Читать книгу Доктор Постников - Владимир Яковлевич Сназин - Страница 11

Неожиданно дверь распахнулась, и в класс быстрым уверенным шагом вошел подтянутый, с гладко выбритым лицом, лет под пятьдесят на вид, человек. Одет он был, судя по всему, по последней европейской моде. Становой удобный полукафтан из тонкого плотного голландского сукна, скроенный по-немецким лекалам, сидел на нем как влитой. Узкие темно-синие порты, плотно облегали бедра и застегивались у колен золочеными пуговицами. Светлые чулки подчеркивали стройность ног и придавали их владельцу щеголеватый вид. На нем были короткие башмаки с высокими каблуками и крупными медными пряжками. Голову украшал темно-коричневый парик с крупными буклями, падавшими на плечи. В руках он держал толстую пачку бумаги, перевязанную крест-накрест нитью. Суховатое и изрезанное неглубокими морщинами лицо казалось жестким, а пристальный, сверлящий взгляд был убедительнее любого слова. Поэтому, когда он вошел и окинул таким взглядом присутствующих, общий гомон в зале быстро стих.

– Кто это? – спросил Петр сидящего рядом Кирилла.

– Наш ректор, – шепотом ответил тот, – глава лекарской школы Аптекарского приказа, лейб-медик царя нашего государя Федора Алексеевича, доктор Лаврентий Блюментрост.

Ректор подошел к своим коллегам и поприветствовал их:

– «Guten Tag!» – услышал Петр его сдержанное приветствие. Затем он вполголоса начал о чем-то наставительно говорить докторам, от чего лица их то хмурились, то становились задумчивыми. Петр пристально смотрел на ректора, пытаясь сквозь гул, исходящий от разговаривающих, хоть и тихо между собой стрельцов, услышать, что-то из того, о чем говорил ректор.

– Ты чего так напрягся? – поинтересовался староста.

– Хочу понять, что он им говорит.

– А ты что, даже с такого расстояния можешь что-нибудь разобрать?

– Да! Нас специально обучали разбирать слова при любом шуме не только на слух, но и по губам. Тятенька сказывал, что толмач, переводчик или посланец Посольского приказа должен, кроме знания языков, уметь слышать шепот на расстоянии, оставаясь незамеченным. Поэтому и считается служба в Посольском приказе опасной.

– Ну и как, что-нибудь разобрал?

– Отдельные обрывки. Он говорит о каких-то раненых из-под Чигирина. – Петр вопросительно взглянул на Кирилла. – Сердится из-за дежурного… Мол, боярин Одоевский был очень зол… смертию, кажется, грозил.… Но кому, не могу разобрать, стрельцы сильно шумят.

– Что-то случилось на подворье, – предположил Кирилл.

– Может быть… Петр тут же хотел о чем-то еще спросить старосту, но в этот момент доктор Блюментрост повернулся к стрельцам, и Кирилл, подняв руку, остановил его:

– Тс! Давай послушаем, что скажет ректор.

– Хочу с вами поделиться результатами сегодняшнего осмотра лечебных палат на Рязанском подворье, – холодно и без приветствия сказал он и сделал короткую паузу.

В зале усилилось шушуканье. – Но перед тем как рассказать вам подробно о нашей инспекции, – ректор возвысил голос, как бы призывая стрельцов к тишине, – хочу напомнить вам, а кто забыл, рекомендую прочитать повторно, с чего начиналось ваше обучение. Вы помните, что в начале вашей учебы в лекарской школе аптекарь Яган Гутменш читал вам главы из книги «Гражданство обычаев детских». Так вот, в этой книге расписаны все правила поведения ученика в школе и дома. Одна из ее глав посвящена гигиене собственного тела. В ней говорится, что вы, пробудившись ото сна, должны совершить утреннюю молитву, затем умывание и сменить вчерашнюю одежду.…А теперь о главном. На лекциях доктор Келлерман рассказывал вам, что больных и раненых стрельцов лечить только одним снадобьем недостаточно. Для того чтобы лечение стало полезным, тело больного или раненого, так же как и ваше, всегда должно содержаться в чистоте. Но многие стрельцы из-за болезни или ранений не в состоянии собственными силами поддерживать чистоту своего тела, поэтому им требуется помощь. Именно по этой причине в бытность царем великого князя Алексея Михайловича и были устроены лечебные палаты во многих монастырях и подворьях. И эту помощь должны оказывать назначенные из учащихся нашей школы дежурные. Сегодня в первом часу дня, – продолжал доктор Блюментрост, – глава Аптекарского приказа боярин Василий Федорович Одоевский и его помощник думный дьяк Андрей Андреевич Виниус по государеву указу проводили инспекционный осмотр лечебных палат на Рязанском подворье.

