Читать книгу Кораблики, или «Помоги мне в пути…» - Жан-Батист Мольер, Владислав Крапивин - Страница 4

Мы шли по тускло освещенному подземному коридору, минуя один за другим овальные шлюзы. Юджин оглянулся наконец:

– Ну как? Протискиваешься?

– Представь себе… – выдохнул я. Давно уже привык я к шуточкам о своей фигуре и даже гордился ею. Так же, как и застарелым остеохондрозом. И на Юджина не обиделся. Тем более, что он по характеру как был мальчишкой, так им и остался…

Я знал его еще десятилетнего; этакое было костлявое существо кофейного цвета с выбеленными зноем волосами и бесенятами в карих глазах. Мы общались тогда друг с другом как приятели, хотя Юджин (Юджик, Южка) годился мне во внуки. Он и был внуком, только не моим, а Валентина Сапегина – руководителя Группы основного программирования (ГОП) и командира всей базы (по совместительству).

Вообще-то мальчишку звали Юриком, а Юджин – это кличка. На базе всем давали клички – отчасти по традиции, а также из соображений секретности. Секретность была доведена до полного идиотизма. Мы даже считались сотрудниками Ведомства безопасности, хотя ни сам Генеральный комиссар Ведомства, ни все оно, вместе взятое, понятия не имели, чем наша группа занимается… Господи, да и у самих-то у нас порой такого понятия не было: работали часто вслепую, интуиция выручала, а еще вдохновение. А иногда, как выражался Валька Сапегин, «стопроцентный авантюризм». И если бы секретность была нарушена и лучшие специалисты всех разведок в самых цивилизованных странах принялись бы изучать наши программы, то смотрели бы на них, как годовалые младенцы на дощечки с письменами острова Пасхи. Потому что в известные науке параметры наши проблемы не укладывались вовсе…

База располагалась на территории археологического заповедника. Точнее, под территорией: в подземельях древнегреческой крепости, в минных галереях времен Первой осады и глубоких ангарах времен Второй мировой… Только для «Иглы» с Конусом вырыли специальную шахту. Это была святая святых – цель и смысл нашего многолетнего колдовства.

Места хватало. Ракушечные и туфовые толщи Полуострова за три тысячи лет были изрыты внутри, как старая причальная свая морскими червями. В глубину не проникала ни малейшая вибрация – это было главное условие настройки Конуса. Наверху грызли культурный слой студенты-практиканты, бродили толпы туристов, и никому в голову не приходило, что железная дверца в торце сложенного из ракушечника сарая, украшенная трафаретной надписью «Служебное помещение», ведет не в кладовую с шанцевым инструментом и не в комнату с электропитанием здешнего музея, а в кабину лифта, соединяющего привычный солнечный мир с межпространственным вакуумом. Точнее, с лабораторией, где восемь почти свихнувшихся типов пытались существование этого вакуума доказать. Доказать, а затем соединить новую теорию с теорией темпоральных барьеров и понятием многомерных пространств – чтобы в конце концов связать все это в программу, условно именуемую термином «Бур».

Никто из нас не знал, какова вероятность удачи. Ясно только было, что шансов – меньше половины. И потому секретность секретностью, а денег давали гроши. Тем более, что в наступившее смутное время их никому не хватало, денег-то. К тому же почти всем представителям сменявших друг друга правительств было вообще непонятно, для чего мы занимаемся своей чертовщиной. Столько средств ученая братия ухлопала без всякого толка в космонавтику, а тут еще это…

Мы нищенствовали, проклинали все правительства и Академию и… вкалывали. Порой доходило до смешного. Рокки – наш многомудрый Женька Рокалов – ухитрился смастерить сложнейший отметчик темпоральных корпускул из разбитого плейера, стеклянной банки от компота и листа фольги от дефицитной в ту пору шоколадки…

А Конус, несмотря ни на что, рос и впитывал в себя все, что мы насочиняли в своих почти бредовых гипотезах. И выстраивал это по-своему – порой с такой неожиданной логикой, что мы только ахали: «Ай да дядя Кон, голова редькой вверх!» А дядя Кон начинал понемногу проявлять не только техническую, но и философскую премудрость. И подавал надежды…

Последние три месяца до Ухода, когда стало уже ясно, что это получилось, были для меня временем лирики и отдохновения. Свои дела по навигационной настройке я закончил. Оставалось ждать. И я бездельничал один или с Юджином.

