Читать книгу Ландшафты Хаммфреда - Владислав Шпаков - Страница 1

Подправив бритву на ремне, Линд несколько раз прикладывал её к щеке, понимая, что что-то не так, и наконец сообразил, что забыл намылиться. Он наскоро взбил пену, а когда начал водить помазком по лицу, подумал, что вся эта процедура занимает слишком много времени, и вообще теперь можно было бы отпустить бороду.

Пока на спиртовке варился кофе, Линд завел часы в гостиной и по привычке подправил стрелки, сверившись с карманным брегетом. Выглянул в окно, покачиваясь на каблуках. Небо на западе расправлялось и зеленело, провожая ночной шторм. Неподалёку, где-то на Вазагатан, крякнул клаксон, взбадривая моторы, которые только просыпались и вяло набирали силу.

Завтракать не хотелось, но перелив кофе в чашку, Линд машинально открыл кухонный шкаф. На средней полке по-королевски распластался клюквенный пирог, который Ида с помощью фру Ханссон испекла в тот день, когда её увезли в больницу. Сколько же времени прошло? Неделя? Больше?.. Линд почти ничего не помнил – оцепенение стало охватывать его после известия о том, что Ида ушла из палаты в неизвестном направлении. Он, видевший столько мертвых и покалеченных, столько растерянных и напуганных людей, увяз в кошмарном мороке, на границе сна и яви ощущая присутствие чего-то чужого и невообразимо страшного, когда избавление от паралича вовсе не спасёт – ведь то зло, что смотрит сейчас на тебя из темноты, только и ждёт, что ты пошевелишься. Лишь ощущение страха и удушья осталось ему от этих дней. Но Линд откуда-то знал наверняка, что сегодня 2 ноября 1936 года, понедельник, и оформленный ему Стурмом отгул подошёл к концу. Морок развеялся, как шторм над Гётеборгом, отступив перед банальной необходимостью идти на службу.

Пирог совсем не зачерствел и не заплесневел, только корочка по краям чуть осела, хотя всё так же пахла ванилью и сливками. Линд смял пирог в руках, как газету, раздражающую неважными новостями, и бросил в мусорный ящик, полный пустых бутылок.

***

Когда Линд уже почти дошёл до управления, небо, всё утро сеявшее мелкую водяную пыль, лопнуло, и на город упал колючий осенний ливень. Линд не стал раскрывать зонт, а прыжками добрался до крыльца под козырьком. Там он отряхнул шляпу и закурил, глядя как дождь барабанит по каналу, гладь которого местами была затянута чешуей жёлтых листьев. А в пятницу, вспомнил Линд, листьев не было. Было очень ясно и солнце отражалось от воды так, что она казалась белой. Канал был совершенно гладкий, будто натянутый, и чемоданы хлопнули по нему – и раз, и два! – круги пошли по воде и маленькие солнца покачивались на их гранях. Всё было ярко освещено.

В фойе управления дежурный констебль узнал Линда и сделал под козырёк. При этом лицо его выражало мучительную смесь растерянности и сочувствия, отчего стало каким-то очень деревенским.

– Суперинтендант Стурм здесь? – спросил Линд.

– У себя, господин старший инспектор, – почему-то вполголоса ответил констебль. Если бы он шаркнул ногой, то стал бы похож на швейцара, только с саблей. Линд понял, что теперь будет встречать эту неловкую угодливость повсеместно, и поспешил в свой кабинет.

Окно выходило на задний двор управления, поэтому у Линда всегда было тихо. Стол с телефоном и печатной машинкой, шкаф с бумагами да разлапистая вешалка – всё это было даже не интерьером, а компанией закадык или приятелей из клуба сосредоточенных молчунов. Линд снял пальто и шляпу, зонт пристроил за шкафом, взялся было за телефонную трубку, но подумал: ни к чему это, ведь если он зол, то лишь взвинтится больше после звонка, так что лучше зайти без предупреждения.

В коридоре ему встретился сержант Хедлунд – похоже, он был немного с похмела и хотел прошмыгнуть мимо, коротко поприветствовав Линда, но потом будто споткнулся и замер, открыв рот, чтобы сказать что-то. Линд сделал вид, что ничего не заметил, и вошёл к Стурму.

Тот, может быть, поджидал его, а может, просто задумался, глядя перед собой – Линд уткнулся в тяжёлый взгляд, как в запертую дверь.