В зале стало тихо, стрельцы с неподдельным интересом прислушивались к тому, о чем говорил ректор.

– Вы знаете, но я повторяю для тех, кто забыл, – возвысил голос Блюментрост, – что по распоряжению главы Аптекарского приказа Василия Федоровича Одоевского каждый ученик лекарской школы раз в два месяца должен в течение недели круглосуточно дежурить в лечебных палатах. – Блюментрост сделал паузу. В зале по-прежнему стояла напряженная тишина, слышалось только дыхание и нервное покашливание стрельцов. – Что же мы увидели сегодня, когда посетили лечебные палаты, где под попечительством школы Аптекарского приказа находятся больные и раненые? – Ректор строго посмотрел на учеников. – Дежурного подлекаря на месте нет, дежурный помощник подлекаря отсутствует. Палаты длительное время не проветривались, вошедшему с улицы человеку невозможно в них долго находиться, потому что ядовитый воздух режет глаза и отравляет горло. Шкуры, которыми укрываются больные, изъедены насекомыми и грызунами. Те, кто не может ходить, опорожняются под себя, в воздухе стоит смрад.

Доктор Блюментрост замолчал, а стрельцы зашептались между собой. Потом кто-то хмыкнул и не громко, но так, чтобы все услышали, произнес:

– Подумаешь, воздух плохой. Зашел бы он в церковь Николы Мокрого да понюхал бы, чем там пахнет.

– Особенно в праздники, – добавил кто-то, и стрельцы дружно хихикнули в кулаки.

Ректор Блюментрост никак не отреагировал на эти реплики и дал возможность ученикам переварить услышанную информацию, после чего строгим голосом продолжил:

– Случилось так, что, когда мы вошли в лечебные палаты, Андрей Андреевич в сумеречном свете увидел, что один из стрельцов лежит, отвернувшись к стене, и на нас не реагирует, проявляя тем самым непочтительность к знатным особам. А вы все знаете, что это считается проявлением оскорбления и виновный обычно строго наказывался. Андрей Андреевич подошел, отвернул овчину, которой тот стрелец был укрыт с головой, и хотел выговорить ему соответствующее недовольство, но тут же, закрыв рот рукой, стремглав выбежал на улицу, где его и вырвало. Боярин Василий Федорович так же не мог хоть сколько-нибудь находиться рядом и точно так же, не задерживаясь, вышел на воздух. Тогда я и мой коллега Яган Гутменш стали осматривать стрельца. Он оказался мертв! – Ректор сделал паузу, а затем продолжил: – На его сломанном бедре мы обнаружили большие язвенные дефекты. Нога была синюшна и раздута, как столб, кожа вокруг язв была зеленого цвета. Умерший стрелец лежал в огромной куче извергнутых его чревом полужидких, но уже наполовину застывших фекалий. Смерть стрельца, по мнению главного аптекаря Ягана Гутменша, наступила около двух дней назад. На это показывают сильно засохшие по краям фекалии и большое количество в язвах раневых червей, а также полностью опустевший мочевой пузырь. Как нам рассказали стрельцы, которые находились вместе с ним в палате, уже как неделю к ним никто не приходит, не перекладывает их настил, не убирает и не дает лечебное снадобье.

Доктор Блюментрост замолчал, ученики тоже притихли. Затем он проговорил:

– Василий Федорович был очень недоволен, что государевы ратники не имеют надлежащего ухода и лечения и находятся в условиях худших, чем грабители и воры в тюрьме. Он потребовал от меня учинить неотложный розыск нарушителей и отправить их на расспрос к дьяку Виниусу.

Стрельцы взбудоражились, закашляли, задвигали скамьями и снова зашептались между собой.

