Читать книгу Намтар - Владимир Василенко - Страница 4

1

До «Высоких ворот» столицы оставалось чуть больше одной лиги27. Большая часть пути из Ниппура пройдена. По расчётам Энкида, начав свой последний переход из города Ларсы, он с двумя стражниками, сопровождавшими его, легко мог преодолеть всю дорогу до заката солнца. Энкид родился в Ларсе, как и его отец, и дед, и прадед. Отца звали Абзу. Его с детства готовили к военной службе. Он проявил себя, доблестно сражаясь с грозным врагом шумеров и аккадцев – ордами злобных гутий. Абзу участвовал в пленении царя гутиев Тиригану. Беспощадный враг был навечно изгнан из земель Шумера и Аккада.

За беспримерное мужество и доблесть, проявленные во время войны, царь-освободитель Утухенгаль пожаловал Абзу надел земли и овцеферму вместе с рабами. Ферма с пастбищами располагалась в районе его родного города Ларсы. Правда, Абзу не мог передать землю по наследству. Владельцем надела оставался царь, а земли были в пожизненной аренде, за которую Абзу каждый год оплачивал десятину.

Абзу преуспел, выращивая овец. Ларса вообще славилась бараньим мясом и шерстью. Снабжая царские предприятия и дворец, отец Энкида получал в год больше трёх мин серебром чистого дохода. У него было крепкое хозяйство. Люди называли

его «мина»28. Свой успех Абзу объяснял благосклонностью его бога-покровителя Сумукана (бог овец и всех диких четвероногих), сына бога солнца Уту – покровителя города Ларсы. Каждый год Абзу жертвовал десятую часть своих овец главному храму Ларсы – Эбаббар (Белому дому).

Имя сыну Абзу выбирал сам – Энкид. Оно очень созвучное с именем героя эпоса о легендарном шумерском правителе города Урука царе Гильгамеше. Абзу считался большим поклонником и знатоком древних легенд. Соратника Гильгамеша звали Энкиду, его создала из глины богиня-мать Аруру. На одну треть бог, на треть животное и на треть человек – Энкиду был ловцом-охотником, разумеющим язык животных.

Абзу – сам известный охотник, и сына видел удачливым охотником и скотоводом, а главное – продолжателем дела его жизни. Воспитывал он Энкида в суровых условиях, как воина. Изнуряющие физические упражнения, выживание в пустыне, основы рукопашного боя, стрельба из лука и владение мечом – всему этому Энкид научился уже в подростковом возрасте. Ещё восемь лет он учился в эдуббе29, чтобы стать образованным писцом. Все каникулы юноша проводил в Ларсе, закаляясь физически. Вместе с отцом они часто выезжали на охоту.

За несколько дней до смерти Абзу передал приехавшему по его зову Энкиду глиняную таблицу – на ней были записаны пять поколений его рода. После чего он перестал узнавать окружающих и быстро угас.

Энкид помнил день смерти отца, хотя прошло уже почти четыре года. Он стоял возле его ложа, когда тот уже не замечал присутствия сына. Разум покидал стекленеющие глаза Абзу. Энкид присел возле него на колени и попробовал прикоснуться ладонью к его лицу, чтобы погладить, но отец лишь нахмурился и с видимым усилием и хриплым стоном увёл голову. Абзу было страшно. Он готовился к своему последнему бою. Когда жизнь покинула тело, его лицо разгладилось, освободившись от боли и страха.

Абзу завещал Энкиду честно заработанный им за свою яркую жизнь капитал. Наследство составило очень приличную сумму – восемнадцать мин серебром. После смерти отца его земли вернулись в собственность царя. У Энкида оставалось преимущественное право выкупить хозяйство, продолжить и развивать дело отца, но он уже давно осел в столице и жить в Ларсе не собирался.

Наследство отца позволило Энкиду купить у храма большой участок земли вблизи Ларсы. На нём Энкид построил два одинаковых двухэтажных дома из глиняного кирпича, разбил плодоносный сад и устроил небольшую овцеферму. В одном из домов он поселил Наниш – последнюю жену его отца и свою мачеху. Другой дом он использовал для себя и своих гостей во время редких приездов в родной город. Энкид старался выбираться в Ларсу, чтобы навестить прах отца и поохотиться с друзьями в этих местах, вспоминая истории удачной охоты Абзу.

Вот и в этот раз он оказией побывал в родных местах по пути из Ниппура в столицу. На охоту не было времени, а вот алтарю отца и предков он поклонился первым делом.

2

В безоблачном небе над широкой весенней степью сияло яркое солнце. Преодолев часть пути из Ларсы, ближе к полудню Энкид услышал вдалеке первые, едва различимые раскаты грома. Постепенно усиливался северо-западный ветер, нагоняя тучи, причудливо меняющие свои формы. Они быстро затягивали посеревшее небо. Энкид и его опытные спутники-телохранители поспешили укрыться от неминуемого ливня и бури на последней царской заставе по пути в Ур.

