Читать книгу 2 системы - Владислав Корнейчук - Страница 3

***

О том, что покидает театр, Дмитрий Облаков – ровесник гавайского концерта Элвиса Пресли (январь 1973 года), сообщил перед репетицией «Вишневого сада», в котором разменявшая десятый десяток Татьяна Артемовна играла Раневскую.

У примы театра, которой Станиславский как-то прокричал «Не верю!», сместилась вставная челюсть. Она хотела что-то сказать, но только прошамкала, смутилась и удалилась в гримерную выпить столовую ложку седативного сиропа.

Приклеенная растительность Дындровецкого-Гаева от новости, которую поведал Облаков, сложилась в такое звериное выражение, словно переезжающий во Францию театральный лузер выкосил цветущий вишневый сад машиной из «Сибирского цирюльника».

Актер драматического театра и кино, теперь уже бывший, купил себе жилплощадь с видом на Средиземное море. Вчерашнему Кушать Подано было пока еще далеко до русского железнодорожного короля Павла фон Дервиза, построившего в Ницце дворец в готическом стиле, но все-таки, все-таки…

«Правильно, что ближе к Вильфранш-сюр-Мер все-таки взял, – мысленно смаковал покупку Облаков, покидая навсегда стены театра. – Там как-то спокойней, чем в самой Ницце. Бог даст, и яхту со временем куплю…»

Однажды Облаков пешком прошел от Ниццы до Вильфранша. Нежаркое декабрьское солнце, пальмы, лазурные волны… Был солнечный и очень теплый, несмотря на зиму, день, что для Лазурки совсем не редкость. Слева – виллы, дома с люксовыми апартаментами; справа – горизонты Средиземного моря, где, куда ни глянь, точки качающихся на волнах яхт… Примерно в той части побережья, где внизу, на пристани, швартуется паром, курсирующий между Ниццей и Корсикой, Облакову захотелось по нужде. Пришлось воспользоваться какими-то кустами. «Прямо как в России», – почему-то удивился Облаков.

Двумя часами ранее он расстался с супругами Мерсье, которые потчевали его на своей вилле фуа-гра и специально подобранными к блюду изысканными винами.

─ Вам, мсье Облаков, пора понемногу привыкать к нашему образу жизни. Наш фирменный паштет, свежий хлеб, хорошее вино… Хотя сам я пью только воду, вино – лишь иногда. Когда, например, хочу напоить кого-то. – Морис Мерсье расхохотался зычным басом скорей изрядно выпившего славянина, чем пригубившего атланто-средиземноморца. Говорил он по-русски хоть и с сильным акцентом, но лучше иного носителя языка.

Мерсье этот был потомком белоэмигрантов. Дед его отчалил из Севастополя 16 ноября (по новому стилю) 1920 года на одном из последних пароходов. В Париже женился на француженке. Говорят, она была продавщицей в ювелирном магазине на Вандомской площади. По одной версии они познакомились, когда белогвардеец искал, как бы ему выгоднее продать вывезенные из России бриллианты. По другой – мадемуазель эта вовсе не на Вандомской площади обитала, а на Пигаль. И познакомились там же, то ли в кабаре Мулен Руж, то ли в борделе.

Дед Мориса Мерсье поселился со своей француженкой в Канне, потом переехал в Ниццу.

Сын белогвардейца – Борис Мерсье (взял фамилию матери) вроде был поэтом, все время ездил по миру.

─ Я, уважаемый Морис. – Облаков постарался улыбнуться улыбкой по-европейски приветливого человека. – Кофе и чай очень люблю.

─ Дмитрий, от них кожа портится. Много лет обхожусь водой и вином. Может, вы еще и газировку сладкую пьете?

─ Энергетические напитки иногда.

─ Кожа стареет от газировки невероятно… Я, знаете, бонвиван, но ограничиваю себя.

Морис разбогател, получив большое наследство и перепродавая на Лазурном берегу недвижимость. Давно разменял седьмой десяток. Лет десять назад женился на молодой женщине и потому старательно молодился.

Облаков еще в первую их встречу отметил какое-то неуемное тщеславие этого господина. Особенно тому хотелось похвастать своими мужскими достижениями.

─ Ох, и оторвался я в общежитии лимитчиц на Лиговке, – вдруг говорил не в тему, лишь бы сказать, раскрасневшийся лицом мсье Мерсье о своем посещении Ленинграда во второй половине 70-х.

Так и сказал: «оторвался». Хорошо знал советский молодежный жаргон этот представитель Старого Света с русскими корнями.

Как бы там ни было, но француз, с которым Облаков подружился настолько, насколько вообще возможно подружиться с французом, помог подобрать апартаменты и даже предложил работу – у себя, в фирме, занимающейся продажей и перепродажей недвижимости. Русский артист, считал Морис Мерсье, пригодится в общении с русскими нуворишами, которые хоть и парвеню для всякого нормального француза, однако виллы и апартаменты покупают, почти не торгуясь.

Казалось бы, где мог познакомиться Облаков с таким персонажем как мсье Мерсье?

В одном из ресторанов на Английской набережной, в каком-нибудь из музеев Кремля…

Их пути пересеклись в русской глубинке. Одним из хобби Мориса Борисовича Мерсье была российская провинция. Особенно он любил старинные города, лежащие немного севернее Москвы – Вологду, Кострому, Ярославль, Великий Новгород, Псков… Вечно покупал там иконы, полотенца, лапти, в последний день поездки обязательно объедался кулебяками и расстегаями.

Именно на своей малой родине, в Пскове, Облаков с французом еще в далеком 2001-м году свел знакомство. В обычной русской бане. Мсье Мерсье не рассчитал силы, с кем-то выпив медовухи. Его сильно развезло. Заснул француз, впрочем, когда уже уходил, в вестибюле, присев на диванчик, чтобы завязать шнурок. Проявивший гуманизм Облаков доставил иностранца в гостиницу, которую тот назвал.

На следующий день они вместе гуляли по местному блошиному, как сказали бы во Франции, рынку. Дмитрий был всегда уверен, что, кроме явной рухляди, на псковской барахолке найти что-либо весьма затруднительно. Однако Мерсье купил у бабки, торговавшей ржавыми шурупами, шерстяными колготками, пластмассовыми Т-34 и бюстом Наполеона, изваяние французского императора.

─ Это довольно редкий экземпляр, мсье Облаков. В Париже на Клиньянкур вам такой за пятьдесят франков не продадут, ио-хо! – хохотнув, заметил Мерсье, когда они с Облаковым отошли метра на три от продешевившей псковской бабки…

«Усиленно учим французский. Также надо первым делом хорошенько осмотреть окрестности Ниццы – Кань-сюр-Мер, Сен-Поль-де-Ванс… – рассуждал про себя Облаков, глядя на два распахнутых и почти уже забитых всякой всячиной – в основном памятными безделушками и одеждой – чемодана. – Климат там прекрасный, места, конечно, потрясающие, это главное. Не ущелье имени Макаренко!»

Выходящая на Чистопрудный бульвар улица, где Облакову оставалось пробыть всего лишь несколько часов, напоминала Петербург Достоевского: ни деревца, ни кустика, крыши домов подпирают хмурое небо…