– Староста! – воскликнул ректор и окинул взглядом сидевших перед ним учеников. – Где староста!? – нетерпеливо повторил он.

– Я здесь, – отозвался Кирилл и вяло, как показалось Петру, поднялся с последней скамьи. Кирилл был невысокого роста, и когда он встал, ректор, чтобы его увидеть, вытянул шею и стал его отыскивать взглядом поверх голов.

– Скажи нам староста, кто из учеников на прошлой неделе был назначен дежурным уборщиком в лечебные палаты на Рязанском подворье?

– Я точно не помню, – разглядывая затылки сидеавших перед ним стрельцов, проговорил Кирилл. – Мне кажется… хотя нет, не помню, забыл. – Кирилл нахмурился и исподлобья посмотрел на доктора Блюментроста. Узнав от Петра, о чем примерно только что шептался ректор со своими коллегами, он понял, что по вине дежурного в лечебных палатах произошло что-то нехорошее и виновного непременно накажут, и Кирилл решил по возможности не называть его имени. Но старого хитрого доктора на мякине не проведешь.

Доктор Блюментрост сразу догадался, что староста пытается выгородить виновника, чтобы тот избежал наказания. И тогда Блюментрост перевел взгляд на стрельцов и медленно, задерживая его на каждом, проговорил:

– Я понимаю, что староста, не называя имени дежурного, хочет защитить его и не желает прослыть предателем в глазах своих товарищей. Но вы все как будущие лекари должны знать и понимать, что пульку из плоти лучше вынуть сразу, чем ждать, когда из раны начнется гноетечение и в ране появятся черви. – Блюментрост в очередной раз сделал паузу. – Поэтому виновному лучше самому сознаться и покаяться, ведь все равно мы его найдем. Так кто был де… – он хотел повторить вопрос, но не договорил. Из середины стрелецкой группы поднялся чернобровый, похожий на казачка парень в светло-зеленом кафтане, подпоясанном цветастым кушаком.

– Ну я был назначен дежурным помощником подлекаря на прошлой неделе. И что?

В его поведении чувствовалась некоторая нервозность и скованность, а голос звучал как-то нарочито грубо. Стрелец лихорадочно сдернул шапку с головы и в ожидании чего-то нехорошего исподлобья смотрел на ректора, скручивая и раскручивая шапку в руках.

– А вот и дежурный нашелся, – довольным голосом произнес доктор Блюментрост и посмотрел на Кирилла. При этом его насмешливый взгляд говорил: «Ну что хотел слукавить, да вот не вышло!» И после некоторой паузы, повернувшись к стрельцу, строго сказал:

– Как звать тебя?

– Данилко я, Яхонтов, – сухо ответил юноша. И затем с гордостью добавил: – Сын стрелецкий.

Он всем своим видом хотел показать товарищам, что вот он такой разбитной, никого не боится и презирает в лице ректора всех иноземцев. Но в том, как он мял трясущимися руками шапку, чувствовались обеспокоенность и волнение.

– Который год в школе? – спросил его Блюментрост.

– Второй пошел, – опять сухо и коротко ответил Данилко.

Доктор Блюментрост понял, что нарочитой грубостью и односложными ответами тот хочет показать свое презрение к нему как к иноземцу. Такое отношение со стороны простого люда и мелкопоместного дворянства каждый житель Немецкой слободы встречал на Руси повсеместно. Народу не нравилось, что в их стране, в их городе живут люди чуждой им веры – и живут они в чистоте, благополучии и сытости. В то время как они, русские, живут впроголодь, едят ржаной хлеб вперемешку с лебедой, а мясо видят два-три раза в год, по большим церковным праздникам, – и то только жилы да кости. Ненависть у простых людей доходила иногда до рукоприкладства: подкараулят где-нибудь идущего в ночи иноземца, ударят дубьем по голове и ограбят. Но вскоре власти пресекли холопий произвол. Нескольких дворовых и какого-то сына боярского поймали, пытали на дыбе и те сознались в убийстве голландского купца. Виновные публично были биты кнутом и сосланы на каторгу в Сибирь на вечные времена. С тех пор нападения прекратились, но ненависть осталась. Поэтому люди теперь остерегались поднимать на иноземцев руку, а выражали свой протест против них немым укором – презрением.

