Читать книгу Два заповедника - Владимир Васильев - Страница 3

Ло Тан взглянул на солнце и тотчас прищурился. Слезинка, щекоча кожу, стекла по щеке. Времени у него оставалось еще достаточно.

Слетать на соседний Лист, маячивший на горизонте, конечно, заманчиво. Поохотиться… До темноты. На ночь лучше, конечно, не оставаться: разыграется буря, разнесет Листы… Такое уже случалось. Болтайся потом в небе много раз по много часов в поисках своего клана!

Поправив пояс, ло Тан зашагал к клену. Крылья он присмотрел себе на загляденье: узкие, длинные, глянцевито поблескивающие. Крепкие и удобные: ло Тан был прекрасным летателем и любил закладывать в небе рискованные виражи. Правда, виражи казались рискованными только со стороны, ибо прекрасный летатель лучше прочих знает, что такое допустимый риск. А который не знает – вряд ли доживет до дня, когда его назовут прекрасным летателем. Рухнет вниз, на скалы и камни или вообще в океан. Незавидная участь…

Вскоре ло Тан уже парил над миром в объятиях мощного восходящего потока. Из нижнего слоя всплывал буро-коричневый кит, разворачиваясь мордой в сторону от Листа ло Тана, чтоб не столкнуться. С правого бока кита свисало сразу четыре прилипалы; левого ло Тан не видел. Несколько лоцманов шныряло туда-сюда перед мордой кита; а вдалеке кружил голодный и одинокий горд. Полупрозрачное тело хищника сокращалось в такт реактивной струе, ло Тан позавидовал скорости горда. На крыльях такого никогда не догнать…

Горд боялся нападать на кита, потому что был один. Отбился от прайда, что ли? Обычно горды охотятся по пять-семь особей, боевыми группами. А прайд – самки с детенышами – обычно поджидает слоем ниже. Кит одинокого хищника презрительно игнорировал. Ну-ну, поглядеть бы на тебя, когда гордов станет больше…

Чуть изменив наклон крыльев, ло Тан ушел с пути кита. Ло-охотника гигант тоже игнорировал. Вот против этого не поспоришь – люди на китов никогда не охотились. Слишком уж они громадны, киты неба. Вообще люди в воздухе практически не охотились. Только на Листах.

В ушах свистел ветер высоты, самая приятная музыка для охотника.

Когда все три кромки мелькнули под крыльями, ло Тан косо пошел вниз, к чужому Листу. Мягко спланировал, коснулся поверхности подошвами сапог и развернул крылья ребром к потоку. Над Листом ветер был куда слабее, но с краю, сразу за кромками, с ним еще приходилось считаться.

Совсем свежие крылья спроваживать в полость не хотелось, и ло Тан отнес их под крайние деревья.

Охота оказалась удачной: довольно быстро ло Тан добыл косулю. Лист был обитаемым еще совсем недавно, но животные уже успели отвыкнуть от людей и это помогло.

К сумеркам ло Тан успел вернуться на родной Лист. Косулю он отдал женщинам у штабной полости; там курился ароматным дымком костер клана. Сегодня выдался хороший день: ло Тан оказался не единственным охотником, вернувшимся с добычей.

Как обычно бывает недалеко от экватора, солнце, завершив дневную дугу, разом провалилось за горизонт. Ночь в это время года короче дня почти втрое; охотники едва успеют выспаться перед очередными полетами на соседние Листы.

Клан истребил почти всех животных на Листе, где поселился. И логвит Андир недавно сказал, что пора подумать о переселении. Если в этом году Лист отправится к полюсу, переселение состоится. И, похоже, Лист действительно собирался к полюсу – за третьей кромкой стало больше чаш-побегов, а подсыхающий край летающего блюдца осыпался особенно бурно. Какие из побегов отделятся от материнского Листа и отправятся в самостоятельный полет, пока было трудно определить – все побеги еще одинакового размера и цвета. Это станет понятно позже, после южной зимы, когда солнце дойдет до точки стабильности и на целую неделю неподвижно зависнет, наполовину спрятавшись за горизонтом. Но так будет, только если Лист останется вблизи экватора.

Ло Тану сразу же вручили чашу с похлебкой из куропата и две еще горячих лепешки. Он и поел здесь же, у штабной полости, в окружении хлопотавших женщин. Ло Тан то и дело замечал мать и старшую сестру – у самого огня. Рядом, но в некотором отдалении, возилась малышня, и что удивительно – почти не производила при этом шума.

Насытившись, ло Тан отправился к недавно обустроенному жилищу – небольшой полости, из которой был выпущен летучий газ. Сама полость не зарастала, потому что проем был обильно полит соком агавы, и плоть Листа в месте, где полость вскрывали мечом, стала твердой и блестящей, как стекло.

Ло Тан никогда в жизни не видел стекла. Знал только, что оно прозрачное, твердое и на свету блестит. Тем не менее слова «как стекло» он (да и не только он – любой из клана) произносил довольно часто. Не задумываясь, просто по привычке.

Уже убрав заслонку и присев перед круглой дырой, входом в жилище, ло Тан услышал бренчание гитары. И пение.

Ло Тан узнал бы этот голос из тысячи. Потому что пел его давний друг. Друг детства. Ва Дасти. Певец и сказочник. Бродяга. Мечтатель.

Уронив лук и колчан в полость-жилище, ло Тан опрометью, как мальчишка, помчался на голос.

Дасти, увидев ло Тана, приподнял брови, но пения, конечно же, не прервал. У костра сидело человек двадцать – в основном молодежь. Старики редко слушают молодых певцов, у них свои пристрастия. Однако послушать Дасти часто приходили даже почтенные седые старцы, потому что Дасти был на редкость хорошим певцом и песни сочинял прекрасные. А сказки его были странными и тревожными, ло Тан слушал их, затаив дыхание, и никак не мог понять: что же заставляет его затаить дыхание? Хотя, по правде говоря, понять не слишком-то и стремился, слушал сказки, да и все. Ва Дасти крайне редко пел одну и ту же песню дважды за вечер, а сказки вообще никогда не повторял в одном и том же клане. Краем уха ло Тан слышал, что у певцов и сказочников есть какой-то неписаный кодекс, и противиться ему не решается никто. Зная Дасти, ло Тан был уверен, что на запреты друг чихал с большой высоты, и раз следует кодексу, значит, сознательно разделяет его.

