Читать книгу От любви до судьбы - Владимир Волкович - Страница 3

Свадьба была скромная, собственно, свадьбы, как таковой, и не было. Посидели дома у Али. Два товарища Бориса, две подруги Али, да мать ещё пригласила соседок.

Борис взял увольнительную на сутки, а товарищи его должны были вернуться в часть. Мать выделила молодым маленькую комнату, которая и так служила спальней для Али. Вместе поспать им сейчас удавалось редко, вовсю шла боевая учёба, и увольнительные не предоставляли.

Борис всеми правдами и неправдами выкраивал ночку раз в неделю, чтобы поспать с молодой женой. Медовый месяц всё равно оставался таковым. Они с жадностью бросались в объятия друг друга, и забывали обо всём в безумном порыве желания.

Забывали о том, что за окном мороз, что идёт жестокая война, пожирающая людей, что совсем скоро на эту войну отправится Борис.

Каждую дарованную им судьбою ночь, они проживали как целую жизнь. Они дорожили минутами и часами, проведёнными вместе. Ночами, которые отрывали у войны, не могли позволить себе уснуть. Утром покачиваясь, едва перемолвившись двумя словами, выпивали по кружке горячего чая и расходились, каждый в своём направлении: Аля – на завод, Борис – в часть. Аля с трудом скрывала тёмные круги под глазами, используя дефицитную, ещё довоенную пудру, отданную ей соседкой, той самой, у которой погибли муж и сын.

Как-то, Борис, лаская губами её плоский, дурманящий животик, спросил, вспомнив слова Али в загсе:

– Скажи, это правда то, что ты сказала тогда заведующей?

Аля не стала переспрашивать и делать вид, будто забыла, о чём речь:

– Понимаешь, у женщин каждый месяц бывают такие дни, критическими называются.

– Знаю, знаю, – перебил её Борис, уж очень ему хотелось показать, что в свои восемнадцать лет, он тоже в этих делах разбирается.

– Так вот, в этом месяце у меня этих дней не было, – спокойно, не подвергая сомнению глубину познаний Бориса в женских делах, произнесла Аля.

– И что это значит?

– А что это значит, скажет врач, к которому я собираюсь завтра.

Борис перенёс свои скудные пожитки к Але, но жил в казарме. В городе и окрестностях формировалась стрелковая дивизия. Под таким же номером эта дивизия воевала под Киевом, но её расформировали. Она была сильно потрёпана и потеряла знамя. Теперь её формировали вновь. Бориса назначили в разведроту. Зима в этом году выдалась снежная и бойцы, с криками «Ура!», по колено в снегу, штурмовали заснеженные, покрытые лесом горы Южного Урала. Вечером в казарме висел густой дух сушившегося обмундирования и портянок.

В последние дни их уже не поднимали для учебных маршей и стрельб. В штабе полка лихорадочно собирали в ящики бумаги, водители полковой техники аккуратно грузили запчасти, приспособления, оборудование. Особенно много возни было в оружейном складе. Борис чувствовал, что скоро в путь, и крутился вокруг ротного:

– Товарищ старший лейтенант ну хотя бы на часок отпустите.

Ротный был в курсе, что Борис совсем недавно женился, но увольнительные были строго запрещены.

– Ты ведь знаешь, что нельзя, отпущу, как только смогу.

Борис уже совсем отчаялся, по ночам не мог уснуть, при мысли о том, что ему не удастся попрощаться с Алей, сердце сжималось в комок, зубы скрипели, а руки намертво впивались в деревянную стойку нар.

Вечером дневальный передал Борису, что его вызывает ротный. Борис со всех ног помчался к небольшому бревенчатому домику, который занимал командир роты.

– Завтра утром погрузка, – ротный хмурил брови, чтобы казаться серьёзней, был он лет на пять старше Бориса, но уже два года повоевал, и после ранения его направили в эту часть. – Я отпускаю тебя на ночь, утром, чтобы был как штык в части.

– Есть товарищ старший лейтенант.

– Смотри, не опоздай, а то без тебя войну закончим.

