Читать книгу Замечательная жизнь людей - Владимир Звездин - Страница 26

Запомнился мне парень лет двадцати пяти. Сидел на верхнем ярусе нар, не обращая ни на кого внимания, пел не громко, явно для себя, песню: «Говорят все, что я некрасивая, так зачем же ты ходишь за мной и в осеннюю пору дождливую провожаешь с работы домой?» Пел как будто хотел обратить на себя внимание. И вдруг на следующей день, завладев самосвалом зазевавшегося водителя, рванул, сшибая шлагбаум и ворота, помчался в сторону шоссе, ведущего в город. Менты подняли вдогонку беспорядочную стрельбу. Место пустое, степь, все, как на ладони.

Обсуждая это происшествие, мы не могли понять его поступка, на что он рассчитывал. Явное самоубийство. Но могла сыграть главную роль наступающая весна.

Вернулись с работы, глядь – он так же, как вчера, сидит на тех же нарах. Только что не поет и весь какой-то помятый и без передних зубов. Молчит. Никто его не беспокоил, с расспросами не приставали – чего лезть человеку в душу? А на следующий день, пока мы были на работе, он куда-то исчез. Решили, что доставляли его нам в назидание. А может, девать его было некуда – изолятора у нас нет.

И когда совсем потеплело, перевели меня в зону общего режима. Зона была просто огромная.

Меня назначили шнырем (дневальным). Самая низкая ступень лагерных придурков. Все теплые места в зоне занимались по блату, как на свободе. Моя обязанность была смотреть за порядком, чтобы заправляли постели, чисто было в тумбочках, основное – мыть пол. Меня это устраивало. После кувалды и лома это был курорт. Все ушли пахать, я свою работу закончил и балдею на лужайке. Даже не заметил, как подсел ко мне чеченец. Это в зоне была знаменитая личность, о нем ходили страшные легенды. Он перерезал уйму народа на свободе и здесь умудрился не меньше. Сроков ему навешали столько – так долго не живут даже черепахи. В глаза ему было страшно смотреть. По ним видно, что он видит тебя насквозь и, кажется, читает твои мысли. Он заметил мое замешательство, улыбнулся и заговорил на кавказский манер, вставляя любимое слово «дорогой».

Рассказывал про свою безмятежную жизнь на воле, как попал сюда, что сидит уже пятнадцать лет и убивал исключительно только нехороших людей. И понимает, навряд ли он освободится. Вешал он мне это все не один день. Я уже сделал для себя вывод, что не очень плохой этот человек. И ему повезло, что в то время расстрел был отменен. И хотя самый большой срок был двадцать пять лет, но за лагерные грехи добавляли без проблем. Официально пожизненных сроков не было, а то, что некоторые умирали, не досидев, так это их проблемы. Он был одинок, все его боялись Он не примыкал ни к каким группам и мастям. Смело заходил в любые зоны и никто его не трогал. И вот однажды после очередной сердечной беседы и заверений его расположения ко мне, взяв с меня клятву, что все им сказанное останется между нами, открыл мне свой план и мое участие в нем.