Читать книгу Долгая мелодия саксофона - Владимир Тутыхин - Страница 4

Орел 2021

В самые последние августовские дни город делился на две совсем неравные части: одна все еще продолжала прилетать со всех сторон света и при выходе из самолета подставляла свое запотевшее в салоне самолета лицо свежим ветрам направо и налево, спешила сесть в такси и мчаться в город, чтобы поскорее обнять стены родного города… Вот недавно сошедшая с трапа самолета красивая, молодая и счастливая женщина подхватила пролетавший мимо нее яркий фантик от шоколадной конфеты с отпечатком детского пальчика и весело побежала с ним до урны. По пути встретила красивого молодого человека из другого самолета и крепко обняла его, и даже легко поцеловала его, и тут же легко оправдалась перед собой и перед пассажирами, с которыми совсем еще недавно в тревоге летела над бушующим морем: «А первый раз, наверное, мы с ним поцеловались еще в детском саду. Ведь откуда-то я его знаю! Ха-ха-ха! Или он просто похож на того мальчишку?! Ха-ха-ха!» Семилетний мальчик вприпрыжку шагал с папой и всем весело повторял его слова: «Миша, сынок завтра ты первый раз пойдешь в школу, и у тебя начнется твоя новая, большая жизнь». А другая, меньшая часть города, брала в руки авиабилет и палку-костыль и, стоя под искусственной пальмой в просторном зале аэропорта, через стекло мило, долго, по-детски смотрела на родное и до головокружения высокое небо. Один старик громко говорил другому: «Всю жизнь ездил на поезде. Мог выйти на любой станции и пойти обратно по рельсам». Небо в этот день было почти безоблачным и очень высоким, и большие самолеты очень быстро превращались в маленькие точки и совсем исчезали из виду.

В центре города перед большим окном стояли двое, смотрели куда-то вдаль сквозь высокие деревья и железные крыши домов и разговаривали как бы сами с собой.

– Вы меня никогда не любили!

– Я всегда давал вам деньги…

– Деньги?! Да я тут же забывала, в какой карман их положила! Я их никогда не могла найти у себя!.. Я даже не могу вспомнить, какие это были купюры?! Или это была мелочь на трамвай? Ха-ха-ха!

– Женечка, милое создание, старый скрипач всегда любил и любит только вас одну. Когда я начинаю играть, то все откладывают вилки и ножи в стороны: они боятся пропустить самое главное в их жизни сегодня – услышать самое красивое и искреннее признание в любви! Да, пусть это мое признание в любви к вам скрыто за театральностью! Ах, как в тишине звучат мои струны, мои любовные стенания к вам! Ах, как они ждут услышать и увидеть это! Они больше уже не помнят о своей заказанной осетрине с перепелиными яйцами, они ждут, когда в середине зала сойдемся мы. Когда я подойду к вам и встану на оба колена перед вами. Они ждут, когда я обниму вас обеими руками и моя скрипка в восторженной тишине очень трогательно последними аккордами скажет вам вместе со мной: «Я люблю вас». Какая буря восторга начинается после этого!.. Вот ради этого и живет человек. Вот ради этого все еще и живет старый скрипач.

– Вы становитесь на оба колена, чтобы вам было удобнее достать что-то из карманов моего платья. Ха-ха-ха! А мне приходится смотреть на зрителей заплаканными глазами, улыбаться и в ответ посылать им воздушные поцелуи вместо того, чтоб кричать: «Караул! Грабят! Полковник Сергей Сергеевич!» А в это время вы обнимаете меня за талию и выбираете из моих карманов самые крупные купюры…

– Ах, вот если бы жизнь продолжалась вечно?! Ведь вы бы все равно хотели, чтобы каждый день я при всей этой публике становился перед вами на колени и обнимал вашу талию… А добрые мужчины и красивые женщины неистово кричали: «Он прекрасный скрипач! Он прекрасный скрипач! Ах, как она прекрасна! Ах, как грациозны линии ее талии! Ах, как она танцует!..» Евгения Васильевна, да что такое деньги? Всего лишь несколько мятых купюр самого малого достоинства. Я их без всякого чувства потери отдаю мойщику своего старого, довоенного велосипеда моего дедушки, на котором мне приходится подъезжать к роскошному входу нашего ресторана, потому что по этому поводу собирается несколько чудаков-фотографов и они со вспышками фотографируют меня с моим велосипедом. Все самое ценное в жизни нашего ресторана все равно достается вам. Все. Вы иногда с денег даже не срываете банковскую ленту и с каким-то унылым равнодушием кидаете их в свой огромный сейф директора самого уютного ресторана города. Евгения Васильевна, ведь я играю для вас, только для вас, я несу вам каждый раз новые слова и интонации своей грустной любви к вам. Вы самая красивая, вы самая умная и вы самая счастливая в их глазах. Когда я стою на коленях перед вами и обнимаю вашу талию и на мою лысину капают ваши огромные слезы, то брызги этого счастья летят по всему залу и окропляют их, и они долго аплодируют нам! Ведь какие бы гитаристы и ударники ни выходили после нас, звон вилок и ножей уже не заглушить! Ах, Евгения Васильевна, как они нас любят! Они нам завидуют. И я уже много раз слышу от одной старой калоши, которая каждый раз приносит мне цветы: «Марк Анатольевич, вы ее по-настоящему любите, вы последние десять лет совсем не стареете и совсем забыли меня». Евгения Васильевна, за прошлый месяц я с вами полностью рассчитался. Кстати, тот клип получился очень «прикольным», юноша и его папа были довольны… И есть еще одно похожее предложение… Да и не в сюжете главное… В нашем ресторане очень ранним летним утром молоденькая и красивая уборщица переодевается у окна: она танцует, поет, примеряет на себя дорогую модную шляпку, кем-то забытую вчера… Она дремала в электричке, пока ехала на работу, и видела сны… Ах, что это были за сны! Ах, как она эти свои страстные сны танцует перед большим окном, перед просыпающимся городом! Она любуется собой, для нее это не окно, а большой зрительный зал… Она птица, она летит над городом, и все ее мечтания обязательно сбудутся!.. А теперь ей приходится одевать на себя серую, почти монашескую до пят одежду и прятать золотые пряди своих волос под серой косынкой, затягивать туго пояс… Ах, а как я буду играть! Я ведь очень хорошо помню тебя, Женечка, в этой роли прекрасной, юной танцовщицы и уборщицы… Женечка, я прошу тебя: и пусть она в шесть часов утра после танца споет гимн, как это делала ты вместе с маленьким радиоприемником, который ты так бережно хранишь до сих пор.

