Читать книгу Восток лежит на Западе - Владимир Усольцев - Страница 3

Я попал, вероятно, в рай. Всё вокруг было светлым и белым. Миловидная блондинка с белой косынкой лучезарно улыбалась мне.

– Здравствуйте, Альберт Васильевич. Поздравляем вас.

– Где я? Кто вы?

– Меня звать Люба, я – медсестра. А это ваш доктор, Иван Петрович.

Появился мужчина лет сорока в белом халате, очень похожий на всех хирургов: строгий и даже слегка невежливый.

– Как самочувствие?

– Не знаю. А я разве не умер?

– Вы будете живее всех живых. Тому, кто после такого ранения выживает, второй раз умирать уже не надо. Хватит с него и первого раза.

Странное дело. Я не испытываю никакой радости. Значит, это не рай. Ну конечно! Я забыл, что никакого рая нет, как нет и ада. Но, почему же я живой?

– А где это я?

– В больнице, в Ракове. Вы же здесь недалеко в лес зачем-то с бандитами заехали. Но это не моё дело. Моё дело было не дать вам умереть, и вот вы живы. Скажите спасибо тому грибнику, который вас вовремя привёз к нам.

Я отключился. На следующий день я был в бодром состоянии уже несколько часов. От Любы я узнал удивительные вещи. Вначале меня спасали, и некогда было искать моих родственников. Потом через милицию узнали, что я живу один, и никого извещать о моём местонахождении не надо. Потом из милиции интересовались, не попал ли я к ним в больницу. Меня потеряли на работе и объявили в розыск. И как хорошо, что со мной всё утряслось. Оказывается, сюда уже приезжали двое с моей работы, но Иван Петрович их прогнал.

– А что с Лидочкой? – с тревогой спросил я, внезапно вспомнив о её существовании.

– Не знаю, а кто это?

– Да одна знакомая…

На третий день я смог уже вставать. На четвёртый день меня навестил-таки мой бывший начальник, а ныне мой торговый агент. Полковник, так и не ставший генералом, Александр Яковлевич. Он излучал само дружелюбие и радость видеть меня живым.

– Александр Яковлевич, ну, Афоня, это понятно, но вы-то как купились и вывалили обо мне бандюгам столько, – начал я, не будучи уверенным, что я к нему справедлив.

– Альберт Васильевич, поверьте, понятия не имел, что это бандюги. Пришла нормальная милицейская установка. Говорили, что работают по просьбе налоговой полиции.

– Значит, я точно угадал, горько подумал я про себя.

– Ладно, с каждым может случиться промашка. Что с Лидочкой?

– Всё в порядке, просила передать привет.

– Так что же вы её не привезли?

– Не может, у нас налоговая инспекция проверку делает.

Я посмотрел на своего бывшего шефа, и мне стало ясно, что он врёт. Не станет налоговая без меня мою фирму поверять, да и не будут они сидеть с утра до вечера. Я заскучал. Мне стало ясно, что с Лидочкой случилась беда, а меня щадят, скрывают от меня правду. В памяти всплыла ухмылка «крестоносца»: «Ну, а теперь поспешите к Лидочке». Черти! Они убили её раньше меня!

– Александр Яковлевич, негоже врать в вашем возрасте. Я выдержу. Она выжила? Нет?

Александр Яковлевич сразу сник. Его улыбчивость обратилась в жалкую гримасу:

– Уж неделя, как похоронили. Позавчера девять дней отмечали.

Я незаметно для себя заплакал и тупо повторял: «Скоты, скоты…».

– Альберт Васильевич, вам нельзя беспокоиться…

– Ничего, я выжил от выстрела в упор, выживу и сейчас.

– Милиция завела дело, работают лучшие следователи…

– Я знаю, кто и на кого работает.

– Я написал заявление, что бандитам помогала служба установки…

– Вы сами-то верите, что это заявление ещё не сгорело?

– Не знаю, Альберт Васильевич. Вот времена настали…

Я поблагодарил Александра Яковлевича за правду, и мы расстались. Он уходил с согнутыми плечами, но мне кажется, что он немного облегчил свою душу. Сказать правду всё-таки приятнее, чем врать.

Говорят, что у людей, переживших такие ранения, когда душа висит на волоске, случается амнезия, и они ничего не помнят, что происходило с ними накануне ранения. Частично такая амнезия пришла и ко мне. Я не сразу вспомнил про Лидочку, и совсем забыл про пистолет. Ну не так уж и совсем. Я, в конце концов, о нём вспомнил. И вся сцена в лесу тоже всплыла, как в кино перед глазами. «Крестоносец» явно не подозревал, что в кейсе лежал заряженный пистолет. Возможно, я спас ему жизнь, пожелав бандитам в «семёрке» не доехать до дома. Ну, держись, гад. Пуля из «зброевки» была тебе предназначена, она тебя и настигнет. Дай только срок.

В этот вечер я стал другим человеком. Ничто меня в жизни больше не интересовало. Только одно – отомстить «крестоносцу». Он получил назад свои деньги, и убивать нас, особенно Лидочку, было совершенно ни к чему. Но я оказался жив, и, если в этом есть промысел Божий, то я остался живым только для того, чтобы отомстить. Я пришёл к этому решению, как к чему-то само собой разумеющемуся. Мой мозг работал холодно и расчётливо, словно чужой, взятый напрокат, компьютер. Сам я не испытывал никаких эмоций. Я вспомнил во всех деталях наш разговор в гостинице, и мне стало ясно, что «крестоносец» не белорус. Это был коренной москвич. Судя по тому, что оба жлоба совсем не знали Минска и окрестностей, и мне приходилось предупреждать их перед каждым перекрёстком, куда ехать дальше, они тоже были не белорусами. Их надо искать в Москве. Но, чтобы отомстить, надо выжить самому. Если «крестоносец» узнает, что я жив, то мне ещё надо сильно постараться не умереть вновь и навсегда.