Застава удачно располагалась на развилке двух дорог, ведущих из северных городов Киш и Ниппур в столицу – Ур, и в город Эриду – самый южный город царства. Ближайший к заставе город – Эль-Обейд, но до него было ещё далеко. Застава представляла собой небольшую крепость с гарнизоном из двух десятков воинов. Она предназначалась для остановки и отдыха путников, а также считалась пунктом царской связи. Стражники заставы обеспечивали безопасность передвижения по царским дорогам.

Обычно, ввиду близости города Эль-Обейд и самой столицы, где можно было заночевать на постоялом дворе, на этой заставе путники предпочитали надолго не останавливаться. Они заходили, чтобы поставить печать или оставить оттиск бахромы со своих одежд на глиняной таблице, напоить быков или ослов и перекусить в корчме. На ночлег путники останавливались лишь в самых редких случаях, если их заставала непогода или песчаная буря.

Когда дозорный доложил смотрителю станции о приближении к заставе группы путников с повозкой, тот сам вышел встречать гостей. У начальника гарнизона было, пожалуй, самое распространённое в царстве имя – Аттайа. Смотритель станции причесал волосы и остроконечную короткую бороду, какие обыкновенно носили воины, поправил свои одежды и сандалии, надел шапку из войлока и неторопясь вышел на крепостную площадь.

Он всмотрелся и удивился: один из путников, статный, по виду знатный и богатый человек, очень странно передвигался, зажав между ногами… лошадь. Аттайа прожил немало лет, зимой ему исполнится пятьдесят два года, но ещё никогда он не видел, чтобы «осла гор», как шумеры называли лошадь, можно было так ловко использовать. Повозки и колесницы, запряжённые лошадьми, он видел и не раз. На повозках с четырьмя колёсами, запряжёнными двумя лошадьми и управляемые возницей, передвигались, в сопровождении лучника, военные чины. Они следовали с инспекцией по царским заставам и крепостям. Иногда таким же образом путешествовали важные чиновники из столицы. На повозках с двумя колёсами, более лёгких и запряжённых одной лошадью, обычно сновали по разным уголкам страны царские гонцы. Они доставляли срочные приказы или донесения военной разведки, запечатанные в специальные конверты из глины. Однако никто из них никогда не путешествовал верхом на лошади.

Аттайя с удивлением наблюдал за приближающимся к заставе путником. Всадник с прямой осанкой быстро передвигался на послушном ему скакуне. На спине высокого, гнедого, с тонкими и сильными ногами коня путник закрепил для удобства приспособление, отдалённо похожее на деревянный стул без ножек, покрытый овечьей шкурой. Он слегка приподнимал ладно скроенное тело в такт движения коня. Левой рукой человек держал кожаные поводья, управляя лошадью, свободную правую руку он положил себе на бедро.

«Красиво!» – подумал Аттайа, прищурив глаза для чёткости и загородившись ладонью от пробивающихся сквозь тучи лучей.

Аттайя разглядел одежду всадника: войлочная шапка-колпак; посеревшая от дорожной пыли, некогда белая туника из тонкой овечьей шерсти – длиной чуть ниже колен, с рукавами, прикрывающими плечи до локтя – ворот туники был отделан вышитым красным кантом, подол украшала богатая пурпурная бахрома; широкий кожаный ремень подчеркивал талию всадника, с левой стороны на поясе виднелся кинжал в ножнах; на ногах всадника высокие, со шнуровкой до колена, сапоги – обычно такую обувь носили горцы, охотники или те, кому предстояли длинные переходы.

«Высокий гость», – подумал Аттайя, обратив внимание на длину и ширину бахромы и на накидку, сшитую из трёх вертикальных полотнищ ткани. Накидка-плащ надета так, чтобы правая рука всадника оставалась свободной. Лишь избранным в царстве позволялось носить такое количество одежд одновременно.

За всадником в некотором отдалении размеренно, но тоже довольно скоро катилась повозка на четырёх сплошных деревянных колёсах, запряжённая с помощью постромков парой крупных муланов – онагров30. Высокая передняя часть повозки почти скрывала возницу. На прочных бортах укреплены колчаны для метания дротиков – явно военная повозка. Сзади закреплён объёмный груз, прикрытый от пыли и перевязанный для надёжности просмоленным тонким тростником. На нём расположился с копьём в руке воин, одетый в боевую накидку и шлем из плотной кожи.

Путник верхом на лошади уже въезжал во двор крепости, пустив коня шагом. Аттайа разглядел загорелое лицо с крупным правильным носом и аккуратно подрезанной чёрной бородой с лёгкой проседью. Карие внимательные глаза словно светились. На ресницах собралась дорожная пыль. Из-под шапки выбивались курчавые волосы, когда-то черные, а сейчас побелённые сединой. Тонкие кисти крепких рук с длинными пальцами и дорогим перстнем с крупным камнем, блеснувшим на левой руке, подчёркивали его благородное происхождение.

Добравшись до внутреннего двора заставы, окруженного финиковыми пальмами, путник легко и ловко спешился и поприветствовал смотрителя станции улыбкой. Он оказался почти на голову выше Аттайи – не меньше трёх с половиной кушей31.

