Читать книгу Одна нога здесь… Книга третья - Владимир Владимирович Титов - Страница 2

Пыльная жёлтая дорога, набитая аж в четыре колеи, широкая, свободно пропускающая три телеги в ряд, змеилась по бескрайним лугам, торопясь завершиться у основания великого города, словно припадая к его подножию. Движение по ней затихало лишь в глухую полночь, да и то, находились смельчаки, которым и полночный страх не указ. Заломят шапку набекрень и знай нахлестывают каурку, а та несётся, прижимая уши и зажмурив от ужаса глаза. Ну а днем здесь было просто не протолкнуться, столько всевозможного люду идет и едет, что диву лишь даешься, откуда народу на землице взялось в этаком изобилии!

Везут в стольный град и из него цельные горы товара разного – от дров и сала, до золота и слоновьей кости. Вот катят низкие сенные подводы-развалюшки, а меж них ловко торопятся лёгкие изящные брички, везущие знатных седоков. Вот грохочут, подпрыгивая на каждой колдобине, тяжелогружёные телеги, влекомые шестёркой коней. Селяне на своих неказистых возках везут снедь горожанам. О! А это что за диво такое проехало?! Колёса чуть ли не с избу высотой, а тащит повозку щуплый длинноухий конёк-горбунок, погоняемый смуглым орабийским мальчуганом! Старик, плетущийся по обочине изумленно глянул на чудесную повозку.

– Чито, дэдюшка, шайтан-арба никогыда нэ выдел, да? – сверкнул зубами паренёк. На шайтан-арбе весело, словно мячи, подпрыгивали какие-то невиданные овощи в зелено-черную полоску.

Дед переждал, когда осядут клубы пыли, качая головой, словно хотел сказать: «Понапридумывали, понимаешь…», и двинулся дальше. Иные из возниц, бывало, придерживали коней, приглашая старика садится, но тот завсегда отказывался. Вот и на этот раз чуть проехав вперед, вислоусый дядечка в круглой соломенной шляпе, ярко сияющей на солнце, остановил свою телегу, поджидая старика. Жена его, на голову выше мужичка, чернобровая, вся какая-то колючая, угловатая, принялась немилосердно пихать мужа в бок острым локтём и шипеть:

– С ума сошёл, всяких побродяжек подбирать! Он, может, заразный какой!

– Молчи, дура-баба, – беззлобно отвечал возница. – У меня дед такой же был, от родни возвращался по зиме, а его ни одна сволочь не подбросила до дому, вот он и замерз в пути…

– Ну не он заразный, так шавка его! Вон, видишь, он с собакой, – продолжала кипятиться жена.

Но мужичек, более её не слушая, широко улыбнулся подошедшему старику, и указал рукой на повозку:

– Садись, дедуля, с ветерком подвезем!

Старик, словно зная, что чуть не стал причиной крупной семейной ссоры, отказался:

– Да не, спасибо, сынок, мы с Жучкой сами уж как-нибудь. Дойдём.

Горько вздохнув и подкрутив ус, дядечка, тронул вожжами, сердито посматривая на гордо подбоченившуюся вторую половину.

Дорога вилась дальше, то ныряя в низинки, то выезжая на небольшие взгорья. По пути старику встретился мост через речку Непойдёнку. Тут надо сказать, что название у неё не случайное, про то есть предание стародавнее. Впрочем, прежде отметить следует, что дальше, в верстах трех и пяти соответственно, дорога пересекает ещё две реки – Воркню и Воблю. А было, значит, так. Некогда собрался знаменитый князь Словен, живший ой как давно, на битву с пузыряками – злым степным народцем. И вот не заладился поход с первой же реки. Конь вместе со своим седоком на всем скаку влетел в воду, и князь выругался. Вот отсюда и пошло название Вобля1 – целиком-то княжье изречение никто не запомнил. Ну, ничего, конь вылез, отряхнулся, помчался дальше. Но на следующей речке ещё хуже вышло: поплыл конь (мостов на ту пору здесь не имелось, а брод был много левее) да и затонул. Словен насилу спасся. В сердцах так реку и прозвал «Вор коня». «Воркня» потом получилось. Поскольку он не единожды говорил своим воинам, что тот, кто потерял своего коня обязан идти воевать пешком, то так сам и поступил. Добраться князь смог только до ближайшей реки. Это и была Непойдёнка. Здесь он уселся на землю и объявил своему войску:

– Всё, ну их к бесам, этих пузыряк. В другой раз их села и нивы за дерзкий набег подвергнем мечам и пожарам. Дальше не пойду!

