Читать книгу Дагги-тиц - Жан-Батист Мольер, Владислав Крапивин - Страница 3

Таисия тоскливо посмотрела на Инки, потом велела:

– Все сидят тихо и решают! Если не хотят двойку в журнал! На перемену никто не идет… – И пошла к двери. Инки за ней. Так и шагал следом, когда она стучала каблуками по половицам, по ступеням, двигаясь к директорскому кабинету. У двери велела:

– Стой здесь… – постучала и вошла.

Инки стал ждать. Ждал, ждал, слыша неразборчивые голоса. Ощущал скучноватую и несильную боязнь. Вспоминал Бригаду и даже слегка сочувствовал ему (как он орал!). Наконец дверь приоткрылась, Таисия деревянно сказала:

– Войди, Гусев.

Инки шагнул через порог.

Тут же он увидел Бригаду. Тот сидел у стены. Одну ногу поджал под стул, вторую вытянул. Ступня этой вытянутой ноги была замотана марлей. Снятый башмак (с треугольной дыркой на носке) Бригада держал в опущенной руке. Мокрыми злющими глазами глянул на Смока. В глазах читалось: „Ну, сейчас ты поимеешь, гад, все, что заработал…“

А еще Инки увидел, конечно, директоршу Фаину Юрьевну со светло-желтым крашеным тюрбаном прически и пухлыми пальцами, которые растопыренно лежали на блестящем коричневом столе. Лицо тоже было пухлое, маленький красный рот терялся на нем в складках. Таисия встала сбоку от стола. С другого бока стояла черная и худая Клавдия Львовна – должность ее называлась „завуч по младшим классам“. Получилось, что Таисия с Клавдией как директорская охрана. Все трое воткнули глаза в четвероклассника Гусева.

– Ну? – выговорила завуч. То ли ласково, то ли ядовито.

Инки смотрел чуть в сторону от нее и молчал.

– Ну, Гусев? – повторила она нетерпеливо.

– Что? – шевельнул он губами.

– Что надо сказать, когда входишь в кабинет директора?

– Что? – сказал Инки.

– Надо поздороваться! – взвизгнула Таисия Леонидовна. – Не учили тебя, да?!

– А… здрасте… – внутри у Инки шевельнулись удивление и усмешка. При чем тут „здрасте“, если сейчас его будут всячески изничтожать. Это же понятно каждому, даже вот медной фигурке примерной школьницы на директорском столе.

– Он еще и усмехается, – уже без выражения сообщила завуч Клавдия. (Значит, Инки усмехнулся все-таки не про себя, а снаружи; вот балда!)

– Это нечаянно, – объяснил он.

– По-моему, он издевается, – прежним бесцветным тоном сообщила завуч.

Директорша Фаина Юрьевна постучала тяжелыми пальцами о стол.

– Облик достаточно ясен… Таисия Леонидовна, этот… Гусев… он всегда таков?

– Я знаю его полтора месяца. Но за этот срок можно было сделать вывод, что да… всегда…

Клавдия постучала пальцами опять.

– Тогда к делу… Расскажи, Гусев, каким образом и почему ты изуродовал своего товарища по школе?

Инки через плечо посмотрел на Бригаду:

– Его, что ли?

– Ну, не меня же! – снова взвизгнула Таисия (что было уже совсем глупо). – Зачем ты искалечил ногу семикласснику Расковалову?! У него изранены пальцы! Еще неизвестно, что покажет рентген, может быть, там перелом! Тогда ты… тебя…

– Подождите, – чуть поморщилась директорша. – Гусев, говори…

– Я, что ли, первый к нему полез? – отвернувшись от всех, проговорил Инки. – Сами каждый день… три таких амбала… С ног собьют и давай пинать. Новые штаны изорвали. – И вдруг дернулась в горле колючая боль: – Нападать можно, а отбиваться нельзя, да?!

– А мы нападали, да? – вдруг тонко заговорил Бригада. – Мы играли! Просто… „Смок, ты бедных нас прости, сигареткой угости…“ А он… Шуток не понимает…

– А почему сигареткой? Он еще и курит? – напружиненно спросила Таисия.

– А разве нет? – обрадовался Бригада. – Откуда тогда такое прозвище – Смок? Значит, весь продымленный…

– Ты куришь? – спросила директорша.

Глядя на ее пальцы (два из них были перетянуты кольцами), Инки сказал:

– С чего вы взяли…

– Не груби! – опять взвинтилась Таисия.

А директорша терпеливо спросила:

– А почему тебя так прозвали?

