Читать книгу Фактор Мурзика (сборник) - Владимир Войнович - Страница 2

Вялотекущее начало

Эта невероятная, но совершенно правдивая история случилась недавно в городе, который мы условно назовем Закедонском Закедонской условно области. Область эта в нашей Федерации считается небольшой и занимает территорию не более Франции с Бельгией и Люксембургом. По географическому положению она относится к числу окраинных и представляет собой почти прямоугольный выступ, с трех сторон окруженный приграничными странами, одна из которых нам очевидно враждебна, а две другие оцениваются политиками как недружелюбные. Тем не менее закедонцы, те, кому это позволяют финансовые возможности, все эти три государственных образования охотно посещают с целью отдыха, покупки различных товаров и отмывания денег, у кого они есть. Там они охотно общаются с местными жителями и в какой-то степени подвергаются их разлагающему влиянию, чем и объясняется некое вольнодумство, имеющее место в головах части закедонского населения.

То лето было необычно жарким и сопровождалось привычными для такой поры катаклизмами. В огороде росла капуста, в тайге падали вертолеты, в Приморье на складе боеприпасов рвались снаряды, под Москвой горели торфяники, а в самой Москве проваливался асфальт и полыхали подожженные кем-то автомобили. Войны еще не было, но по всей стране что-то рушилось, шло под откос, взлетало на воздух, уходило под воду. Наемные киллеры отстреливали бизнесменов, политиков и друг друга, полиция проявляла беспомощность, оппозиционеры возмущали спокойствие, депутаты принимали законы по контролю над поведением граждан, народ безмолвствовал, а в Закедонье и вовсе была тишь да гладь.

Именно в это лето, числа не помню какого, на проспекте имени Маршала Погребенько произошло дорожно-транспортное происшествие, которое по всем параметрам должно было бы сойти за малозаметное, но таковым, к сожалению, не оказалось.

В этот день и в это время движение в сторону центра было почти свободное, а в противоположном направлении еще без настоящих пробок, но уже затрудненное, дерганое. Испытание для нервов и упражнение для ног, если коробка не автомат. Сцепление-газ-тормоз, сцепление-газ-тормоз, и продвижение вперед на полколеса. Несколько секунд постоял, снова просвет, поехал, переключил передачу, опять стоп, применяешь обсценную лексику и сидишь, барабаня пальцами по рулю и слушая Авторадио. Немцы такую езду называют zäh fliesender verker, что приблизительно переводится, как вялотекущее движение. В русском языке такого понятия нет, есть схожее, но оно относится к другому явлению. Я имею в виду вялотекущую шизофрению, открытую в середине прошлого века знаменитым психиатром Снежневским. Тогда эта болезнь имела ту особенность, что поражала исключительно противников советского режима, который, по мнению отечественных психиатров, был настолько хорош, что не любить его мог только клинический сумасшедший. Теперешняя власть, претерпев разные метаморфозы и сама к себе относясь, как говорится, амбивалентно, психиатров пока держит в резерве. Ну, а вялотекущее движение к медицине прямого отношения не имеет, хотя долгое пребывание в нем представляет собой реальную нагрузку для психики. Для физики, впрочем, тоже.

В вялотекущем потоке крайнего третьего ряда скромно тыркался вместе с другими и автомобиль «Порше Кайен» с номерными знаками, по которым понимающий человек мог без риска ошибиться предположить, что машина принадлежит кому-то из людей категории VIP. Мигалки на крыше не было, зато имелась так называемая крякалка, по которой тоже можно было представить себе довольно высокий статус хозяина. Пока спешить было некуда, «Порше» двигался по общим правилам, соблюдая дистанцию между собой и болтавшейся впереди сильно подержанной «Шкодой Октавия». Юное лицо с прыщами-хотимчиками водителя «Порше», если кто его в это время видел, выражало крайнюю скуку и вынужденную готовность к терпению и равенству на дороге. Но вдруг лежавший под лобовым стеклом телефон задрожал и пропел отрывок из песни «Blue wave» какой-то американской группы. Водитель приложил телефон к уху и после ленивого «алё» услышал нечто такое, что резко изменило его поведение. Он проснулся, встрепенулся, нажал на газ, сократил дистанцию между своим передним бампером и задним бампером «Шкоды» и деликатно покрякал, предлагая ей немножко посторониться. Но водитель этой презренной колымаги был, очевидно, глухой, крякалки не услышал, сторониться не поспешил. Водитель «Порше» помигал дальним светом, снова покрякал, затем это кряканье превратил в беспрерывное, одновременно сокращая расстояние до угрожающе малого. Но «Шкода» продолжала держаться в своем ряду, не сдвигаясь ни вправо, ни влево, потому что управлявший ею был если не слеп и не глух, то глуп и не понимал, с кем дело имеет.

На самом деле сидевший за рулем «Шкоды» Вася Перепелкин был человеком как раз зрячим, хорошо слышащим и много чего понимающим несистемным оппозиционером, членом движения «синих ведерок», известным блогером и к тому же продвинутым пользователем всяких электронных устройств. Он сразу, как только «Порше» появился в зеркале заднего вида, разглядел номер, по сочетанию букв и цифр понял, что номер не простой. Включил навороченный свой айпад, пробил известную ему базу данных. И без труда выяснил, что у него на хвосте сидит не кто иной, как сын губернатора Удодова Федя, студент экономического отделения одного из иностранных вузов, приехавший, видимо, на каникулы.

Кстати, о Феде

Вуз, где Федя учился, можно было считать иностранным условно, поскольку находился он в одной из стран Западной Европы. На самом же деле он был создан и существовал на деньги, выделяемые российским правительством, и подчинялся нашему Министерству образования и науки. За границей подобные учебные заведения появились какое-то время назад для детей наших особо важных персон. Детишки эти по своим знаниям и способностям обычно не тянут на Гарвард или Кембридж, но диплом хотят иметь обязательно заграничный, чтобы все в нем было написано латинскими витиеватыми буквами. Вот и имеют, пройдя курс обучения в тамошних как будто бы вузах, полученный с учетом служебного положения родителей, их финансовых возможностей и готовности добиваться высоких оценок по адекватным рыночным ценам.

Автор этих строк не имеет даже намерения намекнуть обобщенно, что все дети наших высоких чиновников относятся к категории бездельников и балбесов, неспособных нормально освоить курс каких-то наук. Некоторые из них успешно и без всякой протекции, хотя и за большие деньги, попадают в лучшие западные университеты, но оканчивают их с отличием и затем по праву занимают высокие позиции в «Газпроме», «Роснефти» или «Норникеле». Федя, однако, увы, до этой категории никак не дотягивал, но отличных отметок достигал с помощью папы. Особых способностей не имел, но, если судить житейски, был не глуп, сметлив и циничен. В отличие от других людей его возраста, не предавался романтическим мечтам о равенстве, братстве и прочей ерунде, а считал (так его воспитали), что от жизни надо брать все, что она дает умным людям (таким, как он), а что не дает, следует отнимать у неумных. При этом понимал, что в одном месте можно вести себя так, а в другом иначе. В стране обучения он вел себя как законопослушный иностранец, здесь же считал, что может позволить себе то, от чего другим следует воздержаться.

Убийство на дороге

Только что Федя получил по телефону от своего друга Жоржика Уборова сообщение, что тот по случаю отъезда шнурков, или черепов, или предков, то есть родителей, на длительный отдых на Лазурном Берегу устраивает у себя на даче прием для близких друзей с пивом, раками, баней и приглашением «телок» соответствующего качества и количества. Это сообщение взволновало Федю, он заторопился, стал наезжать на «Шкоду», сердился на ее водителя, пытался его образумить так и эдак, посылая ему сигналы звуковые, световые, мысленные и высказанные вслух через установленный в машине громкоговоритель. Произнес несколько слов, из которых самыми приличными были «козел», «урод» и «придурок». И продолжал наезжать зигзагообразно, крутя руль туда-сюда. В конце концов он не выдержал, вырулил на встречную полосу (она была в это время свободна), прибавил газу.

Полицейский в высокой фуражке, стоявший на другой стороне проспекта, увидев столь грубое нарушение правил, выскочил на дорогу и поднял полосатый жезл, но, вглядевшись в номер машины нарушителя, опустил палку, смешался, съежился и вернулся на исходную позицию, стыдливо потупившись. Видя замешательство полицейского, Федя самодовольно усмехнулся, но не забыл про «Шкоду». Поравнявшись с Перепелкиным, он показал ему средний палец и прокричал еще кое-какие слова, которые природная стыдливость не позволяет автору повторить. Произнося эти слова, Федя отвлек собственное внимание от дороги и не заметил, что машина приблизилась к перекрестку, что светофор переключился с зеленого света на красный и что прямо перед радиатором автомобиля появился неожиданный пешеход.

При слове «пешеход» читатель, конечно, сразу представит себе идущего на двух ногах человека. Но ведь пешеходом можно назвать всякое живое существо, которое по поверхности земли или чего еще передвигается на собственных конечностях, то есть идет пешим ходом.

В данном случае пешим ходом шел кот. Обыкновенный домашний, довольно упитанный, серый в полосочку, с белыми лапками. Заметим сразу, что кот пересекал улицу по пешеходному переходу типа «зебра» и для него в светофоре горел зеленый кружок, воспринимавшийся зверем как разрешающий движение большой кошачий глаз. Кот прошел уже половину дороги, вышел на встречную полосу, которая казалась ему совершенно свободной, а зеленый глаз все еще гарантировал ему полную безопасность. Но гарантия оказалось мнимой. Не успел кот пройти несколько шагов по пустой полосе, как вдруг… представляете, вдруг увидел, что одна из остановившихся у перекрестка машин вдруг выскочила из общего ряда и понеслась прямо на него, видимо, со специальной целью покушения на убийство. Кот понял, что сейчас окажется под колесами, чего ему никак не хотелось. За четырнадцать лет своей жизни он много раз видел раздавленных кошек с внутренностями, размазанными по асфальту, и это зрелище всегда его ужасало. Подобной участи он готов был предпочесть любую другую. Даже смерть от зубов ротвейлера Пантелея, жившего в том же доме, где и наш герой.

Видя, что от надвигающейся громады уже не увернуться, кот подпрыгнул, надеясь взлететь так высоко, что железный зверь пронесется под ним. Раньше, когда он был помоложе и полегче, именно так все могло и получиться. Но теперь в его старых лапах, пораженных артрозом, не было той пружинности, которой они отличались в прежние годы. Кот подпрыгнул и влепился в разгоряченный движением радиатор. Этим ударом его подбросило еще выше, второе столкновение было с лобовым стеклом, после чего он упал на край дорожного полотна да еще ударился головой о бордюр и застыл бездыханный.

Он еще пожалеет

Федя слышал оба удара, увидел, как перед его глазами мелькнуло и было отшиблено в сторону что-то пушистое с четырьмя лапами и хвостом, понял, что это кошка, но это его не взволновало, потому что стеклу удар вреда не нанес, радиатору, надо надеяться, тоже, а кошек ему приходилось давить и раньше. В совсем еще юные годы, но уже с водительскими правами, он бывало, заметив на дороге кошку или собаку, специально так подворачивал руль, чтобы животное не увернулось. Немного повзрослев, он братьев меньших намеренно давить перестал, но и на тормоз ради них нажимать не стал бы. А уж остановиться, вернуться к кошке, выразить хотя бы для вида хотя бы легкое сожаление, этого он, конечно, не сделал, понесся дальше. О чем впоследствии пожалеть ему придется по-настоящему.

Попутное рассуждение

Даже у самого развитого животного не хватает ума, чтобы совершать такие глупости, на которые способен человек. Человек бывает глуп сам по себе, но совокупность человеков, называемая народом, бывает еще глупее, что подтверждено историческим опытом. Народ бывает глуп, неправ, покорен, пассивен и агрессивен и при этом не в меру доверчив. Вера его безгранична и своеобразна. Еще недавно народ наш был в массе своей атеист и верил, что бога нет. Верил в коммунизм и надеялся: для внуков на райскую жизнь, а для себя – на снижение цен, повышение пенсий и улучшение жилищных условий в пределах коммунальной квартиры. С обменом меньшей комнаты на бо́льшую. Пожалуй, нет на земле народа, который сравнился бы с нашим в способности годами, а то и столетиями надеяться и терпеть то, что с ним делают. Он терпел татарское иго, крепостное право, коллективизацию, электрификацию, пятилетки, сроки за колоски, расстрелы за анекдот, заградительные отряды, перестройку, ваучеризацию, теперь терпит властную вертикаль, малые пенсии и высокие тарифы на ЖКХ. И так он долго и покорно терпит все, что у тех, кто испытывает его терпение, сложилась устойчивая уверенность, что этот, как они говорят, пипл схавает все. Но в истории все же бывают моменты, когда даже самый покорный пипл не оправдывает возложенных на него ожиданий.

Есть, как мы знаем, сосуд, который называется чашей терпения. У нас он наполнялся долго и постоянно. Всякую дрянь в него вливают ведрами, бочками и цистернами, а в чаше все еще место остается для новых емкостей. Так вот, все привыкли, что чаша сия бездонна есть. Хотя находились прозорливые люди, которые предупреждали вливающих, смотрите, мол, ребята, умерьте усердие, доходит уже до краев. Но те, кого предупреждали, не видели, что дела в пределах нашей территории и настроения в обществе дошли до такого состояния, что любое незначительное событие могло вызвать недовольство народа и даже гнев, и тогда происходит то, чего лучше все-таки как-нибудь избежать. Событие может быть любое, самое чепуховое. Допустим, обвалился какой-нибудь ветхий дом престарелых. Или кто-то отравился просроченными консервами. Или провалился в открытый люк. Или сломал ногу на обледеневшем тротуаре. Или плата за коммунальные услуги повысилась на один рубль. Или выключили горячую воду не на три недели, а на четыре. Любая ерунда может вдруг стать той самой последней каплей. Но в данном случае этой ерундой оказался кот. Обыкновенный, серый в полосочку, с белыми лапками.

До сих и отсюда

По внешним признакам он ничем не выделялся в общей массе таких же, как он, мелких домашних животных. Он не относился к тем своим соплеменникам, породистым, с длинной родословной, за которых богатые люди платят большие тысячи, а потом держат в комфорте, кормят деликатесами, стригут и причесывают в дорогих кошачьих салонах. Некоторым особо везучим одинокие сумасшедшие миллионеры завещают свои миллионы, дворцы, виллы и яхты, не соразмеряя бессмысленную щедрость со скромными кошачьими потребностями. Погибший же кот, хотя и жил в достаточно хороших условиях, в любви, холе и неге, был по своему происхождению обыкновенный серый, беспородный, из тех, кого при рождении раздают бесплатно знакомым или подкидывают под дверь незнакомым, а избыточных просто топят в помойном ведре. Не представлял он собой ни зоологической, ни рыночной ценности, и если бы его задавили днем раньше или днем позже, или при других обстоятельствах, при других участниках ДТП и свидетелях, то ничего бы и не было. Просто призвали бы на место события какого-нибудь смуглого гастарбайтера с мусорным темным мешком. Тот очистил бы дорожное полотно от животного трупа, посыпал это место песком, песок смел бы метлой из ивовых прутьев, тем бы дело и завершилось.

