Читать книгу Дозоры. От Ночного до Шестого (сборник) - Сергей Лукьяненко, Владимир Васильев - Страница 17

Выйдя из башни, я остановился, засунул руки в карманы. Постоял, глядя на бьющие в небо лучи прожекторов, на освещенную будочку пропускного пункта.

Только две вещи я не понимал в той игре, что вели сейчас Дозоры, точнее – руководство Дозоров.

Ушедший в сумрак – кто он был, на чьей стороне? Предупреждал меня или запугивал?

Мальчик Егор – случайна или нет наша встреча? Если не случайна, то что в ней – узел судьбы или очередной ход Завулона?

Про сумеречных обитателей я не знал почти ничего. Может быть, и сам Гесер не знал.

А вот о Егоре можно подумать.

Он – несданная карта в игре. Пусть даже шестерка, но козырная, как все мы. А мелкие козыри тоже бывают нужны. Егор уже побывал в сумраке – первый раз, пытаясь увидеть меня, вторично – спасаясь от вампирши. Нехороший расклад, если честно. Оба раза его вел страх, и, что там говорить, его будущее почти предрешено. Он может еще несколько лет продержаться на грани между человеком и Иным, но дорога ведет его в Темные.

Правде лучше смотреть в глаза.

Скорее всего, он Темный. И не играет никакой роли, что покамест Егор – обычный хороший мальчишка. Если я выживу, мне еще предстоит при встрече требовать у него документы или предъявлять свои.

Скорее всего, Завулон может на него воздействовать. Направить в ту же точку, где нахожусь и я. Это подводит к мысли, что и мое месторасположение он прекрасно чувствует. Но к этому я готов.

Вот только был ли смысл в нашей «случайной» встрече?

Учитывая сказанное оператором – район ВДНХ пока не прочесывают, – был. Мной могла овладеть шальная мысль использовать мальчишку – затаиться у него дома или послать за помощью. Я мог направиться к его дому. Верно?

Слишком сложно. Чрезмерно. Меня легко взять и так. Что-то я упускаю, что-то самое главное.

Я шел к дороге, уже не оглядываясь на башню, вместившую на сегодня бутафорский штаб Темных, почти забыв об изувеченном теле мага-охранника, валяющемся сейчас где-то у ее подножия. Чего от меня хотят? Чего? Начнем с этого.

Послужить приманкой. Попасться Дневному Дозору. Да еще и так попасться, чтобы сомнений в вине не оставалось; и это фактически произошло.

А дальше – не выдержит Светлана. Мы можем защитить и ее саму, и ее родных. Мы лишь не в силах вмешаться в ее собственные решения. И если она начнет спасать меня, выдергивать из подземелий Дневного Дозора, отбивать на Трибунале, ее уничтожат, быстро и без колебаний. Вся игра построена ради ее неверного хода. Вся игра была затеяна давным-давно, когда Темный маг Завулон увидел в будущем появление Великой волшебницы и ту роль, которую предстоит исполнить мне. И были заготовлены ловушки. Первая провалилась. Вторая уже раскрыла хищную пасть. Возможно, что впереди еще и третья.

Но при чем тут паренек, пока не способный проявлять магические способности?

Я остановился.

Он ведь Темный, не так ли?

Кто у нас убивает Темных? Слабых, неумелых, не желающих развивать себя?

Еще один навешенный на меня труп, но какой смысл?

Не знаю. Но то, что мальчишка обречен и что встреча в метро была не случайной, я знал абсолютно ясно. Ко мне то ли опять пришло предвидение, то ли очередной фрагмент головоломки встал на отведенное место.

Егор погибнет.

Я вспомнил, как он смотрел на меня на перроне, насупившись, одновременно желая и спросить что-то, и обругать, в очередной раз выкрикнуть ту правду о Дозорах, которая пришла к нему слишком рано. Как повернулся и побежал к поезду.

«Вас ведь защитят? Ваш Дозор?»

«Попробует».

Конечно, попробует. Будет до последнего искать Дикаря.

Вот он и ответ!

Я остановился, сжимая голову ладонями. Свет и Тьма, как же я глуп! Как непроходимо наивен!