Аттайя с достоинством поклонился и поднёс путнику деревянную чашу свежей воды из колодца: её успела принести дочь смотрителя. Глаза-щёлочки Аттайи улыбались, когда он произнёс на шумерском:

– Благодатной тебе дороги и благословение богов! Утоли свою жажду, о путник!

Отпустив поводья коня, Энкид приблизился к нему и двумя руками принял чашу. Его осанка оставалась прямой, улыбка стала мягче. Конь стоял позади него как вкопанный, слегка отфыркиваясь, ожидая команды всадника. Незнакомец неторопливо, широко держа чашу обеими ладонями и подняв локти до уровня плеч, осушил её маленькими глотками, запрокинув голову. Вода оказалась очень вкусной.

– Аттайа, начальник гарнизона, приветствует тебя! – продолжил смотритель станции, приложив руку к сердцу.

– Энкид – сановник царя, – представился незнакомец на шумерском, кивнув ему. Он вернул пустую чашу правой рукой, слегка поддержав её пальцами левой руки. Аттайа принял чашу двумя руками в полупоклоне и передал её дочери.

– Где я могу, уважаемый Аттайа, поставить коня? – спросил царский вельможа.

Аттайа почтительным жестом пригласил его следовать за ним. Энкид отвёл под уздцы послушного жеребца в загон под навес, где было предусмотрено три стойла для лошадей. Там он сначала ослабил сбрую и крепления стула, а потом, подумав некоторое время и вовсе снял деревянную конструкцию со спины коня. Ему помогал конюх – один из стражников заставы. Он сразу оценил коня, прицокивая от восхищения. Овечью шкуру Энкид передал ему для чистки. Аттайа, с разрешения гостя, оставил его, а сам вернулся во двор. Энкид тщательно протёр влажное от пота тело жеребца пучками сухого сена, которое принёс для него конюх. Он тихо разговаривал с Лулу, как он звал своего коня, расхваливая ему на ухо три его важных достоинства, которыми тот обладал: его выносливость, его ум и его верность.

Спутники Энкида тоже добрались до двора крепости и спрыгнули с повозки, разминая затёкшие ноги. Аттайа дал команду одному из воинов определить онагров в конюшню, повозку под навес, а стражам оказать содействие в размещении.

Энкид вышел во двор и велел хозяину крепости: «Накормите моего коня и дайте ему пять мер отборного овса и немного соли. Не забудьте напоить его водой из колодца, которую я сам только что пил».

Аттайа поклонился ему и тут же отдал конюху приказ к исполнению. Энкид с любопытством рассматривал стены крепости и высокие финиковые пальмы, которые обрамляли всю территорию станции и скрывали от прямых солнечных лучей сад с цветущими деревьями.

Тем временем небо почти полностью затянулось свинцовыми тучами. Порывы ветра усилились. В воздухе висело ожидание близкой бури. Аттайя, посмотрев на небо, предложил гостю пройти в его простой двухэтажный дом, сделанный из кирпича-сырца, с плоской крышей и по одному оконцу на каждом этаже и над входом. Низкая входная дверь намертво крепилась на вращающемся плоском камне и поворачивалась вместе с ним. Над головой прогрохотали первые раскаты грома. Хозяин и Энкид едва успели переступить порог дома, как с шумом обрушился обильный весенний дождь. Вслед за ними взбежали, коротко перешучиваясь, замешкавшиеся и успевшие моментально промокнуть спутники-воины, сопровождавшие Энкида.

3

Войдя в дом, Энкид снял накидку и шапку и передал их дочери Аттайи. Смотритель сам почтительно молча и степенно полил Энкиду из ситулы, чтобы тот мог омыть руки и лицо. Он пригласил гостя занять лучшее место на деревянном стуле с высокой спинкой за столом у горящего очага, ярко освещавшего эту часть комнаты. Сам он сел напротив Энкида. За окном шумел дождь.

Аттайа велел жене подать на стол лучшую посуду. Он предложил гостю выпить местного пива. По его словам, его друг пивовар из города Эль-Обейд варил его лучше всех. Секрет пивовара заключался в количестве и качестве добавляемых в сусло фиников, произрастающих только в этой местности. Даже царские пивоварни не могли соперничать с ним по вкусу пива. Аттайя аккуратно налил гостю и себе в медные чаши-кубки. Пожертвовав немного благородного напитка, плеснув на огонь очага, они подняли чаши и выпили за богиню Баба – великую врачевательницу и покровительницу «черноголовых»32. Так они подчеркнули общую принадлежность к избранному народу, коим себя считали шумеры.

Жена и дочь Аттайи принесли на стол испечённые в специальной глиняной печи, врытой в землю во дворе, вкусно пахнушие овсяные лепешки грубого помола, свежую зелень, соус из слив в медной плошке продолговатой формы и соль в плошке поменьше. На середину стола поставили глубокую и широкую медную чашу с сушёными фруктами из сада Аттайи урожая прошлого года. Бока роскошной чаши благородно отполированы временем до блеска.