Мне вспомнился наш ветеран Иосиф Антонович. Я застал его в первом отделе белорусского комитета незадолго перед его уходом на пенсию. На фронте, где он был рядовым пехотинцем, он, находясь в передовом дозоре, был ранен немецкими разведчиками. В него также выстрелили в упор из «шмайсера». С четырьмя сквозными отверстиями в груди он пролежал на траве несколько часов, после чего был доставлен в полевой госпиталь, и выжил. Вернулся в строй и дошёл до Берлина. И уже на пенсии мог дать фору многим молодым в физической кондиции. Нечто подобное, видимо, случилось и со мной. Если бы «крестоносец» знал историю Иосифа Антоновича, он бы не удовлетворился одним выстрелом в грудь. Жлоб не попал в сердце, и я выжил.

* * *

На следующий день Иван Петрович, закрыв плотно за собой дверь, сказал мне сухо и по-деловому, что со мной хочет побеседовать следователь, и заинтересован ли я в такой беседе? Боже, как я был ему благодарен! Доктор явно чувствовал, что беседы с милиционерами в наше время могут быть чреваты прежде всего для жертв, а не для бандитов. Мне же было ясно, что следствие скорее будет искать аргументы для покрытия убийц, чем для их разоблачения. Их и разоблачать-то нечего. Заявление Александра Яковлевича об установщиках есть. Вот и спрашивай у них, кто заказал установку на меня.

– Иван Петрович, дорогой, да ну их… Из-за них я здесь, по большому счёту. У меня эта, как её, амнезия. Ничего не помню. Помню только, что поехал на дачу, а попал в больницу. Всё.

– Хорошо. Так я и напишу. Амнезия вследствие сильного шока.

Следователь прокуратуры Сапрыкин – малоприятный тип средних лет с белесыми скучными глазами и напрочь лишённый эмоций – всё-таки прорвался ко мне. На все его вопросы я отвечал, как пономарь. Поехал на дачу и очнулся в больнице. Три последующих дня полностью выпали из памяти. Хоть убей, ничего не помню. Иван Петрович важно добавил, что это ещё хорошо, что он – то есть, я – только три последних дня забыл. Бывает, и имя своё люди забывают. И не вспомню я эти дни, скорее всего, никогда. Стёрлись они шоком полностью.

Наконец, Иван Петрович сообщил мне, что он назначил мою выписку на пятнадцатого августа, но я могу сам уйти дня на три пораньше, если мне это будет необходимо. Ай, да молодец, Иван Петрович! Умнющий мужик. Всё понимает, что на меня по-прежнему кто-то охотиться может, и даёт мне по мере сил свободу манёвра.

Вот и выписка из больницы. Во дворе стоит мой зелёный «мерседес», на котором меня привёз из леса незнакомый грибник. Он так и не появился в больнице. Надо будет его навестить. Адрес у меня есть. Иван Петрович сказал, что подобрал меня местный водитель, пришедший на звук выстрела. С машиной всё в порядке, только на заднем сиденье запёкшаяся кровь. Но это полбеды, можно сменить чехлы. Иван Петрович пожимает мне руку, и мы расстаёмся. На половине пути до дома я останавливаюсь, снимаю окровавленный чехол и бросаю его в багажник.

Поднимаюсь в квартиру и первым делом бросаю взгляд на тайник. Всё в порядке. В квартиру никто не наведывался, и повсюду появился заметный слой пыли. Четыре недели квартира пустовала. Продукты из холодильника лучше выбросить. Только что баночки шпрот можно оставить. Так, есть сухари. Поужинать есть чем. Главное, есть чай. Поужинал. Теперь – спать. Слабость ещё ощутима.

* * *

Моё появление в офисе было встречено со смешанными чувствами: радость напополам с состраданием и сочувствием. Дела на фирме замедлились. Некому было позаботиться о подвозе новых партий чая, а складские запасы почти все распроданы. Денег на счету скопилось за миллиард белорусских зайчиков, надо закупать валюту для оплаты уже проданного чая и закупки нового. Объявляю всем, кто был в офисе, что в связи с последними событиями мне необходим отдых. Фирма временно, возможно и навсегда, закрывается. Все могут искать себе новую работу. Я поблагодарил всех и попросил пока оставаться только главного бухгалтера.

Через четыре дня я завершил сложную бюрократическую комбинацию, закончившуюся тем, что миллиард безналичных рублей превратился в три тугих пачки стодолларовых купюр. Поручив главбуху распродать офисное оборудование, как удастся, и щедро вознаградив её, я вплотную занялся делом, ставшим для меня единственным смыслом жизни.

* * *

Я договорился с Александром Яковлевичем, что мы вместе съездим за грибами в район Колосова. Мой бывший шеф был, как и я, заядлый грибник. У него от старых времён осталась обшарпанная «лада», которую он чинил едва ли не каждодневно. Мой «мерседес» был ровесником «лады», но ремонтировать его почти не приходилось: не было нужды. Александр Яковлевич был очень рад возможности выбраться за грибами, не беспокоя свою колымагу. Мы выехали довольно рано. Ещё до полудня мы наполнили доверху взятые с собой корзинки и присели перекусить и отдохнуть. Я с грустью заметил, что рана выходит мне боком. Я быстро выдыхаюсь, былых сил уже нет. Восстановятся ли они?

По окончании трапезы я начал допрос.

– Александр Яковлевич, вспомните, пожалуйста, кто проводил установку по мне, после чего всё и произошло?

– Альберт Васильевич, да зачем вам это надо?