– Доброе утро, господин суперинтендант.

Стурм шевельнул знаменитыми на весь округ моржовыми усами и кивнул на стул напротив.

– Рад тебя видеть, Ругер, – он выдвинул вперёд чугунную пепельницу, и пока Линд закуривал, смотрел вбок, медленно посапывая.

– В пятницу я заходил к тебе домой, – наконец сказал Стурм. – Часа в три дня мне доложили, что тебя доставили домой с набережной, и незадолго до заката я пришёл. Никто не открыл.

– Наверное я спал, – пожал плечами Линд. – Или был пьян.

– А твоя экономка?

– Отправил её в отпуск. Сразу после похорон.

– Плохая была идея, – от нервного тика усы раскачивались, словно морж пережёвывал треску. – Плохая была идея с чемоданами, и плохая была идея запереться в одиночестве.

– Если бы мне была нужна компания, чтобы надраться, пошёл бы в порт, – ответил Линд, разглядывая тлеющую сигарету. – А приготовить завтрак и вытереть пыль с подоконников я пока в состоянии.

Стурм, нахохлившись, откинулся назад и погладил жилистыми пальцами сукно стола. Пальцы рыбака, до мозолей стёртые о вёсла и снасти ещё в молодости, когда он был худой как щепка, медлительный до оторопи и без этих карикатурных усов. Всё в нём изменилось с той поры, кроме ладоней, плоских и задубевших. Если бы меня позвали на опознание его тела… – подумал Линд и одёрнул себя.

– Комиссару тоже обо всём доложили, – сказал Стурм. – Он в курсе твоего… твоих… обстоятельств… Как ты, дружище?

От резкой смены его тона Линд вздрогнул. Синие глаза Стурма смотрели на него без какого бы то ни было сочувствия. В них был страх – такой синий, домашний, родительский страх, что хотелось оправдываться и утешать.

– Я в порядке, раз вышел на работу, – отозвался Линд. – Ты же знаешь, я никогда не выхожу на работу, если что-то не в порядке. Иными словами, выхожу на работу всегда, двадцать пять лет подряд. Так что комиссар? Меня уволят?

– Комиссар всё понимает, – Стурм вздохнул, будто задувая мерцание в своих глазах. – Но история дошла до полицейской ассоциации. Наверняка её обсудят на ближайшем заседании, а может быть и раньше. Думаю, тебе придётся пройти медицинское обследование.

– Какие могут случиться проблемы?

– И возможно, на какое-то время тебя отстранят от работы.

Линд погасил окурок в чугунной пепельнице с символикой Олимпиады.

– Но ведь пока меня не отстранили?

– Такого предписания не было. Так что… В расследуемых делах помощи никто не просил, так что можешь ознакомиться с последней сводкой. Ночью был труп, кого-то сбила машина. Займись этим, если не найдёшь ничего важнее. В сводку за пятницу тебе лучше не заглядывать.

Линд кивнул и направился к двери. На пороге он обернулся. Стурм разворачивал свежий номер «Гётеборг-постен».

– Спасибо, что вступился за меня перед комиссаром, – сказал Линд. Стурм снова вскинул на него глаза, но в них уже не было того отеческого страха, только холодная усталость человека, вынужденного совмещать дружбу и службу. – Я правда не слышал, как ты звонил в дверь, Эрик. Я бы открыл, если бы слышал.

– Ну конечно ты бы открыл, – прогудел Стурм. – Когда стемнело, в окне твоей кухни зажегся свет, но я решил тебя не беспокоить.

***

Необычное имя показалось знакомым. «Август Бу Хаммфред, инженер-геодезист и представитель в Гётеборге проектной компании «Атлас Крона», Стокгольм, Вулкансугатан 12», – это, согласно отчёту патрульного, было указано в визитных карточках, обнаруженных при погибшем. Очень необычно. Имя определенно шведское, а фамилия – пожалуй, английская или американская. Может быть, так или как-то похоже зовут какого-нибудь киноактёра? Или писателя? «Хаммфред», «Хаггард», «Хамфри Богарт»…

Линд не припоминал, чтобы ему приходилось иметь дело с инженерами-геодезистами или проектными компаниями. Лет десять назад одного инженера до полусмерти избили в порту, его фамилия была Мунквист, а бил его голландский матрос по фамилии Беккер. Впрочем, вёл это дело Юлиус Юханссон – как раз перед выходом на покой. А что же Стокгольм? Со столицей было связано четыре расследования Линда, и всех фигурантов он тоже помнил поимённо – среди них не было ни инженеров, ни людей с иностранными фамилиями.