– Тебе известно, – продолжал спрашивать ректор, – что по твоей вине лечебные палаты Рязанского подворья за время, пока тебя не было, превратились в отхожее место и рассадник заразы?

Стрелец хмыкнул, покачал головой, а потом простодушно ответил:

– Чудно говоришь, учитель. Откуда же мне это может быть известно, если я там неделю не был. – И он оглянулся на товарищей, ожидая с их стороны сочуствия. Те в свою очередь ободряюще подмигивали ему и выражали солидарность гримасами, но активной поддержки не проявили.

– А кто же эти палаты превратил в отхожее место? – спросил стрелец, как показалось доктору Блюментросту, с издевкой, хотя и с видом непорочного агнца. И в его голосе прозвучало искреннее, неподдельное любопытство, как будто речь шла о фокусе с цветными лентами, которые по мере представления меняли свой цвет, а не о здоровье людей. Этот невинно-издевательский вопрос возмутил ректора, и он зло спросил:

– Почему ты отсутствовал на дежурстве в лечебных палатах всю неделю?! – И его взгляд приобрел ледяной оттенок.

– Бате свому помогал, – резко ответил стрелец. – Он из Севска обоз гнал, так я этот обоз и охранял, лихих людей-то, сам знаешь, учитель, сколько на дороге. – Он сказал это без тени смущения, как будто охрана обоза была его главной и прямой обязанностью.

– А скажи мне, сын стрелецкий, – с расстановкой, смотря в упор на Данилу, спросил доктор Блюментрост, – когда год назад тебя по государеву указу определяли в обучение лекарскому делу ты, присягая на чиновней книге, что в Архангельском соборе в Кремле, в присутствии протопопа Федора с братией, клятву давал не пить, не бражничать, с воровскими людьми не знаться и у царского дела, – на этом слове доктор Блюментрост сделал акцент, – быть беспрестанно на месте и без государева указа службу не оставлять? А как поступил ты?

– Я не нарушал государева указа! – почти агрессивно выпалил казачок. – Я справно учил ботанику и хирургию. Был в полках при защите Чигирина, лечил раненых, вынимал пули из тела, ставил на раны примочки. Я знаю, как делать отвар. А говно убирать каждый день за больными и дворы мести я не буду. Это дело холопье! А я не холоп, я сын стрелецкий. – Данила выпалил это одним махом, смолк и насупился, ожидая, что последует дальше.

Доктор Блюментрост сочувственно посмотрел на казачка, и его взгляд неожиданно смягчился.

– Я не ученик, и не лекарь, я доктор медицины и философии, – сказал он мягко, но в то же время решительно, а аптекарь Яган Гутменш – не садовник, а главный аптекарь Аптекарского приказа. Но нам пришлось в лечебных палатах при осмотре мертвого стрельца возиться именно в том, что ты не хотел убирать. Запомн – воскликнул он, но тут же, окинув взглядом стрельцов, проговорил: – это, кстати, касается всех. Хочу сказать для тех, кто пройдет весь курс обучения и станет лекарем. Потому что не все из вас ими станут, многих вернут опять в полки нести стрелецкую службу, но на отдаленных рубежах государства. Но те, кто все-таки закончит учебу, должны знать, что доктора, аптекари, а также лекари всегда имеют соприкосновение со всеми жидкостями и выделениями больного человека. И по тому, что больной из себя изверг, можно распознать недуг.

На лицах стрельцов отразилось удивление и недоумение. Они смотрели друг на друга и мимикой изображали непонимание.

– Так вот, сын стрелецкий, – ректор повернулся к Даниле, – не в моей воле прощать или наказывать за провинности. В этом разберется дьяк Аптекарского приказа. – В голосе ректора почувствовалась нотка грусти. – Мое дело учить. Судя по докладу старшего лекаря о том, как ты лечил раненых солдат на ратном поле, ты способный ученик и из тебя мог бы получиться неплохой лекарь. Мне очень жаль, что так с тобой вышло, но я не могу ослушаться приказа боярина Одоевского, который потребовал выявить и наказать нарушителей. – Доктор Блюментрост повернулся к двери, некоторое время помолчал, а затем громко позвал: – Охрана! – На зов немедленно явился стрелец из полицейского отряда Стрелецкого приказа. – Подьячего с караулом ко мне, – строго приказал доктор.