Устроившись за столом, Аттайя ловко разделил руками лепёшки на кусочки и почтительным жестом пригласил высокого гостя приступить к трапезе. Ели руками, помогая себе ножом. Аттайа достал из ножен видавший виды, добротно сделанный бронзовый нож. Энкид тоже вытащил из ножен, богато инкрустированных серебром и золотом, нож-кинжал и протёр лезвие с двух сторон о полы одежды. Он положил кинжал справа от себя, направив острие к плоской чаше, стоящей перед ним. Аттайа не смог определить сразу, из какого металла было сделано тёмное, синеватое лезвие кинжала. Ему показалось, что это была не бронза, точно не медь и не серебро. Он был прав. Этот кинжал Энкиду подарил сам царь Шульги-Син, и его подарок был сделан из редкого в те времена железа. Таких кинжалов во всём царстве было всего несколько штук. Выплавили и закалили кинжал умельцы из страны Аратта, славившейся мастерами по обработке металлов. В высоких горах Аншан они нашли небесное тело из чистого железа – подарок богов. Из него они выплавили железо для дара богоподобному Шульги-Сину. Этот кинжал был дороже золота. Аттайа посчитал неприличным спрашивать высокого гостя о кинжале, а Энкид, который не был хвастуном, решил, что говорить самому о редком кинжале было бы нескромно.

Они укладывали на ещё горячие лепёшки сладкий молодой укроп, розмарин, стебли мелкого зеленого лука, сворачивая их, слегка обмакивали в сливовый соус и аккуратно закладывали весь кусочек лепешки в рот, помогая себе большим пальцем. Они медленно и молча пережёвывали пищу, ощущая даже самый отдалённый вкус яства. Вскоре им принесли в глубоких керамических чашах, исходящих паром, главное блюдо корчмы – бульон из утки с внутренностями. Они пили маленькими глотками сытный подсолённый бульон, приправленный кореньями, травами и специями из сада, шумно остужая его, дуя на горячее. Каждый расчитывал так, чтобы часть жидкости осталась на завершение трапезы.

Стражники разместились за другим столом в отдалении. Они ели сытную кашу из ячменя и фиников. Пили крепкую сикеру33. В беседы они не вступали из почтительности к своему господину и хозяину крепости. Между собой они общались исключительно на аккадском языке, так как шумерского не понимали. Закончив ужин, они лениво отдыхали, приняв удобные позы, а когда ливень уже прекратился, вышли во двор, чтобы проверить повозку и онагров.

4

Насытившись, Энкид и Аттайя беседовали до самых сумерек под потрескивание тлеющих углей пальмового дерева и тростника в очаге. Из слов хозяина Энкид скоро понял, что Аттайа – ветеран, достойно отслуживший в армии. Как и отец Энкида, Аттайа, когда ему исполнилось сорок пять лет, получил от царя не только почётную пенсию в виде назначения на должность начальника крепости, но и земельные наделы неподалёку от заставы в своё пожизненное владение. У него было право выбирать самому, что делать на этой земле – выращивать финиковые деревья и овощи, разводить животных или организовать пруд с рыбой.

Первым делом Аттайа разбил фруктовый сад на территории самой крепости. Уже через три года он стал давать богатый урожай. Как человек предприимчивый, он решил организовать небольшую корчму для путников, которая занимала половину первого этажа его дома. Аттайа верно предположил, что путники, следующие через его заставу, не откажутся перекусить перед последним переходом в столицу и утолить жажду. Корчма приносила ему пусть небольшой, но стабильный доход. В его семейном предприятии работали он сам, его жена и их миловидная дочь.

Что касается земельных наделов, Аттайа не торопил события и долго размышлял, как ему использовать их лучшим образом. В конце концов он решил разводить домашних птиц. Можно было, конечно, разводить и свиней – такую возможность он тоже рассматривал. Стоимость одной выращенной свиньи увеличилась в последнее время до пяти шекелей, к тому же тем, кто разводил свиней, полагался по закону в помощь раб или рабыня.

– Свинья – животное своенравное и долго растёт, – поглаживая свою остроконечную бороду, степенно говорил Аттайя. – К тому же поросёнок ест много зерна, а если держать свиней только на подножном корме, а едят свиньи всё, включая своё дерьмо, то их мясо становится жестким и невкусным.

Энкид был равнодушен к мясу свиньи, он предпочитал баранину. К тому же, вторая жена Инша категорически не ела свинины, а первая жена Нинсикиль предпочитала мясу рыбу.

– В жару мясо свиньи быстро портится, – заметил Энкид. – Не помогает даже обильная соль, как это делают при перевозке рыбы. Ты, конечно, слышал о случаях отравления свининой в походах.

Аттайа покивал утвердительно:

– Поэтому я и выбрал птицу.

Как-то раз один чужеземный купец, который часто проходил через его станцию со своими караванами, рассказал Аттайе о том, что некоторые предприимчивые люди в стране Мелухха стали очень богатыми, разводя неприхотливую и быстро растущую домашнюю птицу – уток и гусей. Зерно для размышлений было брошено. Аттайа умел читать, он провёл много времени в библиотеках Ура, Эль-Обейда и Ларсы в поисках любой полезной информации о птицеводстве. Как человек основательный и неторопливый, он нашёл нужную ему информацию и попросил своего племянника – большого брата34 в эдуббе в городе Эль-Обейд – переписать для него тексты и наставления по теме птицеводства на нескольких отдельных таблицах. Ученики в эдуббе с первых дней обучения копировали разные тексты, простые и сложные, которые им поручали их наставники. Так у Аттайи появились письменные инструкции по уходу за птицей и чертежи сооружений на глиняных таблицах, которые он сам бережно обжёг в печи.

