти пилочкой. Рядом развалилась ее лысая кошка Мо. Мо была лысой не потому, что являлась представительницей какой-нибудь экстравагантной породы, – она просто была плешивой, как и ее хозяйка.

– Добрый день, мистер Поуп! – Финч поприветствовал мужчину, сидевшего на стуле у лифта. Тот читал газету и не собирался отрываться от чтения, только чтобы ответить на приветствие какого-то мальчишки.

Мистер Поуп служил в их доме лифтером. У него не было домашних питомцев, кроме Мо и миссис Поуп.

Финч направился к лестнице – ездить на лифте могли лишь взрослые, а склочной консьержке только повод дай напомнить, что «Дети ходят пешком!».

Мальчик не прошел и пары шагов, как его остановили.

– Еще раз! – раздалось визгливое из окошка. – Я вижу снег на башмаке!

Консьержка была просто помешана на чистоте в подъезде, и, если кто-то наносил снег с улицы, у нее случался приступ человеконенавистничества, который мог затянуться на целый месяц. Она и без того была крайне злобной особой, а в эти периоды становилась и вовсе невыносимой, превращаясь в настоящего тирана дома № 17.

Спорить с ней было бесполезно, и Финч нехотя вернулся ко входу – он прекрасно помнил, как она едва не оторвала ему уши, когда он занес снег в прошлый раз.

Теплорешетка включилась, мальчик потоптался на ней, удостоверился, что все растаяло и высохло, а затем сорвался с места и ринулся к лестнице, пока Арабелла не вернулась и не устроила ему трепку за снежок. Свой побег Финч не считал чем-то постыдным или малодушным, ведь, случись драка, силы были бы не равны, и он получил бы как следует – девчонки очень опасны в своей ярости.

Финч уже преодолел один темный пролет, когда хлопнула входная дверь и с первого этажа донесся крик:

– Где он?!

– Ноги, мисс Джей! – раздался ответный крик консьержки.

Финч рассмеялся. Намеренно громко, чтобы Арабелла услышала.

– Ты мне ответишь за это, Финч!

Мальчик не стал дожидаться, когда эта вредная девчонка воплотит свою угрозу в жизнь, и побежал вверх по лестнице.

Тревожное предчувствие. Это такое состояние, когда поворачиваешь ключ в замочной скважине, открываешь дверь, переступаешь через порог и откуда-то уже знаешь, что тебя ждет что-то очень неприятное. И никаких рупоров-вещателей не нужно. Ты просто откуда-то это знаешь. Внутри словно все повисает, образуется пустота, и что-то там, откуда-то со дна тебя, твердит: «Еще немного… подожди…»

Вот и у Финча появилось подобное предчувствие. Радость от маленькой мести Арабелле иссякла, словно ее и не бывало.

В квартире было темно и холодно. Лампа над зеркалом в прихожей не горела.

Финч посмотрел на вешалку. На ней угадывались очертания коричневого дедушкиного пальто; на крючок был надет котелок в тон. Также рядом висел клетчатый шарф, без которого дедушка никогда никуда не выходил. Мальчик опустил взгляд – на стойке для обуви стояли темно-коричневые башмаки. Значит, дедушка точно дома.

Но почему тогда он никак не отреагировал на щелчок замка и скрип двери? Неужели он так крепко заснул?

А еще… почему же так холодно?

– Деда! – позвал Финч. – Я дома!

Он снял портфель со спины, повесил пальто, шарф и шапку на вешалку, стянул башмаки и направился в гостиную. Недоброе предчувствие усилилось: что-то стряслось. Дедушка был старым, часто болел, и Финч очень боялся того, что может обнаружить…

В гостиной, как и во всей квартире, было темно.

Беспокойство немного отступило. С одной стороны, мальчик не увидел дедушку молчаливым и мертвенно-бледным, со съехавшими с носа очками. Но с другой… он вообще его не увидел.

– Деда! – позвал Финч. – Ты где?