Пока Дикарь жив, капкан не захлопнут. Мало выдать меня за психопата-охотника, за браконьера от Светлых. Важно еще и уничтожить настоящего Дикаря.

Темные – или по крайней мере Завулон – знают, кто он. Более того – умеют им управлять. Подбрасывают добычу – тех, от кого не видят особого проку. Сейчас у Дикаря не просто очередное героическое сражение с Тьмой: он с головой ушел в схватку. Темные валятся на него со всех сторон: вначале женщина-оборотень, потом Темный маг в ресторане, сейчас – мальчик. Наверное, ему кажется, что мир сошел с ума, что близится Апокалипсис, что силы Тьмы захватывают мир. Не хотел бы я оказаться на его месте.

Женщина-оборотень была необходима, чтобы заявить нам протест и продемонстрировать, кто под ударом.

Темный маг – чтобы обложить меня полностью и иметь право на формальное обвинение и арест.

Мальчик – чтобы наконец-то уничтожить сыгравшего свою роль Дикаря. Вмешаться в последний момент, взять над трупом, убить, пресекая побег и сопротивление: он же не понимает, что мы воюем по правилам, он никогда не сдастся, не отреагирует на приказ неведомого Дневного Дозора.

После смерти Дикаря у меня не останется никакого выхода. Либо соглашаться на выверт памяти, либо уходить в сумрак. В любом случае Светлана сорвется.

Я поежился.

Холодно. Все-таки холодно. Мне показалось, что зима умерла насовсем, только показалось.

Вскинув руку, я остановил первую же машину. Заглянул водителю в глаза и приказал:

– Поехали.

Импульс был достаточно силен, он даже не спросил, куда надо ехать.

Мир близился к концу.

Что-то сдвинулось, стронулось, шевельнулись древние тени, прозвучали глухие слова забытых языков, дрожь сотрясла землю.

Над миром всходила Тьма.

Максим стоял на балконе, курил, краем уха слыша ворчание Лены. Оно не прекращалось вот уже несколько часов, с того мига, когда спасенная девушка выскочила из машины у метро. Максим услышал о себе все, что только мог представить, и немножко того, что представить был не в состоянии.

То, что он дурак и бабник, готовый подставляться под пули из-за смазливой мордочки и длинных ног, Максим воспринял спокойно. То, что он наглец и сволочь, кокетничающий при жене с затасканной и некрасивой проституткой, – было чуть оригинальнее. Особенно учитывая, что с неожиданной пассажиркой он обменялся лишь парой слов.

Теперь в ход пошла полная чушь. Вспоминались неожиданные командировки, те два случая, когда он заявлялся домой пьяным… действительно пьяным. Делались предположения о количестве его любовниц, о непроходимой тупости и мягкотелости, мешающих служебному росту и хоть мало-мальски приличной жизни.

Максим покосился через плечо.

Лена ведь даже не накручивала себя, что странно. Сидела на кожаном диване перед здоровенным телевизором «Панасоник» и говорила, говорила почти искренне.

Она и впрямь так думает?

Что у него толпа любовниц? Что он спас незнакомую девушку из-за красивой фигурки, а не из-за свистящих в воздухе пуль? Что они плохо, бедно живут? Они, купившие три года назад прекрасную квартиру, обставившие ее как игрушку, на Рождество ездившие во Францию?

Голос жены был уверенный. Голос был обвиняющий. Голос был страдающий.

Максим щелчком отправил сигарету вниз. Посмотрел в ночь.

Тьма, Тьма надвигается.

Он убил – там, в туалете, Темного мага. Одно из самых отвратительных порождений вселенского Зла. Человека, несущего в себе злобу и страх. Выкачивающего из окружающих энергию, подминающего чужие души, превращающего белое в черное, любовь в ненависть. Как обычно, один на один с целым миром.

Вот только раньше такого не случалось. Два дня подряд наталкиваться на эти дьявольские отродья: либо они вылезли из своих зловонных нор, либо его зрение становится лучше.

Вот и сейчас.