Ло Тан тихонько подсел к костру, предвкушая вечер в обществе Дасти. А прежде – песни, песни… И – может быть – сказку.

Старенькая гитара, доставшаяся Дасти от его учителя – ва Хисгина, – звучала в сумерках. И вплетался в чередование аккордов сочный голос певца.

Финальный аккорд растворился в вечерней тишине; слушатели одобрительно зароптали. Песни ва Дасти всегда рождали не то щемящую тоску, не то желание действительно схватить крылья, шагнуть за кромку и лететь, лететь, пока хватит сил, крича и захлебываясь от восторга.

Потом Дасти спел старую песенку о веселом и бесшабашном ките и его хулиганистых лоцманах – наверное, чтобы повеселить народ и поднять настроение.

И пошло: певец чередовал берущие за душу баллады с разухабистыми кричалками, которые знают на каждом Листе и у любого костра могут подхватить. Подхватывали с чувством, полными голосами, так что слыхать было по всему Листу, наверное.

Вскоре устроили перерыв – певцу тоже надо было отдохнуть, да и попить-поесть не мешало. Расходиться никто и не думал, наоборот, у костра прибавилось людей. Ло Тан подсел поближе к Дасти.

– Привет! – улыбнулся тот, принимая из чьих-то рук чашу и ложку. – Рад тебя видеть!

Ло Тан хлопнул певца по плечу.

– Здравствуй, Дасти!

Кто-то пустил по кругу бурдюк с веселящим; пока ва Дасти отдыхал, пошли смешки-перемолвки.

– У меня к тебе разговорчик будет, – весело сообщил певец. – Потом, как отпою.

– Ладно! – охотно согласился ло Тан. – Кстати, можешь у меня отоспаться: я полость недавно закрепил. Еще соком пахнет, но ты, я думаю, привык.

– Замечательно! – обрадовался Дасти и, понизив голос, спросил: – А ты сам где-нибудь в другом месте переночевать не сможешь?

Ло Тан вздохнул: друг и не думал меняться.

– Смогу, куда уж тебя девать…

Повеселевший ва Дасти тут же подмигнул одной из девчонок. Со значением так подмигнул. А та, понятное дело, с готовностью таяла.

«Отосплюсь тут, у костра, – подумал ло Тан. – Погода хорошая… А под разговоры спать одно удовольствие».

Раз по кругу пошло веселящее, кое-кто до рассвета досидит. Точно.

Вскоре Дасти снова взял гитару, но народ дружно стал требовать сказку. Девчонка, которой Дасти подмигивал – громче всех. И Дасти, конечно же, сдался, хотя ло Тан ясно видел, что ему еще хочется попеть.

– Сказку? – переспросил Дасти сам у себя. – Сказку… Ладно. Будет вам сказка.

Он отложил гитару, хлебнул маленько веселящего (бурдюк как раз дошел по кругу до певца) и объявил:

– Сказка зовется «Трель певчей совы».

У костра сразу стало тихо. Слушатели затаили дыхание.

Неудивительно: сказочников по миру кочует не скажешь чтобы много. А ва Дасти был одним из лучших.

Он кашлянул, прочищая горло, и начал:

«Буря отнесла Листы далеко на юг, посвирепствовала напоследок и бессильно опала над обширными плоскогорьями. Хаст, два дня не покидавший жилища, наконец смог выйти и вдохнуть свежего воздуха. Не отравленного зловонными вулканическими газами дыхания бури, а настоящего, холодного, как ночь, воздуха высоты. Ветер улегся; в этих широтах такое случалось. Вдоль Кольцевого океана, то бишь в экваториальной области, свежий воздушный поток почти никогда не утихал, а бури задевали те места лишь краями. В средних же широтах полное спокойствие чередовалось с чудовищными ветрами, отголосками катаклизмов нижнего мира.

За эти два дня Лист охладился и сильно потерял высоту. Обычно зеленые чаши парили в одном-двух километрах от поверхности; теперь же пристанище Хаста отделяло от Низа неполных полкилометра. Но впереди ожидалось не менее недели спокойной солнечной погоды и Лист, конечно, взберется повыше. Хорошо еще, что не на север отнесло – там сейчас зима…

Солнце описывало круги в безоблачном небе, то спускаясь пониже к горизонту, то поднимаясь, но, пройдя лишь полпути к зениту, заваливалось в сторону и начинало сползать вниз.

Хаст, как и все на Листах, знал, что на самом деле это не круги, а медленно сужающаяся спираль. Придет час и солнце застынет в одной точке небосвода, но кто знает, куда к этому времени отнесут Лист прихотливые ветры высоты? Если ближе к экватору, солнце станет висеть невысоко над горизонтом, если к полюсу – тогда где-то рядом с зенитом. Может статься, что Лист окажется за экватором, в северном полушарии. В этом случае светило вовсе спрячется за горизонт и наступит ночь, достаточно долгая, чтобы деревья сбросили листву, а многие звери залегли в готовую каждое мгновение прерваться спячку.

Почти все время, пока бушевала стихия и Лист трепало, словно пушинку, Хаст дремал в дальнем жилище. Пробудившись, он не услышал скрипа веш и сосен, а из-за шкуры зубра, висящей у входа, пробивались желтые солнечные лучики. Хаст потянулся, отгоняя остатки сна, и встал на колени.

Снаружи донеслась трель певчей совы – чередование нежного свиста, щелчков и скрипа. Хаст выскочил наружу, словно за ним гнался рассвирепевший зубр.

У него была причина ненавидеть певчих сов.

Тогда он был еще ло Хастом – охотником клана лог-вита Стипо. Клан уже лет пять обитал на огромном старом Листе, жизнь в котором медленно угасала. Люди не особо волновались по этому поводу: угасать она будет еще лет тридцать, но давно уже решили при первом же удобном случае покинуть стареющий исполин, который долго давал людям щедрый и безопасный приют. К полюсам во время экваториальных зим он уже много лет не летал и об участии в большом переселении не могло быть и речи. Оставалось надеяться только на крылья. Ждали, когда рядом окажется подходящий незанятый Лист.