В одно из новолуний Аттайа, обратившись к богу бурь Ишкуру – покровителю военных походов, охоты, земледелия и животноводства – отважно взялся за незнакомое ему дело. Для начала он, следуя всем прочитанным правилам и рекомендациям, устроил на наделе земли птичник. Предварительно всё рассчитав, Аттайа построил несколько хижин, склад для зерна и загоны для птицы. В качестве строительного материала он использовал тростник, смешанный с глиной. Надёжный фундамент сооружений был выложен из кирпича-сырца, его он покупал у производителей кирпича по цене один шекель за шестьдесят штук. Всего строительные материалы обошлись ему в тридцать шекелей.

Кроме этого, Аттайа выкопал запруду для уток, подведя к ней воду по неглубокому каналу. Строители, которых он нанял, сначала хорошенько утрамбовали дно и стены запруды. После этого они обмазали запруду битумом. Стоимость битума с доставкой составила один шекель за девять талантов35. По расчётам Аттайи, ему требовалось девяносто талантов битума, за них он заплатил, поторговавшись, девять шекелей.

На строительстве птичника у него работали клиенты – свободные граждане. С ними он договорился. Бригада из шести человек взялась построить птичник за шестьдесят дней. Если справятся, он заплатит им одну мину серебром. Руководил работами сам Аттайа.

Два осла для работы на ферме обошлись Аттайе в шесть гур-лугалей36 ячменя – около сорока шекелей. Запас овса для птицы стоил ещё двадцать пять шекелей. У купца, который когда-то ему рассказал об этом деле, Аттайа купил три десятка молодых уток с плотным оперением. На это ушло последнее серебро. Часть суммы ему пришлось платить медью и свинцом. Торговец птицей ворчал.

Все расходы потянули на три с лишним мины серебром. В какой-то момент Аттайа израсходовал почти все свободные накопления и его обуял страх, что он не сможет выполнить начатое. В долг можно было взять лишь у алчных ростовщиков, но они запрашивали не меньше трети от суммы займа за короткий срок.

Помышлять о казнокрадстве Аттайа не мог себе позволить. Он дорожил репутацией и хотел оправдать ожидания царя. Обирать проходящие караваны и путников, как это делали, по словам караванщиков, некоторые жадные чиновники на других заставах, для него было неприемлемым. Судьба была благосклонна к Аттайе. Он сумел выдержать сложные времена, лавируя между необходимыми расходами и непредвиденными затратами. Помогла корчма и скромные запросы семьи.

Для работы с птицей Аттайа выбрал двоих самых надёжных из строителей-клиентов. Получив постоянную работу, они стали его иждивенцами. Они работали за крышу над головой, за одежду, за еду и за вознаграждение в виде зерна, кунжутного масла, фиников и пива. Часть от получаемых продуктов они оставляли себе, всё остальное или продавали тут же на станции, или отправляли своим семьям и родственникам, сторговавшись с проходящими караванщиками.

Перед Новым годом37 его работники получали от хозяина дополнительно мясо барана или утки, ткань для одежды, неокрашенную шерсть и финиковое вино. Изредка Аттайа вознаграждал иждивенцев несколькими шекелями серебра, но баловать он их не хотел и избегал допускать между ними распри из-за денег.

Аттайа, даже когда ему было очень тяжело, принципиально не покупал рабов. Три здоровых раба мужского пола обошлись бы ему в тридцать шекелей. Содержание трёх рабов в год вряд ли бы превысило десять шекелей. Выгодно, но дело в том, что рабы в основном попадались из числа военнопленных. За свою долгую службу и многочисленные сражения Аттайа и сам мог бы стать, подобно им, военнопленным и рабом. Слава его богу-покровителю Ишкуру, не допустившему этого! Он оберегал и всегда выручал Аттайю, в последний момент предоставляя ему шанс на спасение.

Птица растёт быстро. Аттайе повезло, а может, он просто всё сделал правильно и начал в благоприятное время, но утки не болели, а молодняк быстро набирал вес. Одна утка высиживала в течение месяца до полутора десятков утят. Уже через шесть месяцев поголовье птицы превысило две сотни. За счёт продажи первых излишков яиц и мяса утки в ближайшем городе Эль-Обейд, в доме у Аттайи появилась медь, а потом и серебро. Ещё через год Аттайа начал поставлять яйца и тушки утки в Ларсу – более крупный город. Недавно царские агенты специально приезжали из Ура и предложили ему снабжать дворец в столице. Они готовы регулярно платить оптовую цену. Аттайа пока ещё не принял решение, так как предлагаемая цена была чуть ниже обычной.