Но дело в том, что злосчастное ДТП случилось в тот самый редчайший в истории Закедонья момент, когда упомянутая выше чаша терпения была наполнена до краев и одной капли в виде кота оказалось достаточно, чтобы потекло через край. Потому что, как выразился один наш доморощенный закедонский аристократ, вот до сих пор терпеть еще можно, а отсюда уже нельзя. От сих досюда или отсюда до сих.

Среда, способная к закипанию

Увидев, что «Порше Кайен», совершив наезд, с места происшествия скрылся, а кот лежит на асфальте и, подергавшись немного в конвульсиях, теперь даже лапами не шевелит, а усами тем более, Вася Перепелкин выскочил из машины и, рискуя сам стать очередной жертвой дорожного происшествия, но став одной из причин очередной пробки, кинулся к несчастному животному в надежде оказать ему первую помощь, но она была уже не нужна. Вася сначала долго искал пульс, не зная, где он у кошек находится. Щупал, если можно так сказать, запястье лапы, трогал то место, где у человека располагается сонная артерия. Пульса не нашел, тем более что его уже не было. Поняв, что кот безнадежно мертв, Вася сфотографировал его тем же айпадом, с его же помощью написал и, не сходя с места, разместил в Интернете свой блог о случившемся. О коте, кстати, упомянул мимоходом, как о не очень важной детали события. Подчеркивал главное: сын губернатора, дорогая иномарка, блатные номера, крякалка, выезд на встречную полосу, ну и дальше был упомянут кот, повторяю, как незначительная частность. Правда, в ролике для Ютюба, снятом при помощи того же айпада, кот оказался все-таки заметной деталью, ибо вошел в кадр поднявшимся над автомобильным потоком и похожим на летящего еврея с картины Марка Шагала. И еще не успели люди на месте происшествия отреагировать на него должным образом, а Интернет, который представляет среду, способную к мгновенному закипанию, уже взбудоражился и загудел сначала ироническими заметками, постами, блогами, твитами, инстаграмами, но вскоре тон этих сообщений сместился в сторону возмущения и анонимных угроз неизвестно кому.

Толпотворение

Пока Вася писал свои блоги, твиты и инстаграмы и выкладывал в Ютюб ролик с летящим котом, он не сразу заметил, что вокруг него и кота собралась уже заметная толпа. Первым подошел Васин тезка пенсионер Лопешкин Василий Васильевич, живущий в доме 60/12 по проспекту Погребенько. Увидев кота, он воскликнул:

– Мурзик!

– Извините, – сказал блогер, решив, что пенсионер обратился к нему. – Вы ошиблись, я не Мурзик.

– Вы не Мурзик, – согласился пенсионер, – а он – Мурзик. – И подбородком указал на кота.

– Вы его знаете?

– А как мне не знать, когда он мой сосед, – сообщил Лопешкин таким тоном, словно гордился соседством с покойником. – Да я уже пятнадцать лет живу в одном подъезде с евонной хозяйкой, Маргаритой Максимовной Коноплевой. Коноплеву-то знаешь? Да это ж наша артистка. Гордость не только области, а и всей нашей большой, ну этой как бы вот да.

– Ах, – удивился Вася. – Коноплева Маргарита Максимовна? Народная артистка СССР? И вы лично ее знаете?

– Ну, а как же, – и это подтвердил Лопешкин не без гордости, – ясное дело, знаю. И она меня знает. Иной раз у мусоропровода встренемся, я ей говорю «Здрасьте, Маргарита, говорю, Максимовна». И она мне, здрасьте, говорит, как вас зовут? Как поживаете? Ну я говорю, я, мол, сосед ваш, Лопешкин Василь Васильевич, поживаю нормально, по-пенсионерски, поясница болит и колени погоду предсказывают лучше метеослужбы, а врачи говорят, поменьше соленой и жирной пищи. А она, Маргарита Максимовна, говорит, это правильно, говорит, врачи плохого не скажут, хотя слушаться их не стоит.

– А это что ж, ейный, что ли ча кот? – спросила, подошедши, консьержка из того же дома, но другого подъезда.

– Не ейный, а еёный, – поправил Лопешкин. – А чей же еще? Я ж его знаю, прямо как вот это вот да. Вишь, у него чулочки-то белые, а левое ухо-то драное. Это ж он, пока не охолостили, со всеми котами дрался, как черт, а потом, когда это с ним сотворили, присмирел и весу прибавил. Был такой худенький, а стал во какой. Но с моим Пантелеем и поныне не дружит. Как встренет его в подъезде, так спина дугой, хвост трубой и шипит: шшшшш…

– А кто это – Пантелей? – спросил белобрысый мужчина в цветной рубахе с флагом США на груди. – Сын, что ли?

– Ну да, он мне как сын. Жена померла, дочка за немца вышла по Интернету и укатила в город Ганновер, а Пантелей со мной. Куда ж он от меня денется? Я ему и папа, и мама, и воинский начальник. Я его кормлю не то что сухим там этим, а тем, что сам кушаю. Даже лучший кусок ему отдаю. Песик это мой, вот кто.

– Ха, песик, – иронически отозвалась консьержка. – Песик размером с хорошего кабана.

– Ну да, ротвейлер, – уточнил Лопешкин. – То, что он большой, так это ему по породе положено. Но, однако же, смирный.

– Ага, смирный, – не унялась консьержка. – Третьего дня на бомжа напал, так тот в мусорный контейнер с перепугу запрыгнул.

– Ну, с бомжом, это да, – согласился Лопешкин. – Вообще-то он тихий, смирный, детишек любит, а кошек и бедных людей на дух не переносит. Классовое, как говорится, сознание. Как увидит бомжа, так с поводка рвется, не удержать, несмотря на строгий ошейник. И еще полицейских не признает. Ну этих, ну просто, ну ненавидит от всей этой вот от души. Не далее как на прошлой неделе один через двор шел, увесь у гражданском: джинсы, ботинки, очки темные, так он, паразит, в смысле Пантелей, я не успел поводок натянуть, раз, и штаны этому-то порвал от низа и до колена. И что думаешь? Капитан полиции оказался. Джинсы мои, говорит, фирменные, стоят пять тысяч рублей и не менее. А пса, говорит, будете без намордника выводить, следующий раз пристрелю, говорит, как собаку.

Пока Лопешкин делился своими соображениями, на месте происшествия народ постепенно прибавлялся в количестве, а отчасти и в качестве. Потому что помимо простых граждан, не обремененных никакими заботами, кроме попутного любопытства, прибыли группа оппозиционеров левого толка, четверо националистов движения «Русское Закедонье» и члены Лиги защиты животных в количестве шести человек и во главе с Валентиной Терентьевой по прозвищу Мать Тереза. В команде оказался и телеоператор Володя Пеньков с большой старомодной видеокамерой.

Толпа продолжала густеть. Подбегали все новые люди, слышались нервные вопросы, что, где, кого и как? И всем было бы интересно, если бы человека, но, выяснив, что кота, некоторые разочарованно махали руками и отходили, сплюнув с досады. Другие же, узнав, чей именно кот, оставались, проявляли к событию живой интерес. Особое любопытство выказывали люди из близживущих. Потому что персонаж этот был, несмотря на свою обыкновенность, довольно заметной достопримечательностью микрорайона. И не только потому, что принадлежал знаменитой артистке. Жители соседних домов, рабочие автоцентра и студенты дорожного колледжа на другой стороне знали его, потому что ежедневно около полудня он переходил с четной стороны на нечетную, а какое-то время спустя с нечетной на четную. При этом всегда соблюдал правила движения, пользовался пешеходным переходом типа «зебра» и зеленый свет легко отличал от красного.

Толпа увеличивалась в размерах и в конце концов вытекла на проезжую часть и перекрыла движение автомобилей. Водителям это не нравилось. Некоторые, наиболее нервные, истерически сигналили. Другие, решив, что имеет место общественный протест против очередного повышения цены на бензин, решили его поддержать и тоже гудели. Третьи, не выдержав, покидали свои авто и подходили узнать поточнее, в чем дело. Василий Лопешкин, оказавшись в центре общего внимания и весьма этим польщенный, охотно повторял любопытным подробности своих отношений с артисткой Коноплевой и рассказывал про кота и его привычки. А задавил его, добавлял он, ссылаясь на сказанное ему Перепелкиным, не кто иной, как сынок губернатора Федор, многим известный своими похождениями, кутежами в дорогих ресторанах и хамским поведением на дорогах.

Еще неделю назад, случись подобное, народ и ухом бы не повел. Ну, подумаешь, кота задавили. Но если неделю назад это было ну подумаешь, то сейчас настроение масс сильно изменилось. Довели его уже эти чиновники, их прыщавые дети, которые с покупными правами гоняют по улицам на дорогих иномарках на всяких там «Феррари» и «Ламборджини». Устраивают гонки посреди города, носятся со скоростями больше двухсот километров. Сын олигарха Мокеева, пьяный и без водительских прав, устроил на дороге большой карамбуляж, налетел на стоявшие у светофора машины. Шесть иномарок и одна «Лада» воткнулись одна в другую, но, к счастью, без особых последствий, не считая беременной женщины в последней «хёндайке». Женщина погибла на месте, а водитель получил перелом основания черепа и чудом был вытащен с того света. Об этом местная газета «Zakedonian News» писала, и даже по одному столичному телеканалу прошел короткий репортаж, и Интернет гудел. И что вы думаете, мальчишку пожалели, он в СИЗО провел пару недель, потом судьба его выпала из глаз людей, а месяц спустя он опять был замечен среди ночных стритрейсеров. Ну, естественно, люди возмущались, но исключительно про себя и шепотом. А тут кот – и народ стал обсуждать. И раздались разные голоса, которые губернаторского сынка крыли почем зря, а наиболее отчаянные даже поминали его папашу. И мамашу в отдельном контексте. И слышались всякие оскорбительные слова вроде «негодяи, сволочи, подонки и отморозки». И кто-то даже сказал, что мы сами во всем виноваты, что позволяем этим бессовестным людям так себя вести. Мы рабы, мы конформисты. Нет в нас чувства собственного достоинства. Мы на выборы не ходим, а если ходим, то голосуем не по своему разумению, а за кого подскажут. Вот вам и результат.

– А чего удивляться, чего удивляться-то? – рассуждал пожилой человек с пластиковой сумкой из магазина «Пятерочка». – Да для таких людей что кот, что человек – разницы нет.

– Это точно! – согласилась с ним полная женщина в джинсах и камуфляжной куртке с погонами. – Мы все для них мурзики.

– А я вам так скажу, ребятишки, – вмешался рыжий мужчина в такой же рыжей футболке с надписью «I’m not you and you are not me», – если мы, мужики и женщины, извиняюсь, дамского полу, все будем вот так в тряпочку, то они всех нас словно котят передавят. А если б мы все как один собрались и вот так это, понимаешь, вот… – И, поднявши над головой кулак, он мысль свою оставил незавершенной.

– Если бы парни всей земли, – кто-то вспомнил старую песню, – вместе однажды собраться могли…

– Ну да, если бы все собрались, – скептически отозвался покупатель «Пятерочки». – Если б не ОМОН, то и собрались бы. А так кому охота по башке дубиной-то получать.

Тем временем толпа дальше густела, ситуация накалялась. Человек в хорошем костюме жаловался, что из-за какого-то кота он опаздывает на совещание, но никакого сочувствия не снискал. А полная женщина в красной шляпке визжала, что опаздывает на самолет, и тоже обвиняла кота.

– Ага, – иронически поддержал ее мужчина в сиреневой вязаной шапке, – нашли, наконец, виноватого. Воровство, коррупция, правовой беспредел, бездорожье, падение рождаемости, рост цен на ЖКХ, война, во всем виноват котяра.

– Это вы на что намекаете? – повернула к нему голову и прищурилась женщина в шляпке.

– Ни на что, – буркнул мужчина.

– А я верю в нашего губернатора, – ни с того ни с сего громко сказала она.

А человек, судя по очкам, берету и седой бороденке, из мира искусства, поддержал предыдущего и, обращаясь к красной шляпке, изрек:

– Это у вас, дама, стокгольмский синдром.

Что такое стокгольмский синдром, дама не знала и потому оскорбилась, утверждая, что она женщина порядочная и чистая и даже мужу ни разу не изменила. То, глядя на ее внешность, никого особо не удивило.

Нашелся умный человек, который, только войдя в толпу, не понял о чем речь, но заметил, что во всем виноваты американцы.

Против этого серьезных возражений ни у кого не нашлось, но пожилой человек с клочковатой бороденкой добавил, что американцы – это само собой, но в данном случае дело не только в них, а в беспределе на дороге, когда всякое начальство, большое и малое, с мигалками, визжалками, крякалками, блатными номерами и прочими признаками приближенности к высшей власти, ездит как хочет и из-за них простому человеку на дороге страшно появляться хоть в машине, хоть пешему. Такого беспредела, сказал он, даже в Америке не бывает, но тут в разговор вошел Перепелкин и предложил собравшимся подумать не об американцах, а о том, как выразить общий протест против вопиющего местного беззакония. Потому что правильно товарищ говорит – Перепелкин указал на рыжего, – если бы мы все сегодня собрались и сказали нет, то завтра бы уже жили в другой стране.

На что ему резонно кто-то возразил, что если бы мы умели все собираться и говорить нет, то мы были бы не мы.

Перепелкин согласился и, раздав присутствовавшим свои визитные карточки, предложил всем на следующих выборах голосовать за партию «Гражданское достоинство».

Однако еще про кота

Четырнадцать лет тому назад тогда еще не старая, но уже и не молодая актриса Маргарита Максимовна Коноплева с охапкой цветов возвращалась после очередного спектакля домой. Еще в лифте услышала не мяуканье, а жалкий писк, вроде даже мышиного. А когда вышла из лифта, под самой дверью своей квартиры увидела этот комочек, похожий на клубок шерстяных ниток. Она еще не решила, брать его или не брать, но едва открыла дверь, комочек юркнул внутрь и таким образом сам определил свою судьбу.

Мудрствовать с именем актриса не стала и назвала подкидыша Мурзиком. Описывать подробно биографию Мурзика вряд ли стоит, потому что он не Пушкин, не Ломоносов и вообще даже не человек (хотя Маргарита Максимовна имела на этот счет свое мнение). Этапы жизни у него были самые обыкновенные. Сначала молоко из блюдечка, потом взросление, лазанье по деревьям и крышам, когда его вывозили вместе с хозяйкой на дачу, а там ловля мышей, крыс, птиц, иногда даже и белок.