Отсюда и повелось у реки новое название.

Пузыряки, сказывают, потом долго гордились тем сорвавшимся походом, утверждая, что это было дело рук их степняцкого волхва – кама2. Но дело, это и ежику понятно, было совсем в другом. Возьмите, да как-нибудь из простого любопытства подсчитайте, сколько на себе тащил Словен. Кольчуга, шлем, щит, два копья, булава, меч, наручи, поножи, пояс богатырский. На сколько пудов тянет? Вот то-то же! Так что про кама своего им бы лучше помолчать, пузырякам этим.

Когда уже и Вобля осталась далеко позади, дед взобрался на высокий холм, одинокой кручей воздымавшийся посреди поля. Может то был курган какого-нибудь древнего волота-богатыря, а может и просто родинка на обильном теле Матери-Сырой Земли, кто знает! Но с холма открывался такой дивный вид на древнюю столицу! На великий град Синебугорск! Он раскрывался весь от края до края, как на ладони, просматриваясь во всей своей красе, снежно белея узкими ломкими лентами стен, прерванными столбиками множества крепостных башен, казавшимися отсюда хрупкими игрушками. В чернеющие в них проемы бесконечным потоком текли люди, повозки, целые стада скота. Посередь города гордо высилась островерхая крыша княжьего терема, блистая на солнце медным кованным листом, а по бокам оттеняла её черепица многих богатых Боговых храмов. Красотища, прямо хоть сейчас на картинку!

Синебугорск! Город великий, могучий! Город знатный, известный на весь белый свет. Город, где окопалось Зло…

Яромилыч ласково потрепал лохматую шкурку вертевшейся под ногами живности, и молвил:

– Вот и всё, Жуча, дошли!

Скамеечка, для того, чтобы не привлекать ненужного внимания, была укутана в неопределённого происхождения серый свалявшийся мех, с тремя завязками на пузе. Маленький хвостик и клубок вместо головы, должны были, по задумке старика, придать Жучке большее сходство с собакой. Сейчас она радостно вертела своим обрубком, то и дело путая голову с хвостом.

На подходе к воротам в Южной башне, прежде чем влиться в общий безликий поток желающих прямо сейчас и немедленно прорваться в город, дед привязал скамеечку на веревку, чтобы та не потерялась. Игрушечные башни выросли теперь до просто невероятных размеров, чтобы поглядеть на их макушки нужно было весьма сильно откинуть голову назад, рискуя потерять шапку. Они грозно нависали над копошащимся внизу народом, невольно заставляя задуматься о том, а люди ли воздвигли это?

На въезде в город лютовали стражники, устраивая повальный досмотр. Впрочем, это касалось лишь тех, кто что-либо вез или нёс в город, деда же, шедшего с пустыми руками, пропустили беспрепятственно. Точнее сказать, почти беспрепятственно. Только он бочком-бочком протиснулся мимо толстого мужика, надолго застрявшего с досмотром его изрядной поклажи, и порадовался, что так успешно миновал взятколюбивую стражу, как его окликнули и вежливо похлопали по плечу:

– Младший дружинник Всеволод. Въездной досмотр! Что везём на продажу? – Нахально ухмыляясь перед дедом возник молоденький сытый стражник в щегольском облачении.

– Ничего.

– А собака? За собаку три гривны. – Требовательно протянутая рука нетерпеливо перебрала пальцами, показывая, что это не шутка.

– Это мой поводырь! Вот, нарочно на веревке держу. – В доказательство старик помахал перед носом у хлыща концом веревочного поводка.

– Да… Кхм… Это… Ну, тогда, ладно… – Протянутая рука неловко провисла в воздухе, глаза же уже блудливо бегали, выискивая новую жертву, из тех, что надеялся незамеченными проскочить досмотр.

Дед поближе перехватил поводок и вышел из ворот в стольный град. Синебугорск поражал! «Огромный» – это не то слово! Бесконечно огромный! Конца-края не видать! А какие дома! Сказка, а не дома! Улицы каменные, дома каменные, мосты – и те каменные! И везде люди! Словно огромная ярмарка начиналась прямо за воротами. Город непрерывно кипел, мельтешил красками, шевелился, словно нечто живое, и гомонил, гомонил, гомонил! Улицы, улочки, переулки и перекрестки бурлили людскими потоками. Торговали, казалось, все, всем и всюду, даже из окон близлежащих домов и прямо с порогов. Говоры всех краёв Славии сливались здесь воедино, перемежаемые десятком самых различных языков.