– Надо. Вспомните, пожалуйста…

Я так посмотрел на своего бывшего шефа, что он, наверное, подумал, что ещё чуть-чуть, и я его зарежу грибным ножичком, которым я машинально очищал грибы от налипших листочков.

– Приходил старший лейтенант Ершов Алексей Иванович из Московского райотдела. Я проверил его удостоверение, ну а память у меня, сами знаете…

У него и вправду была поразительная память, и в разведке он был на своём месте: он умел всё замечать и запоминать.

– Узнаете его снова?

– Обижаете, Альберт Васильевич…

– Так, тогда поехали к Московскому райотделу, сыграем в наружку. Может быть, этот Ершов и покажется.

– Да вы что, Альберт Васильевич? Что вы затеваете?

– Александр Яковлевич. Не забывайте, что в том числе и из-за вашей благоглупости погибли два человека: Лидочка и я. Да, я живой труп, и хожу по земле лишь, для того чтобы расквитаться. И на вас ведь наша кровь…

– Альберт Васильевич! Ну, это уж слишком!

– Слишком?! Ершову про нас выложить с радостью, это не слишком. А Лидочка потом в могиле оказывается… Совесть-то у вас есть?!

– Но в чём же я виноват?!

– А вы не понимаете? Вас же под чужим флагом бандиты вербанули. Почему бы вам было не поинтересоваться, а чего это райотдел под нас копает? В рамках какого уголовного дела? Да и не обязаны вы были вовсе на его вопросы отвечать. Сами же знаете.

– Да, да… Как-то я не подумал.

– Вот то-то. Поехали!

Александр Яковлевич покорно уселся в машину, и мы тронулись в путь.

– Альберт Васильевич, извините за любопытство, а что этим бандитам от вас было надо?

– А… Долгая история. Но так и быть, слушайте…

Я рассказал ему всё, утаив только про пистолет, тайник и чистый бланк немецкого паспорта.

– То есть, они все деньги полностью получили назад, и всё равно вас решили убить.

– Вот-вот.

– Да, подонки, однако…

– А вы ещё мне помочь не хотели…

– А что вы затеяли? Месть? Есть ли в ней смысл?

– Есть, Александр Яковлевич, есть. Меньше гнид по земле ходить будет.

– Как же вы справитесь. Там же целая организация…

– И один в поле воин. Да и пуль я напрасно в воздух не пускаю. Вы же знаете.

– У вас что, оружие есть?

– Нет пока. Оружье своё завоюю в бою, – улыбнулся я.

– Ну, вы отчаянный человек…

– А что мне терять?

Александр Яковлевич промолчал. Так, молча, мы и подъехали к месту. Я запарковал машину метрах в пятидесяти наискосок от входа в райотдел. Было полчетвёртого, и мы настроились на долгое ожидание, и неизвестно, появится ли этот Ершов сегодня, или нет.

Нам повезло. Уже через час Александр Яковлевич ткнул меня в бок: «Вот он!». К райотделу неспешно двигался среднего роста полнеющий молодой мужчина, жгучий брюнет с солидными усами. Запомнить такого никакого труда не составляет. Усатый зашёл в райотдел, а я быстренько отвёз Александра Яковлевича к нему домой. Он забрал свои корзины, с грустью посмотрел на меня и произнёс поразившую меня фразу: «Да храни Вас Бог!». Сказано это было весьма искренне. Если бы кто знал, какой воинственный атеист был мой шеф ещё не так давно! В те годы он мог долго распекать оперработника, употребившего в забывчивости неподобающее атеистам выражение вроде «слава Богу» или «ну и чёрт с ним».

Я тут же вернулся к Московскому райотделу. Мне опять повезло. Через полчаса Ершов вышел из отдела и прошёл к стоявшему впереди неплохо выглядевшему «фольксвагену пассат» не старше пяти лет возрастом. Этот Ершов живёт явно не по средствам. Даже мой «мерседес» стоит много меньше, чем «пассат» простого мента из райотдела. Я проследовал за ним, стараясь держаться, как можно дальше. На моё счастье, он ехал по широкому и открытому для взоров проспекту Дзержинского, так что я мог отпустить его достаточно далеко, не боясь потерять. Бьюсь об заклад, он не заметил, что я следил за ним. Он свернул на улицу Голубева и прошмыгнул в арку большого дома возле школы. Сомнений не было, он живёт где-то здесь, в этом доме, в котором не менее полутора десятков подъездов.

Я вернулся домой, выгрузил грибы в ванну и начал с неохотой их перебирать. Мне было сейчас вовсе не до грибов. У меня так и не было чёткого плана действий, и я постоянно пытался выстроить его в голове. Ясно было, что мне необходимо в первую очередь подготовить пути отступления. А для этого надо съездить в Москву! Я разыскал старую записную книжку и нашёл нужный телефон. Вот он: Борис Звягинцев. Мы служили одновременно в Представительстве КГБ при МГБ ГДР. Я был простой «оперативный рабочий», как в шутку мы себя называли, а он – простой технарь из оперативно-технического отдела. Однажды он подготовил для меня магнитофонную закладку, которая в самый неподходящий момент завизжала, и её стал разыскивать под столом интересовавший меня объект. Был большой тарарам. Я взял всю вину на себя, выгородив Бориса, и он мне был за это очень благодарен. Из ГДР он вернулся в Москву, где унаследовал роскошную квартиру в комитетском доме в самом центре. Я заезжал к нему пару раз, уже уйдя из конторы. Борис подумывал тоже уйти, но не решился. Так он и служил в оперативно-технической службе. То ли в СВР, то ли в ФСБ. Я не вникал.

Борис оказался дома, и я договорился, что завтра к нему подъеду и остановлюсь у него на пару-тройку дней.