Были мартовские любовные приключения. Право на обладание той или иной своей избранницей ему приходилось отстаивать в жестокой борьбе с себе подобными. Бывало, из этих сражений он выходил настолько истерзанным соперниками, что в конце концов актриса решилась ради его же безопасности избавить кота от кое-каких анатомических подробностей, противником чего был один наш известный диссидент и любитель кошек. Говорят, он своих котов никогда не кастрировал, уважая их право жить, любить, сражаться и, если придется, погибнуть в бою.

После кастрации Мурзик, именно так его звали, стал сильно прибавлять в весе и пренебрегать ловлей мышей, тем более что и раньше он не ел их, а только душил ради удовольствия. Когда он слишком сильно растолстел, Маргарита Максимовна обратилась к известному ветеринарному профессору. Тот посоветовал кормить кота только сухим кормом определенной марки заграничного производства «Кошачий пир».

Старуха Изергиль

Вопреки утверждениям неумных людей, что кошки привыкают к дому, а хозяева их не интересуют, Мурзик Маргариту любил, хотя выражал свои чувства сдержанно и по-своему. И она в нем души не чаяла, но в общении держалась немного грубоватой манеры. Но он-то знал, что за манерой прячется нежнейшее чувство, и сам отвечал ей тем же. Он был почти все время при ней. Ночью спал у нее в ногах. Когда она смотрела телевизор, запрыгивал к ней на колени и тоже смотрел. Когда на обеденном столе раскладывала пасьянс, он и туда забирался и, лежа в некотором отдалении, следил за ее руками с пальцами, искривленными подагрой и унизанными кольцами с большими, но не очень дорогими камнями. Ее руки передвигались туда-сюда, и его глаза в том же направлении двигались, поскольку все движущееся всегда привлекало его особое внимание.

Она с ним разговаривала, как с равным, и была уверена, что он ее понимает и разделяет ее точку зрения. Темы разговоров самые разные: жалобы на жизнь, на старость и одиночество, на состояние здоровья, на то, что память ни к черту, лекарства подорожали, губернатор подлец и ворюга, а театр настоящий умер. На такое мнение Маргарита имела полное право, потому что сама была народной артисткой СССР, лауреатом премий разного уровня и достоинства. Она работала много лет в местном драматическом театре, переиграла все роли – от Джульетты и Офелии до матери Павла Власова и Долорес Ибаррури, знаменитой испанской коммунистки. К своему восьмидесятилетию она выглядела так неплохо, что в «Ревизоре», до того как этот спектакль был исключен из репертуара, продолжала играть жену городничего Анну Андреевну. А исключен был спектакль при следующих обстоятельствах. В день юбилея, когда он игрался в четырехсотый раз, явился в театр губернатор Сан Саныч Удодов, сидел в четвертом ряду с женой, сыном, ведущими сотрудниками администрации и охраной и так громко и несолидно, несмотря на высокий занимаемый пост и большой живот, хохотал, что слышно было и на галерке. А после спектакля к нему подбежали с одной стороны директор театра Малашенко, с другой главный режиссер Суматохов, а с третьей приглашенный из столицы режиссер Кацнеленбоген и спросили хором:

– Ну как?

Директор при этом выхватил губернаторское пальто из рук его пресс-секретаря и услужливо поднес его к спине губернатора, а тот, принимая услугу как должное, заметил глубокомысленно:

– Да-а, не любят в нашем театре своего губернатора.

После чего директор немедленно подписал приказ о закрытии спектакля.

Главный режиссер, который ревниво относился к постановкам приглашенного им же столичного режиссера, то есть Кацнеленбогена, с директором согласился, а труппу это решение возмутило, и некоторые из них, включая Маргариту Максимовну, подали заявления об уходе. Маргариту Максимовну больше всего обидело, что директор не попытался удержать ее, единственную в театре народную СССР, а сразу подписал заявление, и так она стала бывшей актрисой и неработающей пенсионеркой. Теперь театр, который когда-то считала родным, она обходила стороной, другие театры тоже не посещала, удовлетворялась Интернетом и телевизионными шоу, но все, что видела, ей не нравилось. Тем не менее, смотрела, возмущалась, иногда писала в Останкино сердитые отклики на передачи из жизни «звезд», упрекая ведущих в пошлости, бездарности и безграмотности, в том, что к месту и не к месту употребляют дурацкие слова вроде супер, круто, волнительно и прикольно, говорят «одеть» вместо «надеть», двое человек вместо два человека, а с числительными вытворяют такое, что язык можно сломать. «Господа грамотеи, – писала она. – Вы уже сколько лет живете во втором тысячелетии, не пора ли в конце концов понять, что нельзя говорить «в двухтысяче первом году» или «в двухтысячно десятом». Да вам всем надо устроить экзамен по русскому языку и каждого второго выгнать к чертовой матери».

Подруга и единственная из оставшихся ровесниц Маргариты, Ангелина Ивановна Симакова, тоже бывшая актриса, тоже народная, но не СССР, а РФ, ругала ее, как могла:

– Да зачем ты смотришь этот зомбоящик? Это же сплошная дрянь, пошлятина, гадость. Ты ж только себе настроение портишь. Это все отрицательные эмоции.

– Лучше отрицательные, чем никакие, – отвечала Маргарита Максимовна. – Эмоции надо тренировать, как мускулы. А если будешь оберегать себя от волнений, заживо загниешь.

Сын Алеша тоже выговаривал ей, что слишком много смотрит телевизор, и, чтобы отвлечь, прислал последнюю версию айпада. Внучка Алена научила, как им пользоваться.

Маргарита Максимовна думала, что никогда этих премудростей не освоит, но, к своему удивлению, со всем справилась, научилась выходить в Интернет, смотреть видео в Ютюбе, общаться с сыном по скайпу и не только читать всякие блоги, твитты и инстаграмы, но и писать их и посещать разные сайты под ником «Starukha Izergil». Тут она совсем распоясалась, участвовала в жарких политических дискуссиях, в которых иногда такое писала, что сама холодела от ужаса. Помнила времена, когда даже не за столь обидные для власти высказывания можно было навсегда пропасть в лагерях. Сочиняя очередную филиппику, она проговаривала ее вслух и поглядывала на Мурзика. Она утверждала, что он все понимает и если жмурится, то одобряет, а если отводит глаза в сторону, значит, нет.

Первый блин

Первый раз она вышла замуж в девятнадцать лет, еще будучи студенткой театрального училища. Валерий Привалов был молодым летчиком-истребителем, только что окончившим Чугуевское летное училище, ходил в форме, которая тогда еще прельщала многих девушек. Но для нее все-таки главное было то, что сам он был из интеллигентной семьи, начитанный, веселый, остроумный и музыкальный. Играл на любом музыкальном инструменте, который попадал ему в руки. От балалайки до пианино и аккордеона, трофейного, привезенного когда-то его отцом из Германии. У Валерия был абсолютный музыкальный слух, но он бросил всерьез заниматься музыкой еще в детстве, потому что еще тогда «заболел небом». Но с аккордеоном не расставался и на офицерских вечеринках охотно наигрывал что-нибудь популярное вроде вальса «Амурские волны» и песенку, посвященную болезни, поражавшей летчиков от перегрузок, неизменных при выполнении фигур высшего пилотажа: «На побывку едет летчик молодой. Грудь его в медалях, в жопе геморрой». Будучи уже классным летчиком, Валерий каждый полет воспринимал как очередную порцию счастья, которое – так он объяснял Маргарите – можно сравнить только с чувством, которое испытываешь от близости с ней. Она его спрашивала, а что будет, если когда-нибудь по каким-то причинам ты не сможешь больше летать. Если не смогу летать или быть с тобой, тогда я просто застрелюсь, говорил он.

Первое время он служил под Москвой, где ему дали комнату в офицерском общежитии с туалетом в конце коридора. Он жил там, она у своих родителей, в такой же коммуналке, но приезжала к нему, и ей нравились его товарищи-офицеры, с их постоянным балагурством и легким бахвальством, с их специфическими рассказами, похожими на охотничьи байки. Потом его направили в ГДР, и возникла проблема. Он хотел, чтобы она бросила училище и уехала с ним. Она отказалась, и у них получился брак по переписке. Она несколько раз ездила к нему, он приезжал к ней. Потом его направили в Россию, и они заранее радовались, что теперь-то будут вместе, но опять реальность с ожиданиями не совпала – его послали в Казахстан, где он, будучи уже майором и командиром эскадрильи, принял участие в атомных учениях. Ему было приказано провести эскадрилью сквозь радиоактивное облако. Он посчитал этот приказ преступным, формально не отказался от выполнения, но вместе с эскадрильей облако обогнул. За что был разжалован в капитаны и уволен в запас практически с волчьим билетом. И, как говорили его друзья, еще легко отделался: не посадили. Его товарищ, майор Нестеренко, приказ выполнил в точности, за что получил орден Красной Звезды, был произведен в подполковники, а через два года полным полковником умер от лучевой болезни.

Перестав летать, Валерий не застрелился, но не находил себе места в гражданской жизни. Долго не мог устроиться ни на какую работу, потом нашел должность коменданта аэродрома при областном аэроклубе. Надеялся, что его переведут в инструкторы, что могло бы в конце концов случиться, но в ожидании такой возможности стал попивать, и чем дальше, тем больше. Это стало известно руководству аэроклуба. Короче говоря, летать ему уже ни на чем и ни в каком качестве не светило, он пил все больше и больше. Пил, стал ревнив, мелочен и агрессивен. Она не могла понять, куда делись его легкость, веселость, чувство юмора. Ревновал ее ко всем, а режиссеру Фантикову разбил нос прямо в театре. За что пятнадцать суток подметал тротуары. Хотя Маргарита и правда безгрешной не была и в любовных отношениях с одним деятелем искусств состояла, но это был вовсе не Фантиков. Валерий чем дальше, тем более был подозрителен. Следил за ней, подслушивал ее разговоры по телефону. Дошло до того, что рылся в ее сумочке и обнюхивал ее белье. Первый раз поймав его с поличным, она пришла в смятение. Она ему сказала: «Валера, что ты делаешь? Ты же летчик, ты истребитель, ты ас, ты мужчина. И до чего ты дошел?» – «Нет, Маргоша, я не летчик, не истребитель, не ас и не мужчина, а говно, а говну все можно». Подозревать ее было в чем, но она свои связи умело скрывала. Скрывала настолько, что сама верила в легенду о своей безупречной верности. (Кстати, ревность и верность состоят из тех же букв, расставленных в разном порядке.) Во всяком случае, точно не попадалась. Тем не менее они разошлись. Не сразу. Он устраивал ей скандалы, потом умолял не бросать, говоря, что пропадет без нее или покончит жизнь самоубийством. Обещал завязать и завязывал на какое-то время, потом все повторялось. В конце концов она ушла, оставив ему однокомнатную кооперативную квартиру. В конце восьмидесятых он, вместе с уже взрослым сыном Алешей, уехал в Америку. Там они разделились. Алеша отправился пытать счастья в Силиконовую долину, а Валерий попал в Майями, где все-таки нашел работу по специальности: на самолете «Сессна» возил над пляжами привязанное к хвосту полотно с рекламой мексиканской водки «Текила». Это было мало похоже на высший пилотаж на реактивном истребителе, но все же – воздух.

А она после развода с Валерием вышла замуж за модного драматурга, у них, можно сказать, были свободные отношения: он изменял ей и она, когда удавалось, делала то же и не считала это зазорным. Зазорным она считала красть чужое, строить свое благополучие на чужом несчастье, пресмыкаться перед начальством. Все знали, что с ней лучше не связываться. Она была остра на язык и даже главного режиссера могла так обрезать, а при случае даже и покрыть матом, что у нее получалось особенно изящно. Актеры театра из поколения в поколение передавали рассказ о том, как, повздорив однажды с тем же Фантиковым, она покрыла его многоэтажным и виртуозным матом, в ответ на что бедный, интеллигентный, целомудренный Павел Ильич, ни разу в жизни не произнесший ни одного непечатного слова, растерялся и, заикаясь от волнения, сказал:

– А вы, а вы, а вы… какашка!

Драматург, кстати, вскоре умер, оставив сберкнижку двоим детям от первого брака, а ей свою могилу с правом и ей быть похороненной там же.

Родственные отношения

Валерий в Майями познакомился с богатой немкой, которую он катал на своем самолете. Ей полеты понравились и пилот понравился, и в конце концов она увлеклась им и увлекла его собой и обещанием, если он женится, купить ему самолет. И увезла его к себе в баварский город Розенхайм. Там он открыл частную летную школу и еще какое-то время летал, но стало пошаливать сердце, и врачи карьеру его окончательно прекратили. Хотя общения у них практически никакого, но все-таки он был ее первой любовью, и она думала о нем чаще, чем о следующих мужьях и сожителях. Иногда она узнает о нем от Алеши, которому он пишет короткие эсэмэски. Жалуется на старость, боли в коленях и геморройные кровотечения. Да и Алеше уже под пятьдесят. Живет в неофициальной столице Силиконовой долины Пало Алто. Начал карьеру простым программистом, теперь занимает важный пост в важной фирме с окладом в 400 тысяч долларов. Маргарита удивлялась, куда он девает такие деньги? Он расписал ей по пунктам: налоги, моргидж, алименты первой жене Марине, плата за обучение второй жены Кэрол (она уже лет восемнадцать учится в Стэнфорде на биологическом факультете), плата за обучение детей, а их у него трое: своя Алена и две черные близняшки, приемные из Гаити, Джессика и Марта (их решила взять Кэрол). Всех их надо кормить, всех учить, и на банковском счету не остается почти ничего.

Когда брали приемных девочек, Маргарита Максимовна предупреждала, что не надо брать черных, будут проблемы. Сын писал: «Ты расистка, как и твоя домработница». Она сердилась: я не расистка, а реалистка. Я не говорю, что люди другого цвета хуже, я говорю, что они другие. Как ты можешь так говорить, возмущался он, прожив долго в мире политкорректности. Все люди рождаются одинаковыми. Равными, возражала она, равными, но неодинаковыми. Он настаивал на том, что способности не зависят от национальности или расы. Она говорила, что не может этого быть. Даже собаки разных пород имеют разные способности. Одни больше приспособлены к охоте, другие сторожить овец, третьи искать наркотики, четвертые выступать в цирке. Почему же мы признаем предопределенную разность животных и не признаем того же в среде людей.

Алешина дочь Алена уже не учится, а работает в Закедонском отделении российско-американской фармацевтической компании, занимается продвижением американских лекарств на российский рынок. Живет в съемной (оплачивает фирма) квартире в Конюшенном переулке. Бабушку при этом не забывает, навещает, благо расстояние небольшое. Не забывает и то, что бабушку бабушкой называть запрещено, можно называть Маргарита или Маргоша.