Вот спорил мужичок из далёкого Комарьева, налегая на протяжное «о»:

– Отож у тобе и давеча-то молоко прокисшее было, и нонеча тоже нехорошее!

– Отодзь, пан, мое млеко енсть добже, – степенно отвечал вислоусый полянин. – Не мешай гандлевач3.

– А твая авца авёс есци буде? – деловито выспрашивает живенький дяденька, обладатель солидного брюшка и соломенной шляпы. – Кали не, так я пайдзу яшче пошукаю!

– Иды, иды, – ворчит ему вслед сурожанин, черноволосый, как головешка. – Пошукай, може цапа будзь-якого4 прикупышь!

– У мяне вчяра, слышь, какой-та парянёх с пад носу свячу украл, качяргу яму у зуби! – жаловалась какая-то бабка из Рыжгорода, торговавшая воском и свечами, своей соседке слева, укутанной в цветастую шаль.

– Это цто! У Благуши поцти челый краюх хлебча уворовали, церти цумазые! – бойко отозвалась та, выдавая в себе уроженку северных лесов.

Загадочно улыбаясь, сновали вездесущие сыны страны Хань, малорослые, желтолицые и с раскосыми хитрыми глазами. Изредка попадались очень похожие на них, но совершенно белокожие бермяки, невзирая на теплые осенние деньки, облачённые в меховые дохи. Смуглые орабийцы, точно такие же, как тот мальчишка на шайтан-арбе, укутанные в простынки и с полотенцами на головах, бойко торговали диковинными овощами. Здесь можно было увидеть даже гиндусов, почти черных, гибких, с острыми бородами и влажно поблескивающими глазами. Этими самыми глазами иные из них, что сидели, свернув ноги кренделем, прямо у стен, таращились что есть мочи себе на пупок и что-то невнятно мычали. Двое гиндусских ловкачей сумели даже оторваться от земли, слегка, правда, пальца на два, но всё же! Старик на всякий случай провел под ними палкой – точно ли взлетели? – и изумленно покачал головой: «Умельцы!».

Пока он, взяв Жучку на руки, протискивался сквозь толпу на более спокойную улочку, ему раз пятьдесят успели предложить что-нибудь купить. Некоторые вещицы и впрямь были заманчивыми: резная чесалка для спины, теплые вязаные носки из шерсти ханьского медведя панды, хитрое устройство для приготовления народного ханьского напитка «цай», довольно страшное, гиндусской работы, изображение Богини Мары – голой и, из-за обилия рук, похожей на паука. В каждой конечности Хозяйка Смерти держала какой-нибудь смертоносный предмет: меч, серп, петлю. Старик как-то даже слегка обиделся, когда в последней руке, девятнадцатой или двадцатой по счету, узрел деревянную культю. «Ну, знаете ли!» – вспылил он, отпихивая от себя поделку.

Один ханец прямо повис на старике, что-то насильно всовывая ему в руку, а когда тот брал, то желтолицый человечек тут же называл цену своего товара. Дед отдавал предмет назад, и снова получал его в руки. Разозлившись в конце-концов, он спросил настырного продавца:

– Да что это за хреновина, черт тебя подери?

– Ета? – хитро блеснув своими узкими глазами, сказал ханец, разворачивая тряпицу, что скрывала вещь. – Ета красная корень!

Корень был вовсе не красный, а желтовато-бледный, поразительно похожий на уродливого человечка, жившего исключительно под землей, и питавшегося там личинками жуков. Видя, что возможный покупатель не понимает, о чем идет речь, ханец пустился в разъяснения:

– Красная корень! Если будесь его кусать, зену осень сильно-сильно удивлять будесь. Любить её целая нось будесь! Осень карасо!

– Да ты прежде на мои седины посмотрел бы, охальник! Какая «зена»?! – возопил дед, норовя достать обидчика палкой по спине, но тот юркнул в толпу и исчез.

– А вот жэнский сумачка ыз каркадыльей кожи! Настаящый каркадыл! Пакупай!

– Беляши! Горячие беляши!