Теперь он подумывал о расширении дела и найме ещё одного иждивенца. Он хотел купить гусей, но пока всё ещё не сторговался по цене с купцом, который привёз первую птицу. Купец хотел за пару молодых гусей три шекеля. Учитывая, что одна взрослая коза или овца стоила два шекеля, выходило дорого. Аттайя настаивал на цене один гусь с плотным оперением за один шекель – но внутренне был готов согласиться на условия купца. Он не торопился. Прежде ему было нужно построить для гусей отдельный загон, а это снова затраты, впрочем, теперь он мог себе это позволить.

5

Медленно проходил разговор между двумя «черноголовыми». Их речь текла, подобно водам Идиглата (река Тигр) и Буранун (река Евфрат), разливающимся в долине во время весеннего половодья. Потягивая через соломинку сладкое пиво, они говорили о предстоящем празднике Нового года – до его начала оставалось пятнадцать дней. Аттайа интересовался, правдивы ли слухи о прирученных по поручению царя Шульги медведях. Он слыхал, медведи с некоторых пор охраняли «Высокие ворота», удивляя и пугая путников, входящих в город Ур. Энкид об этом ничего не знал.

Слегка опьянев, раскрасневшийся Аттайа, укоризненно качая головой, горестно возмущался, рассказывая Энкиду, как одни бедные люди, погрязшие в долгах, продавали за бесценок своих детей в рабство. В последний раз, когда он был в Эль-Обейде, сам слышал на торговой площади цену за одного ребёнка – пятая часть гура или чуть более одного шекеля. Аттайя поздно женился и боги не дали ему сына, поэтому он подумывал купить и усыновить ребёнка. Он бы вырастил его настоящим мужчиной и наследником, а тот бы оказал ему должные почести после его смерти. Правда, с Энкидом он этими мыслями не поделился.

Плавно собеседники перешли к главной теме, интересовавшей Аттайю – верховой езде. Энкид рассказал о горцах с северной границы царства, владеющих этим умением. Как человек военный, Аттайа быстро оценил преимущества верховой езды, но при этом понял, что сам он уже вряд ли решится оседлать коня из-за своего погрузневшего тела и мучивших его в последнее время болей в суставах.

– Если всегда таскать на себе такой груз, лошадь может и обессилеть, – он с усмешкой похлопал себя по животу.

Энкид выпил три чаши пива и легонько накрыл свою чашу ладонью, показав, что он больше пить не будет. Хозяин с пониманием отнёсся к желанию гостя, но себе продолжал подливать любимого напитка. Пьянея, Аттайа становился всё разговорчивей. С ностальгией по богатой на военные походы молодости он начал вспоминать времена правления царя Ур-Намму – отца нынешнего богоподобного царя Шульги. При Ур-Намму Аттайа совсем ещё молодым парнем начал свою службу в армии в качестве простого лучника.

Аттайя слегка выпучил глаза и заговорил быстрее.

– Большинство своих шрамов я получил в то время. Мы были молодыми и бесшабашными. Мы не боялись смерти. Все солдаты боготворили Великого Ур-Намму. Я тоже видел его несколько раз, правда, издалека. Погиб он доблестно, но глупо. Царь был оставлен на поле боя своей же свитой, подобно разбитому кувшину, – горестно подытожил ставший красным от тепла очага и выпитого пива Аттайа. Он поджал губы, помолчав.

– Сын великого Ур-Намму, богоподобный Шульги-Син, укрепил дело отца. В первые годы правления царь Шульги занимался мирными делами и укреплял свою власть внутри царства. При нём во всём Шумере и Аккаде наступили времена тучных коров и богатых урожаев. Для нас, военных, время было спокойное и сытное. Я даже успел жениться, и жена родила мне дочь, – при упоминании дочери в его повлажневших на мгновение глазах появилась несвойственная воину нежность. Аттайа опустил взгляд, смахнул со стола перед собой невидимые крошки, грузно поднялся, опираясь двумя руками, подошёл, слегка хромая, к очагу и сосредоточенно разровнял горящие угли.

Вернувшись за стол, он рассказал гостю, как при новом царе принял участие лишь в одном военном походе в соседнее государство Элам. Поход продлился для него полгода и закончился ранением в левое бедро. Прослужив верой и правдой более четверти века в армии, Аттайа был отправлен в почётную отставку. Все воины в царстве, особенно ветераны, были преданы царю Шульги-Син. Царь щедро одаривал воинов земельными наделами в различных уголках царства, получая от них взамен пожизненную лояльность. Не забыл царь Шульги и об Аттайе. Ветеран был очень благодарен царю за это. Теперь он регулярно возливал воду и приносил подношения и дары статуе божественного Шульги-Сина в храме в городе Эль-Обейд. Он считал Шульги-Сина таким же покровителем его семьи и клана, как и бога грозы и сильных ветров Ишкура.

6

Разгулявшаяся стихия успокоилась, тучи рассеялись. Хотя еще не стемнело, Энкид, разморённый трапезой, степенными разговорами и теплом очага, окончательно решил заночевать здесь, а утром отдохнувшим продолжить свой путь в столицу. Уже начало смеркаться, когда Энкид поднялся по внешней лестнице на второй этаж дома, чтобы осмотреть комнату, предложенную хозяином для ночлега. Узкая коморка с по-солдатски простой обстановкой и жёсткими циновками на полу. Ночёвка на заставе не была чем-то диковинным для Энкида. Его всё устроило.