Максим смотрел с высоты десятого этажа и видел не ночной город в россыпи огней. Это – для других. Для людей слепых и беспомощных. Он видел сгусток Тьмы, болтающийся над землей. Невысоко, на уровне десятого – двенадцатого этажа, пожалуй.

Максим видел очередное порождение Тьмы.

Как всегда. Как обычно. Но почему так часто, почему подряд? Уже третий! Третий за сутки!

Тьма мерцала, колебалась, двигалась. Тьма жила.

А за спиной Лена усталым, несчастным, обиженным голосом перечисляла его грехи. Встала, подошла к балконной двери, словно сомневаясь, что Максим слышит. Хорошо, пусть так. Хоть детей не разбудит, если, конечно, они спят. Почему-то Максим сомневался.

Если бы он действительно верил в Бога. По-настоящему. Но той слабой веры, что согревала Максима после каждой акции очищения, уже почти не осталось. Не может быть Бога в мире, где процветает Зло.

Но если бы он был или хотя бы в душе Максима оставалась настоящая вера. Он упал бы сейчас на колени, на грязный, крошащийся бетон, вскинул руки к сумрачному, ночному небу, к небу, где даже звезды горели тихо и печально. И закричал бы: «За что? За что, Господи? Это выше моих сил, выше меня! Сними с меня этот груз, прошу тебя, сними! Я не тот, кто нужен! Я слаб».

Кричи – не кричи. Не он возложил на себя этот груз. Не ему и снимать. Пылает, разгорается впереди черный огонек. Новое щупальце Тьмы.

– Лена, извини. – Он отстранил жену, шагнул в комнату. – Мне надо уехать.

Она замолчала на полуслове, и в глазах, где только что стояло лишь раздражение и обида, мелькнул испуг.

– Я вернусь. – Он быстро пошел к двери, надеясь избежать вопросов.

– Максим! Максим, подожди!

Переход от ругани к мольбе был молниеносным. Лена кинулась вслед, схватила за руку, заглянула в лицо – жалко, заискивающе.

– Ну прости, прости меня, я так испугалась! Прости, я глупостей наговорила, Максим!

Он смотрел на жену, мгновенно утратившую агрессивность, капитулировавшую, готовую на все, лишь бы он, глупый, развратный, подлый, не вышел из квартиры. Неужели что-то появилось в его лице – что-то, испугавшее Лену сильнее, чем бандитская разборка, в которую они встряли?

– Не пущу! Не пущу тебя никуда! На ночь глядя!..

– Со мной ничего не случится, – мягко сказал Максим. – И тише, дети проснутся. Я скоро вернусь.

– Не думаешь о себе, так подумай о детях! Обо мне подумай! – Лена молниеносно сменила тактику. – А если номер машины запомнили? А если сейчас явятся: ту стерву искать? Что мне делать?

– Никто не явится. – Максим почему-то знал, что это правда. – А если вдруг – дверь крепкая. Кому звонить – ты тоже знаешь. Лена, пропусти.

Жена застыла поперек дверей, распростерши руки, запрокинув голову, почему-то зажмурившись, будто ожидая, что он сейчас ударит.

Максим осторожно поцеловал ее в щеку и отодвинул с дороги. Вышел в прихожую, сопровождаемый совсем уж растерянным взглядом. Из комнаты дочери слышалась неприятная, тяжелая музыка – не спит, магнитофон включила, лишь чтобы заглушить их злые голоса, голос Лены.

– Не надо! – умоляюще прошептала жена вслед.

Он накинул куртку, мимолетно проверив, все ли на месте во внутреннем кармане.

– Ты о нас совсем не думаешь! – будто по инерции, уже ни на что не надеясь, сдавленно выкрикнула Лена. Музыка в комнате дочери стала громче.

– А вот это неправда, – спокойно сказал Максим. – Как раз о вас я и думаю. Берегу.

Он спустился на один пролет, не хотелось ждать лифта, прежде чем его догнал выкрик жены, неожиданный: она не любила выносить сор из избы и никогда не ругалась в подъезде.

– Лучше бы ты любил, чем берег!

Максим пожал плечами и ускорил шаг.

