Читать книгу Солнцевод. Роман - Владислава Подлубная - Страница 2

Казалось, что нигде я не буду в безопасности. Больше нигде. Вот и сегодня, из бессознательности сна приходили они за мной, но я вырвалась. Казалось, что может быть абсурднее: утопать в зыбучих песках, бежать от преследователей, спотыкаясь о сплетения корней древних деревьев-великанов, видеть везде эти большие глаза… И все это происходит со мной тут, в небольшом заурядном промышленном городке, где дожди – такая же редкость, как и глоток свежего воздуха, где земля покрыта асфальтом, а если выйти в белой рубашке на улицу, то уже через пять минут ее покроет налет серой пыли. Красные из-за выбросов завода реки – мертвы, и никто не купается в них. Однако я, глядя на мутные воды речушки, вспоминаю силу волн, неукротимость морской стихии, которая играла с моей жизнью не один и не два раза.

Я давно не спала спокойно. Даже снотворное не помогает. Конечно, сказала врачу, что проблема решена. Не хотела быть заложницей аптек и больниц, тем более теперь, когда осознала, что не принадлежу себе.

Вот опять заныл правый бок – напоминает о себе недавний перелом ребра. Что ж, пусть. Странно, ведь я не ощущала боли тогда, охваченная адреналином, вся жизнь была усилием, всепоглощающим желанием выжить, которое просыпается в тебе инстинктивно в момент опасности. Я удивлялась: никогда не боялась смерти, никогда не мечтала жить вечно и тут… такое. Тело показывало чудеса скорости, силы и стойкости. А все для чего? На этот вопрос тело не ведало ответа. Достаточно было одного – страха. Страх движет жизнью.

Сигналы автомобилей, ругань пешеходов и лай собак возвещали о начале нового рабочего дня. Осень подкралась внезапно, бурьян у дорог стал красным, края листвы скрючились, высохли. Некоторые деревья, измученные летним зноем, сбросили одежды, не дождавшись красочного парада. Им уже было все равно. Они стремились скорее забыться сном. Как и я. Резок этот переход от жизни к смерти, от молодости к старости. Создавалось впечатление, что жизнь разделили на периоды, и теперь, вспоминая о «себе прошлой», говорю «она», не могу сказать «я», это было бы неправдой. Сиреневое небо темнело, тучи опускались на город, того гляди раздавят серые коробки – дома, вот уже отражения туч плывут по красно-желтой отравленной воде реки. Без предупреждения, без плавного перехода от спокойствия к волнению, начинается буря. Ветер, молния и ледяной дождь.

Спасаясь от бури, забежала в маленькое кафе на противоположной стороне улицы. Да уж! Как быстро мы забываем прошлое… ТАМ бы я не обратила ни малейшего внимания на такой дождик! Скоро Хэллоуин – в этих краях относительно новая традиция, точнее, повод для вечеринок и маскарада.

Смотрю на желтую реку сквозь стекло украшенного изображениями черепов и искусственной паутиной окна, декоративные тыквы распиханы по углам, а рисунок на пенке лате, которое я заказала – не цветочек или котик, а тарантул. Вот так. Таких как я, «мокрых трусов», нашлось немало, и все мы стоим со стаканчиками кофе, на которых нарисованы ведьмы и вампиры, ожидая, когда же дождь прекратится.

«Я вижу тебя!» – знакомый голос, привычный мрак, и снова – смех людей и звуки отправляемых смартфоном сообщений.

Изучаю подвешенный к лампе скелет какого-то пернатого. Довольно неплохая попытка, особенно если не знаешь анатомии. Время тянется, не представляю себе, каким быстрым был ритм жизни Там… когда ты убегаешь. Мне всегда хотелось поменяться ролями: стать хищником, выслеживать жертву, играть с ней в прятки и догонять, воображать момент победы – смерть добычи, когда душа покинет тело, улетев сквозь раны, оставленные моими клыками на ее шее… Одна ошибка – и все! Точнее, замеченная преследователем ошибка. Но мне так и не довелось быть сильной, быть устрашающей. Я была той, за кем гнались и кого щадили лишь для того, чтоб продлить кайф погони.

– Вы играете в карты?

– Нет.

– А в покер?

– Нет.

– Ну хоть во что-то вы играете?

– Нет. -Сказала я раздраженно, снисходительно глядя на коренастого, засушенного, как гриб, человечка, сидящего рядом со мной за стойкой бара, в который я заходила от случая к случаю – когда было особенно хреново. Тот день был именно таким. Выслушав кучу наставлений от родственников на тему «как мне лучше жить», испачкав вареньем любимый шарф и потеряв кошелек, я на последние деньги отправилась в этот подвальчик ощутить «подлинный дух упадка и разложения». Мне всегда становилось легче от осознания того, что я не работаю в таком месте, что я не так ужасно одета, как посетители бара и что я могу покупать себе хорошую выпивку, а не то, что разливают тут. В тот вечер мне не хватило даже на стакан сока, голова кружилась от винных паров, запаха пота и плесени. Не знаю от чего, но у меня постоянно было ощущение, сидя тут, что на улице – дождь, а ведь я прекрасно знала, что как раз сейчас солнечно и душно.