В то лето в заповеднике было пусто. Практиканты на раскопки не приехали, туристы появлялись редко. Время наступило тревожное, бестолковое, непонятное. Республики все чаще выясняли отношения с помощью бронетехники и реактивных установок, на Полуострове бурлили митинги и забастовки и не хватало хлеба. Несколько правительств возымели намерения делить Южный Военный флот (ЮВФ), стоявший в здешних глубоких бухтах. А ЮВФ сам не мог решить: делиться ли ему, или оставаться единым и никому не подчиняться, или объявить себя принадлежащим какой-то одной республике. Иногда сизые стальные корабли выходили на внешний рейд, угрожающе ворочали орудийными башнями и разносили над водой неразборчивые мегафонные команды. На крейсерах и авианосцах порой по нескольку раз в день меняли разноцветные кормовые флаги недавно возникших держав и коалиций…

– Не жизнь, а стопроцентный авантюризм, – вздыхал Сапегин. – Мотали бы вы, Пит, отсюда поскорее, пока не началась полновесная заваруха.

Но и он, и все мы прекрасно знали, что «мотать» можно лишь в строго назначенный день и час. Время ухода зависело не от истерических припадков тогдашней политики, а от многих причин космогонического характера. И мы ждали, хотя над Полуостровом сгущались тучи.

Впрочем, сгущались они в переносном смысле. А погода была чудесная – солнечная, в меру жаркая, безмятежная. Стрекот кузнечиков наполнял тишину опустевшего заповедника. Звенела потихоньку пересохшая трава, в которой синели звездочки цикория. Мир и древний покой… Тень Эллады и Византии лежала на щербатых ступенях амфитеатров, на безносых мраморных львах у музейного крыльца, на мозаичных полах разрушенных базилик…

Мы с Юджином часто бродили по развалинам, лазали по остаткам стен и башен, искали черепки посуды с черным лаковым узором и монеты, похожие на ржавые чешуйки.

А иногда мы купались и загорали на маленьком каменистом пляже под обрывом, сложенном из желтых пористых пластов. Я, несмотря на грузность, почти не отставал от чертенка Южки. И лишь когда схватывало поясницу или ноги, ложился пузом на горячую гальку и постанывал.

– Юж, ну-ка, пройдись по позвоночнику…

Он с удовольствием вскакивал на меня. Как ласточка на моржа. Но пятки у «ласточки» были твердые, словно костяные шарики. Он ими добросовестно пересчитывал мои позвонки. Наступит, да еще и крутнется! Я наконец не выдерживал:

– Ай! Пошел прочь!

Он прыгал с меня, крутнувшись напоследок сильнее прежнего.

– Хулиган!

– Конечно… – И он плюхался рядом со мной. – Мама, как только я родился, сказала, что я хулиган.

Родители Южки где-то у черта на куличках разведывали новые нефтяные месторождения, чтобы спасти нас, грешных, от очередного энергетического кризиса. Потому их сын и торчал тут, у деда, хотя это противоречило инструкциям о секретности…

Долго лежать Юджину мешала врожденная подвижность.

– Дядя Пит, давай еще окунемся! И пойдем крабов выслеживать!

– Ну да! По камням-то лазать…

– Тебе полезно побольше двигаться. А то вон какой… Как дирижабль.

– Нахал…

– А я знаю, почему тебя так зовут – Питвик. Такое многосерийное кино было: «Приключения мистера Питвика и его клуба»…

– Там не Питвик, а Пикквик… А со мной все проще. Петр – Питер – Пит. Викулов – Вик… Склеили, вот и получилось…

Он, откатившись подальше, критически щурился:

– Все равно ты как Пикквик. Такой же… объемный.