Вот здесь я стоял, зимой.

Все было так же, глухая подворотня, шум машин за спиной, слабый свет фонарей. Только холоднее гораздо. И все казалось простым и ясным, как для молоденького американского полицейского, вышедшего в первое патрулирование.

Охранять закон. Преследовать Зло. Защищать невиновных.

Как было бы здорово, оставайся все и всегда таким же простым и ясным, как в двенадцать или двадцать лет. Если бы в мире и впрямь было лишь два цвета: черный и белый. Вот только самый честный и простодушный полицейский, воспитанный на громких звездно-полосатых идеалах, рано или поздно поймет: на улицах есть не только Тьма и Свет. Есть еще договоренности, уступки, соглашения. Информаторы, ловушки, провокации. Рано или поздно приходится сдавать своих, подбрасывать в чужие карманы пакетики с героином, бить по почкам, аккуратно, чтобы не оставалось следов.

И все – ради тех, самых простых, правил.

Охранять закон. Преследовать Зло. Защищать невиновных.

Мне тоже пришлось это понять.

Я прошел по узкой кирпичной кишке, поддел ногой обрывок газеты, валявшийся у стены. Вот здесь истлел несчастный вампир. Действительно несчастный, виновный лишь в том, что позволил себе влюбиться. Не в вампиршу, не в человека, а в жертву, в пищу.

Вот здесь я плеснул из чекушки водкой, обжигая лицо женщины, которую мы же, Ночной Дозор, отдали на пропитание вампирам.

Как они, Темные, любят говорить: «Свобода!» Как часто мы объясняем себе самим, что у свободы есть границы.

И все это, наверное, абсолютно правильно. Для тех Темных и Светлых, что просто живут среди людей, превосходя их по возможностям, но ничем не отличаясь по стремлениям. Для тех, кто выбрал жизнь по правилам, а не противостояние.

Но стоит лишь выйти на рубеж, тот незримый рубеж, где стоим мы, дозорные, разделяя Тьму и Свет…

Это война. А война преступна всегда. Всегда, во все времена в ней будет место не только героизму и самопожертвованию, но еще и предательству, подлости, ударам в спину. Иначе просто нельзя воевать. Иначе – ты заранее проиграл.

Да что же это такое, в конце концов! За что стоит драться, за что вправе я драться, когда стою на рубеже, посредине, между Светом и Тьмой? У меня соседи – вампиры! Они никогда – во всяком случае, Костя, – никогда не убивали. Они приличные люди с точки зрения людей. Если смотреть по их деяниям – они куда честнее шефа или Ольги.

Где же грань? Где оправдание? Где прощение? Я не знаю ответа. Я ничего не в силах сказать, даже себе самому. Я уже плыву по инерции, на старых убеждениях и догмах. Как могут они сражаться постоянно, мои товарищи, оперативники Дозора? Какие объяснения дают своим поступкам? Тоже не знаю. Но их решения мне не помогут. Тут каждый сам за себя, как в громких лозунгах Темных.

И самое неприятное: я чувствовал, что, если не пойму, не смогу нащупать этот рубеж, я обречен. И не только я один. Погибнет Светлана. Ввяжется в безнадежную попытку спасти ее шеф. Рухнет вся структура московского Дозора.

«Оттого, что в кузнице не было гвоздя».

Я еще постоял, опираясь рукой о грязную кирпичную стену. Вспоминал, кусая губы, пытаясь найти ответ. Не было его. Значит – судьба.

Пройдя уютным тихим двором, я вышел к «дому на ножках». Советский небоскреб вызывал какое-то подспудное уныние, совершенно неоправданное, но яркое. Похожее чувство я иногда испытывал, когда проезжал в поезде мимо заброшенных деревень или полуразрушенных элеваторов. Неуместность, слишком сильный замах, кончившийся ударом по воздуху.

– Завулон, – сказал я, – если ты слышишь…

Тишина, обычная тишина позднего московского вечера – рев машин, кое-где музыка из окон и безлюдье.

– Ты все равно не мог рассчитать все, – произнес я в пустоту. – Никак не мог. Всегда есть развилки реальности. Будущее не определено. Ты это знаешь. И я тоже знаю.