Инки испытывал полную безнадежность. И понимал, что никому ничего не докажет, не объяснит. Но молчать было совсем тошно, и он устало сказал правду:

– Из-за артиста Смоктуновского…

Все молчали несколько длинных секунд. Потом завуч Клавдия медленно выговорила:

– Надо же… Не такой тупой, как на первый взгляд. И-ро-ни-зи-рует…

Инки закусил губу и потер сосудик у глаза. И подумал, что вот было бы хорошо, если муха Дагги-Тиц вдруг появилась здесь и покружилась бы у его головы. Хотя бы на секунду… Но нет, не надо! Могут прихлопнуть сдуру…

– Опусти руку, не актерствуй! – велела Таисия.

Но Инки не опустил. Потому что вспомнил, как тогда, во втором классе, на репетиции, Эдик добродушно сказал Полянке: „Яна, ты говори проще, не актерствуй специально…“ И показалось, что Полянка встала рядом, коснулась мизинцем Инкиного виска…

– Он еще и улыбается! – словно с трибуны возвестила Таисия.

– Гусев, не паясничай! – железно приказала завуч Клавдия. – Ты не за гаражом с приятелями, где у вас курилка…

Полянка сразу пропала. А Инки хотел сказать, что не знает никакой курилки, но в дверь крепко постучали. И растворили сразу же, до ответа.

В кабинет шагнул милиционер. В ремнях, в шинели, с двумя большими звездами на каждом погоне. Снял фуражку с желтыми накладными узорами, встал прямо.

– Прошу прощения, Фаина Юрьевна. Мне доложили, что вы звонили.

Директорша уже не сидела. Она стояла, упираясь пальцами в столешницу. И отражалась в полировке. Как скульптура в коричневой луже. Красный ротик сложился в улыбку, но брови были скорбно сведены.

– Да, товарищ подполковник… Михаил Матвеевич… к сожалению, случилась неприятность. В свалке на улице ваш сын… Валерик… пострадал от удара камнем… нога… от руки вот этого… субъекта. Сейчас разбираемся… Школа приносит вам свои извинения…

Высокий, крепкий, похожий на умных десантников из сериала „Это были наши“ (который любила смотреть Марьяна), подполковник глянул на щуплого „субъекта“. Спокойно и с коротким любопытством. Потом на сына:

– Что случилось?

„Валерик“ неуклюже встал, опираясь на пятку забинтованной ступни.

– Мы играли… Он свалился, а там камень. Он его схватил и по ноге…

Инки понимал, что сейчас его куда-то поведут или повезут и едва ли скоро отпустят. Но страшно не было, тоскливо только. И жаль муху… Он глянул на Бригаду:

– Ага. Вы играли, а я шел мимо, упал, схватил камень и тебя, бедного… Бандю́га…

– Вот видите! – словно обрадовалась директорша. – Вы когда-нибудь встречали подобных личностей?

Подполковник Расковалов снова прошелся глазами по „личности“. Кивнул.

– Встречали. Похожих… Стреляют метко, плачут редко. Обид не прощают… – И спросил уже у Инки: – Ну а что случилось в самом деле? Он полез первый?

– Не он, а они, – сказал Инки, загоняя в самую глубокую глубь предательскую слезу. – Втроем. Мордой в землю, башмаками по ребрам… За что?

Все-таки он прочитал немало книжек и умел строить правильные фразы.

Расковалов-старший спросил, с новой ноткой интереса:

– Это было один раз?

– В этом году второй… А в прошлом не помню сколько…

– И каждый раз втроем?

– Не каждый… – Инки смотрел на верхнюю пуговицу милицейской шинели и после коротких ответов сжимал губы. – Иногда вдвоем. Иногда вчетвером…

– И чего требовали?

Инки невольно стал поддаваться офицерскому лаконичному тону:

– Когда как. Иногда сигарет. А откуда они у меня? Иногда денег. А я кто, Сбербанк? Иногда просто так. Поиздеваться…

– Папа, он врет… Мы хотели только… не это вовсе… – по-детсадовски заканючил у своего стула Бригада.

– Иди сюда, – велел Расковалов-старший и сделал шаг в сторону.

Бригада боязливо захромал, опираясь на пятку и взмахивая снятым башмаком, будто крылышком. Встал перед отцом… и от крепкой затрещины улетел к двери.

– Марш в машину, – скучновато сказал ему отец. – Дома разберемся в деталях. Не думай, что нога тебя выручит, задница у тебя целая…

Потом он повернулся к директорше, встал прямее.