– Во-первых, не такой же! Он жирный был, а у меня мускулатура…

– Ох уж…

– Вот иди сюда, покажу «ох уж»… Кроме того, у него была лысина. А у меня еще вполне прическа…

– Лысина – дело наживное.

– Все на свете – дело наживное… Может, и ты вырастешь и будешь как я. Или еще объемнее…

– Ну уж фигушки!

– Когда мне было десять лет, я так же считал. А вот лет через сорок поглядим…

– У-у! Это еще сколько ждать…

На меня словно тень набегала.

– Это тебе «сколько ждать». А мне – пару лет…

– Ой, да… Я забыл… Дядя Пит, а почему время в «Игле» сжимается?

– Читай Эйнштейна и своего деда…

– У них ничего не понятно… Ну как это получается? Вперед лететь – кучу времени, а обратно – за одну секунду…

– Уж будто бы тебе дед не объяснял!

– Уж будто у него время есть объяснять! Только и знает: «Будешь приставать – вмиг отправлю к родителям!..» А сам даже адреса их толком не знает. Да и я тоже…

Тень пробегала и по Южке.

– Ну ладно, двигайся ближе… Смотри… – Я среди каменных окатышей расчищал песчаную проплешину. Втыкал в песок палец. – Представь такой бур… или лучше машину, которая роет туннель для метро. За день она проходит несколько метров.

– Несколько десятков…

– Ну, не важно… А потом по вырытому туннелю все расстояние можно промчаться обратно за несколько секунд…

– Значит, корабль оставляет за собой туннель в Пространство? – он был сорванец, но умница.

– Именно. И в этом туннеле уже не Пространство, а межпространственный вакуум. В нем нет ни расстояния, ни времени. По крайней мере, по нашим привычным понятиям… И от той точки, где находится «Игла», до базы можно будет перемещаться практически мгновенно. И обратно, разумеется… Ну, конечно, не всякому, а у кого есть специальная подготовка…

– А у тебя есть?

– А ты как думал!

У него опять появлялась вкрадчивая ехидность:

– А тебе не тесно будет в «Игле»? Она ведь совсем небольшая.

– Как-нибудь…

– Да еще твой этот… ос-те… дрозд…

– Сам ты дрозд… Это не играет никакой роли.

– А в космонавты ни с какими хворями не берут.

– Сокровище мое! Ты ведь знаешь не хуже меня, что сравнивать наше дело и обычную космонавтику – это все равно что…

– Арбуз и балет на льду, – услужливо подсказал он.

– Вот именно! Абсолютно разные принципы!..

– Но все равно ведь – путь к другой звезде…

– Но путь-то можно прокладывать по-разному! И космонавты не строят в Пространстве туннели… А у нас – Конус…

Про Конус Южка не спрашивал, он про него и так был наслышан. Спрашивал о другом:

– Дядя Пит, а почему ты летишь, а дед не летит?

– Потому что… на свете есть ты.

– Ну и что?

– Ты и твои мама и папа. И бабушка… А у всех, кто уходит, не должно быть семьи. Такое условие. С самого начала…

– И у тебя… никогда никого не было?

– Ну… по крайней мере, не женился. Пришлось выбирать…

– А дед… он, значит, не так выбрал?

– Да он и не собирался быть в экипаже, он ведь теоретик и командир базы… И кроме того, если бы он выбрал экипаж, не было бы на свете хулигана по имени Южка.

– Ой…

– Вот именно.

– Пошли тогда купаться. Я с тобой поныряю. А то…

– Что?

Но он молчал. И я догадался: «Скоро улетишь, и неизвестно, увидимся ли. А если и увидимся, то когда еще…»

Это была постоянная печаль, постоянная заноза в душе. У всех у нас. И у тех, кто в экипаже, и у тех, кто оставался на базе. Самым «юным» – уже за сорок, и каждый понимал: те, кто останется, едва ли дождутся тех, кто уйдет на «Игле».

А Юджин – он был как раз из тех, кто все-таки дождется. По крайней мере, если все будет хорошо. И, возможно, я именно поэтому в те летние дни проводил столько времени с Южкой. Словно старался сохранить последнюю ниточку между нынешней жизнью и той, будущей, – неясной и, наверно, чужой…