Лишь тишина в ответ. Даже напольные часы в углу не тикали. Маятник висел по центру с видом удачливого самоубийцы. Вероятно, дедушка забыл подтянуть гирьки, и часы остановились. Кресло, в котором он обычно разбирал свою коллекцию почтовых марок с дирижаблями, пустовало, на нем лишь лежал аккуратно сложенный клетчатый плед. Рядом стоял круглый столик с радиофором, бронзовый рог которого угрюмо глядел в пол. Камин был закрыт решеткой и, судя по всему, вообще с утра не зажигался.

– Деда!

В кухне Финча встретила та же картина: пусто, темно и мрачно. Дедушки не было и здесь. Печка погашена. Никакого обеда. Дедушка не мог не приготовить обед! Такого никогда не случалось. Он всегда говорил, что пропускать обед вредно для душевного равновесия. Неужели он так давно ушел?

«Но он ведь не ушел, – напомнил себе мальчик. – Его одежда на вешалке!»

Неприятные подозрения Финча окрепли, когда он вошел в коридор. Дверь дедушкиной комнаты была приоткрыта. Мальчик испуганно направился прямо к ней.

– Деда?

Финч толкнул дверь и сразу же понял, почему в квартире так холодно.

Окно в комнате дедушки было распахнуто настежь. Снег залетал в него и падал на ковер. У подоконника сгрудился уже приличный сугроб.

«Почему окно открыто?»

Кровать дедушки была застелена. Самого его в спальне не оказалось.

Финч пересек комнату и поспешил закрыть окно. Он взялся за ручку и уже потянул было створку на себя, когда увидел вдруг кое-что странное. На карнизе с той стороны окна в снегу отпечатался след башмака. След вел из квартиры.

Финч сперва даже не понял, что видит. Все это казалось просто абсурдным. Кому нужно выходить через окно на пятом этаже? Да и зачем?..

Мальчик вздрогнул от ужасной догадки. Он перегнулся через подоконник и выглянул в окно. Внизу не было ничего необычного. Задний двор, огороженный ветхой кирпичной стеной. Разбитый фонарь на столбе. Сугробы, протоптанная дорожка от калитки, ведущая к черному ходу в дом, да развалюха-дирижабль «Дженни», из трубы которой поднимался одинокий дымок; единственный очищенный от снега иллюминатор горел теплым рыжим светом: мистер Хэмм был дома.

И никакого следа под окнами. Никаких занесенных снегом очертаний лежащего внизу дедушки.

Финч с облегчением вздохнул и пообещал себе спросить у дедушки, что это за странный след и почему окно открыто, – только бы его найти сперва.

Он закрыл окно, задвинул щеколду и уже направился было к выходу из спальни, но не успел сделать и двух шагов, как вдруг увидел то, что заставило его застыть на месте.

Дверца большого и тяжелого, как сотня беспокойных сердец, гардероба дедушки – именно та, за которой якобы хранились носы любопытных детей, – была открыта!

Финч впервые увидел содержимое шкафа. На вешалках висели старые костюмы: черный фрак, шинель, которую дедушка надевал в самые лютые морозы, багровая военная форма. Внутренние ящики были выдвинуты, как будто кто-то в спешке что-то доставал из них или искал там что-то.

Финч подошел и заглянул внутрь – все они были пусты. Мальчик задвинул ящики один за другим. И вдруг услышал, как в нижнем что-то перекатилось и глухо стукнулось о заднюю стенку. Он вновь выдвинул ящик и обнаружил на дне изогнутый бронзовый рычажок с черной резной ручкой на конце. На ручке было выгравировано: «Штейн и Фонни». С разочарованием Финч понял, что это всего лишь запасная ручка для завода радиофора из гостиной. «Штейн и Фонни» – так называлась фабрика, выпускающая механизмы для прослушивания радиопередач.

Финч вернул ручку на место, задвинул ящик и вышел из комнаты. Ничего не понимая, он заглянул в свою спальню – там на кровати лежала книжка «Семнадцать мертвых кукол», которую дедушка взял для него в библиотеке и которую Финч читал перед сном.

Это было уже совсем не смешно.

Он обыскал квартиру. Заглянул даже в чулан в прихожей. По всем признакам дедушка просто не мог не быть дома, но все дело как раз заключалось в том, что его там не было.

Вывод напрашивался неутешительный: дедушка пропал.