Ло Хаст со своим неразлучным другом ло Гри долго и без особого успеха охотился в хвойной зоне. Под вечер их сморило у третьей кромки. Ло Гри подстрелил куропата, ло Хаст – двух барсуков, но этого было слишком мало для опытных охотников. Не должен же клан голодать!

Именно тогда прозвучала призывная трель певчей совы. Ло Хаст приподнял голову: над бурым валиком кромки мелькнуло несколько крылатых силуэтов.

Совы стремительными серыми молниями ныряли вниз, за край.

«Внизу Лист!» – понял ло Хаст. Не станут же совы от нечего делать шнырять вдали от зеленых чаш?

Ло-добытчики никогда не упускали случая поохотиться на соседнем Листе. А теперь еще и новое пристанище приходилось подыскивать. Упряжь захлестнулась на семенах клена, ветер упруго толкнулся в крылья и подставил тугой бок: летите, жители Поднебесья! Ло Хаст и ло Гри по широкой дуге скользили к зеленоватой громаде парящего чуть ниже Листа. Стайка певчих сов уже успела затеряться в зарослях у первой кромки – птицам не нужно планировать, как людям, птичьи крылья несут без оглядки на ветер.

Тело зеленой чаши спружинило под ногами ло Хаста, сок забрызгал мягкие кожаные сапоги. В тридцати шагах левее опустился ло Гри. Им даже не пришлось договариваться: много раз они охотились на чужих Листах.

Сверкнул меч, вспарывая ближайшую полость, крылья зашуршали о стены и погрузились в темную жижу. Вскинув руку, ло Хаст сунул упряжь в сумку-заплечник и, перепрыгивая через валики кромок, устремился в лес. Ло Гри, все еще возившийся с упряжью, отсалютовал ему.

Ло Хаст не видел, как его приятель сложил упряжь, повертел головой в поисках полости (ближайшая виднелась в доброй полусотне шагов), нагнулся и поднял крылья. В тот же миг коварный порыв ветра из-за края вырвал их из рук и отнес к первым деревьям. Ло Гри насупился, но тут же увидел двух оленей. Рука сама потянулась к луку и колчану, но олени, почуяв неладное, оттянулись в глубь леса. Охотник в ло Гри победил: крылья так и остались лежать на опушке, а он с головой углубился в преследование.

Очень скоро он вернулся с тушей оленя на плечах. Деловито посвистывая, разделал тушу, уложил мясо и шкуру в специальный кожаный мешок и намертво закрепил на себе. Еще раньше огляделся, но кленов поблизости не нашлось и ло Гри захлестнул упряжь на своих же крыльях. Он рассчитывал доставить добычу клану и побыстрее вернуться: вдруг ло Хасту понадобится помощь? Тяжело нагруженный охотник ступил на третью кромку и шагнул в пустоту. Крылья запели в унисон с ветром; поймав восходящий поток, ло Гри вписался в плавную спираль, взмывая над Листом, который покинул, и одновременно приближаясь к своему.

Обратно он так и не вылетел. Логвит Стипо созвал нескольких ло-охотников в штабную полость клана и до позднего вечера ло Гри оставался на совете. А ночью Листы разнесло вольными ветрами высот.

Ло Хаст к вечеру подстрелил косулю, а перед этим – четырех куропатов. Вполне пристойная добыча. Правда, преследуя косулю, он долго кружил у границы хвойной и лиственной зон и потерял много времени. Он был убежден, что ло Гри давно отправился домой с добычей, и правильно: клан не должен ждать, голод – враг людям.

Бросив добычу за первой кромкой, ло Хаст с наслаждением выпрямился, созерцая свой родной Лист, исполинской громадой нависавший чуть выше и дальше от солнца. С кромок его рыжими хлопьями осыпалась невесомая труха.

Ну, где там клен, дающий крылья? Ло Хаст огляделся, высматривая взрослое дерево, семена которого подарили людям возможность летать.

Странно, но у кромок охотник не заметил ни единого клена. Обычно здесь их росло больше, чем где бы то ни было: семена-крылья прорастали у полостей, куда то и дело опускали их прилетевшие ло-охотники.

Ло Хаст пошел вдоль кромки, всматриваясь в зеленые силуэты деревьев. Веши, пихты, секвойи… И по-прежнему нет кленов.

Вдалеке запела сова, сзывая сородичей на трапезу. Ло Хаст насупился. Счастливые птицы! Им никогда не приходится искать подходящий клен, у них крылья всегда за спиной. Да и не нужно им никуда возвращаться – у сов нет кланов и все равно им где жить.

Скоро солнце достигло нижней точки над горизонтом. Дома, наверное, пируют. Ло Гри удивляется: где застрял его верный товарищ?

Ло Хаст вздохнул. Он успел отшагать уже добрых пять километров вдоль кромок. Судя по видимым размерам Листа, оставалось еще километров пятнадцать – двадцать, и тогда охотник замкнет круг, вернется в точку, откуда вышел. И по-прежнему ни одного клена! Прямо наваждение какое-то…

Пройдя еще немного, ло Хаст замедлил шаг. Его одолевал голод, а значит скоро одолеет и усталость. Нужно вернуться к добыче и подкрепить силы, а тогда уж приниматься за поиски. Видимо, на этом Листе клены – редкость.

Если они здесь вообще есть.

Когда он подходил к месту, где оставил тушку косули и пушистые комочки куропатов, вверх взвилась вспугнутая стая певчих сов. Летели они тяжело, словно изрядно поужинали, на лету обмениваясь мелодичными трелями.

Ло Хаст приближался. О небо!!! Вот куда совы слетались пировать!

От куропатов остались только перья, от косули – окровавленный костяк с ошметками мяса у суставов. Вид у мяса был весьма неаппетитный. Певчие совы сожрали всю его добычу вместе со шкурой.

