Читать книгу Видеоблогер Вайтар. Девять глав мертворождённой книги - Владислав Прошин - Страница 2

Прошлое изменить нельзя. Вернуть, а потом изменить – можно.

Тридцатого августа две тысячи шестнадцатого. В общежитии педагогического института города Пензы.

«Ну, хуже уже не будет. И… бац, бац, бац-бац, бац…», – крутился президент в голове молодого человека восемнадцати лет, который вошёл в пятьсот пятую комнату в сопровождении родителей, нёсших сумки и пакеты, наличие которых в большом количестве, само собой разумеется, являлось пропуском в комнату. Известное дело, когда ребёнок не желает заводить знакомство в присутствии родителей. Точно такое же известное дело, когда родителям необходимо увидеть, в каких условиях будет жить их ребёнок.

В комнате никого, к счастью, не было, но комендантша сказала, что жить он будет с двумя взрослыми медиками.

– Ну, сын, теперь ты у нас полноценный студент!)) – сказал отец, легонько похлопав сына по плечу.

Ростом сто девяносто, одетый в светло-красную рубашку с коротким рукавом и синие джинсы, молодой человек выглядел растерянно, и в то же время взгляд его излучал любопытство. По большей части он думал о том, что только что они ехали в абсолютном молчании, как это обычно бывает, когда мама собирает сцену и играет на ней роль в неподходящий момент, и сейчас, когда настало время им ехать домой, а ему остаться здесь, она по-быстрому сложила сцену в сумочку ещё на парковке и смотрела на сына чуть ли не в слезах.

– Курицу не забудь съесть, а то испортится, – сказала мама и выхватила взглядом холодильник. – Ну, если что, уберёшь в холодильник, но лучше сразу съешь.

– Хорошо, не переживай, вечером съем.

– Хочешь уже, чтоб мы поскорее уехали?) – спросила мама с нежным прищуром.

– Ну, в любом случае, придётся уехать. Чем раньше, тем легче.

Все заулыбались, как обычно (?) улыбаются, когда человек, вот-вот-вот-вот-вот ещё бывший ребёнком, начинает предупреждать родительские чувства, и отец воспользовался этим моментом, чтобы ещё раз похлопать сына по плечу.

Мама развесила рубашки, показала сыну, для собственного успокоения, где лежали зубная щётка и мыло. Долго не задерживаясь, родители вышли из пятьсот пятой комнаты, дождались сына, второй раз крутившего ключ в новом для себя замке, и втроём они спустились на улицу.

– Высокий ты у меня какой!))) – в третий раз похлопав сына по плечу, сказал отец, когда они стояли возле машины.

Пожал руку отцу, обнялся с матерью (как это бывало редкий раз) и, двигаясь в непривычном ощущении по аллее к КПП, помахал бибикнувшему отцу. Ногами толкнул турникеты, горевшие зелёным светом, спустился к своему корпусу пятьдесят метров тропинки и, сделав улыбку вахтёрше, поднялся на пятый этаж, бочком обойдя прочих первокурсников и их родителей. Вернулся в комнату.

Когда молодой человек второй раз вошёл в неё, в голову к нему наконец явилась не запылилась мысль, которая была уполномоченным представителем его будущего в детстве. В ней он заходит в некую комнату, в которой будет жить один, и тотчас же ощущает себя взрослым человеком. Всё.

Дверь открылась, и в комнату собирался влететь медик, громкий голос которого сказал молодому человеку о своём соседе больше, чем всё их следующее сожительство, или, точнее, напротивокровательство: в тот момент, когда медик, сняв полотенце с плеча, почти перешагнул порог комнаты, но развернулся, чтобы крикнуть что-то скабрёзное в конец коридора, первокурсник наметил себе карандашом точки, по которым он пройдется ножницами, когда будет вырезать идеальный образ соседа из своей мечты. Ни о каком со, совмещении быта и сообщении деталей, необходимых для понимания эмоциональной картины, героем которой будет молодой человек, не могло быть и речи. Потому что молодой человек не держал бы полотенце на плече, не кричал бы ничего в коридор и, тем более, не ходил бы с голым торсом, как сделал медик, который, в конечном слове, словно отбитым бейсбольной битой, наконец перешагнул деревянный порог комнаты.

– Здравствуй!) – Поприветствововал нового соседа медик, упаковывая его рост и телосложение в портрет, на котором ничего, кроме высокого роста и худощавого, но широкоплечего телосложения, не стало для медика важной деталью; по опыту медика, из двух подобных деталей можно сделать вполне комфортные взаимоотношения с новым знакомым.

Медик протянул свою правую руку первокурснику, вскочившему с кровати, которая стояла самой ближней к двери, в отличие от кровати медика, стоявшей подобно шахматной клетке другого цвета, у окна.