– Ва! Отойды дюра, выдышь, чилавэк кожю каркадылью нухаэт! Пакупат хочэт!

– Это он беляши мои вкусные нюхает! А твой кыркадил вчера ещё по дворам бегал и гавкал!

– Вкюсные?! Да в них как раз тот самый и напыхан, каторий па дварам гавкал, да?!

Воспользовавшись их ссорой, старик ухитрился улизнуть от обоих. Помимо всего прочего ему пытались продать ручную крысу со смешным именем Опоссум («Можете даже не рассказывать мне, что она умеет лучше всего!» – сказал старик), дали попробовать алой мякоти, которая скрывалась под зелено-чёрной шкурой орабийского овоща, примерили на него песцовую шубу, пахшую, почему-то, квашеной капустой. Шуба, впрочем, предлагалась не ему, а тщедушному мужичонке, покупки за которого делала его жена, тётка, не в пример мужичку, дородная во всех смыслах этого слова. Чтобы и мужичок смог увидеть, как хорошо шуба на нём сидит, её следовало показать на ком-нибудь ещё. Поскольку старик как раз протискивался мимо, он тут же был вовлечён в дело покупки теплой одежды для мужичка. Полой шубы Жучку накрыло целиком, и будь она настоящим животным, то, наверное, сразу же задохнулась бы от духоты. Деда заставили поворотится и так, и этак, присесть, спросили: «Не жмёт ли?». Мужичок придирчиво щупал швы, рассматривал изнанку, пробовал мех на зуб, даже поджег его в одном месте, чтобы убедиться, что песец настоящий. Старик уже спарился в песце, а мужичок уже почти согласился на его приобретение, когда дородная тётка, узрев у соседнего продавца шубу из лисы, бросилась в ту сторону, увлекая за собой и тело тщедушного мужа. Старик отказался покупать шубу, сославшись на то, что ему всё-таки жмёт вот тут и ещё там, а предложение тут же при нём её перешить где-нужно, с негодованием отверг.

Он еле отбился от попыток напоить его каким-то «кумысом», а от другого продавца, предлагавшего купить нечто, под названием «хычин», старик отделался наивным вопросом:

– А что это?

Пораженный такой дремучестью, продавец немедленно отстал. Какой-то высоченного роста фрязин, богато разодетый, толстощёкий, с тупым коротким носом, бородавкой на лбу и дурацким пёрышком в шапке, узрев сидящую на руках старика Жучку, радостно взвыл, тыча в нее кургузым пальцем:

– Оу! Айн шён хунд… милый пьёсик! Вифель… сколько монет платить?

Жучка, по причине отсутствия пасти не имевшая возможности цапнуть наглеца, изловчилась и пребольно пнула его лапой по пальцу. Тот, коротко охнув, исчез в толпе, громко призывая какую-то Гретхен, для оказания ему немедленной помощи.

Здесь, в огромном городе, где Яромилыч никогда не бывал, имелось лишь одно известное ему место – постоялый двор некоего Ярыги, о котором когда-то – кажется, что это было Боги знают как давно! – поминал Грибан. Туда дед сейчас и стремился попасть, почему-то веря в то, что там он сможет сообразить, как быть дальше.

Покинув бойкие улицы, Яромилыч свернул на задворки, где было много спокойней. Тихо, уютно, словно он вернулся в родные Зибуня. Даже и воздух, как будто, почище! Возле длинного зелёного забора стайка мальчишек в возрасте примерно от восьми до двенадцати лет играла в городки. Один – вода – выкладывал в городе деревянные чурки, а другие пытались разбить их, бросая палки. О, что это были за палки! Каждый мальчуган гордился своей битой, крепкой, увесистой, выстроганной ножичком из березового сука. У некоторых на палках красовалась замысловатая перевить резьбы – не иначе как старшие братья помогли, а то и отцы тряхнули стариной. Ручки в виде оскаленных звериных морд – медвежьих, волчьих, рысьих – должны были охоронить владельцев от завистливых взглядов соперников по игре. У других мальцов украшения были попроще: кто-то раскрасил свою биту в разные цвета, упирая в основном на красный, кто-то, вырезав узор на коре, обуглил палку в костре, и обшелушив её, получил красивую чёрно-белую расцветку. Хорошая надёжная бита, бывало, служила годами, переходя от брата к брату, пока самый младший из них её не разбивал неудачным броском о чей-нибудь забор. Тогда собирался суровый семейный совет, и косорукого охламона пропесочивали:

– Борька – старший брат, ей играл! Ярик с Валяйкой играли, даже Хорошка до тебя ей играл! А тебе токма вчера дали, так ты биту уже и попортил! И что с того, что трещина была?! Подумаешь, трещина! Перевязал бы веревкой! Стыдно? Стыдно, когда видно! Сломал биту, вот теперь иди и хорони её, остолоп!