В Закедонске внучка заразилась общим настроением, общалась с богемой – молодыми актерами, поэтами, художниками, людьми из политической оппозиции, носила белую ленточку, ходила на митинги и дважды побывала в полиции.

Отец ее сидит в своей долине, что-то придумывает, надеется изобрести что-то великое и попутно стать миллионером. Письма писать не любит, раньше кучу денег тратил на телефонные разговоры, теперь общается с матерью по скайпу, по WhatsApp, FaceTime и Viber. Иногда пишет «емельки». Разговоры в основном пустые. Как дела? Нормально. Как твое здоровье? Ничего нового. Ну и слава богу. Надеяться на хорошее новое наивно, а плохое в свой черед придет, но пока не пришло, значит, все хорошо. А как твое здоровье? Сынок, об этом скучно говорить. Недавно врачи обнаружили аритмию, доктор Цыркин предлагает поставить стимулятор за пять тысяч евро, но доктор Калошник категорически не советует это делать. А что вообще происходит в стране? Ничего хорошего. Доходы людей падают, пенсии заморозили, цены растут, ввели дополнительную плату на ЖКХ, народ нищает. А некоторые богатеют и не стесняются хвастаться своим богатством и не боятся разоблачений. Прошли так называемые выборы, ты знаешь, какие это были выборы, я на них не ходила, хотя подруга Ангелина упрекает меня в отсутствии гражданской активности. А она ходит и голосует. Все-таки, говорит, это же выборы. Не то что было при совке, когда в бюллетене был один кандидат и было написано, что голосующий должен оставить одну фамилию, а остальные вычеркнуть. Теперь, говорит Ангелина, все-таки есть реальный выбор из нескольких кандидатов. Если тебе не нравится Петров, можешь голосовать за Сидорова. Эти ее рассуждения Маргариту Максимовну сильно сердили. Дура ты дура, какой же это выбор? Тебе представляют список с включением в него подставных фигур, и не важно, кто из них станет депутатом, они все из одной колоды. А ты разве не видишь, говорила она, что они вытворяют с этими выборами. Вброс заранее заполненных бюллетеней. Карусели, когда подставные люди ездят с участка на участок и голосуют за того, на кого им указали. Нам предлагают участвовать в игре с предсказуемым результатом. Последние выборы показали то, что и предпоследние. В городское собрание и областную думу избраны люди, издающие законы, глупее которых ничего придумать нельзя.

Ну да, конечно, соглашалась Ангелина, все это так. Но надо ж иметь в виду, что наша демократия делает только первые шаги.

Да никаких она шагов не делает, а если делает, то шаги назад.

Ангелина четверть века назад разошлась с мужем. Они продолжают жить в одной квартире, но не разговаривают. Если приходится входить в контакт друг с другом, пользуются электронной почтой. Причем письма пишут очень вежливые, но без какого бы то ни было личного обращения.

Кот-симулянт

Когда Маргарита смотрела телевизор, кот лежал рядом на диване и тоже смотрел. Смотрел с видимым равнодушием, ни на что не реагируя, даже на Палкина с Богачевой. Но оживлялся, когда показывали рыжего кота, демонстрировавшего сухой корм «Кошачий пир». Хотя в жизни этот пир ему надоел. Именно им кормила его все последние годы его хозяйка. И была уверена, что ему эта пища нравится. Боясь огорчить хозяйку, он делал вид, что удовлетворен этой пищей, и даже ел ее, но не много. Хозяйка удивлялась, что, имея такой умеренный аппетит, он при этом чем дальше, тем больше толстеет. Она не знала, что Мурзик был лицемер и изменщик. Как только вырывался на волю, а это было всегда около полудня, отправлялся он на другую сторону улицы, зная, что именно в это время там же появляется деревенская женщина Наташа, работающая у богатых людей домработницей. Выходит на улицу с целой сумкой вкуснейших объедков и раздает их бездомным кошкам. Он пристраивался к этой ораве и делал вид, что он тоже бездомный, чем походил на некоторых двуногих соотечественников, которые, переезжая в Америку или Германию, скрывают свои бизнесы, доходы и недвижимость, выдают себя за неимущих, чтобы получать социальную помощь в виде бесплатных квартир и фудстемпов. Наташа догадывалась, что Мурзик, чистый, ухоженный, с хорошим ошейником, вряд ли относится к числу голодных кошачьих бомжей. Но чем-то он тронул ее сердце, и ему обычно доставался лучший кусок.

Страна, народ и восьмая программа

За день до несчастья Маргарита Максимовна почти до трех ночи говорила с сыном по скайпу. Выражала беспокойство за будущее страны и уточняла, что ей-то уже все равно, а вот молодых жалко. Ругала власть. Воровство, коррупция, беспредел. Сто человек захватили все богатства страны, а остальная масса бедствует. Люди существуют на нищенские пенсии.

– Если существуют и не протестуют, – сказал Алеша, – значит, сами того заслужили.

– Ты, когда здесь жил, тоже помалкивал.

– Значит, и я того же заслуживал, пока не уехал.

– Вот и плохо, что уехал. Активные и умные люди уехали, пассивные и глупые остались.

Было время, она, как все думающие свободолюбивые люди, мечтала о том, что когда-нибудь, может быть (в это всерьез никогда не верилось), наступит в России время, когда, по Пушкину, темницы рухнут и свобода нас примет радостно у входа. Но оказалось, что все не так просто. Свобода наступила, и десятки тысяч людей, не веря в ее надежность, вместо того чтобы укреплять ее здесь, ринулись к выходу, точнее, вылету из страны, искать надежную свободу там, где она уже есть, где за нее боролись и ее добились другие. Если бы все эти люди оставались на месте и боролись за свободу внутри страны, то, возможно, чего-то все вместе смогли бы добиться. В девятнадцатом веке прабабка Маргариты Максимовны по материнской линии, Вера Любатович, молодой девушкой уехала в Цюрих учиться медицине, но увлеклась, как и ее друзья, марксизмом. Не доучившись, вернулась в Россию и за свободу боролась здесь. Здесь в борьбе за свободу готова была жертвовать собой. И не собой тоже. К чему это в конце концов привело страну и их самих – другое дело, но побуждением к действию был Веры и ее товарищей искренний самоотверженный порыв к свободе, равенству и братству. Теперешние же вольнодумцы жертвовать собой не желают и вместо того, чтобы бороться за свободу на месте, стремятся туда, где им ее преподносят задаром, в пакете вместе с социальными жильем, бесплатной медициной и продовольственными купонами. Людей за это можно осуждать, а можно и понять. Разочарование в революции, ее последствиях и сознание того, что в результате революции плохой режим заменяется еще худшим, распространилось широко и на десятилетия, став для многих людей аргументом против какой бы то ни было общественной активности.

Алексей, как большинство решивших раз и навсегда покинуть Россию, не верил ни в какие возможности перемен к лучшему, и чем дальше, тем его мнение о покинутой родине становилось все хуже. И если даже намечались неявные признаки перемен, он ими не обольщался и в конце концов всегда оказывался прав.

– Мамочка, дорогая, как ты там живешь, в этой Рашке? – спрашивал он Маргариту, чем ужасно ее сердил. Ей с детства внушали и внушили, что слово «Россия» звучит гордо. А почему гордо, чем именно стоит гордиться, она об этом раньше не задумывалась. Да и не очень гордилась, но слово «Рашка» казалось ей отвратительным и несправедливым.

– В конце концов, – говорила она сыну, – это страна, которая дала тебе жизнь.

– А я думал, что жизнь мне дала ты, а не страна.

Он время от времени опять уговаривал ее перебраться к нему и, ссылаясь на американский закон о воссоединении семей, обещал, что при переселении она получит немедленно Грин-карту, медикейт и восьмую программу, то есть бесплатную медицину и дешевую квартиру. Но она отказывалась, она родину и дорогие могилы не покинет никогда, какие бы здесь гадости ни творились. Вспоминала ахматовские строки: «Нет, и не под чуждым небосводом, И не под защитой чуждых крыл, Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был».

Очередной спор на эту тему, бессмысленный и беспощадный, состоялся у нее с сыном, как уже сказано, вчера, она после этого часто просыпалась, не выспалась, но в десять утра поднялась и продолжала спор с сыном, на этот раз мысленный.

Ну а народ-то тут при чем? – говорила она.

Она жизнь прожила в обществе, в среде и во времени, когда можно было ругать что угодно, только не народ. Она выросла в убеждении, что народ хороший, народ мудрый, он все знает, все понимает и когда-нибудь скажет свое слово, но как именно он это сделает, она не представляла. Ее огорчало, что теперешние люди давно уже пересмотрели этот взгляд на народ и относятся к нему без всякого уважения и сострадания. Сам народ в лице, например, таксистов говорит, что у нас страна дураков. А другие говорят – быдло. А третьи, что народ – это сумма молчащих разрозненных единиц. А еще надо разобраться, есть ли у этого народа какие-то общие характеризующие черты. Ей много пришлось ездить по стране, и она видела, что русский человек в Архангельске совсем не то, что русский в Краснодаре. И житель Смоленска чем-то отличается от читинца. Не говоря уже о тех, кто в республиках. А ее друг драматург Доломитов говорил, что он по национальности закедонец, и был прав: коренных жителей Закедонья, русских, татар, евреев, армян, грузин, объединяют общие привычки, обычаи, предрассудки и способы восприятия действительности, что отличает их от других жителей Федерации. И в то же время есть что-то объединяющее всех россиян. То общее, что выработалось столетиями совместного проживания, включая семидесятилетний советский опыт. Всеобщее воровство, пьянство, пренебрежение к закону и неверие в то, что от нашего поведения что-то зависит. Что бы с людьми ни делали, со всеми сразу или поодиночке, они молчат. От несправедливостей откупаются взятками, если могут. А если не могут, покоряются судьбе и судебным решениям. Миллионы одиночек боятся каждый сам за себя. Каждый ведет себя тихо, старается ни во что не вмешиваться, ни за кого не заступаться, зная, что и за него никто не заступится. А если не вмешиваться, не заступаться, ничего не принимать близко к сердцу, есть иллюзия, что так тихо до самой смерти и доживешь. Человек живет, ходит на работу, пьет, ест, спит с женой, растит детей, и все, ему кажется, идет своим путем, он никого не трогает, его не трогают, но вдруг в его автомобиль врезался какой-нибудь пьяный большой начальник. И вот с этим тихим и смирным человеком, который никогда не делал никому ничего ни плохого, ни хорошего, но вел себя по закону и даже правил движения не нарушал, случилось как раз то, от чего он всю жизнь себя тщательно оберегал. По поводу столкновения возбуждено уголовное дело, и оказалось, что не в него врезались, а он врезался, и не тот был пьяный, а он был пьяный, и посадят его, а не того, кто был пьяный. И он примет свой жребий покорно, как удар стихии, на который жаловаться бесполезно. Его посадят, и он будет сидеть тихо, не жалуясь, не протестуя, надеясь, что в конце концов пожалеют, снизойдут, срок дадут небольшой и выпустят по УДО.

По привычке, выработанной смолоду, Маргарита Максимовна поздно ложилась и поздно вставала. Все делала долго и обстоятельно. Долгая зарядка, долгий контрастный душ с непромокаемой шапочкой, потому что мытье головы – процедура отдельная. Остатки зубов со всех сторон чистила, вставные вынимала из стакана и продувала феном. Макияжем не увлекалась, но брови седые подстригала и подкрашивала. Кремами пользовалась охотно. Крем для лица, крем для рук, крем для ног. Ноги в последнее время отекали иногда так, что никакая обувь не подходила.

Готовила себе омлет или овсяную кашу на молоке, а коту наполняла его миску сухим кормом.

Кот знал политес и свое расписание. Позавтракав, он благодарил хозяйку тем, что еще некоторое время выгибал спину и терся об ее ноги, потом шел к входной двери, садился перед ней и неотрывно смотрел на ручку, очевидно пытаясь открыть ее взглядом. И, как ни странно, это ему всегда удавалось, Если он долго сидел и долго смотрел на ручку, то в конце концов добивался эффекта. Ручка поворачивалась, и дверь открывалась. Правда, это совпадало с приходом к Маргарите Максимовне ее домработницы, Надежды Петровны, женщины пожилой, полной, подслеповатой, тоже с больными ногами. Всегда в одно и то же время, без пяти двенадцать, она сначала скрежетала ключом, потом поворачивала ручку и открывала дверь. Но поскольку кот ее движений не видел, он имел право думать, что это он взглядом открыл ручку и впустил Надежду Петровну. Она, нагруженная двумя сумками, входила внутрь, а он бесшумно выскальзывал наружу, воровски, в предположении, что его могут задержать, чего никто делать не собирался. С тех пор как он подвергся кастрации и риск нападения на него ревнивых соперников сильно уменьшился, Маргарита Максимовна давала ему полную свободу, зная, что рано или поздно он вернется. Куда он ходил, она не знала и не интересовалась, мало ли у котов, хотя бы даже и кастрированных, какие дела. Она бы очень удивилась, если бы узнала, что он завел роман еще с одной женщиной, кормившей его всякими вкусностями.

Маргарита Максимовна называла Надежду Петровну «помощницей». Домработницей бывшую учительницу химии в старших классах язык не поворачивался называть. Алексей у нее учился в девятом и десятом классах, где она была классным руководителем.

Надежда Петровна набивала купленными продуктами холодильник и рассказывала новости, что слышала по телевидению.

– Говорят, пенсионерам повышают пенсии. А что там они повышают, когда цены растут быстрее, чем наши жалкие пенсии. Вот пучок укропа на той неделе я брала по пять рублей, а сегодня уже десять. Вдвое дороже. Вы богатая, для вас, может быть, это мелочь, а для меня существенно. В прошлом году вот это все, что я сегодня купила, укладывалось в полтыщи, а сегодня я выложила шестьсот сорок.

Пугала Маргариту разными новостями.

– Закедонск, – говорила она, – почернел. В автобус страшно садиться – одни черные. Правда, ведут себя пока тихо, даже место уступают, а что будет потом?

Черные – это кавказцы и жители Средней Азии.

По телевизору новости были одна страшнее другой. На Кузбассе взрыв в угольной шахте. Восемнадцать человек погибли, шестерых ищут под завалами. В Москве на Ленинградском шоссе столкнулись лоб в лоб два экскурсионных автобуса. Опять начались лесные пожары. У женщины пропали двое детей. Их искали полторы недели и нашли задушенными и наспех закопанными в лесу. Выяснилось, что задушила их собственная мать. Их существование не нравилось ее любовнику, она повела их в лес якобы собирать ягоды и там обоих задушила собственными руками и закопала. Ее показывали по телевидению. Обыкновенная молодая женщина. Говорит спокойно. Ни в лице, ни в голосе никаких признаков раскаяния.