Оставив себе немного грибов на сковородку, я отдал остаток ошалевшей от счастья соседке, объяснив, что мне срочно нужно уезжать в командировку на недельку. С сожалением, я аккуратно, как только возможно, вскрыл свой замечательный тайник и вытащил из него бланк паспорта. Потом вставил заглушку назад и налепил поверху отрезок обоев, а потом повесил над этим местом зеркало. До поезда оставалось ещё достаточно времени, и я подскочил к дому, у которого я оставил Ершова. Я быстро нашёл его «пассат» среди вереницы машин вдоль дома. Значит, он действительно живёт здесь.

Я поставил свой «мерседес» на место и добрался до вокзала на такси. Билетов в кассе на «двойку» не было, и я взял билет на более поздний проходящий поезд, что мне было только кстати.

* * *

Москва произвела на меня сильное впечатление. Я не был там года четыре, и многое в её центре поменялось. Но я не обращал на эти изменения никакого внимания. Потолкавшись по книжным магазинам, просмотрев какое-то дурацкое кино, содержание которого я не мог вспомнить сразу по выходу, посидев в ресторанчике на Арбате, я дождался, наконец-то, вечера и позвонил в дверь квартиры Бориса. Борис был один. Он догадался спровадить жену и дочку к тёще, и мы могли спокойно разговаривать. За богатым ужином, запиваемым «смирновской», – Борис был потрясающий кулинар – я без обиняков выложил ему мою историю, показав свежие шрамы на груди и спине.

– Вот сволочи! – Борис стукнул кулаком по столу. – Что думаешь делать?

– А что бы стал делать ты?

– Я этих скотов по одному бы замочил, планомерно и неотступно. Без пощады!

– Ну и я так же думаю. И там, – я поднял палец вверх, – тоже так думают. Как ты считаешь, оставили бы меня там, – я снова показал на небо, – живым, если бы думали по-другому?

– Точно! Это тебе такое предназначение выпало.

– Вот-вот! Давай выпьем, Боря. Ты всё правильно понимаешь.

Мы выпили. Я почувствовал себя счастливым. Боря не подведёт. В той истории с закладкой не были виноваты ни я, ни он. Какой-то скрытый заводской дефект проявился в самое неподходящее время. Но говорить об этом было нельзя. Нужен был козёл отпущения попроще, и я им стал. Но не стоит вспоминать об этом, иначе Борю не сбить с этой темы никакими силами.

Я показал ему пустой бланк немецкого загранпаспорта.

– Можешь сделать из этого паспорт со всеми штампами на Альберта Мюллера с моей фотографией?

– Алик, как дважды два. У тебя карточка есть?

– Вот то-то и оно, что нет. Мне надо бы и внешность изменить.

– Алик, как дважды два. Пошли, я тебе что-то покажу.

В соседней комнате Боря слазил под кровать и вытащил оттуда посылочный ящик со всякой всячиной.

– А ну-ка… – он приложил к моей верхней губе искусственные усы и провёл по ним умелыми движениями пальцев. – А ну-ка, посмотри на себя.

Из зеркала смотрел кто-то усатый, отдалённо похожий на меня.

– Вот. Теперь укоротить и подбрить твои брежневские брови, да всего покрасить в рыжий цвет – мама родная не узнает. Будешь рыжим тевтонцем, чистым Мюллером.

– А у тебя краска есть?

– Обижаешь. У меня всё есть. Давай сделаем тебя прямо сейчас рыжим. Завтра с утра сфотографируешься, к обеду поднесёшь мне фотографии к Детскому миру. А вечером получишь паспорт. Со штампом Шереметьевского поста и с визой на полгода. Согласен?

– О’кей. Валяй. А немецкие штампы?

– Будь спок. Контора веников не вяжет. Никакой БКА1 не подкопается. Ты с какого года, с сорок седьмого?

– Угу.

– Всё с тобой ясно, пошли в ванну.

Борис по специальности радиотехник. Но в ОТУ он освоил как хобби и специальность гримёра. Он часто тренировался на жене, и её редко было можно узнать. У неё всегда было новое обличье. Он с явным удовольствием сделал из меня подлинного арийца. Я с трудом узнавал себя даже без накладных усов: стрижка моя изменилась и стала вполне в духе последней моды. Цвет её был радикально рыжий на зависть самому Чубайсу. Брови стали тонкие и фигурные. Они придали совершенно новое выражение моему лицу не только цветом, но и формой. Боря прилепил на меня тонкие рыжие усики, и процесс моего преображения был доведён до полного триумфа. Я не узнавал себя сам!

Мы допили остатки «смирновской». Боря уверил меня, что на него я всегда могу положиться. В наше лихое время Боря может оказаться незаменим.

– Алик, а ствол у тебя есть?

– Официально у меня ничего нет, а неофициально…

– Понимаю. Что за пушка?

– «Зброевка», «восемьдесятпятка».

– Ух ты! Постой, постой, ты же у нас снайпер. С такой пушкой ты и на сто метров не промахнёшься.

– Не пробовал, но возможно.

Улеглись мы спать за полночь. Утром вставать было тяжеловато, но Борис заварил такой кофе, что ноги меня сами понесли в город, а Борис улетел к себе на службу, не рискуя опоздать.

На Арбате в автомате я сделал несколько серий снимков для паспорта в полуанфас и в анфас, слева и справа, с широкой улыбкой и с улыбкой умеренной, а также и вовсе без улыбки. С двенадцати часов я занял позицию у Детского мира, и вскоре появился Борис. Он забрал у меня все фотографии и послал меня к себе домой, отдав ключи от квартиры. Что толку впустую бить ноги по улицам, особенно после тяжёлого ранения?