Подьячий и караул не замедлили явиться.

– Отведешь ученика, – ректор кивком головы показал на Данилу, – на расспрос к дьяку Виниусу и вернешься. И вот еще что… – Он искоса взглянул на юношу и на секунду задумался. Подошел к столу, что-то написал на листе бумаги и, вернувшись, дал записку подьячему. – Передашь Андрею Андреевичу это письмо, – сказал он и еще раз с сожалением посмотрел на казачка.

По команде подьячего Аптекарского приказа, четыре крепких стрельца в красных длиннополых кафтанах с саблями на поясе и бердышами на плече увели Данилку, у которого в лице не осталось ни кровинки на расспрос к дьяку.

Стрельцы, не ожидавшие такого поворота событий, зароптали, зашушукались, но никто не посмел открыто выступить с протестом.

– А куда его повели, как думаешь? – шепотом спросил Петр расстроенного Кирилла.

– Самое легкое, если взойдет на «козла» за нерадение в учении, – тихо сказал Кирилл. – Но неделю отсутствовать на службе – это серьезное нарушение царева указа. За это могут и кнут дать, и сослать куда-нибудь…

– Да неужто в этой школе такие строгости? – недоверчиво спросил Петр. – У нас в Посольском приказе тоже были наказания, ну, прогулял кто-то, подрался, за ошибки в тексте – пороли розгами, реже – плеткой.… Но кнутом – такого не бывало.

– О-о, в Аптекарском приказе наказаний много! – безнадежно махнув рукой, сказал Кирилл. – Возьми хотя бы недавний случай. Как только закончилась война с басурманами и был подписан Бахчисарайский договор о мире, двоих наших младших подлекарей, которые работали в полках на заставе, как только они вернулись из-под Чигирина, сразу взяли под караул и отвели на расспрос к дьяку Виниусу. Как, почему, за что – никто ничего не знает. Только потом стало известно, что кто-то донес на стрельцов, будто они вместо того чтобы лечить и перевязывать раненых, грабили их, словно им было все равно, свой это или басурманин. Так вот, за татьбу на войне сослали обоих на южные московские рубежи, а перед этим им всю спину кнутом иссекли да по левому уху отрезали. Подьячий сказывал, мол, направили их на вечное поселение, на строительство Изюмской черты, что в Белгородском воеводстве. Там, говорит, они и наказание будут отбывать, и пользу государю приносить. А оттуда живым редко кто возвращается.

– Ты как будто жалеешь их? – спросил Петр, удивленный интонацией сочувствия, прозвучавшей в словах Кирилла. – Они же воровством занимались, за это и наказаны.

– Это верно, но все равно жалко, я их помню, хорошие были товарищи.

– А если бы одним из этих стрельцов, которых они грабили, был ты или, например, твой близкий сродственник, ты бы их тоже жалел?

– Тогда бы и я, наверное, рассуждал, как ты, – с горечью в голосе проговорил Кирилл, – но раз этого не случилось, все равно жалко их.

Наступило напряженное молчание. Петр как знаток дипломатических приемов при затянувшихся паузах быстро перевел мысли старосты в другое русло:

– А что это такое «Изюмская черта?»

– О… это новая пограничная… – Кирилл не успел закончить фразу, как вновь прозвучал голос доктора Блюментроста:

– Староста!

Кирилл от неожиданности вздрогнул и вопросительно посмотрел на ректора.

– Иди сюда, – позвал тот. Но Кирилл медлил. Ректор, видя, что староста не торопится, подбодрил его:

– Иди, иди, отсюда тебе будет лучше видно твоих товарищей.

Кирилл медленно вышел на середину зала и встал рядом с ректором. Все ученики в упор смотрели на него и ожидали, что будет дальше.

– Теперь тебе всех учеников хорошо видно. Посмотри на них и скажи, кто тот ученик, который был назначен в эту неделю младшим подлекарем на дежурство в лечебные палаты и который должен был раздавать больным лечебное снадобье, промывать раны и перевязывать их?