И младший, волею случая оказавшийся крайним, покорно шёл в огород, рыл там ямку и под ехидные смешки старших братьёв, хоронил биту, сохраняя, согласно обычаю, печальное выражение на лице. Если он говорил что поперёк, спорил или смеялся в ответ, то палка немедленно откапывалась и пускалась плясать у него чуть пониже спины.

Старик засмотрелся на игру. Палки ввинчивались в воздух туго, с лёгким жужжанием, чурки, трескоча, разлетались в стороны деревянными брызгами. В городе мудрёные построения сменяли друг друга, с каждым разом становясь всё более замысловатой. Жучка, в которой всё больше пробуждалась игривая собачонка, дёргалась ловить летающие штуки, но хозяин строго запретил:

– Нельзя, Жуча!

Городки здесь, в Синебугорске, складывали иной раз не так, как это было у них в Зибунях, а те, что были привычны на вид, носили, как он слышал из криков играющих мальчишек, совсем другие названия. Но всё ж таки, это были те же самые старые добрые городки. Те же правила, такая же разметка на поле. Городки… Игра его детства…

И Яромилыч не удержался! Старику было боязно осрамиться перед малолетними игроками, но желание испытать свою руку и глазомер, оказалось сильнее. Оттерев с кона белобрысого головастого паренька, со словами: «Дай-ка и я попробую!», он метнул свою палочку в деревянное нагромождение и… Попал!!! Уф!

Мальцы, словно бывалые знатоки, одобрительно зацокали:

– Молодец, дед! Сильно!

– Прицельно!

– А ещё смогёшь?

– А чего не смочь? Пожалуй и ещё сдюжу, – кивнул Яромилыч.

Шустрый, востроухий малец сбегал, принёс ему палочку, а вода соорудил из чурочек «баню». «Баню» дед развалил щёгольски: сначала сшиб крышу, вторым ударом упразднил предбанник, третьим – вчистую снёс стены. Восхищённый свист согрел душу:

– Лихо в «бане» попарился!

– Могём ещё! – усмехнулся дед в усы. Жучка радостно подпрыгивала на месте, разделяя всеобщее ликованье.

Следом за «баней», умелые броски уничтожили «крепость», «мельницу», «большую мельницу», «ступу», «зверя мамонтия», «божедомку»5 и «корабль».

– А поставьте-ка мне, внучата, «Пекельное дупло»! – в запале игры попросил дед. – Если не знаете такую, я сейчас объясню…

Детвора растерянно переглянулась.

– Так это, дедушка, «дупло» -то сложно разбивать. Каждый бросок в своё место. Мы даже и не пытались никогда. Сказывают, что промахнуться ни разу нельзя, а то несчастье будет…

– Ставьте, ставьте! Я знаю, что говорю.

Вода с превеликим сомнением пошёл на место и при помощи ещё трёх ребят, осторожно выложил «Пекельное дупло» – диковинное построение, высотой чуть ли не в аршин6 с лишним, напоминающую отнюдь не дупло, а страшную голову с распахнутой пастью, из которой во все стороны торчали чурки-клыки. Мальцы шептались:

– Нешто расшибёт по всем правилам? Сложно ведь как…

– Раз говорит «ставьте», так мож он не в первый раз!

– Он старый, ему чего жить-то осталось? Самую чуть! Вот и не боится, в случае промаха.

Яромилыч боялся. Ещё бы не боятся. Чай и сам в малые годы слышал кучу всяких вздорных побасок про «Пекельное дупло». Да таких, от которых и взрослого человека в жар бросило бы. А теперь вот с дуру ляпнул, и деваться некуда, придётся выполнять. «Старый балда, – ругнул он сам себя. – Вот ведь правду говорят, молодость не без дурости, старость не без глупости! Ладно, назвался груздём…» И всё равно было как-то не по себе. Хотя с чего бы, нога деревянная молчит ведь. Хуже было другое – «Пекельное дупло» в поле всё отчётливее походило на бесовскую рожу. Именно! Она словно дразнила старика, разевая пасть: «А ну-ка, попади, хе-хе-хе!». Шевеление губищь складывалось в отдельные слова, Яромилыч прямо таки слышал её гнусный бубнёж, и похоже, слышал только он один. Жучка суетилась под ногами, мальцы нервно теребили биты, перешёптываясь.