На небе появилась вечерняя звезда38, когда Энкид вышел проверить коня. К тому времени Лулу накормили овсом и напоили чистой водой. Энкид поделился с прядущим ушами конём куском овсяной лепёшки. Погладив его по массивной шее и энергично расчесав пятернёй роскошную гриву, он пошёл проверить, пока ещё окончательно не стемнело, повозку под навесом и караул, приставленный Аттайей.

Немолодой солдат, охраняющий повозку, поприветствовал царского сановника, хлопнув коротким копьём по круглому щиту, закреплённому у него на левой руке. Приостановившись, Энкид рассмотрел его лицо с морщинами на лбу, белой, коротко подстриженной бородой, крупным мясистым носом, с большим шрамом над левой бровью, цепким взглядом и испорченными зубами. Стражник был сух, но жилист. Он поприветствовал Энкида на шумерском:

– Селим хемем!

Сановник благосклонно кивнул ветерану, отметив про себя, что солдат, хотя и был в войлочном подшлемнике, почти скрывавшим его курчавые белые волосы, тоже выглядел как «черноголовый». Особенно выдавал его крупный нос. К тому же, приветствие «Селим» использовали шумеры, а не аккадцы. Энкид обратился к нему на шумерском, попросив зажечь факел. Солдат его сразу понял, отставил щит и оружие в сторону, чтобы они были под рукой, достал из кисета кремень и начал выбивать искру, чтобы поджечь просмолённый фитиль и заранее подготовленную сухую солому, а от неё уже и факел.

Пока караульный занимался розжигом огня, Энкид спросил, где тот служил. Оказалось, стражник был соратником Аттайи, хотя и моложе его. Вместе с Аттайей они побывали в боевом походе в Элам. Его родным языком был шумерский. Стражник зажёг и передал просмолённый битумом факел столичному гостю. Энкид прошёл под навес и стал осматривать повозку, подсвечивая себе. В ней было два громоздких сундука из дерева, покрытых кошмой. Обычно солдаты использовали кошму во время боя как бурку для защиты от стрел. Углы сундуков для прочности были окованы бронзовыми пластинами. Оба сундука опечатаны личной печатью Энкида.

В сундуке поменьше находились вещи, необходимые в путешествии. На дне сундука в большом кожаном кисете лежал нетронутый запас денег – сорок пять шекелей, по числу его лет. Там же, в небольшом деревянном ларце стояли керамичные маленькие сосуды с благовониями, дорогими смолами, настоями, мазями из целебных трав на все случаи жизни – их подобрала Нинсикиль. Для омовений – глубокая медная чаша, в ней немного растёртой золы, мыльный корень и остро отточенная бронзовая бритва, которой он сам или брадобрей подравнивал бороду. Всё это было прикрыто аккуратно сложенной сменной одеждой: парадной белой туникой с красным узором в районе ворота и обычной туникой песочного цвета. Из амуниции имелись войлочный подшлемник, медный шлем и медная бляха для крепления бурки, их носили лишь избранные царские воины. Сандалии из жёлтой кожи, завёрнутые в запасную подкладку из войлока для седла, и две шерстяные набедренные повязки покрывали амуницию. Сразу под крышкой лежала подготовленная для записей глиняная таблица, завёрнутая в слегка влажную ткань. Под тканью в кожаном футляре он хранил два стило39 для письма на таблицах.

Энкид взял факел в левую руку, отбросил кошму, ослабил и развязал узел тонкого просмоленного тростника. Он подсветил себе факелом и проверил печать на сундуке поменьше. Она была целой, сундук не вскрывали. Энкид нарушил печать, поднял крышку и достал наощупь набедренную повязку из тонкой шерсти. Он сунул повязку себе под мышку и плотно прикрыл крышку. Опечатывать сундук не стал, так как это заняло бы некоторое время, тем более груз был под охраной опытного караульного.

Во втором сундуке, значительно большем по размеру, была собрана работа трёх последних месяцев – отчёт об инспекции строительства одного из многочисленных оросительных каналов, опоясывающих земли царства. Строительство велось в районе Ниппура – родного города Нинсикиль. Основную часть сундука занимали аккуратно разложенные в определённом порядке глиняные таблицы. Серебро и золото в виде полуколец и брусков разного веса, выданные царским казначеем перед путешествием, были потрачены Энкидом на нужды строительства. Их место заняли глиняные таблицы с отчётностью.

Энкид учёл всех работающих на строительстве: рабов, надсмотрщиков, охранников, иждивенцев, царских служащих. Все они получали питание и вознаграждение в зависимости от своего положения и статуса. Некоторые из таблиц были обожжены, другие, более хрупкие, пока ещё просто высушены на солнце. В отдельных таблицах, обожжённых в печах, были зафиксированны подробные расходы за три месяца. По прибытию во дворец Эхурсаг, резиденцию царя Шульги, Энкиду предстояло обобщить все записи и подготовить несколько итоговых таблиц. Всю работу надо завершить ещё в этом году, чтобы не переносить неоконченные дела в год новый.