Изрыгая проклятия, ло Хаст схватился за лук и метнулся к опушке, где несколько десятков сов расселись на нижних ветвях веши.

– Мерзкие твари!

Совы лениво снялись и лениво потянулись в глубь леса. Ло Хаст послал им вслед стрелу и бессильно опустился на колени. Ярость постепенно схлынула.

Что же происходит? Он, опытный ло-охотник, позволил гневу управлять собой. Растерялся, как мальчишка, бросил добычу, не укрыв ее… Стрелу зря потерял…

Скоро ло Хасту удалось восстановить в себе спокойствие. Он встал, прошел к лесу и пошарил под деревьями. Стрела, к счастью, не сломалась – завязла в плотной слежавшейся хвое, прочертив хорошо заметную неглубокую борозду. Ло Хаст сунул стрелу в колчан и потянулся за ножом.

Первым делом – подкрепить силы.

Сломал сухую вешу, разжег костер, срезал с несчастной косули еще пригодные в пищу кусочки мяса и нанизал их на оструганные палочки. Испек над угольями. Достал из сумки лепешку.

Утолив голод, ло Хаст сразу почувствовал себя много лучше. Высота с ней, с добычей. Надо искать клен.

Проклятые совы! Ло Хаст представил, как вернется с пустыми руками, как будут хихикать женщины и презрительно коситься удачливые ло-охотники. «Слыхали? У ло Хаста совы отняли добычу!» Тяжелый вздох сам вырвался из груди.

Ло Хаст затоптал остатки костра, подхватил сумку и устремился в лиственную зону. Может, хоть в чаще найдется желанное дерево с семенами-крыльями. Солнце уже карабкалось вверх, стало немного светлее. Хорошо, что лето: очень долго ло Хаст не увидит ночи. Искать крылья в темноте – удовольствие сомнительное.

Очень быстро он понял, что на этом Листе просто нет кленов. Совсем. Невероятно, но так. Охотник обошел чашу по периметру вдоль кромок – ни одного. И в лиственной зоне тоже. Акаций, браков, граба – сколько угодно. Даже парочка дубов встретилась, весьма редких на Листах. Кленов же – ни одного.

Солнце замкнуло в небе три круга, прежде чем ло Хаст это понял. Странный Лист ко времени прозрения взмыл, нагретый спокойным светилом, почти на два километра. Родной Лист еще виднелся далеко внизу у самого горизонта – старые Листы высоко не летают. Эх, сейчас бы крылья! Ринуться в эту зовущую бездну, ощутить плотные токи воздушных струй, поймать ветер и заскользить туда, к крохотной зеленой точке на границе мира и неба, к исполинской чаше, где ждет клан, братья-охотники, логвит, семья…

Оставалась одна надежда: ло Гри, обеспокоенный отсутствием друга, вернется.

Но почему не вернулся до сих пор? Времени прошло достаточно.

Увы, но ло Хаст не знал, что Лист, который он видит у горизонта, вовсе не его родной Лист. Оттуда никто не мог прилететь – Лист был необитаемый.

Ло Хаст устроился на буром валике третьей кромки, и порывы ветра, обычные у края Листа, трепали его длинные вьющиеся волосы. Совсем рядом лежала пропасть, отделяющая летающую чашу от нижнего мира.

Тройка певчих сов, едва не задев крыльями сухую кромку, скользнула в пустоту. Ло Хаст проводил их злобным взглядом. Если бы не эти птицы, сидели бы сейчас они с ло Гри у костра или в хижине, пили бы веселящее или просто сок после сытного обеда…

И тут ло Хасту пришла в голову совершенно очевидная мысль, ранее почему-то не приходившая.

Каким образом покинул этот Лист ло Гри?

Единственный способ – на тех же крыльях, на которых прилетел. Два-три часа в полости крылья еще выдерживали. Больше – крайне редко.

У охотника перехватило дыхание. Теперь-то уже поздно, его крылья расползлись, конечно, пораженные едким соком полости, но тогда, в первый день, когда совы нагло схарчили его добычу, крылья еще можно было спасти.

Ло Хаст застонал от досады, отполз от края и бегом кинулся к месту их с ло Гри посадки. Вот и нужная полость со шрамом, затянувшимся несколько дней назад. Меч, чмокнув, пал на зеленое тело Листа. Охотник вскрыл наполненный летучим газом пузырь трехметрового диаметра и отошел в сторону, тяжело дыша.

Дурманящая струя, невидимая глазом, ударила из полости, края живой зеленой плоти зашевелились, истекая густой жидкостью, готовые в несколько минут зарастить разрез. Обливать его соком агавы, чтоб не затянулся, было некогда. Отдышавшись, ло Хаст вновь взмахнул мечом. Теперь в полости зияла треугольная дыра, а закрывавший ее лоскут обвис внутрь на манер звериного хвоста. Набрав в грудь побольше свежего воздуха, охотник глянул вниз.

От крыльев, конечно же, ничего не осталось. Лист усвоил их полностью, только темные пятна да бугристые натеки все той же вязкой жидкости остались в местах, где Лист впитал в собственную плоть обнажившиеся семена клена. Их Лист, понятно, не переваривал, просто выталкивал за переделы полости, чтобы они могли без помех прорасти.

Ло Хаст оторвался от дыры, прочищая легкие. Собственно, на другой исход надеяться и не приходилось.

Больше недавно вскрытых полостей ло Хаст поблизости не обнаружил и весьма этому удивился. Выходит, ло Гри оставил свои крылья просто на поверхности Листа, а потом вернулся и на них же улетел. Неужели он знал, что здесь не растут клены? Но почему же тогда не предупредил товарища?

Ло Хаст вернулся к уже затянувшейся полости с семенами клена, единственными на этом Листе. Пока дерево вырастет и начнет давать крылья, пройдет не менее пятнадцати лет. За эти годы Лист три-четыре раза наведается к одному из полюсов во время солнцестояния, чтобы соединиться с тысячами других в гигантский летающий ковер. Только тогда, в дни большого переселения, ло Хаст сможет покинуть негостеприимный Лист. Но найдет ли он на бескрайнем ковре из многих чаш свой клан? Не факт, что новое пристанище, куда клан, без сомнения, в ближайшее время переселится, устремится к полюсу в это же солнцестояние. А шастать без конца по разным Листам в межсезонье – во-первых, долго, во-вторых и в-главных, весьма небезопасно. Враждебные кланы не тронут одиночку только во время большого переселения. Да и за изгнанника могут принять, а это почти верная смерть в любое время.