Кирилл поднял голову и стал медленно разглядывать напряженно-испуганные лица стрельцов. Он прекрасно знал, кто дежурил на этой неделе. Тот стрелец сидел прямо перед ним, на второй скамье в середине. Он тупо смотрел на стол и ковырял толстым ногтем указательного пальца выступающий над поверхностью стола жесткий сучок. Кирилл понимал, что ректор прав и нарушитель должен понести заслуженное наказание, но внутреннее неприязнь к требованию иноземца заставляло его противиться, и он упорно отмалчивался. В момент этого немого противостояния входная дверь раскрылась, и в зал вошли четверо стрельцов. Это были те же стрельцы из полицейского отряда, которые только что увели молодого казачка. Они встали с обеих сторон двери и, опершись спиной о стену, стали ждать приказаний. Среди учеников пробежал глухой ропот, некоторые заерзали, закрутили головами, бросая ненавидящие взгляды на своих коллег, стоявших у дверей, другие перешептывались и злобно смотрели на иноземных докторов-учителей. Ректор еще некоторое время выдерживал паузу, затем взглянул на взволнованные лица стрельцов и перевел взгляд на Кирилла.

– Староста, так тебе известно имя того ученика, который был назначен дежурным подлекарем? – спросил он снова, после того как волнение в зале немного улеглось. – Я понимаю, списка назначенных дежурных нет, но, как известно, у Андрея Андреевича Виниуса имеются специальные люди, которые развязывают любые языки.

Кирилл побледнел, глаза его расширились, и он с испугом оглянулся на ректора. Но ему не пришлось называть имя стрельца.

Из среднего ряда, что находилась прямо напротив Кирилла, лениво, всем своим видом выказывая презрение иноземному доктору, поднялся уже знакомый читателю крепкий как дуб стрелец с нечесаной рыжей бородой. Поправляя полу задравшегося кафтана, он, не скрывая неприязни, сказал:

– Ну я был назначен младшим подлекарем, и чо? пробасил рыжий.

– Вот и еще один дежурный нашелся, – удовлетворенно сказал доктор Блюментрост. – Как звать тебя, православный? – Ректор жестом показал Кириллу, что тот может сесть на место.

– Ну, Гришка я, сын Васьки Башкина. И чо дальше? – Он смачно сплюнул на пол и с ухмылкой посмотрел на присутствующих. Но ни одной улыбки не появилось на настороженных лицах. Все ждали, чем закончится этот расспрос.

– Кирилл, – шепотом спросил Петр, когда староста вернулся и снова сел на свое место, – а этот-то рыжий здоровяк, он-то чего натворил?

– Сам не знаю, – потухшим голосом ответил староста. – Послушаем, что ректор скажет.

Тем временем доктор Блюментрост продолжал спрашивать стрельца:

– С какого дня в обучении в лекарской школе?

– С января пошел второй год, – отвечал рыжий, не понимая, зачем ректор чинит ему такой расспрос.

– Грамоту, до того как в школу пришел, знал?

– Псалтирь читал, – ответил Григорий.

– Латынь разумеешь? – последовал следующий вопрос.

Стрелец наклонил голову, сгримасничал и стеснительно проговорил:

– Не борзо, но буквы разбираю, да и вообще, не язык это, а каверза одна.

– Значит, на эту неделю ты был назначен дежурным по раздаче лекарского снадобья и ухода за ранеными стрельцами, так?

Блюментрост пытливо сверлил здоровяка глазами.

– Ну так! Знамо, что я, а я и не отрицаю, – грубо ответил Григорий и вопросительно посмотрел на товарищей, как бы ища у них поддержки: «И чо он ко мне привязался?»

– А тебе известно, – продолжал свой расспрос ректор, – что по приказу главы Аптекарского приказа боярина Никиты Ивановича Одоевского в лечебных палатах день и ночь должен находиться дежурный подлекарь для дачи больным нутряными болезнями лечебного снадобья, а также, чтобы раненым, покалеченным, и обожженным делать примочки на раны и перевязывать их? – Ректор выдержал непродолжительную паузу – только для того, чтобы вся информация могла дойти до сознания стрельца. Затем продолжал: – Ты был назначен дежурным, но тебя не было в палатах всю неделю. Почему? Чем ты можешь оправдать свое отсутствие, почему раненые всю неделю не имели ни ежедневных промываний, ни перевязок и положенных им царской милостью бесплатных лечебных снадобий?