* * *

Борис был деликатный парень и не заставил меня слишком долго дожидаться его возвращения. Уже в семь часов раздался звонок в дверь, и сияющий от самодовольства Борис появился на пороге. Он с гордостью вынул из своего нагрудного кармана немецкий паспорт с моей новой физиономией, оформленный по всем правилам оперативно-технического искусства. Это была не какая-нибудь халтура-самоделка. Это была профессиональная работа государственной спецслужбы. Паспорт был выдан «орднунгсамтом» города Карлсруэ на имя Мюллера Альберта, родившегося в Семипалатинске. С таким местом рождения проще объяснять мой, хоть и лёгкий, но заметный акцент. Мой новый паспорт мне ужасно понравился, а Борис просто таял от удовольствия, наблюдая, как таю от удовольствия я. Только я закрыл свой липовый паспорт, ещё толком не зная, как он мне пригодится, как Борис подал мне красные корочки с роскошным гербом. Это было удостоверение начальника отделения ФСБ подполковника Кирсанова Альберта Васильевича. Кирсанов оказался поразительно похожим на меня в новой редакции.

– Вот теперь можешь спокойно ходить со своей «зброевкой», по крайней мере, по Москве.

На правой внутренней стороне удостоверения жирным курсивом было оттиснуто, что подполковник Кирсанов имеет право ношения огнестрельного оружия.

– Здорово! Ну спасибо, Боря!

– Это ещё не всё. Вот полюбуйся.

Он подал мне нормальный российский паспорт на имя того же Кирсанова со штампом о прописке на улице генерала Берзарина.

– Боря, а не влетит тебе?

– Не боись. Я этим делом запасся во времена бакатинского бардака. Концов не сыскать.

– А как же ты мои цветные фотографии в чёрно-белые превратил, да ещё и в мундир меня засунул?

– Технический прогресс. Компьютерная обработка изображений. Это не то, что раньше.

– Спасибо, Боря, навеки у тебя в долгу.

– Ладно тебе. Ничего ты мне не должен. Ты лучше подумай, чем ещё тебе могу помочь?

– Да что-то в голову не приходит…

– Ну так ты не спеши, давай вместе помозгуем. Вот, кстати, тебе ещё подарочек.

Борис достал из своего портфеля две продолговатых коробочки с патронами «Люгер 9х19», как раз для «зброевки».

– Боря, откуда у тебя такое? В конторе же каждый патрон на учёте.

– Ты не забывай про эру Бакатина. Ты такого не видел.

– Да я бы уже и домой поехал.

– Ну, это ты кончай. Давай посидим, покумекаем. Ум хорошо, а вооружённый современными техническими знаниями ум – это я про себя говорю – лучше.

Я подумал-подумал, да и соблазнился удовольствием провести ещё один вечер в компании с хлебосольным Борисом, тем более, он и в самом деле может мне здорово помочь.

Боря потребовал от меня подробный словесный портрет «крестоносца» и обещал порыться по доступным материалам, чтобы попробовать вычислить моего неприятеля. Я со своей стороны попробовал набросать его портрет карандашом, правда, у меня ничего путного не получилось, хотя некоторое сходство всё-таки передать мне удалось. Он всё тщательно записал в блокнот, сложил портрет моей работы и пообещал через неделю или найти «крестоносца», или исключить его из московских авторитетов. Это мог быть и какой-нибудь провинциальный воротила. Мы долго неспешно беседовали, обсуждали всякие версии, кто бы мог быть этим «крестоносцем», но ничего конкретного не получалось. Это мог быть и бывший директор треста, и торговый начальник, и даже милицейский начальник в отставке. Его руки были свободны от татуировок. Вором в законе он был едва ли.

Боря вцепился в деталь, что в «дипломате» поверх денег лежал заряженный пистолет. «Крестоносец», по мнению Бори, мог бы стать и жертвой этого пистолета. А раз так, значит, «крестоносец» имеет шаткое положение в криминальном мире. Чужак он. Не уверен в себе. Потому-то он и решил избавиться от меня и Лидочки. Авторитет себе повысить захотел.

Так мы и договорились: Боря поищет концы «крестоносца» в Москве, а я попробую выйти на него через работавших на него ментов. Ночью мне приснилась сцена расправы с «крестоносцем». Я держал его на мушке и целил точно в переносицу. И перед моим взором стояла застывшая картина: чёрные контуры целика и мушки, стоящие идеально ровно, и сверху – лоб «крестоносца» с вытаращенными глазами. Палец тянул спусковой крючок, спуск медленно подавался, а я тянул всё медленнее и медленнее, растягивая удовольствие от видимой картины. Так я и проснулся, не выстрелив.

* * *

Я вернулся в Минск, не имея чёткого плана, что делать дальше. Вначале я предполагал заставить усатого Ершова под дулом пистолета выложить всю правду о заказчике установки. Но он может отослать меня к своему непосредственному начальнику, и передо мной замаячит длинная цепь начальников вплоть до министра внутренних дел. Главная проблема в том, что я не могу перепроверить, врёт Ершов, или нет. Ладно, решение придёт со временем. Надо бы за Ершовым понаблюдать и избавиться пока от собственной машины. Надо её поменять. Да и спасителя моего отблагодарить пора.

Недолго думая, я направился в Раков. Дом Сергея Ивановича стоял на отшибе, на краю широкого луга. Хозяин оказался дома. Это был крепкий осанистый мужик примерно моего возраста, одетый по-простецки в дешёвое трико. Он с изумлением смотрел то на мой «мерседес», то на мою рыжую голову.

– Здравствуйте, дорогой Сергей Иванович! Не узнаёте?

– Что-то затрудняюсь. Машина мне знакома, а вот вас видеть не приходилось.

– Очень даже приходилось, Сергей Иванович. Вы же мне жизнь спасли. Только тогда я некрашеный был.