«Так. Нужно сосредоточится. Взять себя в руки! – твердил дед. – Я могу. Я справлюсь. Главное не дрогнуть под бросок. А вообще, чего я расклеился-то?! Подумаешь – „Пекельное дупло“! То же мне, выдумали названьице. Просто чуть тяжелее разбивать…»

А мерзкая рожа хохотала не останавливаясь: «Ну, попробуй! Только попробуй! Промахнёшься, как пить дать! Ну а уж несчастья я тебе обеспечу. Этого добра, сам знаешь, у нас навалом! И на тебя хватит, и на подружку твою – ведьму – тоже хватит…»

И старик взъярился! «Да что ж это такое, мне уже куча деревянных чурок грозит! На Любаву зубы точат! Ах ты, сучий потрох!»

Бесовская харя ржёт, заливается, вот-вот лопнет от смеха: «Ну, что, поджилки уже трясутся, одноногий?! А? Одноногий, ха-ха! Одноногий! Одноногий! Одно…»

Кручёный бросок отбил у рожи правое ухо, заставив проклятую тварь заткнуться на полуслове. Мальцы ахнули, когда палка умчалась к цели, прожужжав перед ними, и тут же разразились радостными криками. Только по ним старик и понял, что смог. Есть! Начало положено! Всё как и нужно по правилам: сначала по бокам, а дальше выбить клин из середки.

Остальные удары старик сделал уже не спеша, расчетливо: бесовская харя безмолвствовала. Расчекрыженное до конца «Пекельное дупло» являло собой жалкое зрелище – только две чурки и оставались на кону. Меткий бросок довершил дело. Враг, кем бы он ни был, оказался повержен! Яромилыч устало оттер пот со лба. Ребятня радостно загомонила, кинулась к нему, едва не сплясав вокруг старика боевой танец. Один из игроков, самый, должно быть, старший здесь, внимательно глянул на дедову палку и деловито спросил:

– Почём?

Дед изумлённо помотал головой: вот она, пресловутая синебугорская хватка-то! Всё продаётся, всё покупается. И дети туда же…

– Тебе зачем стариковская палочка? – спросил он в ответ.

– Она ж заговорённая, так? Буду в городки сшибаться, ясное дело. Ну, какую цену просишь?

Остальные мальцы зашушукались:

– Заговоренной палкой играть нельзя… Чего это Хмылко наговаривает?..

Старик хотел пригладить вихры на голове паренька и что-нибудь ласково ему сказать, чтоб не обиделся отказом, но уж больно по-взрослому, оценивающе, смотрел тот на палку и её владельца.

– Не продажная, – буркнул Яромилыч. – Дорога мне, как память.

Дорога, как память… Как-то странно это прозвучало в мигом притихшем переулочке. Гулко так, и с непонятным выражением. Мальцы боязливо вдруг переглянулись, о чём-то пошептались скоро, и ни с того, ни с сего, отступили на почтительное расстояние. Кто-то спросил, испуганно пряча глаза:

– А ты, дедушка, и в детстве в городки играл?

– Тогда только и играл, – кивнул тот.

– Это он! ЧЁРНЫЙ ГОРОДОШНИК! Бежим!!! – заорали мальцы и кинулись врассыпную.

Одни махнули через забор, другие припустили по улице прочь, и лишь один, губастый паренек, почему-то, видимо с дуру, рванул мимо деда впритирку. Ловким движением Яромилыч выхватил его из воздуха, поймав за ухо.

– А-а! – заорал губастый, – Пусти, пусти! Городошник несчастный! Убивают! Ребяты, бегите к маменьке, скажите, что меня городошник сожрал! А-а!

Однако «ребяты» тут же прекратили отступление, и потянулись назад, желая посмотреть, как городошник будет пожирать их товарища. Отставив губошлепа на расстояние вытянутой рукой, старик сурово спросил:

– Чего разорался, а? Почему переполох? Какой ещё «городошник»?