Я пошел через дорогу, не оглядываясь по сторонам, не обращая внимания на машины. Я ведь на задании, верно?

Сфера отстранения!

Звякнул, застывая на рельсах, трамвай. Машины сбавили ход, объезжая пустоту, в центре которой был я. Все перестало существовать – только здание, на крыше которого мы вели бой три месяца назад, темнота, проблески энергии, невидимой человеческим взором.

И эта мощь, которую дано узреть немногим, нарастала.

Здесь был центр тайфуна, я не ошибся. Меня вели именно сюда? Прекрасно. Я пришел. Завулон, ты все-таки помнишь то маленькое постыдное поражение. Не можешь не помнить, как получил пощечину в присутствии своих же рабов.

Помимо всех высоких целей – я понимаю, что для него они высоки, – в нем кипит еще одно желание, бывшее когда-то простой человеческой слабостью, а ныне неизмеримо усиленное сумраком.

Отомстить. Расквитаться.

Переиграть бой заново. Помахать кулаками после драки.

Во всех вас, Великих магах – и Светлых, и Темных, – есть эта черта – пресыщенность обычной схваткой, стремление победить изящно. Унизить противника. Вам скучны простые победы, они в прошлом. Великое противостояние выродилось в бесконечную шахматную партию. Как для Гесера, Великого Светлого мага, что с таким удовольствием издевался над Завулоном, приняв чужой облик.

Для меня противостояние еще не стало игрой.

Может быть, в этом и скрыт мой шанс.

Я достал из кобуры пистолет, снял его с предохранителя. Вдохнул – глубоко-глубоко, будто готовясь нырнуть. Пора.

Максим чувствовал, что в этот раз все решится быстро.

Не будет ночного бдения в засаде. Долгого выслеживания тоже не будет. Озарение в этот раз пришло слишком яркое, и не только ощущение чужого, враждебного присутствия, а еще и четкая наводка на цель.

Он доехал до перекрестка улицы Галушкина и Ярославской, остановился во дворе многоэтажного здания. Посмотрел на тлеющий черный огонек, медленно перемещающийся внутри здания.

Темный маг – там. Максим уже воспринимал его реально, почти зримо. Мужчина. Слабые способности. Не оборотень, не вампир, не инкуб. Именно Темный маг. Учитывая невысокую силу, проблем не будет. Проблема в другом.

Максим мог только надеяться и молиться, что это не будет происходить так часто. День за днем уничтожать порождения Тьмы – тяжело не только физически. Есть еще и тот, самый страшный миг, когда кинжал пронзает сердце врага. Миг, когда все вокруг начинает дрожать, балансировать, краски тускнут, звуки меркнут, движения замедляются. Что он сделает, если однажды ошибется? Если не врага рода человеческого ликвидирует, а убьет обычного человека? Он не знал.

Но ведь нет выхода, раз только он в целом мире способен отличить Темных от простых людей. Если только в его руки вложено – Богом, судьбой, случаем – оружие.

Максим достал деревянный кинжал. Посмотрел на игрушку с легкой тоской и смятением. Не он выстругивал когда-то этот кинжал, не он дал ему громкое звучное имя «мизерикорд».

Им было тогда по двенадцать лет, ему и Петьке, его лучшему и, пожалуй, единственному в детстве, да что уж скрывать, единственному в жизни, другу. Они играли в какие-то рыцарские баталии, недолго, правда, в их детстве было много развлечений и без всяких компьютеров-дискотек. Играли всем двором, одно-единственное недолгое лето, выстругивая мечи и кинжалы, рубясь вроде бы в полную силу, но осторожно. Хватало ума понять, что и деревяшкой можно выбить глаз или порезаться до крови. Странное дело, с Петькой они всегда оказывались в разных лагерях. Может быть, потому, что тот был чуть младше и Максим слегка стеснялся юного друга, глядящего на него восторженными глазами и ходящего следом молчаливым влюбленным хвостиком. И это было совсем обыденно, когда в очередной баталии Максим выбил из рук Петьки деревянный меч – тот ведь почти не отбивался от него – и закричал: «Ты пленен!»