Но все же это хоть какой-то шанс; лучше ли просидеть остаток жизни на дурацком Листе без крыльев? Охотники не могут без крыльев, небо – их дом, высота – их стихия. Охотник-ло без полета все равно что дерево без плодов.

Ло Хаст вспомнил певчих сов и в сердцах пожелал всему их крылатому роду никогда больше не подняться в небо.

Издалека донеслась долгая трель – как показалось ло Хасту – возмущенная.

Он вздрогнул и вернулся к своим мыслям.

Лист наверняка лишь недавно летал к полюсу. Ло Хаст не раз заглядывал за край, за третью кромку и не заметил ни одного молодого побега. Так бывает лишь в первый год после большого переселения, когда юные Листы отделяются от материнских и с этих пор противостоят высоте в одиночку.

Значит, впереди у него три-четыре года полного одиночества. Ну, в лучшем случае два. Если больше никого не занесет на этот проклятый небесами Лист.

Или если не вернется ло Гри.

Ведь должен же он вернуться за другом? Ло Хаст обязательно вернулся бы, чего бы это ему ни стоило.

Он тяжело вздохнул. Постоял немного у кромки, слушая, как поет ветер высот, и пошел готовить жилище, благо агавы, в отличие от кленов, здесь встречались в изобилии.

А ветер пел неспроста. Поднявшийся еще выше Лист угодил в быстрый и узкий поток воздуха, царящий на этой высоте, и полетел на восток, прочь от родного Листа ло Хаста, оставшегося в нижнем слое и по-прежнему неспешно дрейфовавшего на юго-запад.

* * *

С тех пор он не видел людей. Изредка на фоне голубовато-зеленого неба темнели силуэты далеких Листов, но все они величаво проплывали мимо. Однажды Хаст разглядел даже крохотную точку, планировавшую к зеленой чаше – счастливец, обладавший крыльями, возвращался домой. Но ни разу никто из охотников-ло даже не приблизился к Листу, так не любившему клены. За три года Хаст стал совсем другим – хмурым, злым; но и более терпеливым, чем раньше. Теперь он мог часами наблюдать за муравьиной кучей где-нибудь в лесу или за дятлом, промышляющим жуков-джаров. Или, найдя удобное место у края, глядеть на нижний мир, проплывающий под Листом, непознанный и загадочный.

Раньше такое просто не пришло бы ему в голову.

Костры, дым которых на высоте был виден издалека, никого не привели на помощь. Клен у разрубленной три года назад полости так и не пророс. Наверное, дело было конкретно в этом Листе: он ненавидел клены так же сильно, как Хаст ненавидел певчих сов.

Бывший охотник вполне благополучного клана и сам не мог понять причин своей ненависти. Однако за три года десятки взрослых птиц упали на Лист, пронзенные стрелами; сколько гнезд разорил он, убивая самку мечом, а яйца или беспомощных птенцов топча сапогами…

Он мстил совам за свое одиночество. Хотя сознавал, что в общем-то не совы виноваты в произошедшем, а нелепая случайность. И от этого становился только злее. Лист, за исключением нелюбви к кленам, ничем не отличался от других парящих на миром чаш. Та же неподатливая зеленая плоть под ногами; трава, деревья, запустившие корни в эту плоть. На «корме» росли лиственные породы, на «носу» – хвойные. Как и везде, на любом Листе, и никогда еще люди Поднебесья не слыхали о другом положении вещей. Хватало и дичи – барсуков, косуль, куропатов, кабанов. Хаст выследил и убил единственного на Листе волка; больше никого, кто посмел бы угрожать человеку, здесь не нашлось. На барсуков и куропатов охотилось почтенное семейство енотов; с ними Хаст никогда не враждовал. Жизнь текла неторопливо и размеренно, и если бы не тоска по людям, Хаст даже порадовался бы произошедшим в себе переменам. Он стал взрослее, что ли. Даже нет – мудрее. Теперь больше хотелось думать, чем действовать.

Еще через три года Хаст осознал, что Лист никогда не летает на дневной полюс к большому переселению. Последняя надежда хоть когда-нибудь вернуться к людям рухнула, словно старая гнилая сосна во время бури. Воистину, он угодил на Лист, проклятый всеми ветрами высот.

Совы все так же упорно гнездились на «носу» Листа, сколько Хаст ни разорял их кладки. У каждой убитой совы он отсекал средний коготь левой лапы – самый мощный и длинный – и нанизывал на прочную нить. За несколько лет ожерелье стало внушительным с виду и весьма тяжелым. Хаст повесил его у входа в жилище.

Лист парил меж миром и небом, цветущий и безмятежный, и никто со стороны не смог бы предположить, что здесь томится в одиночестве человек, бывший некогда ло-охотником.

День походил на день, как хвоинки на ветке сосны друг на друга, ничто не нарушало размеренного течения времени. До тех пор пока Хаст, преследуя косулю, не наткнулся в зарослях падуба на совенка-пуховичка, вывалившегося из гнезда. Рядом на мягкой летней траве камнем застыло тело мертвой совы-матери. Отчего она погибла, Хаст так и не понял.

Он нахмурился и потянулся за ножом. Снова совы! На этот раз они норовят отвлечь его от охоты.

Солнце отразилось от холодного железа, и глаза совенка, поймав этот отблеск, зажглись загадочным зеленым огнем. Клюв его раскрылся, выпуская на свободу крик – еще не трель взрослой птицы, но отчаянный призыв детеныша, мольбу о помощи и защите. Совенок прижался к неподвижному телу матери и тоже замер в наивной надежде остаться незамеченным. Лишь широкие листья падуба величаво колыхались, точно диковинные зеленые руки.