– А то не знаешь, какой?! – размазывая потеки слез на грязной мордашке, ревел малец, – Ты – он и есть!

– А вот и нет!

– А вот и да!

– Да нет же, я говорю! Я просто дед, Яромилычем зовут, и про городошника слышу в первый раз. Кто такой хоть?

Видя, что пожирание его пока откладывается, губастый прогундосил:

– Так все мальчишки знают. Он, городошник, сначала городошником не был. Простой мальчишка был, в городки играл. А чтоб играть лучше всех, посулил Чернобогу душу свою запродать, коли тот ему в этом пособит. Ну, так и вышло, стал играть, словно ему сам чёрт биту носит. А когда помер, стал он по земле ходить. Иной раз ночью можно услышать, как он там, где в городки расшибал, играет сам с собой. А бывает и днем к игрокам подходит, покидает с ними кон-другой, а потом всех битой и долбает до смерти.

– Так а я тут при чем? – неподдельно удивился Яромилыч.

– При чем! Явился, не знамо откедова, играл, ни разу не промахнувшись, а потом ещё и «Пекельное дупло» без сучка и задоринки разгромил! Вот!

– А ещё у тебя одна нога! – осторожно присовокупил кто-то из ребят, подошедших ближе.

– А она-то с какого боку виноватая?

– Биту заговоренную, говорят, из ноги его же и сделали! Из кости! – немедля сообщили мальцы.

Дед только и развел руками, выпустив при этом губастого.

– Ногу я в молодости потерял, по глупости, можно сказать, а палка самая обычная, чтоб ходить сподручней было. Из дерева она, вот, можете пощупать. А почему я – ЧЁРНЫЙ городошник? – немного погодя поинтересовался он.

– А энтава никто не знает, – сообщил ему один карапуз, доверчиво подобравшись поближе.

– Суслик, дурак, куда лезешь! – шикнули на него старшие, и дернули за ворот, отчего мальчонка кубарем улетел назад.

– Никто не знает, но все равно городошник – чёрный. – Яромилыч прошелся взад-вперед, и испуганные ребятишки, сообразно его передвижению, подавались в стороны, словно волны, бегущие от корабля. – Да уж. Ну если я был бы городошником, тогда я должен был бы вас всех того… Битой. Так?

– Так! – испуганно заявили мальцы. У некоторых застучали зубы, у других разом засопливились носы, а третьи никак не могли совладать с зевотой.

– А почему ж я тогда вместо этого стою тут с вами, лясы точу? Может я, все таки, не городошник?

– Ну… Так-то оно да, но откуда ж наверняка узнаешь? Вот если б доказать как. – Губастый, выдвинув предположение, испуганно юркнул за спины сотоварищей.

– Может ему поклясться, а? – Суслик сумел встать на ноги, и теперь рассматривал новую прореху на свих коротких портках. – Страшной клятвой…

– Точно! – поддержали остальные, мигом перестав стучать зубами, пускать соплюшки и вообще зевать. – Клятву дашь, тогда поверим! Только страшную!

– Любую давайте, – согласился Яромилыч.

– Зубом поклянись! Знаешь как?

– А то! В малые годы-то оно случалось клясться, и не раз. – И старик молодецки щелкнул пальцем по немногим уцелевшим во рту зубам. А потом ещё и присовокупил: – Чтоб подо мной земля провалилась, коли я вру!

Среди мальцов пронесся вздох облегчения. Дед оказался человеком! Клятву-то страшную дал, зубом! И ничего, не провалился!

– А откудова ты, дедушка? – Суслик снова подобрался ближе, и теперь стоял, вытирая перепачканную землей щеку.

– Из Зибуней, ребятки. Слышали про такой город?

– Не-а, – дружно ответили все. И только один наморщил лоб и молвил:

– Батя сказывал, что там, вроде, это, кружева плетут знатные, да?

– Нет, это где-то ещё. У нас кружева не делают. Эх, сейчас в Зибунях красиво по осени-то! Трава ещё зеленая, по колено высотой, густющая! А клены уже пожелтели, яркие такие, как свечи.

Старик ещё раз тяжело вздохнул, с тоской вспомнив родной городишко. Мальцы растерянно оглянулись по сторонам – осень, как осень, чего в ней красивого? Вытоптанная земля, грязные лужи, проплешины пожухшей травы и несколько чахлых кустов, затаившихся возле забора. Лучше бы уж зима была.