– А, точно, точно. Теперь узнаю. Как здоровье-то?

– Как видите. Благодаря вам. Вот отблагодарить вас хочу.

– Да чего уж там благодарить. А чего ж мы стоим? Проходите.

Сергей Иванович жил на обычной крестьянской усадьбе. По двору бегали куры, в загородке рылся в земле поросёнок, на лугу паслась корова. Под навесом стоял «горбатый» «Запорожец». Вышла хозяйка дома.

– Ой, Сярожа, чаво ж ты гостя не проводишь, здрасьте вам! Подьте у хату.

Хозяева были искренне рады видеть меня живым и здоровым. И только я упомянул, что хочу отблагодарить Сергея Ивановича, они замахали руками, протестуя. И протест их был отнюдь не лицемерным.

– Не огорчайте меня, пожалуйста. Я очень хочу подарить вам свой «мерседес». Сколько можно вам на этой колымаге ездить?

– Да что вы! Зачем мне «мерседес»? А колымага моя, кстати, по городу любому «мерседесу» фору даст. У неё мотор-то я сам недавно перебрал. Все кольца новые. Землю из-под себя рвёт.

– Я знаю, «горбыль» – резвая машина. У меня у самого такой был. Но знаете… уеду я из Белоруссии. Не хочу, чтобы второй раз в меня стреляли. Всё вот раздаю, и «мерседес» мне не нужен. Так уж уважьте меня, возьмите его, пожалуйста. Если сами ездить на нём не хотите, детям подарите.

Если бы не хозяйка, сдавшаяся на мою просьбу, хозяин ни за что бы не согласился принять мой подарок. Договорились, что мы тут же поедем к нотариусу и в ГАИ, оформить дар. К вечеру мой «мерседес» официально был уже не мой, и старые номера остались в ГАИ. У нотариуса мы оформили попутно доверенность, которая позволяла мне в течение предстоящего месяца ездить на «горбыле» Сергея Ивановича. По дороге я узнал, что Сергей Иванович уже полгода не может найти работу – староват и живёт далековато от Минска. Я тут же выложил ему тысячу долларов «за аренду «Запорожца»», которую Сергей Иванович, поколебавшись, взял. Тяжело им приходилось жить без зарплаты и без пенсии.

Сергей Иванович рассказал, что, услышав выстрел, непохожий на выстрел из ружья, он, на всякий случай, пошёл посмотреть, что там происходит? Минут через пятнадцать он наткнулся на брошенную машину с ключом в замке стартера и вскоре заметил и меня, лежавшего на спине. На моё счастье, он не растерялся, быстро уложил меня на заднее сиденье, не разбираясь, жив я или нет, и помчался в больницу.

Попрощавшись с полюбившимися мне людьми, я вернулся домой на «Запорожце», радуясь, что мотор его действительно был отрегулирован идеально. Наскоро перекусив, я поехал дежурить у дома старшего лейтенанта Ершова. Дело близилось к семи часам вечера.

Едва я занял позицию во дворе, появился знакомый «пассат». Мне повезло: я засёк не только подъезд, в котором живёт хозяин «пассата», но и этаж, и даже квартиру. Сквозь окно на лестничной площадке можно было видеть, как открылся лифт на пятом этаже. А через минуту усы моего объекта заинтересованности мелькнули в кухонном окне слева.

Вернувшись домой, я ещё в лифте услышал звонки телефона. Кто-то был весьма настойчив. Я успел снять трубку.

– Ну, наконец-то, Альберт Васильевич, дорогой ты мой…

Это был мой бывший шеф и теперь уже бывший подчинённый под крепкой мухой.

– Александр Яковлевич, что случилось?

– Альберт Васильевич, я – свинья!

– Ну что ж вы так излишне самокритичны…

– Нет, нет. Не возражайте. Я – свинья, и хочу искупить…

– Александр Яковлевич, вы сейчас немного не в форме. Давайте встретимся с утра и поговорим.

– Вот это я и хочу услышать. Можно, я приеду к вам завтра в девять?

– Давайте, буду рад.

– Abgemacht, gute Nacht2.

– Zu Befehl, Herr Oberst!3

Мой шеф владел немецким. Десять лет прослужил он в «империалистической ФРГ». Время от времени, особенно по пьяному делу, он переходил на немецкий, но почему-то из неизменных трёх-пяти фраз никогда не выходил.

* * *

Наутро, секунда в секунду, Александр Яковлевич появился на пороге. Он, надо сказать, любит быть точным и страшно рад слышать комплименты, что по нему можно проверять часы или что он точен, как подлинный пруссак. Вот и сейчас он наверняка стоял перед дверями минут пять, чтобы нажать на звонок ровно в девять. Поначалу он заметно опешил, увидев перед собой рыжего типа.

– Простите, а Альберт Васильевич…

– Я и есть Альберт Васильевич, проходите скорей, здравствуйте.

– Вот это маскировочка! Одобряю! – заметил он в явном восхищении. – А где ваш зелёный «мерседес»? Тоже перекрасили?

– Даже переделал. Теперь он называется «горбыль».

– Да… – задумчиво произнёс он. – Я вот подумал, что вам надо бы и квартиру сменить. Оставаться здесь рискованно.

– Верно, Александр Яковлевич, этим я и собираюсь заняться.

– А не надо вам заниматься. Поживите на моей даче.

Это было очень ценное предложение. Дача Александра Яковлевича была сразу за кольцевой дорогой по Логойскому тракту. Максимум двадцать минут до центра.