Рассказывая, Надежда Петровна варила кофе, очень хороший, восточный, и подавала его со свежими круассанами. Это был для Маргариты Максимовны второй завтрак, после чего она помыла голову и, накрутив бигуди, сидела на балконе, сушилась и пыталась читать книжку модной женской писательницы Ларисы Мешкаровой. Читая, думала о чем-то своем и, одолев первые две страницы, спохватилась, что даже не уловила, о чем идет речь. Начала с начала, когда задребезжала лежавшая рядом на столике телефонная трубка. Звонил ее старый Доломитов и – прямо с утра «под банкой» – стал плести что-то несуразное.

– Привет, Маргоша, я только что прочел в Интернете и огорчен вместе с тобой. Конечно, кот есть кот, но я знаю, что для тебя он был чем-то большим.

– О чем это ты? – не поняла она.

– О твоем Мурзике!

– А что о Мурзике?

– Ну, он же погиб.

– С чего ты взял?

– Разве его не задавили?

– С какой стати и кто должен его задавить?

– Старуха, если что не так, извини. Просто в Интернете фото летящего кота и написано: Мурзик, кот народной артистки СССР Коноплевой.

– Что за чушь!

Войдя в комнату:

– Мурзик! – позвала она. Она всегда звала его по имени, только по имени, и никаких «кис-кисов». Позвала еще раз. Из кухни выглянула Надежда Петровна.

– Вы меня?

– Нет. Мурзика. Где он?

– Гуляет. Когда я входила, он, как всегда, мимо меня прошмыгнул, думал, что я его не заметила.

Она сказала в трубку:

– Ты меня слышишь? Он гуляет.

– Старушка, мне очень не хочется быть горевестником, и я рад буду, если это просто ошибка, но в Интернете пишут, что его сбила машина.

Кто или что?

Между тем толпа на проспекте Погребенько не расходилась и уже полностью перекрыла движение.

По встречной полосе к месту действия приблизился «Форд Фокус» дорожно-патрульной службы с двумя полицейскими. За рулем сидел юный сержант Буряк, а справа от него капитан Мошковец с красной мордой и щеками, лежащими на погонах. Мошковец опустил стекло и, жуя жвачку, поинтересовался, по какому случаю такое скопление. Ему наперебой стали объяснять, из чего он понял, что речь об убитом коте и народ требует разобраться.

– Мы котами не занимаемся, – высокомерно ответил капитан, и машина уехала, вызвав в толпе новое возмущение и реплики о продажности всей полиции и мздоимстве министра внутренних дел, а один гражданин, особо отчаянный, сказал, что дело не только в министре, а… но на этом «а» его перебили и сказали, что в той высокой инстанции, на которую он хотел намекнуть, может, даже и не знают, что тут внизу творится, и вряд ли высшим инстанциям докладывают о каждой задавленной кошке.

Пока все бестолково галдели, к коту подошел худощавый дяденька с усами, как у кота, поднял убитого за хвост и стал внимательно разглядывать на солнечном свету, вертеть перед глазами и общупывать, бормоча вслух:

– А еще говорят, задавили, задавили. Да если б задавили, разве ж он так бы выглядел, а? А этот, смотрите, ни единой царапинки.

– А потому и ни царапинки, – опять возник Лопешкин, – что не задавили, а сбили. Это примерно как в боксе, тебе по башке дадут, ты в полном нокауте, раны нет, а лежишь, и лапки вот так.

– Не надо показывать на себе, – сказала консьержка.

– А так-то он с наружности целый, – завершил свою мысль Лопешкин.

– Вот я и вижу, что целый, – согласился усатый. – И думаю, может, на шапку сгодится или на воротник. Я вообще-то скорняк, – объяснил он народу. – Если шкуру аккуратным образом снять…

– А чего это ты будешь снимать? – возразил Лопешкин. – Кот-то не твой?

– Да это уже и не кот.

– А кто же?

– Не кто, а что. Пока был живой, был кто. А теперь что. Тушка. Для вас никакой цены не имеет, а для меня… – он повернул тушку другой стороной, поморщился, – да и для меня тоже товар никчемный. Старый был котяра и шубку обносил.

Тут на сцене появилась народная артистка СССР Маргарита Максимовна Коноплева в цветном халате и бигудях.

По толпе прошел шум, все расступились.

Маргарита Максимовна приблизилась к скорняку и, ни слова не говоря, отвесила ему звонкую оплеуху. Тот от неожиданности разжал пальцы, кот упал прямо в руки своей хозяйки, и она прижала его к груди. Скорняк потряс головой и, будучи плохо воспитанным сторонником гендерного неравенства, отвел мозолистую руку для симметричного ответа, но толпа угрожающе загудела, а Вася Перепелкин успел перехватить руку грубияна.

Маргарита Максимовна осталась стоять как статуя, похожая одновременно на «Родину-мать» и на работу скульптора Вучетича «Воин-освободитель» с ребенком, прижатым к груди одной рукой, и мечом в другой.

Подъехало еще одно полицейское авто – «Ауди-6». К толпе вышел полковник Арнольд Иванович Априоров.

– В чем дело, граждане? Объясните причину вашего собрания.

Граждане смутились и молчали, поглядывая друг на друга.

– Господа, – повысил Априоров статус собравшихся, – вы здесь немые или как? Вот вы, уважаемый, – он указал на Лопешкина, – что здесь делаете?

– Я? – Лопешкин сперва смутился, затем отвечал, постепенно смелея: – А чего делаю, стою. Все стоят, и я стою.

– А все зачем стоят? – допытывался Априоров и ввел в свою речь просветительный элемент: – Это же не место для стояния, а дорожное полотно для бесперебойного движения автотранспорта.

– Согласен, – совсем осмелел Лопешкин. – Для бесперебойного – да, но не для того, чтобы кого-то перебойно давить.

– А что, – поинтересовался Априоров, – разве кого-то задавили?

– Так в том-то и суть, что задавили. Мурзика задавили.

– Мурзика? – переспросил Априоров. – Константина Семеныча Мурзика? Прокурора области?

– Да нет, – приблизился к нему гражданин с помпоном. – Не прокурора, а вот эту гражданку.

И показал на Маргариту Максимовну.

– Вас задавили? – обратился к ней подполковник.

– Меня задавили, – подтвердила она, – убили насмерть.

Глядя на нее, по всем признакам совершенно живую, Априоров долго молчал, пытаясь осмыслить полученную информацию.

Потом отвернулся от Маргариты и прокричал в пространство:

– Граждане, прошу освободить проезжую часть. Граждане, вы нарушаете общественный порядок! Прошу освободить! – И поворотясь обратно к Маргарите Максимовне: – А вас, женщина, попрошу предъявить удостоверение личности.

– Что? – не поняла Маргарита.

– Паспорт, – уточнил полковник. – Или заменяющий документ.

– А с какой стати я должна предъявлять вам что бы то ни было?

– Женщина, вы должны не задавать вопросы, а исполнять законные предписания представителя власти, или мне придется доставить вас в отделение для установления личности.

Тут к подполковнику приблизился чахоточного вида гражданин в велюровой шляпе и заверещал:

– Слушайте, генерал, что это за обращение: женщина! Вы, может, еще скажете – бабушка.

– Ну да, – согласился Априоров, – можно и так сказать. Женщина солидного возраста. Можно сказать даже бабушка, а что?

– А то, – сказал чахоточный, – что это грубо и бестактно. Это не бабушка и не женщина, то есть, конечно, женщина, но не какая-нибудь женщина, а женщина с большой буквы, народная артистка Маргарита Максимовна Коноплева, гордость всей нашей области и даже всей, можно сказать, страны, звезда телесериала «Огонь по жилам».

Речь чахоточного была встречена недружными аплодисментами.

То, что его назвали генералом, Априоров опровергать не стал, но что женщина оказалась народной артисткой, его смутило. Тем более что сериал он смотрел, но артистку сразу не опознал, поскольку на экране видел ее давно, там она была моложе и без бигудей.

– Тогда, – сказал он, – хорошо, допустим, даже женщина, ну или дама, известная личность, но документы ей при себе иметь полагается. Вот, например, я, тоже в некоторых кругах известный…

– Ха-ха-ха, – отреагировал на эти слова чахоточный.

– Я вам не ха-ха-ха, – возразил Априороров, – а имею звание полковника и занимаю высокую должность. Но при этом даже я должен иметь при себе служебное удостоверение. И оно при мне есть, вот оно. Вот смотрите, я полковник Априоров, начальник Областного управления внутренних дел, официально вас спрашиваю: в чем дело? По какому поводу собрались?

– Так вот же ж, товарищ полковник, – опять влез Лопешкин, значительно осмелев. – Вам же ж говорят, кота задавили.

– А, кота? – дошло наконец до Априорова. – Кота? Вот этого кота? И из-за такой ерунды вы перекрыли движение и нарушаете общественный порядок?

– Не-ет, – возразил Лопешкин, – дело не в коте, а в том, кто его задавил. А задавил его лично губернаторский сынок.

– Федор Александрович? Удодов?

– Ага, – подтвердил охотно Лопешкин, – Федор, ага, Удодов.

– Точно-точно, – подхватил чахоточный. – Именно молодой Удодов, и вот мужчина, – он показал на Перепелкина, – может удостоверить. Он его даже запечатлел.

– Ну, если даже и он, так ведь кота задавил, а не человека. Граждане, как представитель власти требую немедленно разойтись, или я вызываю ОМОН.

– Надо же, – раздался женский писк из толпы, – из-за кота вызывают ОМОН.

Тут подошедшие к месту события вновь стали интересоваться у пришедших ранее. Получился эффект испорченного телефона. Среди вновь появившихся была известная оппозиционерка Надежда Пукалова, участница всех протестных акций и постоянная клиентка полицейских участков.

– Что происходит? – спросила она сзади стоявшего гражданина. Тот объяснил, что какая-то актриса задавила губернаторского кота и теперь ее тащат в кутузку, народ не пускает и полицейский полковник собирается вызвать ОМОН.

– Все ясно, – сказала Пукалова и, сложив ладошки рупором выкрикнула: – Фашисты!

– Фашисты! – дружно подхватила толпа.

Ничего личного

У губернатора Удодова с утра была ежеквартальная пресс-конференция, на которой он отчитывался о проделанной за отчетный период работе. Это уже стало традицией. Пресс-секретарь Понтягин вел. Журналисты задавали вопросы, когда будет построен мост через реку Кедонь, о ценах на лекарства, о квотируемых лекарствах, о поддельных лекарствах, о зарплатах, о пенсиях, мало детских садов, мало спортивных площадок для молодежи, о том, как удалось жене губернатора быть столь успешной в бизнесе, о том, где живет его сын и чем он кормит свою собаку Глори. Он на все отвечал подробно и чистосердечно. Что, несмотря на урезанный федеральными властями бюджет, забота о здоровье граждан стоит у него на первом месте. Сын учится в Швейцарии, но, как только получит образование, немедленно вернется на родину. Жена его обладает большими способностями и интуицией в бизнесе, собака питается сухим кормом фирмы «Собачий пир», да-да, фирма принадлежит жене, Евдокии Васильевне Удодовой. Спрашивали, за что нефтедобытчику Кнышу платят зарплату пятьсот тысяч долларов в месяц. Он объяснял, что столько же платят людям такого же уровня на Западе. Опуская такую деталь, что нефтедобытчик является родным братом его жены Евдокии, урожденной Кныш, и именно это делает его достойным положения нефтедобытчика и достойным зарплаты западного нефтедобытчика.

Затем был прием населения. В приемной на лавочках вдоль стен сидели просители обоего пола и разных возрастов. Мужчина средних лет жаловался на то, что его дом незаконно снесли при прокладывании новой скоростной дороги. Женщина просила защитить ее от мужа, который живет с ней и с ее дочерью, пьет и в пьяном виде обещает обеих зарубить топором, а в полиции говорят: когда зарубит, тогда и приходите. Молодой предприниматель просил разрешить открыть ресторан и жаловался на чиновников, которые этому препятствуют и намекают на то, что нужно дать взятку, а он, человек честный и принципиальный, взяток принципиально никому не дает.

– Очень похвально, – сказал губернатор и обещал разобраться, заранее зная, что принципиальные и не дающие взяток его расположения не достойны. Приема просила группа неугомонных защитников местной березовой рощи, часть которой власти решили выделить местному архиерею владыке Пимену, в миру Васютке Лохматову, бывшему когда-то актером областного Театра имени Немировича-Данченко. Ожидали приема и всякие прочие мелкие люди, а среди них скромно расположились и личности покрупнее, а именно министр строительства Максим Стародуб и начальник треста «Мостострой» Елизар Промедонов. Оба сидели рядышком, прижимая к животам одинаковые плоские чемоданчики, или кейсы, или, как раньше их называли, «дипломаты». Секретарша Тамара пропустила бы их первыми, но они как раз предпочитали быть последними, и Тамара догадывалась почему. Посетители входили в кабинет и вскорости выходили, одни с радостными лицами, другие с огорченными, третьи с таким выражением, словно только что похоронили кого-то очень любимого. Наконец вся очередь истощилась, в дверях появился сам Удодов, дородный мужчина с седоватыми прокуренными усами, поздоровался с именитыми посетителями за руку и затем пригласил их внутрь. Те друг за другом вошли внутрь и двинулись к столу, но губернатор их остановил. И попросил раскрыть чемоданчики не на столе, а на кожаном диване у боковой стены. Те удивились, но спорить не стали. В чемоданчиках, как и предполагалось, были пачки долларов, еще не бывших в ходу, прямо в банковских упаковках. Хозяева чемоданчиков, раскрыв их, смотрели вопросительно на губернатора, а он, подмигнув им обоим, достал из кармана маленький фонарик и ультрафиолетовым лучом пробежал по купюрам. Пришельцы следили за его действиями удивленно, обиженно, и сам он был немного смущен. Но убедившись, что под скользящим лучом не засияли купюры предательским бледным светом и не засверкало зловеще бесовское слово «взятка», губернатор выключил фонарик и, изобразив на полном лице добавочное смущение, прокомментировал свои действия:

– Извините, ребята, время суровое, борьба с коррупцией, то да сё. Так что ничего личного.