– Одно дело у меня к вам, ребятки… – начал говорить Яромилыч и не надолго задумался, ребята тотчас, застыли столбиками, ожидая, что последует дальше. – Не знаю я в вашем городе никого, да и города тоже не знаю. Ваши глаза и уши мне могут понадобится…

– Так мы за! Можешь на нас рассчитывать! – загомонили наперебой восторженные мальцы. – Вот здорово! Ты, дедушка, наверное, против князя нашего задумал чего, да?

– Ну… – замялся Яромилыч, поскольку и сам не знал, против кого, или против чего он. – Как вам сказать… Тут оно ведь сразу и не разберешься… А что, внучата, нешто Володаря вашего так сильно в Синебугорске не любят?

– А за что его любить, морду? Родители, вон, день-деньской его ругают, чтобы князь ни делал. У других, говорят, князья, как князья, а наш – ни рыба, ни мясо. Все через одно место делает. Давно пора ему пинка под зад! Если ты против него заговор какой задумал, так мы бы помогли. Но лучше тебе в Подполье обратиться…

– Подполье? – Яромилыч свел брови вместе. – Это что за зверь такой?

– Ну, слухи ходят, что есть оно, Подполье-то. Заговорщики спрятались туда, и думают, как Володарю насолить посильнее.

– Ну, если спрятались, так где ж их найдешь? Ладно. Там видно будет. Может и Подполье пригодится. Только вы обо всем этом молчок. Никому, ладно?

– Дак зуб даем! – торжественно поклялась детвора, звучно щелкнув пальцем по передним зубам. – Ты, дедушка, когда понадобимся, токмо слово молви! Завсегда нас тут на дворе найдешь.

– Тогда по рукам! – Яромилыч вытянул вперед свою сморщенную, но ещё крепкую ладонь.

Разом посерьезневшие ребята один за другим подходили и совсем как взрослые ударяли рука об руку.

– А где ты, дед, остановился?

Яромилыч обернулся на голос. Ну, точно, это тот малой любопытствует, что к палочке приценивался. Деловитый, етишкин хвост! Как там его назвали-то? Хмылко?

– Слышал я, что есть, вроде, в Синебугорске постоялый двор Ярыги. Туда бы и пошел. Может подскажете, где такой?

– А! «Красный мухомор», что ли?! Так он тут недалеко. Переулком дальше идти, в конце повернуть налево, ну он там и будет скоро, мимо не пойдешь, крыша уж больно приметная. Пойдем, деда, мы тебя малость проводим.

За пустяшными разговорами о том, о сем, о Зибунях, о городошных приемах, они прошли часть пути. Хмылко вдруг протянул руку, останавливая шумное шествие:

– Все, дедуль, мы дальше идти не могем. Тут чужая сторона начинается, «Корюхинский конец», а мы с корюхинскими на кулачках. Они к нам не суются, а мы – к ним.

Пока он говорил, остальные мальцы настороженно осматривались, словно и впрямь вступили на неизвестную землю. Яромилыч понимающе покивал головой:

– Дело сурьезное. Ладно, я дальше один. Меня-то ваши корюхинские не тронут?

Отовсюду послышалось смешливое фырканье.

– Ну, ты скажешь! Они взрослых не задирают! Правда, там есть один. Сволочь ещё та. Рябуха его зовут. Он всякую подлянку сделать может. Ему и взрослые не указ. Толстый такой, и нос, как слива. Если увидишь, так сразу узнаешь. Да и не узнаешь, так он сам скажется, какую-нибудь гадость отмочит.

– Тогда отведает вот этого! – Яромилыч воинственно махнул палочкой.

– Здорово бы! – хмыкнули ребята. – Ты, если чего, и от нас тогда навешай ему.

– Ну, внучата, бывайте. Пойду. А про уговор наш помните. Как только что решится, я вас сразу на подмогу кликну.

Кивнув на прощанье, он зашагал по проулку дальше, а Жучка, весело подпрыгнув, припустила догонять хозяина.

Глядя им вослед, Хмылко цокнул языком:

– Не, мужики, вы думайте, что хотите, а только все-таки это был чёрный городошник.

– Точно, городошник! – согласились остальные. – И собака у него колдовская, ни разу не гавкнула.

– Но, хороший городошник! – Хмылко вздел указательный палец вверх и многозначительно им потряс, – Правильный! Который за нас, за мальчишек!