Но Хаммфред не был иностранцем. Патрульный без труда нашёл его в адресной книге – Тегельтакгатан 7 – и даже связался с квартирной хозяйкой, которая сообщила, что Хаммфред гётебуржец и живёт по этому адресу больше пятнадцати лет. Гётебуржец… Ощущение знакомства с его именем определённо было связано с городом.

Обстоятельства смерти инженера умещались в три строчки: около двух часов пополуночи попал под колёса кареты скорой помощи, спешащей на вызов из Сальгренской больницы. Водитель Кристер Нильссон и врач Роберт Сандберг утверждают, что он бросился на машину из-за выступа скалы. Скалы? Ах вон оно что. Дело произошло близ Тумбю, на дороге, которая идёт по берегу озера Стура Дельщён. Любопытно…

Линд заказал машину, и, пока собирался, прислушивался к знакомому ощущению нарастающей тяжести под ложечкой. Кто-то назвал бы это предчувствием или интуицией, но Линд не верил ни в то, ни в другое. Он точно знал, что его наблюдательность опережает его воображение, и что он уже заметил что-то важное, чему пока не успел найти места в общей картине произошедшего – но этот заарканенный глазом факт медленно, но верно притягивается к осмыслению. Почему при этом всегда сосёт под ложечкой, Линд не ведал.

За рулем патрульного «форда» сидел рыжий Валлин.

– В Сальгренскую, – сказал Линд и Валлин не стал уточнять, о каком именно из новых корпусов идёт речь – наверняка он уже знал от ночной смены, что у Тумбю «оформили холодного», поэтому старшего инспектора Линда в Сальгренской больнице может интересовать только морг. Или же этот маршрут просто вошел у Валлина в привычку. Что в Сальгренскую – в морг, что в Мёльндальскую – в морг. Спасибо, что в этот раз не в Мёльндальскую, она вдвое дальше.

Дождь перестал и улицы затянуло туманом. За ним, как за драпировкой, угадывались знакомые стены и витрины, предупреждающе звенели трамваи, а углы домов и перекрёстки вдруг распускались целыми бутонами теней – люди спешили по делам, продираясь сквозь облако, легшее на побережье. Линд прикрыл глаза и попытался уловить, что же царапнуло его в отчёте патрульного – там был даже не намёк, а словно лишнее пояснение чего-то и так очевидного, нечто до странности элементарное. Тумбю, Тумбю, миленькое предместье, – думал он, – Стура Дельщён, мы с Эриком сто раз там рыбачили, там никогда ничего не случается, только давным-давно, перед референдумом о введении сухого закона шайка самогонщиков оборудовала склад в ветхой сторожке лесника, в ту пору дорога была не асфальтированная и редко кто забредал в те края. Под ложечкой засосало сильнее, но тут машина остановилась.

– Морг, господин старший инспектор, – громко объявил Валлин. Должно быть, подумал, что Линд уснул.

Ступая по знакомому коридору, Линд услышал доносящиеся из прозекторской голоса и понял, что попал аккурат на опознание. Впрочем, оно уже завершалось. Хирург Тыскман тихо беседовал с каким-то мужчиной в старомодном котелке и пальто с каракулевым воротником, сержант из сальгренского участка сгорбился с пером в руке над листком бумаги на пустующем железном столе; на соседнем столе, укрытое простынёй, лежало тело.

Когда Линд представился, незнакомый мужчина с интересом взглянул на него поверх золотого пенсне.

– Готово? – спросил Линд сержанта. Кажется, того звали Йон.

– Протокол опознания, господин старший инспектор, – сержант поставил на листке последнюю закорючку, от излишнего рвения сложил его вдвое и протянул Линду. – Погибший опознан господином Хольквистом, как Август Бу Хаммфред.

Линд кивнул и, пробегая глазами акт, пробормотал:

– Мои соболезнования, господин Хольквист… Когда вы видели господина Хаммфреда в последний раз?

– Незадолго до Рождества, – мягко ответил тот. – Точнее, это был последний рабочий день перед каникулами. Вторник, двадцать четвёртое декабря, стало быть. Господин Хаммфред зашёл, чтобы оформить завещание и контракт на его хранение.