На самом дне сундука, обёрнутые в белую ткань, лежали искусно выточенные из слоновой кости статуэтки двух богинь – Нишану (покровительница законов, справедливости, правды, милосердия) и Нибалу (покровительница письма и отчётности). Статуэтки ему подарили в знак признательности, незадолго до отъезда. Тонкая работа – очень красивые, очень дорогие и очень редкие. Энкид сначала отказывался от такого подарка, но потом согласился, увидев в этом знак: светлокожая Нинсикиль напомнила ему богиню Нишану, а вторая жена, смуглая Инша, напомнила богиню Нибалу.

Печать на большом сундуке также не была нарушена. Стражи, сопровождавшие его, несли службу как следует. Энкид вышел из-под навеса и вернул факел караульному. Опытный воин вытянулся перед ним, но без излишнего рвения. Энкид пожелал ему спокойной ночи и не торопясь направился в сторону дома.

7

Пока он медленно брёл через сад, наслаждаясь ароматом цветущих деревьев, его мысли перенеслись в Ур, и он представил себе завтрашний день. Первым делом он поедет в канцелярию дворца и сдаст сундук с отчётностью под охрану. Потом он отправит стражников с багажом и поклажей в дом к Инше. Отпустив стражников, сходит в бани, встретится с несколькими друзьями. От них узнает все новости во дворце. Он уладит все дела и к закату солнца, оставив Лулу в царских конюшнях, пешком пойдёт через финиковую рощу и дальше по городским улицам в дом на пристани, чтобы обнять любимую жену и сына. Он уже так соскучился. Энкид потрогал место за кожаным поясом, где у него был спрятан подарок для Инши – браслет из серебра в форме мудрой змеи. С мыслями о ней и сыне Энкид вернулся к дому. Он поднялся по внешней лестнице на второй этаж. Из комнаты раздавался раскатистый храп стражников. Энкид прислушался и не стал заходить. Ему расхотелось засыпать в одной комнате с ними. Он спустился вниз и вошёл в дом.

Захмелевший Аттайа сидел на стуле перед очагом, вытянув ноги и скрестив руки на груди. Он дремал. Сон его был по-военному чутким. Услышав, как скрипнул камень при повороте двери, Аттайа встрепенулся и довольно резво, несмотря на грузность, поднялся и встал перед Энкидом, протирая глаза. Энкид спросил, может ли он заночевать на свежем воздухе на крыше дома. Хозяин несколько охрипшим со сна голосом, стараясь казаться совершенно трезвым, позвал дочь из женской половины. Ей он поручил вынести гостю на крышу циновку, покрывало и обязательно подушку, набитую пухом птицы.

Пока она готовила ложе для Энкида, Аттайа поблагодарил гостя за то, что он посетил его заставу.

– Многоуважаемый Энкид, для меня честь познакомиться с тобой.

Энкид слегка склонил голову и улыбался ему, благосклонно слушая.

– Своей манерой держаться, ловкостью, образованием и умом, – продолжал Аттайа, – ты очень похож только на одного высокого гостя, которого видели стены этой крепости. Я имею в виду почитаемого мной шагина40, могучего воина Арадму – аккадца, командующего царской армией и флотом. Шагин Арадму, что помнит воинов по имени, – добавил он.

Аттайа осторожно без фамильярности положил руку на предплечье Энкида.

– Пусть боги направляют тебя по верному пути, мой высокопоставленный младший брат!

Энкиду было лестно слышать добрые слова сородича. После приятного вечера и сытного ужина на душе у него было хорошо и спокойно. Прикоснувшись к предплечью ветерана и слегка сжав его, Энкид искренне поблагодарил Аттайю за его гостеприимство.

– Оставайся долгие годы здоровым и полным сил, Аттайа.

Считая про себя ступеньки внешней узкой лестницы, ведущей на крышу дома, Энкид легко и пружинисто поднялся наверх. Тесных ступенек оказалось восемнадцать, по девять ступеней на каждый уровень. Чистая просмолённая поверхность крыши высохла после дождя и блестела в свете луны. Дочь Аттайи подготовила ложе для него. Она, сложив перед собой миниатюрные ладошки, гибко поклонилась ему, пожелала спокойной ночи и упорхнула в свою часть дома.

Энкид разулся, скинул одежды, оставив на себе только магический красный шнурок, опоясывающий талию. Он хорошенько вытряхнул тунику и стал устраиваться. Непривычно высокая и мягкая подушка показалась неудобной. Лёжа на спине – левая ладонь под головой, правая ладонь на животе – он придумал подложить слишком мягкую подушку под колени. Стало гораздо удобнее. Покрывалом он прикрылся до груди. Какое-то время Энкид наслаждался чистым после дождя и прозрачным, как слеза, небом. Над ним опрокинулась бездонная чёрная чаша, полная ярко мерцающих звёзд.

Любовался небом Энкид недолго: в какой-то момент глаза его сомкнулись, и он тут же провалился в крепкий и здоровый сон без сновидений. Большой круглый шар Луны, поднявшийся над небосклоном, освещал границы царства холодным и мерцающим светом.