Все движения и шорохи в зале стихли. Пауза была недолгой, но Петру показалась она вечностью. Стрелец Григорий застыл в раздумье, на его массивных скулах, прикрытых нечесаной бородой, перекатывались желваки, злые глаза судорожно бегали, а правая рука нервно скоблила жесткими ногтями левую ладонь.

– Отвечай, стрелец Григорий. Оправдывайся! – торопил его Блюментрост.

Перестав чесать ладонь, Григорий запустил в копну рыжих волос огромную пятерню и смущенно проговорил:

– Все мази, пластыри и всякие настойки, которые противу гноя и которые алхимист Васька Шилов получает из Новой аптеки, у него закончились. Вот я и ждал дома, когда он новые травы приготовит, чтобы я смог отнести их в кокторий и алхимист-аптекарь приготовил бы из них мне новое снадобье.

– Вот как? – удивился доктор Блюментрост. – Какие же травы закончились у алхимиста Шилова? Назови мне их латинские названия. – Блюментрост прищурил глаза и внимательно смотрел на стрельца.

– Забыл я, как они называются, – отворачиваясь от пронзительного взгляда доктора, смущенно ответил стрелец, продолжая чесать голову.

– Если ты забыл названия, то какие же травы ты собирался отнести в кокторий Новой аптеки, чтобы алхимист-аптекарь приготовил тебе нужное снадобье? Как же ты вообще собирался лечить своих товарищей, если не помнишь, из каких трав готовится лекарство противу гноя?!

Григорий вдруг насупился, глаза его засверкали гневом, он встрепенулся, расправил в сажень свои плечи и, дернув головой, с сарказмом проговорил:

– Товарищей?! Это кто же, Данилка-то Кикин, десятский с кривой рожей мне товарищ? – И он ногтями правой руки поскреб левую щеку с такой силой, что на всех рядах был слышан скрип волос, проскальзывающих между ногтями и подушечками пальцев. – Хорош товарищ! А то, что он, сучье отродье, еще до войны с басурманами на Кремлевском торгу воровством и подлогом промышлял и десятки невинных душ загубил… за это его надо было лечить.

Стрелец встал, оперся о стол обеими руками и зло, в упор смотря на доктора Блюментроста, проговорил:

– Моей женке Марфутке, царствие ей небесное, – Гришка повернулся в красный угол и трижды с поклоном перекрестился, – этот гад подсунул свою мошну с медяками и подал на нее ябеду в Земский приказ, что, мол, женка Васьки Башкина Марфутка на торгу у него мошну с серебром украла. Тут же бабу забрали на расспрос в приказ. Обыскали – ничего не нашли, послали человека в лавку на торг. Там под доской завернутая в тряпицу лежала мошна собаки Кикина с медными копейками. А когда посыльный вернулся в приказ, показать, что мошна Кикина с медяками никуда не пропала, Марфутку уже изломали на дыбе напрочь, так и кончилась жонка прямо там без покаяния. И я этого аспида должен считать своим товарищем, да еще лечить его, лекарство ему давать?! – злобно выкрикнул стрелец. – Да благодарение Господу, что этот изверг издох, сволочь!

Григорий шумно сел и, отвернувшись к стене, стал монотонно стучать по столу костяшками пальцев.

Пауза была короткой. Петр даже услышал треск сальной свечи, стоявшей от него на значительном расстоянии. Доктор Блюментрост выпрямился, слегка тряхнул головой, отчего букли его заколыхались и, понизив голос, сказал:

– Мне искренне жаль твою жену, стрелец Григорий, но свои усобные отношения решай у себя дома, а не переноси их на школу! Сюда ты направлен по указу нашего батюшки царя Федора Алексеевича и должен честно и без лукавства выполнять возложенные на тебя обязанности. И лечить ты должен того, кого тебе прикажут, – после чего, жестко добавил, – а что касается «забыл, как называются травы», то ты хитришь, стрелец. Как можно забыть то, чего не знаешь, и это показала практика под Чигирином. Ты и еще несколько учеников после окончания первого года обучения были направлены в полки для лечения раненых и увечных стрельцов. И как вы оказывали помощь раненым? – При этих словах Блюментрост впился в стрельца глазами. – Два подлекаря за татьбу и воровство в полках были сосланы на южные рубежи Московского государства. Ты же, как мне донесли, не смог прочитать ни одного написанного на склянках латинским шрифтом названия. В итоге дал стрельцу, у которого болел живот, вместо лекарственного настоя выпить примочку корневища аира и дудника, которая применяется для промывки гнойных ран. Не мудрено, что стрелец через некоторое время умер. Отчего он умер, никто не знал, но ты, испугавшись ответственности, бросил сумку с хирургическими инструментами, выданную тебе Аптекарским приказом, и сбежал на войну. Тебя нашли и вернули в школу. Но батоги, видимо, тебе не пошли впрок, и ты пошел бражничать. Вчера я и алхимист-аптекарь Готфрид Грегори провели инспекцию на аптекарском огороде у Мясницких ворот. Как нам сказал алхимист Шилов, у него в складском сарае, где расположена главная поварня, на полках лежат несколько мешков высушенного растительного сырья, приготовленного для отправки на переработку в кокторий Новой аптеки. На каждом мешке латинским языком было написано и название растения, из которого это сырье было приготовлено, и твое имя. Ты должен был прийти, взять мешки и отнести в кокторий, где из него приготовили бы пластыри и настои противу гноя. Но так как ты латинский шрифт читать не можешь, ты не отнес сырье, а вместо этого, все дни проводил в кабаке на Никольском крестце. Тебя там видели и донесли. Это уже третий случай, когда ты нарушаешь царский указ и причиняешь убыток царской казне.

– Какой такой убыток казне я причиняю? – возмутился было Григорий, но голос его прозвучал сдавлено и глухо, а глаза тревожно забегали. Подсознательно он чувствовал, что обвинения ректора справедливы, и знал, что все, что сказал ректор, правда. Но ненависть к иноземцам возбуждала мозг к сопротивлению.

– Первый раз, когда под Чигирином ты бросил выданную тебе Аптекарским приказом сумку с хирургическими инструментами и отказался выполнять возложенные на тебя царем обязанности, а именно лечить своих товарищей. Второй убыток: за целый год обучения в школе ты получал жалование, которое потратил, но не оправдал. И третий раз: твое бражничество. Я считаю тебя неспособным к обучению. Поэтому глава Аптекарского приказа боярин Никита Иванович Одоевский сегодня примет решение, что с тобой делать. А пока ты предстанешь перед дьяком Виниусом.

Доктор Блюментрост сделал жест рукой, и четыре стрельца подошли к Григорию и встали от него по обе стороны. Тут же подскочил подьячий, вынул из-за пояса приготовленный лист бумаги и, разложив его на колене, внес в него имя стрельца Башкина.

– Связать ему руки, – скомандовал подьячий, закончив писать.

Стрельцы приготовили веревку и попытались заломить Григорию руки.

– Отринь! – взревел тот и легко скинул двух стрельцов, повисших на нем. – Не боись, не сбегу! Сам пойду!

Тогда двое стрельцов взяли Григория под локти, каждый со своей стороны, а двое других распределились – один спереди, другой сзади – и повели арестованного к двери. Перед самым выходом из зала Григорий остановился, повернулся к товарищам и, не удостаивая взглядом доктора Блюментроста, проговорил:

– Братцы, не поминайте лихом. Был я добрым воякой, порубал на своем веку немало басурман под Азовом и Астраханью, побродил по Дону в поисках вора Стеньки Разина. Но по воле государя нашего великого князя Федора Алексеевича призван был сюда иноземное лекарское дело изучать. Скажу вам как на духу: не любо мне это учение, не по вкусу мне перо и бумага и их латинские ереси. Бердыш и пищаль – вот мои талисманы! А лекарь я взаправду никакой, поэтому и не шло у меня учение. Простите родимые, если кого попусту обидел.

Он трижды поклонился своим товарищам в пояс, перекрестился и, повернувшись к подьячему, грубо проговорил:

– Ну, веди меня, слизь чернильная!

На глаза молодых стрельцов навернулись слезы, те, кто постарше, с сожалением смотрели на Григория и осеняли его крестным знамением.