Пришельцы покивали головами, после чего принесенное было перемещено для временного хранения в служебный сейф губернатора и настало время расслабиться. Из того же сейфа губернатор извлек бутылку коньяка «Хеннесси», и состоялась официальная часть визита – доклад посетителей о ходе строительства моста через реку Кедонь. Судя по количеству упаковок, перемещенных губернатором в собственный сейф, ход работ шел через пень-колоду, но жители, живущие поблизости, могли бескорыстно подтвердить, что берега по обе стороны сильно разворочены крупной техникой и две фермы будущего моста ржавеют под воздействием местного климата. Сейчас губернатор журил своих гостей за то, что строительство моста идет неудовлетворительно. Те объясняли. Две недели назад ферм было три, но третья была похищена, как, кем и каким способом – полиция теряется в догадках. На земле следов какого-нибудь тягача не осталось, стало быть, был применен мощный вертолет, а вот чей, на этот свет никаких достойных рассмотрения предположений. А то, что эти фермы вовремя не положили, гости объясняли недостатком своевременного финансирования. Губернатор оправдывался тем, что федеральные власти урезают бюджет, и все трое обходили молчанием тот факт, что причина замедления хода работ лежит как раз в сейфе. Губернатор выделяет из бюджета определенную долю Министерству строительства. Министр эту долю делит на доли для строительства муниципального жилья, мукомольного комбината, областной филармонии, упомянутого моста, а еще должен что-то оставить себе и на откат губернатору. Управляющий «Мостостроя» из своей доли тоже должен что-то оставить себе и на откат министру. В результате денег собственно на строительство категорически не хватает, хотя управляющий экономит на всем. Рабочим уже три месяца не платил зарплату, и доходили слухи, что они готовы к забастовке.

Общение в губернаторском кабинете затянулось. Обсудив производственную тему, перешли к личным вопросам, поговорили об охоте, рыбалке, делах семейных и медицинских, но еврейский анекдот, который взялся рассказывать Промедонов, был прерван звонком секретарши, сообщившей губернатору, что его требует Априоров.

– Не требует, а просит, – поправил босс.

– Просит очень настойчиво. Говорит, дело не терпит отлагательства.

– Ну давай, – согласился Удодов неохотно.

Априоров, обычно вялый и флегматичный, был необычно взволнован. Сообщил, что на проспекте Погребенько стихийно собралась довольно-таки большая толпа. Несмотря на принятые меры, народ не расходится, требует губернатора.

– А в чем дело, что случилось?

– Сан Саныч, я извиняюсь, но стыдно сказать.

– Стыдно, у кого видно, – заметил губернатор.

– Тут, я извиняюсь, неприятность получилась.

– Ну, говори!

– Даже как-то неловко говорить, но…

– Ну, давай, не тяни кота за хвост.

– Так вот как раз о коте и речь.

– Слушай, полковник, ты можешь мне русским языком сказать, что тебе нужно?

– Так я ж, Сан Саныч, и говорю, такая ерунда случилась, кота задавили.

Губернатор глубоко вздохнул, он не мог себе даже представить, что солидный человек, начальник областной милиции, будет докладывать ему, еще более солидному, что где-то задавили кота. Разумеется, он подумал, что речь все-таки идет о каком-то человеке, которого Кот прозвище или фамилия. Но ему и в голову не приходило, что под «котом» имелся в виду именно кот.

– Слушай, давай по порядку. Какого кота задавили?

– Да такого, Сан Саныч, самого обыкновенного. Большой, откормленный, судя по внешности, пожилой. Ну что еще вам сказать. Серый в полоску, с белыми лапками. Мяу-мяу.

– Подожди, – сказал Удодов и повернулся к своим посетителям: – Мужики, кто из вас Априорова знает?

– Мента нашего? – спросил Промедонов. – Я знаю. Дачи рядом.

– А у него это часто бывает?

– Что именно?

– Звонит по телефону, мяукает. Кота, говорит, задавили.

– Сан Саныч, я извиняюсь, я тоже про кота слышал. Сейчас ехал к вам, хотел как раз через Погребенько, а там толпа, огромная-преогромная, ну человек так… ой, много! Кота, говорят, задавили. Я тоже удивился. Что, правда, что ли, говорю, из-за кота? Да вроде говорят, да. Вот до чего дошло. Из-за какого-то кота парализуют движение. А если подумать, дело то ведь не в коте, а в том, что народ у нас распустился. Ему говорят: свобода, демократия, он это всерьез понимает. А на самом-то деле он, народ то есть, до этого всего еще не дорос. Детский у нас народ, Сан Саныч, не дорос, и потому его надо держать в узде. Дорогу перекрыли, мне пришлось переулками пробираться.

Губернатор тяжело вздохнул, почти по-человечески.

– Ни хрена не понимаю. Ну задавили кота, и что? Чтобы народ из-за кота выходил на улицу? На прошлой неделе поп Серега спьяну трех человек своим «Ягуаром» сбил, и то ничего. Подписку о невыезде получил, и все. Народ в соцсетях побузил, немного потешился, на том и кончилось. А тут из-за кота…

Не успел он завершить свои размышления вслух, телефон опять забренчал.

– Сан Саныч, – визгливо закричала трубка голосом несчастного Априорова, – пожалуйста, не отключайтесь.

Априоров торопился и быстро, глотая слова, доложил, что хотя кот совершенно беспородный и, по словам тут же находящегося скорняка, гроша ломаного не стоит, но народ все равно бузит. При этом есть три, как он выразился, усугубления. Первое усугубление в том, что кот принадлежит народной артистке СССР Маргарите Коноплевой…

– А, – перебил губернатор, – этой сумасшедшей старухе, которая в «Ревизоре» играла?

– И в сериале «Огонь по жилам», – подсказал Промедонов. – И второе усугубление, – продолжил Априоров, – в том, что кота сбил лично ваш, извиняюсь, сынок.

– Кто? Федька?

– Федор Александрович, – подтвердил Априоров, – и третье усугубление состоит в том, что наезд совершен с пересечением двух сплошных на встречной полосе и при красном свете, что зарегистрировано видеорегистратором водителя Перепелкина и подтверждено постовым Семируковым. Народ волнуется и требует вас.

– Ах, народ требует, народ требует, – повторил губернатор, обдумывая, как ему на это отреагировать, и неожиданно согласился. – Хорошо, – сказал он в трубку, – раз народ требует, значит, надо идти навстречу. Вся власть в нашей губернии принадлежит народу, а я только народа наемный работник. Передай народу: сейчас прибуду.

Наспех попрощался с визитерами. Напомнил им, что текущий месяц подходит к концу и если надо, заказать третью ферму, но строительство моста как-то ускорить. На что те ответили, что непременно, но необходимо дополнительное…

Не услышав слова «финансирование», губернатор стремительно выскочил из кабинета. Охрана не успела встрепенуться, а он уже летел к проспекту Погребенько, где ему предстояло разобраться с этим странным ДТП. Охранники, немного опомнившись, вскочили в другую машину и покатили туда же.

В дороге, как рассказывал потом своей жене водитель Огульников, губернатор сильно ругался, жаловался на народ и сетовал на судьбу, вознесшую его на высокую должность.

– Вот, блин, народ у нас, – говорил он не Огульникову, а себе самому, – народ, говорят, волнуется. Какой народ? Где народ? Когда он трудится, дает продукцию, тогда он народ. А когда он начинает волноваться, это уже не народ, а сволочь. Сволочь, для которой губернатор – это что-то такое. За губернатором надо смотреть во все глаза, как бы чего не скиздил. За всем смотрит народ, где какой дом, на какой машине ездит, какие часы носит, что носит жена. В кабинет, в спальню, в карман лезут, смотрят, где, кто, чего. Так что ж, если я губернатор, нам всем голыми, что ли, ходить, газетками подтираться? Едрит вашу в душу, в бога… Слушай, Огульников, – повернулся он к водителю. – Что ты про это думаешь?

– А чего я должен думать?

– Ты же слышишь, что я говорю, не глухой. Слышишь и как-то внутри себя реагируешь. Ты ведь тоже народ. Ты скромный, дисциплинированный, преданный, а сам-то в душе кто ж тебя знает. Небось тоже смотришь, где губернатор чего скиздил и где чего под себя подгреб. И небось завидуешь, вот, думаешь, губернатор живет, мне бы так. А ты хотел бы быть губернатором?

– Сан Саныч, – взмолился водитель, – не надо меня волновать. Я за рулем. Да зачем мне это нужно? Мой уровень, Сан Саныч, вот, баранку крутить. А губернатору голову какую надо иметь. Не мою.

– Значит, губернатором быть не хочешь?

– Ни в коем разе.

– Верю. Ты же видишь, что губернатор для них. Сын кошку задавил. Сколько кошек по всей стране давят. Ты вот сколько кошек задавил?

– Я? Я – нисколько.

– Ни одной кошки не задавил? И ни одной собаки?

– Ни одной, – подтвердил водитель.

– Ну и молодец, – одобрил губернатор. – А если б и задавил, то что? Кошка – это же неразумное животное. Оно везде под колеса лезет. Ты слышал, чтобы кто-нибудь из-за кота на митинги выходил? Но тут же дело не в том, что кот, а в том, что сын губернатора. Твой бы сын задавил хоть корову, они бы ухом не пошевелили. Во, блин, люди!

На этом восклицании, означавшем глубокое разочарование во всем человечестве, губернатор замолчал и молчал до тех пор, пока машина не довезла его до толпы и не уперлась в нее радиатором.

При виде его толпа ахнула, оробела, пришла одновременно в восторг и дала трещину, которая раздвинулась. Некоторые при этом льстиво заулыбались, а иные даже в ладоши захлопали, но были зашиканы другими, нельстивыми. А в общем-то все настороженно молчали. Губернатор легко прошел к тому месту, где полковник Априоров стоял перед женщиной с котом на руках, и оба молчали, он скорбно, а она негодующе.

– Добрый день, Маргарита Максимовна.

– Угу, добрый, – сказала она. – Для кого он добрый?

– Маргарита Максимовна, позвольте от имени руководства области, от жителей нашей области принести вам искренние соболезнования по поводу трагической кончины вашего котика. Я сам очень-очень люблю животных и разделяю горечь вашей утраты. Но что делать, Маргарита Максимовна, все мы смертны. Кошки, люди, народные артисты, губернаторы и даже… – он запнулся, прежде чем уточнить, даже кто, и, разопнувшись, уточнил: – Даже все. Так же, Маргарита Максимовна?

Она промолчала, он продолжил рассуждать:

– Тем более что котик ваш был, как я слышал, преклонного возраста.

Она опять ничего не сказала.

Он стал излагать вновь возникшую мысль.

– Мы… – сказал он и поправился: – Я все сделаю, чтобы облегчить вашу боль и хотя бы частично восполнить утрату. Я обещаю, что подарю вам кота самой лучшей породы. Скажите, какого хотите: сиамского, канадского, бомбейского с бантиком. Лично вручу в торжественной обстановке, даже под гром барабанов. Что вы на это скажете?

– Я вам скажу… – начала Маргарита Максимовна, подыскивая, как ей хотелось, не слишком грубые выражения, но не сдержалась: – Я вам скажу, что вы осел, и ваш сын осел, и вся ваша порода ослиная.

Услышав это, толпа радостно загудела и оглушила окрестности бурными аплодисментами. И тут же в виртуальное пространство полетели растиражированные всеми айфонами, айпадами, «самсунгами», через ютюбы, «фейсбуки» и «одноклассники», эсэмэски, твиты, посты, блоги о том, что народная артистка СССР Коноплева назвала губернатора Удодова ослом, а его сына и всю их породу ослиной.

Он хотел выйти, но толпа сомкнулась вокруг него плотным кольцом.

– Вот видите, – сказал Удодов толпе, – как она губернатора называет. Не кого-нибудь, а губернатора, – подчеркнул он свое звание поднятием пальца. – Притом что губернатор лично принес извинения.

– Этого мало, – сказал вышедший вперед Перепелкин. – Извиниться должен ваш сын.

– Ах, мой сын… Хотите, чтобы я его принес в жертву, как Моисей. Хорошо, ждите, сейчас я его вам доставлю. А ты, Априоров, следи за порядком.

– Слушаюсь, – взял под козырек Априоров и объявил толпе, что если уж она собралась здесь на митинг, то должна соблюдать соответствующие правила и держаться кучно, не расползаясь по всей дороге. После чего достал из кармана мел, очевидно, припасенный заранее, провел на асфальте черту и заявил, что это есть граница, до которой власти еще будут терпеть, но кто пересечет черту, пусть потом пеняет на себя. И народ, до того готовый к беспощадному бунту, вдруг с этой мерой смиренно согласился, черту в самом деле никто не переступал, но и расходиться не торопился.

Очутившись на даче хозяина сети ресторанов быстрого питания Тимофея Угарова, губернатор прошел внутрь и у крытого бассейна нашел следы весело проведенного времени. Четверо участников состоявшейся оргии, слегка прикрывшись простынями, сидя вокруг круглого низкого столика, прихлебывали из бутылок пиво «Хайнекен» и играли в лото. Стас и Карина спали в обнимку на надувном матрасе. Алик Дзержинский спал на диване, а его подруга Лена в длинной мужской рубахе сидела рядом с ним и по неизвестной причине беззвучно плакала. Один Федя Удодов был все еще неутолим. Завалив в предбаннике на коврике красавицу немку Сабину, он только взобрался на нее и устроился должным образом, и тут же получил такого пинка, что взлетел в воздух чуть ли не как задавленный им давеча кот. Сабина, еще не опомнившись от мгновенного перепуга, подхватила какую-то тряпку и скрылась за дверью парной, а Федя зажал сам себя в углу и, прикрывшись руками, стоял, дрожал и выпученными от страха глазами пялился на разъяренного родителя. А тот, поднеся к носу сынка огромный свой кулачище, вопрошал:

– Ну что, подлец, ты понял, что ты, гад, натворил?!

Федя, не понимая, в чем дело, решил, что дело в его совокуплении с красавицей Сабиной, и стал лепетать, что она совершеннолетняя, паспорт показывала, и он ее не насиловал, а все произошло, то есть даже еще не произошло, а было в самом начале происхождения, по обоюдному влечению и желанию, и Сабина лично может этот факт подтвердить. Но губернатор, в свою очередь, ничего не понял, заявил, что с него хватит и что Федя, если сам не понял, какая это ответственность – быть губернаторским сыном, то он ему сейчас объяснит. Объявил ему, что его «Порше» у него изымается, велел немедля одеться и ехать с ним куда надо. За руль «Порше» посадил своего шофера, сам сел за руль «Мерседеса».

Несся по городу со скоростью сто шестьдесят километров в час, к счастью, по дороге ни один кот не попался. Пока ехали, губернатор надеялся, что народ, перебесившись, растекся по домам, но надежда его обманула. Хотя до его приезда часть народа действительно схлынула, но вновь прибывших оказалось намного больше. И хотя стало их намного больше и вели они себя весьма воинственно, но за проведенную Априоровым черту пока никто не зашел, что способствовало чрезмерной сплоченности.

У самой этой черты, резко затормозив, губернатор выскочил из «Мерседеса» и вытащил из него своего прыщавого отпрыска.