Только потом случилось что-то странное. Петька молча протянул ему этот кинжал и сказал, что доблестный рыцарь должен покончить с его жизнью этим «мизерикордом», а не унижать пленением. Это была игра, конечно же игра, вот только что-то дрогнуло в Максиме, когда он ударил, изобразил удар деревянным кинжалом. И был нестерпимо короткий миг, когда Петька смотрел то на его руку, остановившую игрушечное оружие у замызганной белой футболки, то ему в глаза. А потом вдруг буркнул: «Оставь, это тебе трофей будет».

Максим принял деревянный кинжал с удовольствием, без колебаний. И как трофей, и как подарок. Вот только почему-то никогда не брал с собой в игру. Хранил дома, старался забыть, словно стеснялся неожиданного подарка и собственной слюнявости. Но помнил, всегда помнил. И даже когда вырос, женился, когда стал подрастать собственный ребенок – не забыл. Игрушечное оружие валялось вместе с детскими фотоальбомами, конвертиками с прядками волос, прочей сентиментальной ерундой. До того дня, когда Максим впервые почувствовал присутствие в мире Тьмы.

Тогда деревянный кинжал будто позвал его. И обернулся подлинным оружием, беспощадным, безжалостным, непобедимым.

А Петьки уже нет. Их развела юность: разница в один год велика для детей, но для подростков это настоящая пропасть. Потом развела жизнь. Они улыбались друг другу при встрече, жали руки, несколько раз хорошенько выпили вместе, вспоминая детство. Потом Максим женился, переехал, связь почти прервалась. А этой зимой, совершенно случайно, донеслось известие. Сказала мать, которой он регулярно, как положено хорошему сыну, звонил по вечерам. «А Петю помнишь? Вы с ним такими друзьями были в детстве, неразлейвода».

Он помнил. И сразу понял, к чему такое вступление.

Разбился насмерть. Упал с крыши какого-то высотного здания, и зачем его туда понесло посреди ночи? Может быть, хотел покончить с собой, может быть, напился, только врачи говорят, что трезвым был. А может быть, убили. Работал-то в какой-то коммерческой организации, получал немало, родителям помогал, на хорошей машине ездил.

«Наркотиков обкурился, – жестко сказал тогда Максим. Так жестко, что мать даже не решилась спорить. – Обкурился, он всегда странноватый был».

И сердце не екнуло, не сжалось. Вот только вечером он сам почему-то напился. А потом пошел и убил женщину, чья Темная сила вынуждала окружающих бросать любимых и возвращаться к законным женам, убил немолодую ведьму, сводницу и разлучницу, которую безрезультатно выслеживал уже две недели.

Петьки нет, много лет нет того мальчика, с которым он дружил, и три месяца, как нет Петра Нестерова, которого он видел раз в год, а то и реже. А подаренный кинжал остался.

Наверное, не зря она была, их неловкая детская дружба.

Максим поиграл в ладони деревянным кинжалом. Ну почему, почему он один? Почему нет рядом друга, способного снять хотя бы часть тяжести с плеч? Так много Тьмы вокруг, и так мало Света.

Почему-то вспомнилась последняя, вдогонку выпаленная фраза Лены: «Лучше бы ты любил, чем берег».

«А это не одно и то же?» – мысленно отпарировал Максим.

Да нет, наверное, не одно. Только вот что делать человеку, для которого любовь – сражение, который бьется против, а не за?

Против Тьмы, а не за Свет.

Не за Свет, а против Тьмы.

– Я страж, – сказал Максим. Самому себе, вполголоса, будто стесняясь говорить вслух. Это шизики сами с собой разговаривают. А он не шиз, он нормальный, он более чем нормален, он видит древнее Зло, ползущее в мир.

Ползущее или давным-давно здесь поселившееся?

Это сумасшествие. Нельзя, никак нельзя сомневаться. Если он потеряет хотя бы часть своей веры, позволит себе расслабиться или искать несуществующих союзников, ему конец. Деревянный кинжал не обернется светоносным клинком, изгоняющим Тьму. Очередной маг сожжет его колдовским огнем, ведьма зачарует, оборотень разорвет в клочки.