– Здравствуй), – сказал первокурсник, пожимая сухую руку мокрой, потом сцепил руки за спину, как бы смущаясь того, что они мокрые, и тотчас же обратил лицо медика в чуть более привлекательное, каким оно, к сожалению, не было на самом деле; но мысль о том, что не фортануло с красивым соседом, вступила в перестрелку с местным художником, которого молодой человек зовёт всякий раз, когда на классической картине, с которой всё понятно, надо сделать парочку сюрреалистических мазков, чтобы, шагнув назад, увидеть то, чего не было изначально, и чуть-чуть пообманываться, что свежая краска удачно легла поверх оригинальной и скоро засохнет.

– Ты кто у нас? Педагог, наверное?)

– Да… На учителя русского языка и литературы поступил. Платно только, к сожалению.

– Русский язык? Сам захотел учителем быть?) – спросил медик, нюхая розовое мыло в своей мыльнице.

– Да, думаю, да.) Меня русский язык всегда притягивал. Но и по баллам я никуда больше не смог бы пройти.) У меня предметы такие, что только сюда. Русский, литература и общество. Ну и математика базовая, само собой.)

– А я медик.) Только уже второй курс. И тоже платно, – говорил медик, пока ходил по комнате, перешагивая через сумки и разматывая переноску.

– Да, мне комендантша уже сказала, что здесь два медика. Меня Демид зовут, – сказал первокурсник и, разомкнув наконец руки у себя за спиной, поскользил к соседу, чуть не падая на ровном месте, чтобы сделать своё имя с помощью ещё одного пожатия.

– Очень приятно, меня Никита.) – сказал медик и сделал такую вещь, как знакомство.

Первокурсник разморозился, нагнулся к своей синей спортивной сумке, расстегнул её в первый раз, сел на кровать и начал смотреть, что делает медик. Не успел он опустить глаза под кровать медика, который держал под ней что-то похожее на аудиосистему и крутил её как раз после того, как подключил её в переноску, которую разматывал, как тотчас же не что-нибудь другое, а самый настоящий героин хлынул из-под кровати, сотрясая деревянную входную дверь и волнами заполняя все коридоры общежития.

– Нравится?) – крикнул Нѐкит и, приняв на грудь одобрительный кивок нашего первокурсника, уверенно покрутил шляпки на аудиосистеме ещё немного вправо.

То, что перед ним Нѐкит, сообщили ему бесцеремонно вбежавшие к ним в комнату соседи, очевидно учителя физкультуры, которые (с голым торсом и в адидасовских футбольных светло-синих трусах) принялись втаптывать своими шлёпанцами весь героин, который слышали. Параллельно с своим опьянением они поздоровались с первокурсником и, услышав, с какого он факультета – с пониманием на него косясь, через пару минут, задним ходом всё также притоптывая, раскланиваясь медику в респекте, растворились в героине, который выплывал из комнаты. Точную причину их скорого ухода я не знаю, это Демиду показалось, что это связано с тем, с какого он факультета. А может, и ему так не показалось, а здесь это просто выдуманный эпизод, который неверно характеризирует Демида. Чёрт его знает. Пусть будет.)

Первокурсник, который не встал ни разу, чтобы сделать хотя бы шаг навстречу героину, всё это время работал в поте лица и подмышек; ему было некогда к ним присоединиться. Мало того, что улыбка, сделанная им для всех, не сходила с его лица, так ещё и для ди-джея в отдельности, а также для каждого танцора в такой же отдельности от ди-джея он всё делал и делал новые улыбки, новые потоптывания ещё не переобутой ногой, отдельные и отдельные от отдельных, и отдельные от отдельных жесты, подмигивания, качания головой, откидывания на кровати и так далее, и так далее, и так далее.

Когда дверь захлопнули, он отпружинился от стены и, находясь в роли, сказал:

– Блин, слушай, вообще отличный звук.) У тебя у одного тут такой, наверное.

– Конечно!) Смотри, сколько у меня колонок, – ещё больше оживился медик и стал пересчитывать колонки соседу.

Закончив восхищаться колонками, первокурсник не смог поддержать разговор на тему аудиотехники и посмотрел на свою левую руку, где были механические часы с автоподзаводом и нержавеющим ремешком, который он снял с ветеранских часов своего дальнего родственника; увидев на циферблате, что уже почти семь вечера, тотчас же захотел выйти на улицу.

– Никит, не подскажешь, где здесь магазин «Два гуся?» Я много про него слышал. Он же популярный среди студентов?