– Фаина Юрьевна, я прошу прощения за инцидент. У меня нет претензий к школе. Честь имею. – И вышел следом за сыном, который уже уковылял через порог.

Целую минуту висела густая, стыдливая какая-то тишина.

Наконец Фаина Юрьевна осела на застонавший стул.

– Вот видишь, – выговорила она. – Папа Валерия Расковалова строг и очень справедлив. Он разобрался в вине своего сына. И сделал выводы. Но это не значит, что твоей вины здесь никакой нет. Она есть и ничуть не меньше, чем у Валерия. Ты это понимаешь?

Инки подумал. Надо было сказать, что понимает. Тогда, наверно, отпустят в класс. Конечно, работу по математике он сделать уже не успеет и Таисия вкатает пару („сам виноват!“), но зато можно теперь не бояться ни Бригады, ни всяких Ящиков-Чебаков. Передышка в жизни…

– Ты понимаешь? – повторила теперь завуч Клавдия.

„Почему она вся такая черная?“ – мелькнуло у Инки. И он сказал:

– Нет.

На него стала наваливаться сонная усталость. Чего им всем надо-то? А они говорили, говорили, повторяли уже известные скучные слова, которые не задерживались в памяти, только рождали не сильную, но липкую какую-то злость. Чтобы не чувствовать ее, Инки стал думать о мухе Дагги-Тиц. Как он придет домой, ляжет и будет смотреть на маятник, на качающуюся муху, слушать привычное тиканье. Тогда вернется спокойствие. Оно похоже на неторопливую переливчатую музыку из давнего кино „Человек идет за солнцем“. Это когда мальчик гонит по тротуарам свой обруч… Славный мальчишка, подружиться бы с ним. Но такие бывают лишь в фильмах, да и то не в нынешних, а в старых, про которые Марьяна говорит „из советского периода“…

…– Да он все равно нас не слушает! Как горох о стену! – вдруг прорезался голос Таисии. – Чего мы мечем бисер!..

Инки встряхнулся, и липкая злость снова стала заползать в него. Да и не злость даже, а смесь досады и скуки.

– Пусть идет, – великодушно решила директорша. – Сейчас он ничего еще не осознал. Ни поступки, ни поведение. Может быть, подумает и что-то поймет.

– А кто ему объяснит? – капризно возразила Таисия. – Если дома ни матери, ни отца… Был бы папа вроде Расковалова, с милицейской портупеей…

„Не дождешься…“ – подумал Инки.

– Пусть идет… – повторила Фаина Юрьевна. Видимо, она была довольна, что с милицией не будет осложнений. – Иди, Гусев, и подумай…

Инки пошел к двери, расталкивая телом усталость, будто брел по грудь в воде.

– Постой! Ты ничего не хочешь нам сказать? – услышал он за спиной завуча Клавдию.

Инки понял, что хочет. Остановился. Оглянулся. Лиц он не различил, только пятна. И этим пятнам он утомленно и отчетливо сказал:

– Чтоб вы все сдохли…

На него не заорали, не пикнули даже. Инки шагнул в коридор и пошел в свой класс. Там на него смотрели с боязливым интересом. Таисия не возвращалась. Инки взял сумку и спустился на первый этаж. Раздевалка была заперта. Ну и наплевать, он зашагал домой так, в пиджаке. Было сыро, но не холодно.

На лестничной площадке, где привычно пахло квашеной капустой, Инки сдернул с шеи ключ на шнурке, отпер дверь.

В квартире стояла непонятная тишина. То есть ей и полагалось тут быть, но не такой же мертвой!

В грязных ботинках Инки скакнул в свою комнату.

Здесь не слышалось обычного „дагги-тиц“. Маятник не качался.

В чем дело-то? Инки утром до отказа подтянул самодельную гирю – ведерко с песком. Оно и сейчас висело высоко над полом. А ходики молчали.

Мухи на маятнике, конечно, не было.

Инки мизинцем качнул маятник. Тот неуверенно пощелкал с полминуты и замер. Больше толкать его Инки не решился. Показалось, что в молчании ходиков есть связанная с ним, с Инки, причина.

Под ходиками, у плинтуса, светлело крохотное пятнышко. Инки сел на корточки, будто его ударили под коленки. Пятнышко было желто-белым брюшком Дагги-Тиц. Муха лежала на спине, съежив лапки и раскинув крылышки…

А полной тишины все-таки не было. За окном, далеко где-то, назойливо стонал противоугоночный автомобильный сигнал…