С наслаждением потягивая крепкий зелёный чай, Александр Яковлевич сообщил мне о произошедших в моё отсутствие событиях. После нашего не очень тёплого расставания он попросил своего старого приятеля, пенсионера из контрразведки, когда-то в андроповские времена попавшего на оперативное обслуживание уголовного розыска, прозондировать ход расследования убийства Лидочки и покушения на моё убийство. Тот пошушукался со своей бывшей агентурой, и от результатов такого наведения справок Александр Яковлевич сильно расстроился. Оказалось, что заявление Александра Яковлевича никто не собирается принимать во внимание. Его вроде как и не было. Дело будет, скорее всего, не раскрыто. Единственный шанс на полноценное раскрытие имеет версия, что Лидочку убил я из ревности, а сам в приступе раскаяния сделал попытку застрелиться. Эта смелая версия уже обсуждается, как некая гипотеза, но по-настоящему за её отработку не брались. Ну, а если возьмутся, то можно не сомневаться, что найдутся свидетели, видевшие, как я убил Лидочку, и как я самоубивался, и обязательно найдётся под кустиком пистолет с моими отпечатками, не замеченный впопыхах Сергеем Ивановичем.

Надо сказать, что я немного струхнул. Нет ничего более простого, чем найти свидетелей из уголовной агентуры, которые на-свидетельствуют такого, до чего не додумался бы и Артур Конан Дойл в одной творческой бригаде с Агатой Кристи и Малининой. У меня буквально зашевелились волосы на голове, когда я представил себе, что было бы со мной, если бы навещавший меня следователь стал с самого начала отрабатывать именно эту версию. Сидел бы я в КПЗ битый-перебитый, и получил бы, если бы пережил следствие, вышку. Очень легковесно отнёсся я к этой истории. «Крестоносец» для берегущей его милиции гораздо более ценен, чем бывший опальный разведчик. Пожертвовав мной, следователь – ух, как я его возненавидел в этот момент! – закроет все дыры и спрячет все концы в воду. Да и справка Ивана Петровича и моё собственное утверждение об амнезии в этом случае вообще лишают меня возможности опровергать любую ложь: что я могу возразить, если ничего не помню?!

Мы посмотрели друг другу в глаза, и оба разом поняли, что надо срочно рвать когти. Может быть, именно сейчас по улицам движется наряд для моего задержания в качестве подозреваемого.

– Спускайтесь вниз, я сейчас, – поторопил я Александра Яковлевича, к которому стал внезапно питать самые тёплые чувства. Всё-таки, он нормальный мужик, хоть и ходил в кандидатах в генералы.

Только он вышел, я бросился к тайнику и вытащил пистолет. Быстренько покидав в рюкзак запас белья, кое-что из одежды и «тревожный» несессер, я уже собрался выходить, как раздался телефонный звонок. Я хотел было его проигнорировать, но это был межгород, не грозивший мне ничем. Звонил Борис.

– Слышь, старик, я тут подумал, и кажется мне, что тебе без меня будет туго. Сегодня пятница, я могу подскочить к тебе на выходные, я тут кое-что для тебя припас.

– Борька! Тебя сам Бог послал. Приезжай! Без тебя мне будет и вправду тяжеловато. Если бы ты ещё автомобильную закладочку, лучше две, прихватил. Может быть и пару Handschellen4, немецкий ещё помнишь?

– Тебя понял, жди.

– Бронируй место на «единицу», а я тебе часов в восемь вечера позвоню. Kein Anruf mehr unter dieser Nummer5.

– Kapiert6.

– Tschuß!7

– Tschao!8

Если мой телефон поставили на контроль, что маловероятно, хотя и не исключено, то конец беседы будет для милицейских контролёрш не сразу ясен. Я не хотел выдать, что я отсюда линяю.

Ай, да Боря! Молодец! С его помощью мы эту шушеру разложим на лопатки. Главной специальностью Бориса были радиозакладки, но он ловко управлялся и с отмычками и со вскрытием автомашин, обеспеченных охранными системами. А подделка документов и грим – это для работников ОТУ вообще само собой разумеющееся дело. В весёлом настроении я спустился вниз, и тут меня осенило: на телефоне и на посуде остались мои отпечатки пальцев! Лучше их не оставлять! Я быстро вернулся и тщательно протёр трубку телефона, чайные чашки и ложки. Так будет надёжнее.

Дача у моего бывшего шефа была на зависть. Крепкий домик, в котором можно жить и зимой, и – главное достоинство – замечательная баня. Я рассказал о звонке Бориса, и у моего шефа загорелись глаза. Старый боевой конь услышал сигнал трубы «К атаке!». С помощью Бориса мы оборудуем машины следователя Сапрыкина и опера Ершова техникой, и тогда у нас откроется простор для целенаправленных действий. Сейчас же важно установить, где оставляет свою машину на ночь Сапрыкин, и есть ли она у него вообще? Этим займётся Александр Яковлевич. Я же продолжу пасти опера Ершова. Может быть, он выедет на дачу. Не грех бы это узнать.

* * *

Мы выехали на свои позиции во второй половине дня. Александр Яковлевич взял с собой цейсовский бинокль и диктофон – записывать результаты наблюдений, словно всю жизнь прослужил в наружке. Диктофон для разведчика наружки – вещь очень полезная. Можно сходу безошибочно фиксировать детали, которые могут оказаться очень существенными при составлении отчёта.

Я проехался на всякий случай мимо дома Ершова по улице Голубева и потом направился к райотделу. Знакомого «пассата» не было ни там, ни там. Начал крейсировать по улицам Московского района, но «пассат» нигде не попадался. Тогда я решил проехаться мимо здания прокуратуры и по пути, возле театра музкомедии, на парковке, мне померещился знакомый автомобильный контур. Я сделал круг по кольцу на площади и свернул в сторону вокзала, проезжая вблизи театральной парковки. Точно! Это был «пассат» Ершова. Что же он тут делает? И тут я вспомнил, что в здании театра в подвальчике работает частное кафе, в котором я как-то раз побывал. Это была специфическая забегаловка, где снимали стресс сильные мира сего. Скорее всего, Ершов сидит именно в этом кафе. В театре сейчас никого, кроме уборщиц, быть не должно, что ему там делать? Я развернулся на площади Мясникова и проехался в обратную сторону. Метрах в трёхстах от театра по улице Клары Цеткин была возможность неприметно запарковаться. «Пассат» был с трудом, но виден в зеркале заднего вида. Вот где я позавидовал Александру Яковлевичу с его биноклем.