Хаст вздохнул. Никогда доселе он не давал пощады певчим совам. А сейчас он вдруг узнал в испуганном и брошенном всеми птенце себя – одинокого и беззащитного в огромном и отнюдь не ласковом мире.

Одновременно Хаст рассердился на себя за нелепую и непозволительную слабость. Если бы не певчие совы, они с ло Гри наверняка так и не заметили бы этот злосчастный Лист, остались бы дома.

Коротко выругавшись, Хаст вернул нож в чехол, перешагнул через застывшего птенца и ринулся по следу косули, отгоняя прочь назойливые мысли.

Вечером, когда летнее солнце достигло нижней точки на небосводе и стало снова подниматься, Хаст готовил на огне мясо добытой косули, вновь и вновь вспоминая обреченного совенка. Не выжить этому комочку теплой плоти, ясно как день, что не выжить. И никто не поможет, ибо законы леса добры лишь к сильным.

Дважды Хаст порывался встать и дважды, сцепив зубы, оставался на месте. Он не должен никому помогать. Кому суждено погибнуть – погибнет, потому что это закон. И не ему, Хасту-одиночке, нарушать законы жизни.

Но, может быть, именно потому, что никто не даст себе труда нарушить закон, он и торчит седьмой год на ненормальном Листе? Один, как солнце в небе?

Да будь прокляты все законы! Все до единого!

Хаст встал и торопливо зашагал к зарослям падуба.

Совенок пушистым шариком сидел у ствола молодой пихты. С мертвой мамашей уже расправлялись шустрые мыши-падальщики и белые жуки.

Хаст кашлянул и мыши тотчас же исчезли в траве. Совенок вжался в кору пихты, сверкая глазищами. Если бы не глазищи, он стал бы совсем незаметным на фоне ствола. Хотя это вряд ли помогло бы: из чащи, колыхая ветви падуба, вытекла пестрая древесная змея. Длинная, почти шаг. Нахмурившись, Хаст подобрал валежину и прогнал змею прочь.

Теперь назад пути не осталось: совенок уже считался съеденным, а однажды спасенного более не бросают судьбе на забаву. Тем паче если он мал и беспомощен.

Спрятав кулак в рукав куртки, Хаст опустился на колени перед совенком. Тот окаменел, не сводя глаз с человека. Медленно-медленно Хаст протянул защищенную толстой шкурой зубра руку к птенцу и тот, словно заранее обученный, браво шагнул навстречу и взгромоздился на предложенный насест, аккуратно сомкнув когти вокруг запястья. Хаст затаил дыхание. Птенец несмело пискнул:

– Ски-и-ит!

Когти его прочно обхватили руку, но нигде не повредили куртки. Птенец словно подчеркивал, что доверяет человеку.

– Эх ты, желторотина! – усмехнулся Хаст, вставая.

Птенец раскинул крылья, балансируя, но когти прочнее не сжал, хотя при желании мог легко пропороть и куртку, и руку Хаста под ней.

– Как, говоришь, тебя зовут? – обратился Хаст к совенку, отведя руку далеко в сторону.

– Ски-и-ит!

– Скиит?

Птенец заворчал, будто потревоженный енот.

– Пошли домой, Скиит, – сказал Хаст и зашагал к жилищу, переполняемый невысказанной радостью.

Потом он долго кормил совенка кусочками сырого мяса; тот жадно глотал, закатывая глаза. Разговаривать с кем-нибудь живым было на удивление приятно и впервые за несколько лет Хаст не чувствовал себя одиноким.

* * *

Ло Гри бесшумно извлек из колчана стрелу и натянул тетиву. Наконечник из тусклого металла, казалось, обрел глаза; сейчас он глядел на жертву: крупную сову, дремлющую на толстом суку корявой веши.

С тихим свистом стрела метнулась вперед, к ничего не подозревающей сове, вгрызлась в жаркую плоть, легко проткнув оперение и тонкую кожу. С хрустом ломая полые птичьи кости, окровавленный наконечник прошел сквозь тело и вышел наружу. Жизнь покинула беспечную птицу мгновенно: шурша ветками, сова мягко шлепнулась на прошлогоднюю хвою.

Ло Гри приблизился, вытащил стрелу, распластав тушку отточенным охотничьим ножом, тщательно вытер наконечник о пестрые совиные перья и вернул стрелу в колчан. Еще один взмах ножа – и средний коготь с левой лапы перестал принадлежать законной хозяйке. Острием ножа ло Гри проделал в когте небольшое отверстие и нанизал на тонкий шнурок, где болталось десятка два таких же кривых, словно серп луны, когтей.

Пнув коченеющий комок сапогом, ло Гри прошептал:

– За ло Хаста, проклятая тварь! За друга…

Он убивал сов уже седьмой год.

* * *

Проснувшись, Хаст первым делом взглянул на жердь у входа: совенок мирно дремал, вцепившись в морщинистую кору веши когтями. Вчера Хаст приспособил этот нехитрый насест, решив, что птице удобнее отдыхать на ветке, нежели на полу. Рядом висело ожерелье из когтей убитых сов; Хаст наткнулся на него взглядом. Вздрогнул. Но птенец не обращал на свидетельство смертей своих соплеменников никакого внимания.

Хаст поднялся, подошел ко входу. Глазищи птенца распахнулись, сверкнули в полумраке жилой полости.

– С пробуждением! – бодро поздоровался Хаст и неловко снял с сучка ожерелье, стараясь, чтобы совенок не увидел. Но тот внимательно, словно бы даже с интересом, наблюдал за человеком.

«Чего это я? – подумал Хаст с неудовольствием. – Будто он понимает…»

Негромкий писк был ему ответом:

– Ски-ит!

«Надо его накормить…»

Хаст взял лук и колчан со стрелами, подвесил к поясу меч, скорее по привычке, чем по необходимости, зафиксировал ножны на бедре, чтоб меч не мешал при ходьбе по лесу, велел совенку «сидеть тихо» и ушел в лес.

Ожерелье он выбросил в первую же полость, без малейшего сожаления.