– Так вы…

– Нотариус. Товарищество «Маркуссон, Хольквист и Криг», если изволите. Господин Хаммфред воспользовался нашими услугами. Очень жаль, но мы не были знакомы до этого. И после, увы, не виделись. Сегодня в шестом часу мне позвонила квартирная хозяйка господина Хаммфреда, сообщила о… Обо всём этом. Бог мой, какое несчастье…

Он посмотрел на облитое простынёй тело и снова повернулся к Линду.

– Фру Рюг не нашла в себе сил прийти на опознание, как об этом просил ваш офицер, и, конечно, я не имел права отказать ей.

– Благодарю вас от лица гётеборгской полиции, – сдержал зевок Линд. – Полагаю, вы в таких делах не новичок, а опознание с участием близких – это всегда нервотрёпка. Слёзы, нежелание мириться с реальностью, всяческая путаница.

– Если позволите, господин старший инспектор, я должен поспешить, – нотариус просительно приложил ладонь к каракулевой груди. – Нужно успеть дать некролог – в дневные газеты и на утро. И распорядиться насчёт похорон, само собой. Времени – всего сутки.

– Так мало? Разве кто-то успеет приехать на прощание?

– У господина Хаммфреда было очень мало друзей за пределами Гётеборга, – со вздохом извинился за покойного Хольквист. – И он, как он выразился, «не хотел бы отвлекать их от дел ради скоротечного мероприятия, которое ничего не может изменить». Да, представьте, примерно так он выразился, когда я указал ему на столь сжатые сроки.

– Ага. Ещё один атеист, – неодобрительно буркнул сержант, и Тыскман презрительно скосился на него.

– Не смею вас задерживать, – сказал Линд. – Полагаю, родственников тоже оповестите вы?

– Родственников у господина Хаммфреда было даже меньше, чем друзей, – Хольквист скривил рот в печальной усмешке. – Он был воспитанником приюта короля Оскара.

– На кого же тогда оформлено завещание? – спросил Линд, глядя, как нотариус натягивает перчатки.

– При всём моём уважении, господин старший инспектор… Это дело конфиденциальное, и обнародовать имя наследника я могу лишь после того, как он вступит в права наследования, – и тут он снова кинул на Линда взгляд поверх пенсне. – Разумеется, если только речь не идёт об уголовном расследовании. По первому же официальному запросу властей «Маркуссон, Хольквист и Криг» дадут все необходимые показания.

Тыскман и сержант тоже смотрели на Линда. Он оглянулся на стол с покойником. Простыня совершенно не скрывала очертаний тела, как нынче не скрывал города туман, несмотря на свою глухую белизну. И простыня была чистой – вскрытия не проводили.

– Нет, уголовного дела пока не заведено, – сказал Линд. – Не смею вас задерживать. Сержант, вы тоже можете быть свободны.

Когда оба были уже у двери, он окликнул:

– Господин Хольквист! Где будет прощание?

– На Восточном кладбище, господин старший инспектор. В четыре часа дня.

– В часовне или…

– В крематории, господин старший инспектор.

Хольквист коснулся пальцами котелка и вышел вслед за сержантом, снова бормочущем что-то про атеистов.

Когда их шаги стихли, Линд протянул Тыскману раскрытый портсигар, а после тоже закурил. Хирург щурился, глядя на него – то ли от табачного дыма, то ли чего-то ждал.

– Что показало вскрытие?

– В нём не было надобности, – на секунду зажмурившись, ответил Тыскман. – Доктор Сандберг зафиксировал все обстоятельства смерти на месте, пытался оказать помощь, но… Больше для очистки совести. «Все видели обезьяну, обезьяна не видела никого», ха-ха. Смерть была мгновенной. Вот я скрещиваю два пальца и подтверждаю все его заключения: компрессионный перелом грудного отдела позвоночника, мятая травма затылочной части черепа – ударом машины бедолагу швырнуло на асфальт. Никаких иных повреждений я не заметил, но если вы, господин старший инспектор, настаиваете, то, как говорится, «по первому же запросу властей». Можно даже устному, без подписи комиссара. Знаете ведь, я всегда рад вам угодить.

– Значит, именно вы принимали останки господина Хаммфреда.