– Да, один из ближайших для нас, – оторвался от своих колонок медик и подошёл к окну, выходившему на внутренний двор студгородка, официальные лавочки для курящих, поставленные рядом с табличкой «Курение запрещено», а также на высокие ели в нескольких метрах от окна. Впрочем, можно было не подходить к окну. Выход на улицу всё равно с другой стороны. – Сейчас идёшь из корпуса, выходишь с территории и сразу направо по аллее. Ты по ней уже шёл с парковки. Потом доходишь до Попова и на пересечении с Ленинградской поворачиваешь направо по Ленинградской. Там сразу поймёшь.

– Окей, спасибо, пойду прогуляюсь, – сказал первокурсник.

– Ты ключи взял? Мы всегда закрываем комнату, если никого нет в общаге. Я просто, может, тоже сейчас пойду.

– Да, взял, конечно. Ладно, понял, хорошо, – ответил первокурсник и вышел из комнаты.

В коридоре никого не оказалось, только слышно было, как разговаривают в своих комнатах физкультурники, или точнее будет: как они рукоплещут какому-то матчу, или подколу, с помощью которого посвятили какого-нибудь новичка.

Его комната была третьей с конца, поэтому путь до лестницы всегда будет занимать как минимум полминуты. Чтобы попасть на первый этаж, надо было спуститься сначала на третий, ещё раз преодолеть расстояние коридора, и только на глазах вахтёрши, которая как раз сидела в начале третьего этажа, можно было покинуть здание.

Первокурсник вышел из корпуса, поднялся пятьдесят метров тропинки к КПП, задом передвинул турникеты и вышел из студгородка.

Идя по учительскому скверу, который, упрощая, называют аллеей, первокурсник удивлялся читающим студенткам на скамейках (которые уже не будут там читать в следующие дни) и окидывал одновременно презренным и полным восхищения взглядом велосипедистов в специальной форме, которые мчались как будто в сантиметре от его локтей.

Дойдя до «Двух гусей» точно проложенным маршрутом медика, первокурсник поднимался по ступенькам магазина решительно: не сомневался, что, очевидно, у него есть вполне конкретная потребность и что удовлетворение её не подлежит повторному рассмотрению.

Взяв красно-серую корзинку, он прошёл мимо пельменей, которые держали в руках незнакомые студенты (пока он будет жить в общаге, ни разу не сварит себе пельмени), мимо бабушек, щурившихся за свежесть рыбы, и дедушек, растерявших себя в кетчупе под разными марками и не помнящих, за чем их отправила баушка.

Его меняющаяся походка (например, спина то распрямляется, то складывается в плечах, правая рука старается держаться на уровне с своей правой ногой, а левая рука активно размахивается, или всё это наоборот) выражала его направление, которое какой-нибудь мужчина, выбирающий ряженку, пока его жена выбирает сметану, легко бы вычитал в нагловатом, отрешённом, рутинном положении мышц на лице Демида, отчего с завистью бы улыбнулся, услышав от жены писклявое: «Так, нет, я тебе сказала!».

Первокурсник взял себе холодный зелёный чай и, пару шагов назад отойдя, повернул голову в точности туда, куда ему было нужно.

Молодой человек простоял в окружении алкогольных напитков не менее пятнадцати минут; в руках он кружил водку, к остальным напиткам стоял спиной. Спирт люкс, спирт альфа ещё не откликались в нём тогда как что-то, имеющее различия. Картинка на заставке, ассоциация с названием, шрифт, высокая цена и форма первой бутылки, которую он впервые будет пробовать один на один с Пензой, – в первую очередь эти вещи составляли его доминанту.

Там, откуда он, алкоголь приобретался им с помощью ксерокопии паспорта, на которой его интернет-друг, художник, нарисовавший ему обложку для первой книги (не пугайтесь, если споткнулись об эту первую книгу, потерпите какое-то количество страниц, и всё прояснится), подменил в Adobe Photoshop последнюю цифру в графе года рождения, восьмёрку на шестёрку. Работала эта схема только в одном несетевом магазине, в котором сине-фартучная продавщица каждый раз не могла вспомнить, что уже много раз он показывал ей эту ксерокопию; и было это не раньше шестнадцати, и только по случаю пива. Восемнадцать ему исполнилось полгода назад, и с тех пор алкоголь, чтобы по паспорту, и уже не пиво, он покупал только один раз в свой день рождения, и пил его месяцем ранее на таком же дне лучшего друга, а также неделей позже своего дня рождения на даче друга лучшего друга, так же по случаю такого же дня.