Страж и судия!

Он не должен колебаться.

Клочок Тьмы, болтающийся на девятом этаже, вдруг пополз вниз. Сердце зачастило: Темный маг шел навстречу своей судьбе. Максим выбрался из машины, бегло осмотрелся. Никого. Как обычно, что-то, скрытое в нем, разгоняет случайных свидетелей, освобождает поле боя.

Поле боя? Или эшафот?

Страж и судия?

Или палач?

Да какая разница! Он служит Свету!

Знакомая Сила наполняла тело, будоражила. Держа руку за отворотом пиджака, Максим шел к подъезду, навстречу спускающемуся в лифте Темному магу.

Быстро, все надо сделать быстро. Все-таки еще не совсем ночь. Могут увидеть. А никто и никогда не поверит в его рассказ, в лучшем случае светит психушка.

Окликнуть. Назваться. Выхватить оружие.

Мизерикорд. Милосердие. Он страж и судия. Рыцарь Света. Вовсе не палач!

Этот двор – поле боя, а не эшафот!

Максим остановился перед дверью подъезда. Услышал шаги. Щелкнул замок.

И ему захотелось взвыть от обиды и ужаса, закричать, проклиная небеса, судьбу и свой небывалый дар.

Темный маг оказался ребенком.

Тоненький темноволосый мальчишка. Самый обычный внешне – вот только Максиму был виден дрожащий вокруг ореол Тьмы.

Ну почему? Еще никогда такого не случалось. Он убивал женщин и мужчин, молодых и старых, но никогда еще не попадались дети, продавшие душу Тьме. Максим даже не задумывался об этом, то ли не желая признавать саму возможность подобного, то ли заранее отказываясь принимать решение. Может быть, он остался бы дома, зная, что его будущей жертве всего двенадцать лет.

Мальчик стоял в дверях подъезда, недоуменно глядя на Максима. На какой-то миг ему показалось, что пацан сейчас развернется и бросится назад, захлопнув тяжелую кодовую дверь: ну беги же, беги!

Мальчик сделал шаг вперед, придержал дверь, чтобы не хлопнула слишком сильно. Посмотрел в глаза Максиму – чуть насупившись, но без всякого страха. Совсем непонятно. Он не принял Максима за случайного прохожего, он понял, что его поджидали. И сам идет навстречу. Не боится? Уверен в своей Темной силе?

– Вы Светлый, я вижу, – сказал мальчишка. Негромко, но уверенно.

– Да. – Слово далось с трудом, вылезло из горла неохотно, упираясь и отводя глаза. Проклиная себя за слабость, Максим протянул руку, взял мальчишку за плечо: – Я судия.

Он все равно не испугался.

– Я видел сегодня Антона.

Какого Антона? Максим промолчал, недоумение отразилось в глазах.

– Вы из-за него ко мне пришли?

– Нет. Из-за тебя.

– Зачем?

Мальчишка держался чуть вызывающе, будто у него был когда-то с Максимом долгий спор, будто Максим в чем-то виноват и обязан сознавать свою вину.

– Я судия, – повторил Максим. Ему захотелось повернуться и убежать. Все складывалось не так, неправильно! Темный не мог оказаться ребенком, ровесником его собственной дочери. Темный маг должен был обороняться, нападать, убегать, но не стоять с обиженным видом, будто он имеет на это право.

Будто что-то может служить ему защитой.

– Как тебя зовут? – спросил Максим.

– Егор.

– Мне крайне неприятно, что так получилось. – Максим говорил искренне. И никакого садистского удовольствия от оттягивания убийства не испытывал. – Черт возьми. У меня дочка твоих лет!

Почему-то это обижало больше всего.

– Но если не я, так кто же?

– О чем вы? – Мальчик попытался сбросить его руку. Это придало решимости.

Мальчик – девочка, взрослый – ребенок. Какая разница! Тьма и Свет – вот все различие.

– Я должен спасти тебя, – сказал Максим. Свободной рукой он достал из кармана кинжал. – Должен – и спасу.