В полчетвёртого к «пассату» подошёл хозяин, которого можно было узнать только по полосочке усов. Краем глаза я успел заметить, что он перед этим с кем-то попрощался, кто мог бы быть и Сапрыкиным. «Горбыль» завёлся с пол-оборота, я развернулся и неспешно поехал к кольцу. Ершовский «пассат» проехал кольцо передо мной и направился в сторону райотдела. Я сопровождал его на значительном отдалении. Ершов, как я и предполагал, зашёл в райотдел. Я поставил «горбыля» метрах в ста пятидесяти. Нельзя мозолить глаза объекту машиной, которая стала почти музейной редкостью.

В начале шестого Ершов стремительно выбежал из отдела и сорвался с места в карьер. Я едва успел заметить его на светофорном перекрёстке, когда он повернул направо. Я удержал контакт с «пассатом», примчавшимся к опорному пункту милиции недалеко от моего дома. Минут через двадцать Ершов вышел из опорного пункта и, уже не спеша, приехал домой. Я занял наблюдательную позицию у соседнего дома и добросовестно вглядывался в окна его квартиры. Ничего примечательного я не обнаружил. Никаких признаков подготовки отъезда семейства Ершовых на дачу мною замечено не было, тогда как во дворе дачный люд активно переносил корзинки и тюки в машины, которые одна за другой отъезжали со своих стоянок. Завтра во дворе будет относительно свободно.

Чёрт возьми! Надо же позвонить Борису! Я проехал на почтамт и позвонил с телефона-автомата. Борис уже начал переживать, что я не позвоню. Он взял билет на первый поезд и будет к девяти утра в Минске.

Я приехал на дачу первым. Александр Яковлевич появился через час. Он привёз с собой подробный отчёт, исполненный от руки чётким почерком канцелярского работника. Ему удалось установить, что следователь Сапрыкин появился на рабочем месте в пятнадцать часов тридцать девять минут, прибыв на «Пежо-405» вишнёвого цвета. Такая машина была и у театра. Значит, я не ошибся, что Ершов попрощался именно с Сапрыкиным. Далее Сапрыкин в 16-50 покинул здание прокуратуры и, «не предпринимая попыток для выявления наружного наблюдения», проехал к большому дому в Зелёном Луге, где машина Сапрыкина простояла неподвижно до прекращения наблюдения в 19-15. «В целях недопущения расшифровки разведчик НН держал значительную дистанцию и не смог установить, в какой именно подъезд проследовал объект, покинув автомобиль». Александр Яковлевич привёл довольно полный словесный портрет объекта и отметил так же, что объект водит машину не вполне уверенно: резко тормозил, на светофорах у него дважды глох мотор. Что ж, всё правильно. Опера обычно водят машины лучше, чем следователи. У Ершова стиль езды вполне профессиональный, придраться не к чему, поэтому я и не стал писать никакого отчёта. Это немного огорчило Александра Яковлевича. Ему нестерпимо хотелось вернуться в старое время, когда справки, агентурные сообщения, сводки наружного наблюдения, сводки оперативно-технических мероприятий – О! Это – очень большой секрет! Тсс! – установки, аналитические справки, и постановления аккуратно приобщались к корочкам с грифом «совершенно секретно», набиравшим вес и значимость.

* * *

Поезд прибыл практически без опоздания. Багаж Бориса поместился в одном увесистом чемодане. Я представил Александра Яковлевича как своего бывшего начальника по конторе, с которым мы ради равновесия поменялись местами, когда я стал зловредным частником. Короче, Александр Яковлевич – свой человек, и темнить перед ним, что лежит в чемодане Бориса, нет никакого смысла. Тем более, у него среди нас самое высокое звание – подгенерал, то есть полковник.

По прибытии на дачу мы первым делом затопили баньку и только потом устроили совещание. Разнобоя во мнениях не обнаружилось. Первое, что мы установили, это то, что мне волей-неволей надо исчезнуть. Бережёного Бог бережёт. Но просто сбежать куда-нибудь за границу, что считал целесообразным Александр Яковлевич, нельзя. Нет никаких гарантий, что прокуратура не раскрутит именно ту зловещую версию, не соберёт толстое дело «свидетельств» и не объявит меня в розыск через Интерпол. За границей разбираться никто не станет, и я тогда с гарантией пропал. Уходить на нелегальное положение – крайне рискованно. Всё равно, рано или поздно, попадусь. Остаётся одно, и это второе, что мы констатировали: не дать этой версии ни малейших шансов прямо в самом начале. А для этого надо собрать железные доказательства того, что опер Ершов, а возможно, и следователь Сапрыкин, связаны с мафией. Ну и я не остановлюсь на этом, а пойду до самого «крестоносца», с которым у меня, пусть это и не есть культурно с моей стороны, имеются очень серьёзные личные счёты. Это третье, в котором поначалу меня поддержал один Борис. Александр Яковлевич примкнул к нам после некоторого колебания, сделав заявление, достойное увековечения: «Мы загоняем себя всё сильнее в тиски цивилизованности и утрачиваем естественные инстинкты, без которых судьба самой цивилизации подвергается опасности нравственной деградации. Вор должен сидеть в тюрьме, убийца должен искупить вину кровью!».