Борис готов был расцеловать ротного от избытка чувств. Тот умел ценить людей и заботился о них. Но судьба отпустит ему недолгий срок, дожить до конца войны она ему не даст.

Они не торопились, почти не разговаривали, только тщательно изучали тела друг друга, может быть для того, чтобы сохранить их навсегда в своей памяти. Мать, после вечернего, прощального ужина заторопилась, как всегда, к соседке до утра. Она понимала, что значит для молодых эта последняя ночь.

Борис уходил на войну, как уходили миллионы мужчин до него, и не всех хранила судьба. Он нравился матери, и она благодарила Бога, что её единственной недотроге-дочери достался именно такой муж. Мать работала в военкомате, но у неё даже мысли не возникало, что ему можно будет избежать фронта, отсидеться в тылу, как это пытались сделать некоторые призывники, по рассказам её знакомых. Этот вариант даже никогда не обсуждался ими.

Последняя ночь вместе.

Аля лежала на спине, руки её то зарывались в его густые волосы, то гладили мускулистые плечи и спину, пока он целовал каждый сантиметр её прекрасного тела.

Потом переворачивала его на спину и начинала уже своё путешествие – от мягких, тёплых губ, и слегка колючих щёк. Зарывалась лицом в его чёрные, приятно щекочущие волосики на груди и животе.

Они были раскованы, они были свободны, они не стеснялись ни своих тел, ни своих чувств. Они расставались, возможно, навсегда. И хотя не говорили об этом, всегда помнили. Чёрные платки на головах женщин, ставшие привычной деталью одежды, не давали забыть это ни на минуту.

Хмурое, зимнее утро постучалось в окно. Бледный свет едва пробился сквозь заклеенные на зиму газетными полосками рамы, высветив разбросанную по комнате одежду, и забывшихся в предутреннем сне влюблённых. Они лежали, обнявшись. Утомлённые бессонной ночью, они даже в этом коротком забытьи не могли, не хотели расставаться друг с другом.

Стукнула входная дверь – пришла мать. Аля слегка открыла глаза, потянулась, и ещё крепче прижалась к Борису. Как не хочется отпускать его, как не хочется расставаться с тем, кто стал ей самым родным и желанным. Она приподнялась на локте, и коснулась губами его искусанных ночью губ. Борис пошевелился, но не проснулся. Тревожно заныло сердце. Пусть ещё пять минут поспит, Аля осторожно высвободилась из его рук и вышла в переднюю. Мать уже хлопотала на кухне. Аля обняла её и заплакала. Этого не случалось с ней давно, с самого детства.

– Не надо доченька, он не должен видеть тебя такой перед отъездом, – мать вытерла слёзы с лица дочери, – пусть у него останется в памяти твоё счастливое и спокойное лицо. – И легонько подтолкнула Алю: – Буди своего ненаглядного.

Они стояли посреди комнаты, смотрели друг на друга и молчали. Казалось, каждый впитывал в себя другого, вбивал в свой мозг, в своё тело, в свою память, чтобы остаться там навсегда. Аля не выдержала первой, рванулась к Борису, обхватила его руками, прижалась всем телом. Рыдание подступило к горлу. Она вспомнила наказ матери, но это было сильнее её. «Прости мама, я не могу».

Плечи её затряслись, и она забилась в его руках, как раненая птица. Он целовал её мокрое лицо, ловил губами слезинки, и говорил:

– Ну, Аленька, хорошая моя, успокойся, всё будет так, как мы хотим.

Аля согласно кивала головой, но поток слёз остановить не могла.

– Аленька, тебе нельзя волноваться, – и добавил: – Ты должна сейчас думать о нашем сыне. – Аля несколько раз порывисто вздохнула и бессильно повисла на его руках, – с нами ничего не случится, ведь у нас будет сын, – в голосе Бориса уже зазвучали нотки главы семьи, ответственного за её благополучие.

Эта мысль о будущем сыне внушала Борису странное спокойствие, он уже не боялся ничего, ни войны, ни даже смерти, ведь у него будет продолжение на этой Земле.

Уже совсем рассвело, когда Борис подходил к части. Из ворот, по направлению к станции, медленно выдвигалась солдатская колонна.