– На колени! – приказал дрожавшему от страха Феде и умело примененным приемом, какой освоил когда-то, то есть пнув сына сзади в подколенную чашечку, достиг того, что тот прямо так на колени и рухнул. Правда, губернатор предусмотрительно придержал его от резкого падения твердой отцовской рукой, отчего колени упавшего соединились с асфальтом нетравматично.

– Вот, – отдуваясь, сообщил губернатор народу, – вот этот злодей, который задавил кота. – Выдержал паузу. – Что с ним будем делать?

Толпа от неожиданности онемела.

– Я вас спрашиваю, что мы будем с ним делать? – повторил свой вопрос губернатор, и безмолвие прервалось.

– Суд линча! – вякнула блаженного вида старушка в вязаной сиреневой шапочке.

По толпе пронесся неясный гул.

– Чо? – Губернатор крутнул головой, вычленил из первого ряда старушку. – Чо вы, бабушка, провозгласили?

– Суд линча, – засмущавшись, тихо повторила бабушка.

– А чо так неуверенно? – спросил губернатор. – Вообще-то, бабуля, мыслите правильно, но суд линча это все ж таки американское изобретение, а по-нашему проще расстрелять или повесить. Не так ли? – и ткнул пальцем в опять оказавшегося под рукой Лопешкина.

Лопешкин растерялся и произнес неподходящее к случаю междометие: хе!

– Что значит – хе? – спросил губернатор.

– Хе-хе, – пробормотал Лопешкин и развел руками.

– Ну хорошо, – сказал Удодов, – ставлю вопрос иначе. Вы мне можете сказать, что сделал этот подлец?

– Известно что, – выступила вперед осмелевшая консьержка Акиншина, – кота задавил.

– Вот, – удовлетворился ответом губернатор. – Задавил кота. Убил невинное беззащитное существо. Убил и с места преступления скрылся. Это называется – преступление, совершенное с особым цинизмом. Какую кару заслужил преступник? Не меньше, чем смертную казнь. И что мы с ним сделаем, расстреляем или повесим? У вас есть веревка? У вас? У вас? Да неужели ни у кого нет веревки? Тогда расстрел. – Он оглянулся и увидел: два телохранителя стояли уже тут, за его спиной. – Слушай, ты, – обратился к одному из них губернатор, – у тебя пистолет с собой?

– А что? – спросил тот.

– Можешь преступника расстрелять?

Охранник посмотрел на хозяина, покраснел от напряжения, ничего не сказал, но ничего и не сделал.

– Ну хорошо, – сказал Удодов, – не можешь сам, дай пистолет кому-нибудь, кто сможет. Кто может?

– Я могу, – отозвалась сиреневая старушка и прикрыла ладошкой рот, застеснявшись того, что там мало зубов.

– Правда, бабуля? – радостно удивился Удодов. – Ты что, можешь застрелить человека?

– Неужто нет? – сказала бабуля. – Я шашнадцать лет в ВОХРе служила.

Это сообщение повергло собравшихся в странное состояние, все замерли, разглядывая старушку как неизвестное чудо природы.

– Господа-товарищи! – выскочил вдруг из задних рядов человек с седой короткой бородкой, похожей на шерстяную варежку, приклеенную к нижней губе. – Вы что здесь, все одурели? Ну задавили кота. Но не человека же. При чем здесь смертная казнь?

– Тем более что у нас на нее мораторий, – поддержал его мужчина в темно-зеленой бейсболке с надписью Army of Israel. – По рекомендации Совета Европы.

– А нам Гейропа не указ, – возразила кровожадная старушка, все еще на что-то надеясь.

Тут народ от главной темы отвлекся и перешел к горячему спору о преимуществах и пороках Европы. И хотя отдельные голоса допустили, что в Европе что-то положительное при внимательном взгляде заметить все-таки можно, но восемьдесят шесть процентов собравшихся с этим не согласились и ничего, кроме разврата, однополых браков и чего-то еще, вспомнить не смогли. И спор этот дошел до такого накала, что стороны уже чуть не лезли стенка на стенку, забыв при этом, ради чего собрались, а когда опомнились, на месте действия уже не было ни кота, ни его хозяйки и губернатор со своим отпрыском испарились. Кто-то, опомнившись, предложил толпе вспомнить, за чем пришли, и продолжить свою акцию протеста, но этот призыв оказался вялым, ни на кого не подействовал. Народ постепенно растекся в разные стороны, дорожное движение восстановилось, но покой в городе не наступил. Разрозненные группы молодых людей, собираясь в разных частях города, всю ночь колобродили и где-то дрались между собой, били стекла в витринах, поджигали машины и писали на асфальте матерные слова и призывы к чему-то. У многих тогда возникло ощущение, что в городе наступило что-то такое, после чего чего-то такого, что раньше было, уже не будет.

Закопать, как собаку

Не дожидаясь дальнейшего развития, Маргарита Максимовна покинула место действия и, прижимая кота к груди, вернулась домой. Положила его на диван, накрыла пледом, оставив открытой морду. Долго смотрела, надеясь на чудо. Чуда не было. Думала, как и всякий человек в таком случае, какая малая грань пролегает между жизнью и смертью. Как трудно бывает поверить и примириться с мыслью, что существо, которое вот еще сегодня утром было совершенно живое, стало совсем не живым. Еще сегодня он завтракал, потом ловил муху, потом сидел у нее на коленях, и она его гладила, а он сладко мурлыкал. Затем переместился к двери и, сидя перед ней, смотрел на ручку. Вот был совершенно живой, был кот, а теперь тушка. Глаза закрыты, выражение морды, то есть лица, спокойное, умиротворенное, на нем написано, что покойный прожил достойную жизнь и ушел в мир стабильности и покоя, где нет никаких потребностей, забот и тревог. Нет людей, мышей, собак и автомобилей.

Надежда Петровна спросила:

– Что вы собираетесь делать?

– Пока не знаю. Надо похоронить.

– Давайте отвезем в Пушково и там в овраге зароем.

– Что? – переспросила Маргарита. – Зароем в овраге? Вы хотите, чтобы я Мурзика закопала, как собаку, в канаве?

– Маргарита Максимовна, что вы говорите?

Маргарита опомнилась.

– Ну да, ну конечно. Собака тоже кому-то дорога. Но как можно сравнивать!

– Маргарита Максимовна, а я слышала, у нас теперь есть где-то кладбища для животных.

– Да, есть. Я подумаю.

На этом обсуждение завершилось.

Похоронить близкое существо

Домниковское кладбище было одним из самых старых в городе и самым престижным. В нашем иерархическом обществе равенства нет ни для живых, ни для мертвых, поэтому на этом кладбище хоронили только самых высших руководителей области и наиболее уважаемых ученых, спортсменов, людей искусства, бандитов и богачей, желающих вечным сном спать в хорошей компании.

Когда-то давно, похоронив своего второго мужа, Маргарита Максимовна справилась, может ли она рассчитывать, что это будет и ее могила. Ее заверили, что конечно, конечно. Если брак с покойным оформлен должным образом, то она, разумеется, имеет полное право.

Это был хороший сухой участок, по сравнению с другими и в расчете на перспективу довольно просторный, по краю его она когда-то посадила две березки. Посещая кладбище в день рождения и в день смерти мужа, она убеждалась, что оплачиваемая ею смотрительница могил Ангелина выполняет свои обязанности добросовестно, участок содержится в должном порядке, а березки довольно бойко растут.

У входа на кладбище, сразу за тяжелыми чугунными воротами, стояла небольшая, недавно построенная местным вором в законе Серегой Однобоковым церквушка, а на выделенном перед ней участке и могила самого Сереги, застреленного вскоре после построения церкви. Тогда на похороны съехался весь криминальный мир Закедонья, на «Мерседесах», «Бентли», «Феррари» и прочих крутых тачках, возлагали, не скрываясь, пышные венки и букеты. Тут бы их всех и прихватить, тем более что и вся полиция была здесь же, но она вела себя смирно и на воров в законе взирала почтительно. Более того, поскольку Однобоков якобы воевал когда-то в Чечне, на его похороны был прислан взвод солдат, отдавший ему военные почести троекратным салютом из автоматов. Мемориальный комплекс, воздвигнутый вскоре, представлял собой площадку примерно в 20 квадратных метров, застеленную плитами черного мрамора. По периметру, соединенные тяжелой чугунной цепью, торчали квадратные тоже мраморные столбики с неснимаемыми коническими крышками, посредине поставленная на ребро мраморная доска, где золотом выведены имя, фамилия и даты жизни усопшего, а над плитой, вцепившись в нее когтями, рвущийся в небо бронзовый орел с размахом крыльев метра в полтора. Рвался он, правда, недолго. Не прошло и недели после торжественного открытия мемориала, как орла спилили по самые когти и сперли. Вор в законе по кличке Батон, говорили, был очень разгневан и похитителей обещал найти и закопать, но не здесь, а в овраге за кладбищем. Слева от церкви стоял длинный одноэтажный дом вроде барака. В одном крыле его находились мастерская по изготовлению надгробий и цветочный магазин, а в другом – контора кладбища. Контора состояла из двух комнат, из которых первая, проходная, была пуста, а во второй, с табличкой на дверях «Директор», сидел директор. Над его головой, как и должно быть в государственном учреждении, висел портрет президента. Директора, а не президента, звали Алексей Алексеевич Стытов. Это был полный мужчина предпенсионного возраста, с лицом, красным от избыточного давления, следствия избыточных возлияний. В советское время Стытов был одно время начальником местной тюрьмы, затем заведовал областным отделом культуры и потому хорошо знал Маргариту Максимовну.

– О, какие люди! – сказал он, выходя из-за стола. – Рад видеть вас в добром здравии. – Наклонясь, приложился к ручке. – Присаживайтесь, Маргарита Максимовна. Чай, кофе?

– А я не знала, что вы теперь здесь, – сказала Маргарита Максимовна. – И как вам новая должность? Не слишком ли хлопотная?

– Справляюсь, – скромно ответил директор.

– Не трудно?

– Да нет, ничего, контингент у меня тихий, покладистый, никто ни на кого не жалуется, никто никого не подсиживает, не пишет жалобы. Денег не требуют. Мир, покой и полное равенство. Впрочем, равенства нет и здесь. Ведь к нам сюда попадают люди очень даже неравные, вроде вас.

– Философствуете?

– Должность располагает к философии. Столько разных судеб проходит перед глазами. Ведь я половину из похороненных за последние лет тридцать знал лично. С одними дружил, с другими враждовал, выпивал с теми и с теми. Вот люди живут, воруют, подличают, стараются друг друга объегорить. А потом вот его, такого остроносого и напудренного, сюда привезут, и, оказывается, ничего ему больше не надо. Ничего! И зачем же он вел себя как подлец, зачем портил другим людям жизнь? Впрочем, что это я разболтался. Вы же ко мне, наверное, по какому-то делу?

– Да уж по делу, могилу моего мужа знаете?

– А как же, почти каждое утро прохожу мимо, контролирую. Место одно из лучших, потому время от времени появляются желающие его захватить. Но, слава богу, в нашей отрасли законы есть четко прописанные, и порядочные люди тоже имеются.

– Но там же и мое место?

– Само собой, Маргарита Максимовна, ваше. Потому и бережем. И, надеюсь, еще долго будем беречь. Долго-долго. Торопить не будем ни в коем случае. Потому что перед нами вечность, как сказал поэт.

– Спасибо. Но я хочу мое место использовать немедленно.

Стытов изобразил лицом непонимание.

– Ну что вы, Маргарита Максимовна, у вас такой цветущий вид.

– Речь не обо мне. Скажите, могу ли я похоронить туда близкое мне существо?

– Пока не можете.

– Почему?

– Разъясняю. Согласно пункту 2 статьи седьмой федерального закона номер восемь в родственную могилу имеют право быть захоронены только, – он распрямил указательный палец правой руки, – супруг, супруга, сын, дочь, усыновитель, усыновленный, родной брат, родная сестра, внук, внучка, дедушка, бабушка захороненного лица. Это значит, что пока в могиле находится только ваш супруг, то туда можете быть захоронены вы, ваши общие дети или только его дети и его мама, папа, бабушка, дедушка. Но ваши родственники, пока вы, дай вам бог, живы, не могут. А вот, извиняюсь, когда вы там будете, тогда и ваши прямые родственники могут претендовать.

– Ну а что же мне делать? Мне нужно похоронить кого-то, с кем я хочу лежать после смерти.

– Вы имеете в виду какого-то еще любимого вами человека? – спросил Стытов.

– Ну, не совсем человека…

– То есть?

Маргарита Максимовна замешкалась, не представляя, как поделикатнее обозначить любимое существо, но не нашла ничего лучшего, как сказать прямо:

– Кот у меня погиб. Трагически. Я его очень любила. Он мне был как сын. Я его взяла маленьким комочком. Я его поила молоком из соски, я его выходила и потом четырнадцать лет…

Пока она говорила, он, не зная, как реагировать на ее слова, открыл ящик стола, пошарил в нем руками, хотя ничего не искал, закрыл, схватил со стола пачку сигарет, достал сигарету, сунул в рот, стал искать зажигалку, но не нашел. Сигарету выплюнул, поднял глаза на гостью, попробовал объяснить свое состояние.

– Маргарита Максимовна, – сказал он, – вы меня извините, у меня с чувством юмора очень плохо, и шутки, особенно тонкие, я не всегда понимаю…

Но когда она ему раскрыла сумку и показала содержимое, он понял, что она не шутит. Но сам неожиданно пошутил:

– Вот чем покойник отличается от живого. Его даже этим не соблазнить.

Разумеется, она пообещала, что все останется между ними, а имя третьего покойника на надгробном памятнике обозначено не будет.

Элитный гроб

В тот же день она посетила магазин ритуальных принадлежностей «Оксана». Там за маленьким столиком в углу и опять под портретом президента сидела сама Оксана, женщина лет сорока, блондинка, крашеная, потная, с короткой прической и большими кольцами в ушах. Кольца едва не касались оголенных плеч, с которых до самого локтя сползала разноцветная татуировка с изображением ящерицы. Перед ней – раскрытая книга заказов.

– Какого размера гроб желаете?

Маргарита Максимовна задумалась.

– Небольшой.

– Что значит – небольшой? Какого роста был покойный?

– Ну, если в длину… – задумалась Маргарита.

– Не в ширину же.

– Вот примерно такой, – Маргарита, раздвинув руки, показала размер.

– Шестьдесят сантиметров? – на глаз определила Оксана. – Младенец? – И изобразила печаль особого рода. – Какого возраста был ребенок?

– Точно не знаю, но лет четырнадцать.

– Четырнадцать лет – пятьдесят сантиметров? Может быть, четырнадцать месяцев?

– Да какая вам разница?

– Мне – никакой, – согласилась Оксана.

– Ну так и пишите: гроб шестьдесят сантиметров.

– Пишу, – покорно согласилась и с этим. – Гроб детский, шестьдесят сантиметров. – А какой именно?