Охотник по-прежнему жил в нем, и даже не потому, что Хаст отправлялся за добычей снова и снова: в клане охотник – опора, он заботится обо всех, кто остается в стойбище. Заботится и защищает. Последние годы Хасту не о ком было заботиться и некого защищать. Но его естество требовало защитить хоть кого-нибудь, помимо воли и событий, и отчасти поэтому возникали вспышки непонятной ярости.

Именно поэтому он не устоял и спас птенца от верной гибели. И еще Хаст подумал, что, наверное, именно из-за этого люди и стали людьми: из-за потребности защищать и заботиться.

Лето текло, как Лист в воздушном потоке. Совенок на сытной кормежке быстро рос и набирался сил. Пух мало-помалу заменялся на пестрые перья взрослой птицы, крылья окрепли, постепенно Скиит стал перепархивать с места на место, а раньше ковылял на когтистых лапах. Взрослые совы почему-то перестали появляться вблизи жилища Хаста, а на «нос» Листа наведываться было незачем. Хаст и не наведывался. Дичи хватало и совсем рядом, ни человек, ни совенок не голодали.

Старые знакомые еноты в очередной раз вывели потомство и ушли в глубь лиственной зоны. У границы зон, где обосновался Хаст, развелось много куропатов, чуть ближе к «корме» держался табунок оленей. Их Хаст без нужды не трогал, решив позволить пятнистым зверькам расплодиться.

Лист оставался верен основному потоку высот: могучей воздушной реке, спутнику Кольцевого океана. Чуть выше, в слое, где кишел легкий планктон, паслись киты – громадные продолговатые пузыри, свободно парящие над миром. На гладких серых боках виднелись лоснящиеся шарики прилипал. Изредка вблизи Листа проплывали стайки высотных медуз – удивительно красивых созданий, похожих на невесомые текучие шлейфы. Они обитали в верхних уровнях атмосферы и в слой, где держались Листы, спускались очень редко. Как-то раз Хаст наблюдал нападение трех молний на китенка – бедняга был проколот в несколько секунд, хищники вцепились в мякоть киля под брюхом и рухнули вместе с потерявшей способность летать жертвой прямо в океанские волны. Молнии были королями среди плотоядных: способные набирать воздух в специальную полость и силой извергать его в любом направлении, они перемещались в потоках независимо от ветра с поразительной быстротой, а привычка нападать втроем-впятером позволяла умерщвлять даже взрослых китов.

Величаво скользили мимо корзинки наусов, прикрытые сверху полетным шаром. Хаст готов был поклясться, что в корзинках кто-то копошится. Вполне возможно, что так же, как Листы приютили людей, нелетающих животных и деревья, и наусы пустили в свои корзинки какую-нибудь мелочь. Наусов часто сопровождали парочки воркующих альбатросов – птиц, совершенно утративших ноги. Они всю жизнь проводили в полете, даже спали, не переставая парить в упругих воздушных потоках. Хаст смотрел на них с завистью: они никогда не расставались с крыльями.

А подняться в небо хотелось все сильнее и сильнее. Набросить упряжь на гладкие семена клена, поймать ветер шероховатой плоскостью крыла и взмыть, подмяв восходящий поток, над Листом. Хаст закрывал глаза и видел, как сосны и веши проваливаются вниз, казавшаяся необъятной чаша вдруг становится похожей на чайное блюдце и виднеется целиком чуть в стороне и внизу. И даже машет кто-то с поляны, машет рукой, приветствуя ло-охотника…

Хаст вспомнил, как он учился летать; как тайком с то Гри, подростком, еще не охотником, стянули по упряжи и поднялись в небо, впервые без ло-наставника. Как влетели по неопытности в стаю пираний, небольших существ, состоящих из зубастой пасти и летательного шарика, как еле сумели вырваться, сломав крылья о плоть вечно голодных хищников у самого Листа, и как вдвоем спасались на одной прилипале… Еле дотянули до кромки – еще немного, и их тела разбились бы о гранитные скалы, рухнув с километровой высоты…

Хаст часто сидел у третьей кромки, наблюдая жизнь высоты; раньше, во время жизни в клане, на это попросту не хватало времени. Первые годы плена он сосредоточился на лесе, позже стал поглядывать и за кромки Листа. Скиит обыкновенно дремал на шелушащемся валике или пристраивался на ветке молодого деревца, если такое попадалось вблизи от края. Ближе к осени совенок начал летать, с каждым днем все увереннее и увереннее.

Хаст привязался к пестрому птенцу, еще нескладному, как и все подростки, радовался его крепнущим крыльям и хитроумным проделкам; учил его садиться на руку, защищенную шкурой зубра; учил бить куропатов, пикируя на них с веток сосен, веш и грабов; учил не пожирать добычу тут же, а приносить ему, Хасту. Скиит оказался на редкость сообразительной птицей: обучался быстро и охотно и платил человеку завидной преданностью. Хаст даже научил его приносить выпущенные стрелы. Натаскивал его Хаст без особой цели: скорее от избытка свободного времени.

Пока вдруг не понял, что крылья совенка могут спасти его, бескрылого отшельника, в прошлом – охотника клана логвита Стипо.

К южной зиме Скиит привык к алой тряпице на лапе, больше не рвал висящую ленту с письменами и не позволял ей запутаться в ветвях, когда обосновывался на дереве.

Мысль Хаста была проста: если у него самого нет крыльев, почему бы не поставить на службу крылья Скиита? Если рядом окажется населенный Лист, совенок перелетит на него, найдет людей и позволит им прочесть послание на ленте. Любой клан обязательно поможет ему: кто-нибудь из охотников взмоет в небо на грузовых крыльях. Или прилетит на сдвоенных и оставит одну пару Хасту. А там уж он сам найдет нормальный Лист, с кленами, и отправится в долгий поиск родного клана. Придется основательно пошарить в небе, его Лист может находиться где угодно, но перспектива бесконечных перелетов совсем не пугала его. По крайней мере это лучше, чем сидеть на странном Листе, отщепенце высот, не имея возможности подняться в прозрачный воздушный поток.