– Увы, это так. Только заступил на дежурство и намеревался, скажу вам честно, вздремнуть, как приехали доктор Сандберг и Нильссон, будто в воду опущенный. Ваши ребята, кстати, всерьёз подумывали надеть на него наручники, но в итоге выдали предписание не отлучаться из дома. Ему что, в самом деле грозит суд?

– Почему бы и нет, если по его вине погиб человек?

Тыскман в сомнении надул щёки. Он совсем не выглядел не выспавшимся – скорее, растерянным. Его профессиональный цинизм всегда был понятен Линду, причём взаимно: как-то Тыскман пошутил, что имеет дело с тихими и бесхитростными мертвецами, тогда как Линд – с буйными и изворотливыми. Сейчас Линд был благодарен ему за эту отстранённость от чужого горя – хирург, конечно же, знал его обстоятельства, но даже не пытался изобразить сочувствие, как это делали почти все. Но он и хорохорился нынче как-то не в струю, словно было не до того. Наверное, всё-таки переживал за сослуживцев, влипших в историю.

– В протоколе сказано, что Хаммфред бросился на машину из-за скалы, – смилостивился Линд. – Может, он был пьян? Стоило проверить хотя бы это.

– Он не был пьян, – покачал головой Тыскман. – Никакого запаха алкоголя. Да и на пьяницу он совсем не похож. Взглянете?

Он скользнул по кафельному полу, как конькобежец по льду, и взмахом руки отбросил в сторону угол простыни, накрывавшей тело.

Ещё не подойдя к столу вплотную, Линд понял, что лицо этого человека со странной фамилией ему тоже знакомо. Но знакомо не так, как лица тех, с кем он когда-либо, пусть и мимолётно, но имел дело. Он где-то видел эти черты, но – возникло ещё одно привычное чувство, будто граммофонная игла дошла до края пластинки и не издаёт ничего кроме бесконечного и пустого шороха: фших-х-х, фших-х-х! – в этих чертах чего-то не хватало.

Инженеру-геодезисту было не больше сорока. В его светлых волосах Линд не заметил седины, а лоб был высок и чист. Тонкий нос с чуть вздёрнутыми ноздрями человек, склонный к эпитетам, назвал бы «породистым» или «аристократическим». Нижняя губа была чуть поджата, словно Хаммфред собирался кому-то что-то ответить. Совершенно спокойное лицо. Если Линд и встречал его где-то раньше, то именно таким. Почти таким…

– При нём были очки?

Тыскман насупился:

– Не припоминаю. Но все его вещи и их опись – здесь, в хранилище. Принести?

– Позже посмотрю, – Линд уже был уверен, что там будут очки. Или футляр от них, если сами очки потерялись на месте трагедии.

– Ну как, похож на пьяницу? Нет? – Тыскман иронично приподнял бровь. – Я бы сказал, «лицо, лишённое печати порока». Согласны? Алкоголиков и кокаинистов я видел предостаточно, можете мне поверить. А можете не верить, проведём вскрытие. Но жаль кромсать такого святошу. В его крови и желудке мы не найдём ничего, кроме ключевой воды и чечевичной похлёбки. Или кусочка от пяти хлебов…

– Недавно перечитывали Библию?

– Только эпизоды, связанные с кулинарией. Я чертовски голоден, знаете ли. Так и не успел перекусить…

– Но если он не был пьян, – спросил Линд, – то отчего мог броситься под колёса? Самоубийство?

– Далековато он забрался ради такого дела, – ухмыльнулся Тыскман. – Да ещё и ночью.

Действительно, далековато, подумал Линд, да ещё и ночью. И не он один.

– А что с тем пациентом, к которому спешили ваши? Он находился в Тумбю?

Тыскман длинно выдохнул дым. Линд понял, что наконец-то задал вопрос, который хирург хотел услышать с самого начала.

– Нет, не в Тумбю. В службу спасения сообщили, что на этой дороге, перед поворотом на Тумбю, машина сбила человека и он ещё жив. Наши ехали туда.

– И как он? – Линд огляделся, хотя совершенно точно знал: в прозекторской занят лишь один стол.

– А не было там больше никакого сбитого человека, ни на повороте в Тумбю, ни дальше, до самого озера. Никаких следов аварии, – Тыскман уронил окурок на пол и торжествующе раздавил его каблуком. – Тот вызов был ложным, господин старший инспектор.