– Зачем?

– Потому что наступает день. Она прощается со своими грезами, она прощается со своим принцем. Ах, как я сыграю на скрипке!

– Марк Анатольевич, а я?..

– А ты в высоких красивых сапогах будешь хлестать ее красной плетью, прогоняя ее греховные сны!.. Ха-ха-ха! Будут видны только твои ноги и плеть… Женечка, ты думаешь, что хоть один человек на земле знает, как нам сегодня надо жить? Ха-ха-ха!

– Как говорит полковник Сергей Сергеевич: «Чуть лучше вчерашнего дня».

Марк Анатольевич взял в руки скрипку и начал играть и ходить между пустых столов большого зала ресторана. Он кивал головой воображаемым посетителям и менял мелодию, Марку Анатольевичу игралось легко – он на сегодня никому ничего не должен. Поэтому он всем улыбался, кланялся и посылал воздушные поцелуи.

Из незастекленных окон шестого, пристроенного двадцать лет назад этажа, был прекрасный вид на центр города. Сначала и предполагалось на этом этаже сделать еще один большой ресторанный зал с панорамными окнами и видом на красивую часть Москвы. Но все осталось незаконченным… Здесь было три больших, старых, ресторанных стола, сюда могли подняться официанты с кухни с подносами, здесь было несколько каморок, сколоченных когда-то, для вещей музыкантов, официантов, уборщиц. Кованая металлическая кровать на колесах появлялась в разных местах. Она то мешала своим неуместным видом, то была вдруг всем нужна по прямому назначению. Лежать на ней на сене с чашей вина у окна и разговаривать только со звездами… Но когда делался еще один глоток вина и голова опускалась вниз, вдруг напоминали о себе тускло мерцающие вдалеке рубиновые звезды Кремля и огни светофоров: то красный, то зеленый, вот это делать можно и нужно, а это нельзя. Летом здесь репетировали музыканты и танцовщицы, здесь курили официанты и повара. Здесь мели полы не по очереди, а по желанию и по настроению, смеясь и плача. Мел полы тот, кому просто сейчас это хотелось делать: «Сколько же пробок и стекла, сколько же здесь следов вчерашнего счастливого дня! Ах, вот какой-то дурачок рублик обронил! Ха-ха-ха! Обронил – и не заметил».

Когда солнце начинало падать на столы и мешать человеческим мыслям своей яркостью и неотвратимостью перемен: день – ночь, жизнь – смерть, то столы вместе с бутылками вина относили в глубь зала, там всегда сохранялись прохлада и тень.

Сергей Сергеевич через большой стол, через светлую льняную скатерть уже долго молча смотрел на Елену Михайловну и не собирался ни перед кем скрывать своего восхищения ею. Он даже строил дурашливые рожицы своего восхищения ею, что в конце концов рассмешило ее, и он заговорил с ней:

– Елена Михайловна, красивая и умная Елена Михайловна, кто вас привел ко мне и зачем? Я сегодня уезжаю в далекую глухую деревню, где целых три месяца буду жить один, совсем один. Я так делаю каждый год уже пять лет. Мне там никто не рад, но мне там всегда находится место – там нет людей… Нет, по телефону я в крайнем случае могу позвать к себе людей на помощь… Завтра мне исполняется пятьдесят два года. Завтра я выпью совсем немного вина, я всегда беру туда с собой две очень большие бутылки вина на три месяца. Завтра, когда уже все вещи будут лежать на своих местах, последней со дна рюкзака я достаю зубную щетку и ставлю ее в маленькое дупло небольшого, давно засохшего дуба, я до краев налью в граненый стакан красного вина и сяду один за стол и буду долго смотреть на тихую лесную, совсем небольшую речку, в которой всегда отражается небо… А зубную щетку я беру в руки только в день моего отъезда из леса, стою по колено в реке и внимательно рассматриваю смотрящего на меня бородатого человека с белыми губами и смеюсь очень громко – я скоро вернусь в город к людям…

– Так не уезжайте.

– Мне очень хочется соскучиться по людям… Когда я возвращаюсь в город, то люблю всех, но все равно стесняюсь хоть кого-то обнять.