– Вы же сказали – детский.

– Ну да, но есть и другие параметры.

Оксана положила книгу в ящик стола, заперла его на ключ и открыла дверь в соседнюю комнату. Это была выставка. На одной стене висели искусственные венки с лентами и без, а две стены занимали гробы на железных стеллажах в несколько ярусов.

– Вот, – объясняла Оксана. – Это мусульманские ящики, как я понимаю, не для вас. Так? Это гробы общего назначения, то есть для агностиков, атеистов, не исповедующих никакую религию, а это православные, из сосны, лиственницы, сибирского кедра и ценных пород дерева. Вам ГО или ГЭ?

– Что?

– Аббревиатура, – объяснила Оксана. – ГО – гроб обыкновенный экономкласса, ГЭ – элитный, для ВИП-персон.

Гробов того и другого классов было так много, что глаза разбегались, но Маргарита ограничила выбор соображением, что в сферу интересов православных и мусульман лучше не вторгаться, а из гробов конфессионально не ориентированных выбрала элитный «Наполеон» с атласной обивкой за 8300 рублей.

Дома уложила Мурзика в гроб, покрыла до морды белым атласом, гроб поставила на табуретку в прихожей.

Предварительные поминки

Вечером пришла внучка Аленка с сумкой всяких продуктов и бутылкой вина. В прихожей увидела Мурзика в гробу. Постояла над ним, смахнула слезу.

– Мои соболезнования, Маргоша.

Именно Маргоша, иногда Ритуля. Бабушкой бабушку с детства называть было запрещено. Утешала как могла.

– Что делать, Маргоша, что делать? Но он же был уже старый. Мышей не ловил, двигался с трудом. Пожил достаточно.

– Ну что ты говоришь, – раздражилась Маргарита. – «Достаточно». Мне уже восемьдесят лет, а ему только четырнадцать.

– Маргошенька, для него четырнадцать больше, чем для тебя восемьдесят. Жил хорошо и умер достойной и быстрой смертью. Умер, можно сказать, в бою. Смертью своей привлек внимание общественности к беспределу на дорогах. Ты видела, что в Интернете творится?

Пошла на кухню, нашла штопор, раскупорила бутылку.

– Давай, Маргоша, выпьем, помянем.

– Поминают после похорон.

– А мы предварительно. Кстати, как собираешься хоронить?

Маргарита собиралась похоронить Мурзика тайком и заколебалась, сказать ли Аленке о своем плане. Решилась и рассказала. Аленка пришла в восторг.

– Маргоша, любимая. Идея замечательная! Слушай, из этого надо вообще сделать хеппенинг.

– Как это?

– Увидишь. А пока ничего не делай. Завтра все увидишь. Мы, Маргоша, твоему Мурзику устроим такие похороны, каких ни один кот еще не видал.

Тараканище

Вскоре она покинула бабушку и отправилась к живущему недалеко художнику Сергею Тарханову, благодаря созвучию фамилии и усам определенной формы прозванному Тараканом. Он давно завлекал Алену к себе в свою однокомнатную квартиру, бывшую одновременно и мастерской. Просил позировать обнаженной. Она хихикала и обещала когда-нибудь в другой раз.

– Старуха, – говорил он, – если ты опасаешься, что я буду к тебе приставать, то совершенно напрасно, для своих моделей я импотент.

Он всем, кого приглашал позировать, так говорил, полагая, что модели пожелают проверить, что он не врет. Большинство из них в самом деле его проверяли и убеждались, что тест на правдивость он не выдерживал.

Она позвонила снизу по домофону, он открыл вход в подъезд, а потом долго гремел изнутри засовами, прежде чем открылась железная дверь в его логово.

Она вошла со словами:

– Тараканище, зачем тебе столько замков?

Он объяснил:

– Первый этаж. Замки на дверях и решетки на окнах. Берегу себя от возможного ограбления. Кстати, что такое ограбление – знаешь? Не то, что ты думаешь. Ограбление – это обеспечение народа граблями. Для полевых работ или для революции. Занимательная этимология.

– Остроумно, – оценила она.

– Так вы, мадам, ко мне позировать? Джинсы можно повесить на спинку стула.

– Нет, Тараканище, позировать в другой раз. Есть более продуктивная идея. Моя бабка собралась хоронить кота…

Таракан выслушал, оживился, подхватил идею и через Интернет распространил ее среди широкого круга своих друзей и единомышленников, объединенных в неформальную группу «Веселые ребята». В группу входили общественные активисты вроде того же Васи Перепелкина и много другой молодежи, готовой нарушать скучное течение будней каким-нибудь общим, не одобряемым властью действием.

Позже тем же вечером губернатору позвонил начальник управления безопасности Закорыжный и попросил срочно собрать совещание руководителей силовых структур по безотлагательному делу. Совещание состоялось совсем уже поздно ночью. Присутствовали губернатор, вице-губернатор, начальники и замы начальников полиции и органов безопасности.

Губернатор дал знак Закорыжному, и тот начал с места в карьер.

– Коллеги, извините, что в столь поздний час извлекли вас из ресторанов или оторвали от жен и любовниц, но дело серьезное. По полученным оперативным данным в нашем городе группой активистов определенного толка готовится провокация под кодовым названием «Хороним Мурзика».

– Мурзика? – переспросил Удодов. – Это как-то связано с этим проклятым котом?

– Именно с ним, – подтвердил Закорыжный. – Суть провокации в том, что группа антиобщественных активистов, подстрекаемая художником Тархановым и его подругой, гражданкой иностранного государства Хеллен Приваловой, пользуясь недовольством граждан нашей области, вызванным незначительным ДТП с участием с одной стороны Федора Александровича Удодова, а с другой – именно этого кота, собираются похороны животного превратить в, как они говорят, хеппенинг, несанкционированное шествие с нарушением общественного порядка. Нам надо принять срочные меры по противодействию. Какие будут предложения?

Собравшиеся условно делились на ястребов и голубей. Ястребы предлагали самые решительные действия, вплоть до объявления чрезвычайного положения, привлечения к делу всех наличных сил полиции и госбезопасности и ареста зачинщиков. Голуби, напротив, советовали не смешить народ, не принимать никаких мер, позволить провокации провалиться самой по себе.

Было принято компромиссное решение: на провокацию не поддаваться, но затевающейся акции оказать противодействие силами патриотической общественности. В качестве дополнительной меры было решено маршрут намеченного на тот же день общегородского марафонского забега изменить и направить его с улицы Железнодорожников на проспект Погребенько.

Вынос тела

В намеченный день начиная с семи утра у подъезда Маргариты Максимовны стала собираться толпа, которая состояла сперва из людей, широкой публике не известных, но уже к девяти она стала гуще и шире и в ней уже замелькали лица, знакомые телезрителям. Это были поэты Влад Куманский и Игорь Древлев, известная сочинительница детективных романов Анастасия Пуховик, адвокат Юлий Шторм. Разумеется, были здесь и сотрудники известной организации, которые так старались быть незаметными, что именно по этой незаметности и узнавались.

Маргарита Максимовна не выспалась и не успела позавтракать. Около девяти часов пришли Алена с Тараканом, Игнатом Шутовым и Перепелкиным. Закрыли гроб крышкой, но барашки, скреплявшие ее, лишь слегка наживили. Лифт в доме был старой конструкции, узкий, с трудом вместил четырех нетолстых человек. Гроб целиком в лифт не входил, пришлось его наклонить.

Накрапывал мелкий дождь, когда Маргарита Максимовна вышла из подъезда и увидела перед собой черный похоронный кадиллак и большую, как ей показалось, толпу, покрытую парашютами зонтиков. Толпа была правда не маленькая. По подсчетам полиции, человек не меньше трехсот. Но если взять во внимание, что реальные цифры полиция никогда не дает, то можно предположить, что людей было гораздо больше. Тем более что количество собравшихся росло. Одна тетя особенно любопытствовала: а кого это хоронят? Ей объяснили: Мурзика. Она не подумала, что кота, хотя имя ей показалось для человека не совсем подходящее. Увидев маленький гробик, она поинтересовалась: а сколько же лет было усопшему? Услышав, что четырнадцать, удивилась, что такой маленький. Лилипут, что ли. Ей ответили: лилипут. Она еще больше удивилась, потому что никогда не видела, как хоронят лилипутов, и удивилась, что их хоронят так же, как и других людей. Но другие-то люди знали, что хоронят именно кота, и это знание подвигало их к тому, чтобы присоединиться к процессии. Через проходной двор процессия вышла на проспект Погребенько и двинулась в сторону улицы Пролетарской. По дороге к ним присоединились представители разных партий и общественных движений. Стратегия 31, общество обманутых дольщиков, движение «синих ведерок», несколько свидетелей Иеговы и пара дзен-буддистов. Затем подошли полсотни членов ЛГБТ-сообщества и болельщики местной футбольной команды «Турбина».

Гроб несли Вася Перепелкин, Игнат Шутов, Сеня Панченко и Вадим Друскевич. Была идея положить гроб в машину, но Вася предложил и другие согласились, оказать покойному особый респект и в начале пути пронести его на руках. И понесли: Вася, Сеня и Вадим на плечах, а Игнат – два метра восемь сантиметров росту – на согнутой руке, чтобы уравнять себя с другими. За ними двигался кадиллак, за машиной – поддерживаемая внучкой – Маргарита Максимовна.

Процессия приближалась уже к пересечению проспекта с Пролетарской улицей, когда дорогу ей преградила плотная шеренга православных активистов в темных одеждах и с темными же зонтами.

Шеренгу возглавлял стоявший в середине ее поп Виталий Пологин в черной рясе и серой каракулевой казачьей папахе с красным верхом. В левой руке он держал свернутый зонт, а в правой большой деревянный крест. При приближении процессии шеренга еще плотнее сомкнула свои ряды. Расстояние между стоящими и идущими быстро сокращалось. Православные стояли на месте и казались грозной неодолимой силой.

– Ребята, – вполголоса сказал Перепелкин, – кажется, нас собираются бить.

– Не дрейфь, Васек, – отозвался Игнат, – мы их тоже побьем.

– Нам их бить нельзя, – возразил Вася. – Их за нас оштрафуют, а нам за них припаяют срок.

Процессия была уже на расстоянии вытянутой руки. Это была державшая крест рука отца Виталия.

– Сгинь, нечистая сила! – тихо произнес Виталий.

Нечистая сила не сгинула, но остановилась.

– Куда путь держим, уважаемые? – вежливо поинтересовался батюшка.

– Что, не видите? – спросил Игнат.

– А что я должен видеть?

– Гроб.

– Гроб вижу. А кого, извиняюсь, хороните?

– Покойника.

– А, ну да, ну покойника, – сказал поп. – Это ясно, что покойника, а не живойника. – А покойник, позвольте поинтересоваться, он у вас какого рода?

– Мужского, – вышла вперед Алена.

– Мужского, – повторил поп одобрительно, как будто женского было бы хуже. – А все-таки к какому виду млекопитающих относится ваш мужской покойник и к какому подвиду и отряду, хотелось бы знать.

– А ни к какому, – сказал Перепелкин. – Покойник был индивидуалист и ни в какие отряды не вписывался.

Поп собирался еще какой-то вопрос задать, но тут из-за его спины выскочил его младший сын, тринадцатилетний отрок Яшка Череп, получивший такое прозвание, поскольку носил на плечах голову, стриженную под ноль, а череп имел особой конструкции, с большими внутренними наростами костной ткани, частично замещавшей слабую мякоть мозга. Это было у Пологиных фамильное. Старший брат Черепа Леха служил в ВДВ и на показательных выступлениях о собственную голову разбивал кирпичи. Череп, будучи тринадцати лет от роду, не очень хорошо учился в школе, но некоторым премудростям был научен своими ровесниками. И один из усвоенных им уроков говорил, что в случае групповой драки начинать надо с наиболее крупных противников. Сначала надо выбить из строя их, с остальными будет справиться легче. Поэтому он, еще когда стоял за батюшкой, выбрал своей первой жертвой высокорослого Игната. Выскочив из толпы, возглавляемой батюшкой, Череп ринулся навстречу Игнату Шутову и врезался ему в живот своим черепом. Удар этот был силой с летящее ядро. И от этого удара Игнат, этот великан и силач, согнулся пополам, свалился на бок и стал скрести ногтями мокрый асфальт, широко раскрывая рот, как выброшенная на гальку рыба. В процессе падения равновесие сильно нарушилось, гроб, слетевший с правой руки Игната, соскользнул с левого плеча Васи Перепелкина и пикирующим бомбардировщиком воткнулся в мокрый асфальт. Крышка, едва наживленная на шпильки, отлетела, и, к удивлению участников процессии, а также их контрагентов, из открывшегося гроба выскочил совершенно живой и даже как будто помолодевший, но в то же время и похудевший кот и с прытью, доступной только молодым и не слишком упитанным представителям семейства кошачьих, просвистел зигзагами между ног толпы, пересек дорожное полотно, тротуар и скрылся в ближайшей подворотне, не проявив ни малейшего интереса к дальнейшему развитию сюжета. Потом, когда страсти частично утихли, люди обсуждали чудесное воскресение Мурзика, выдвигали различные предположения. Одни говорили, что Мурзик не был убит, а от сильнейшего удара только впал в кому, из которой впоследствии вышел, известный ветеринар Оношко полагал, что речь шла о летаргическом сне, он также мог наступить в результате сильнейшего не только физического, но и нервного потрясения, но большинство склонялись к тому, что старый мертвый кот был подменен молодым и здоровым. Кем был подменен, никто не сомневался, а вот с какой целью, это также вызывало догадки, широко распространенные по социальным сетям. Чудесное воскресение кота настолько всех поразило, что участники обеих колонн сначала как завороженные стояли с раскрытыми ртами друг против друга, а потом Игнат, восставший из пыли и пришедший в себя, с криком «эх суки!» ринулся на Яшку Черепа и схватил его, автор просит прощения за вынужденную тавтологию, именно за череп. Но Яшкин череп, немедля вспотевший от страха, оказался неудержимым, как кусок мокрого мыла, и потому легко выскользнул из пытавшихся сжать его мощных пальцев Игната. Яшка юркнул обратно в ту толпу, из которой и появился. Игнат рванулся за ним, Яшку не догнал, но сбил с ног двоих, а третьего нокаутировал, и ряды православных, привыкших до того к отсутствию какого бы то ни было сопротивления, дрогнули и кинулись наутек. Раньше, когда не было вокруг понастроено столько заборов, они могли бы рассыпаться по дворам, но поскольку теперь все дворы оказались окружены собственными заборами, убегавшим ничего не осталось делать, как бежать по шоссе.

Тут с проспекта Энтузиастов на проспект Погребенько выбежала колонна марафонцев, и все эти три группы бегущих смешались в одну удивительную толпу.