Первокурсник выбрал прямоугольную бутылку водки с красным перцем на заставке, показал паспорт на кассе продавщице, которая вызвала у него симпатию (и будет вызывать её в дальнейшем, как и большинство тамошних продавщиц, в первую очередь потому, что они быстро запомнят, что паспорт у него спрашивать не надо), и с фирменным пакетом магазина, в который положил водку и зелёный чай, вернулся на прогулку в сквер, с которого начал свой квест «Удовлетворение потребности». Сигареты он тоже купил. Классические (то есть толстые), с жёлтым фильтром и без кнопки (хотя в толстых, вроде бы, не бывает кнопок). True Detective в помощь, короче.

Молодой человек занял одну из множества скамеек под фонарём, где пока ещё никто не устраивал танцы (до появления трендовых танцев под фонарём ещё года два; ладно, скажу: имеется в виду песня, как и в случае с героином), поставил пакет рядом с собой, освободил пачку сигарет и, сев нога на ногу, зажёг первую за лето сигарету.

Сидел и не решался вскрыть бутылку. Людей становилось всё больше, темнота всё не появлялась. Только начнёт разматывать крепление крышки, как какая-нибудь семья с ребёнком обратит на него всё своё молчание, продолжавшееся всю длину скамейки.

Чтобы легче переносить прохожих от себя подальше, то есть чтобы не контактировать с ними присутствием рядом и чтобы не сидеть им в след, ему пришлось подчиниться своей привычке, которая выработалась у него за последние два года во время одиночных бесцельных прогулок. Когда кто-нибудь (пусть бы даже шёл за сто метров и лица ещё не было видно) вызывал в нём волнение на ровном месте, он доставал телефон и мгновенно переобувался в человека, который без охраны. Тема выдуманного разговора была не так ясна, как его интонация. Чем скорее близилось пятно неизвестных лиц, тем голос его становился груднее, а предложения детальнее. Сначала, как бы подыскивая себе собеседника, он говорил: «Да… Ну говори уже, я слушаю. Алло! Ты меня слышишь или нет?» Потом, чуть-чуть понимая, кто у него на пути, он всё ещё общими словами, но уже в каком-то контексте говорил так, например: «Да, я тебя услышал, конечно. Молодец, что позвонил. Но что я-то могу сделать? Я тебе говорил? Говорил. Я попробую что-нибудь придумать, но мне надо время. В смысле, тебе надо сегодня? Ты нормальный вообще? Я тебе ещё раз говорю – такие вопросы требуют времени. И так ему и передай. Ну ты понял или нет, я спрашиваю? Нет, подожди, ты понял или нет?» В большинстве случаев он так волновался, что продолжал блуждать в общем контексте, разве что добавлял свой смех в некоторых местах, он помогал ему как будто бы даже не думать о как будто бы возможном как будто бы столкновении и как будто бы быть в полной как будто бы уверенности, что ситуацией рулит именно он, в то время как никакой ситуации не было, а рулил он разве что ногами, с напускной развязностью.

Наконец, когда ему надоело менять скамейку и ходить из одного конца аллеи в другой, он оказался на ступеньках заброшенного дома офицеров напротив «Двух гусей». Бутылки, целые и разбитые, лежали повсюду, даже внутри здания виднелись через дырочку в стеклянной двери. Мимо него тоже была протоптана дорожка, но не так часто по ней ходили, чтобы нельзя было выпить и пойти дальше. Солнцу было уже не до того, чтобы палить его с бутылкой.

Откупорив, наконец, кубышку, первокурсник посчитал, что шарик – это удобно (нет), и сделал себе семь капель сразу в горло, не превращая их в горькую лужу у себя во рту. Быстро-быстро раскрутил крышку зелёного чая и обработал холодненьким першащую рану.

Будучи восприимчивым к жидкостям, меняющим сознание (даже вода меняет сознание, но речь идёт о чём-нибудь вроде кофе или чая), моментально включил режим опьянения и отправился на ту же аллею возле общежития. Снова подыскал себе лавочку под фонарём и, закурив сигарету, сидел там, пока не выкурил сигарет девять и не выпил капель четырнадцать.

В десятом часу он вернулся в общагу и, поднимаясь к себе на пятый этаж, счёл за бесспорное преимущество быть на пятом, на последнем этаже. Тем более когда, видя, как она разговаривает с прочими студентами, понял наличие особенного отношения к своей работе у вахтёрши, которая дежурила в тот день. Он проходил мимо неё с чашечкой капучино, которую купил в автомате внизу, и, точно определив, что у него в пакете и почему он наступает ногой не так, как наступал на выходе, она не сказала ему ни слова, как не скажет в дальнейшем, но этой чашечки, этой переглядочки с ней и её бандой безбанто̀вых девчонок из общаги вполне хватило, чтобы за ним закрепился образ тихого выпивающего парня по имени Доброе Утро или Добрый Вечер.