Солнце застыло точно на юге, наполовину скрывшись за горизонтом; луны успеют по двадцать раз взойти и сесть, прежде чем оно вновь придет в движение. Глядя на половинку багрового диска, Хаст гладил Скиита по клювастой голове.

– Мы еще взлетим вместе, птица… Крыло к крылу… И поохотимся на славу в теплых ветрах высот…

К первым ночам Скиит безошибочно выполнял приказы Хаста. Ленту с лапы совенка Хаст теперь не снимал. Дважды он посылал крылатого помощника на соседние Листы, но оба оказались необитаемыми. Оставалось терпеливо ждать.

Скиит, казалось, все понимал. С писком он взмывал над пристанищем Хаста и часами кружил, высматривая далекие Листы. Глаза у него были не в пример зорче человечьих. Хаст еще сильнее привязался к спасенному птенцу, подкармливал лакомыми кусочками со своего стола, хотя Скиит давно уже охотился самостоятельно; иногда расчесывал отрастающие перья, а раз пришлось подрезать сломанный коготь. Впрочем, коготь быстро отрос и стерся на кончике, став таким же острым, как раньше.

Третий Лист высмотрел именно Скиит. Хаст еще спал в жилой полости. Солнце давно взошло, ночь достигла к этому моменту всего трех часов. Весна была в самом разгаре: деревья меняли листву, зеленые побеги лезли из набухших почек, выталкивая прошлогодние листья. Совенок с пронзительным писком ворвался в полость, оглушительно хлопая крыльями. Хаст тут же проснулся, но не сразу понял, что происходит. Когда же понял – со всех ног кинулся к краю, за совенком.

Недолгая пробежка через лес привела его почти точно на «нос»; Скиит, по-прежнему пищавший, сел на ветку коренастой, как и все деревья у края, веши.

Вдали и чуть ниже величаво парил Лист, явно обитаемый: Хаст сразу различил столбики дыма, поднимающиеся вверх. Его, наверное, принесло позавчерашним штормом с севера, из-за океана. Лист продолжал постепенно снижаться, охладившись в холодном штормовом потоке.

У Хаста перехватило дыхание.

– Ну, малыш…

Он подставил незащищенную руку и Скиит преданно оседлал ее. Страшные кривые когти не оставили на коже ни единой царапины.

– Лети! Отыщи людей! Люди, Скиит! Люди!

Пестрая птица взмахнула крыльями и ринулась в прозрачную бездну. Маховые перья разошлись и крылья стали похожи на человеческие руки с растопыренными пальцами. Совенок устремился к недалекому Листу, и Хасту показалось, что его не догнала бы даже молния.

– Скиит! – пискнул его пернатый друг, а потом защелкал и засвистал – впервые в жизни, по-взрослому.

Хаст еще долго слышал трели, постепенно утихающие, растворяющиеся в шепоте высоты. Он сел на кромку и стал ждать, пристально уставившись на соседний Лист, так, что стали болеть и слезиться глаза.

Он ждал долго, солнце прошло верхнюю точку и начало клониться к месту сегодняшнего заката, а он недвижимо сидел перед рыхлым валиком третьей кромки. Хотелось есть, но никакая сила не прогнала бы сейчас Хаста с его поста. Он ждал возвращения Скиита, не в силах поверить, что одиночество продлится и дальше. Шесть лет, даже больше – уже почти семь, с него вполне хватит…

Крошечную точку, отделившуюся от Листа, Хаст заметил сразу же. У него перехватило дыхание. Вглядываясь до рези в глазах, Хаст почувствовал, как взмокли ладони.

Скоро не осталось сомнений: к Листу-отшельнику приближался человек на крыльях-семенах клена. Причем на сдвоенных, это Хаст понял по слабому изгибу лопастей на виражах.

Он стоял, еще не веря в спасение.

А когда человек приблизился, Хаст чуть не сполз с кромки на зеленое тело Листа: не узнать ло Гри было трудно. Друг, верный друг детства летел на выручку!

Хаст почувствовал, как по щекам потекли слезы. Он замахал руками и ло Гри, чуть наклонив крылья, заскользил прямо к нему.

Через минуту ло Гри сел и отстегнул упряжь; две пары намертво связанных крыльев легли между кромками. Хаст… нет – снова ло Хаст бросился к другу, растопырив для объятий руки.

Почему-то ло Гри молчал, хотя ло Хаст ждал бурных приветствий. Вскоре он понял почему.

Ло Гри расстегнул сумку и вынул оттуда пестрое тельце молодой певчей совы. С лапы свисала алая ленточка с письменами.

Ло Хаст замер.

– Извини, – глухо сказал ло Гри. – Я ее убил…

Он опустил трупик Скиита у ног потерянного и найденного спустя неполных семь лет приятеля.

Ло Хаст склонился над враз ставшим жалким и безжизненным комочком плоти и окровавленных перьев. Было видно, куда вошла стрела, и еще ло Хаст заметил, что на левой лапе не хватает самого длинного когтя.

– Скиит, дружище…

Потрясенный ло Хаст поднял взгляд на ло Гри – на шее у того висело целое ожерелье из когтей.

Ло Гри, перехватив его взгляд, снял ожерелье и хмуро уставился под ноги.

– Если бы я не отрезал совам когти, я бы не увидел твоего послания… Я понимаю, что уже поздно и ничего не изменишь, но, поверь, друг, я мстил им за тебя…

Ло Хаст, словно завороженный, встал с колен, приблизился к хмурому ло Гри и взял ожерелье у него из рук. Несколько секунд подержал в руках, а потом, размахнувшись, швырнул его за край.

Ло Гри покорно проводил ожерелье взглядом.

– Поклянись, – негромко попросил друга ло Хаст, – поклянись, что больше никогда в жизни не убьешь певчую сову.

Ло Гри, не колеблясь, приложил руку к сердцу, но ни слова не успел произнести: знакомая трель донеслась с опушки, беспечная и радостная.

Хаст, вновь ставший охотником, увидел, как ло Гри вздрогнул».

После истории сказочнику полагался добрый глоток веселящего. Сосед, бородач ло Руст, вложил в руку Дасти только-только вскрытый бурдюк.