– Вы не считаете себя азартной личностью, не так ли?

«Гном» постоянно улыбался, его густые брови практически срослись на переносице, круглое лицо, легкая седина на висках… несмотря на его показную добродушность, я ощущала, что этот тип опасен, что ему не стоит доверять.

– Нет, как вы догадались? – съязвила я, отвернулась и сделала вид, что меня очень интересует, что происходит за столиком напротив.

– Все мы – игроки. Все. Просто некоторые не стесняются об этом говорить.

– Игроманией я не страдаю.

– А для вас игры – это только казино или детские площадки?

Я молчу, жду, когда он отстанет. Еще пара реплик – и я покажу ему, что значит грубость. Неужели не к кому привязаться? Тут достаточно угнетенных, обиженных жизнью алкашей, которые составят ему прекрасную компанию.

– Риск – это то, чего мы избегаем и к чему нас тянет. Представьте, если бы вы всегда выигрывали или проигрывали, было бы это интересно?

И почему я его слушала? Глаза мужчины сверкнули, я невольно стала внимательнее, голос… этот голос околдовывал.

– Представьте: у вас есть все. Все. Вам нечего хотеть. Любое начинание оборачивается успехом, любые отношения – идеальны. И что делать со всем этим?

Я уже не притворялась, что мне безразличны его слова, мне вдруг стало скучно от своей жизни! Скучно! Ну как можно было так существовать? Ну что я из себя представляю? Что мои проблемы: как заплатить за дом, найти дешевую брендовую курточку и доказать отцу, что я – права, а бывшим одногруппникам, что наличие костюма – символ карьерного успеха? Боже, как скучно! Как скучно… невыносимо! Просыпаешься, и все по кругу, и опять, и опять… задыхаюсь!

У меня все поплыло перед глазами, не знаю, как долго я находилась в «трансе». Очертания бара вновь стали четкими, услышала звон посуды на кухне и голоса людей. Я опять ощутила, как болит зад от сидения на деревянном стуле, и как в баре воняет… все стало реальным, да только я сидела одна. Исчез. Странно. Может, я заснула, и никто со мной не говорил? Я подпрыгнула на стуле: показалось, слышу смех гнома! Оборачиваюсь – никого. Молодой бармен с любопытством на меня поглядывает: не пила, а вид потерянный. Я же жалею мальчишку: ему тут явно делать нечего среди старых алкашей, вспоминающих прошлое. Оставила бы ему на чай, да сама домой пойду пешком. Угораздило же меня потерять кошелек!

Уходя, больно ударяюсь коленом о соседний стул, на котором сидел гном и замечаю бумажку. Что это? Похоже на конверт. Разворачиваю и вижу билет. Странно. Указано только место отправления, ни даты, ни направления рейса, ни стоимости, ни места. Чушь какая-то! Шутка не продумана. На внутренней стороне конверта написано:

«В нужное время и в нужном месте».

Емко! А с чего я вообще решила, что это – для меня оставили? Именно оставили, а не забыли? Тем не менее, я засовываю конверт с «билетом» себе в сумку. Чувствую, как бармен жжет меня взглядом. Оборачиваюсь, и мне кажется, что юнцу не двадцать, а двести лет: неожиданно глаза его стали мудрыми и лукавыми. Замечали ли вы когда-то у маленьких детей взгляд совсем не детский? Порою вечность смотрит сквозь зрачки человека. Или малыши выдают фразы, так не соответствующие возрасту. Определенно, мне надо отдохнуть.

Поднимаюсь по ступенькам вверх, покидаю подвал. С каждым шагом легче дышать, вот уже вижу свет в дверном проеме, еще рано: около восьми часов, до заката – час, жара спала, работники, покидающие заточение офиса, без устали остужаемого кондиционерами, снимают пиджаки, расстегивают рубашки и, упав на лужайку в парке, ловят вечерние лучи солнца, стараясь очистить мысли от «гонки за выживание», стресса и монотонности.

Еле нахожу место присесть на траве: после рабочего дня тут яблоку негде упасть. Вот такое вот уединение с природой – кусочек воображаемой тишины и покоя. Скучаю за гармонией детства: никуда не спешишь, прошлое не важно, а будущее не более интересно, чем настоящее. Почему мы всегда должны «ставить галочки» в списке дел? Разве просто «быть» недостаточно? Быть осознанно… как дети, чувствовать глубоко. Ведь даже великие дела состоят из маленьких, как собор – из кирпичиков. Все восхищаются архитектурой, но ведь и план здания мастер начинал чертить, заточив карандаш и купив бумагу. Большие дела – это сумма маленьких. Все. Устала. Смотрю, как трава шевелится от ветра, как блестит на солнышке, как тень от дерева становится длиннее, как туристы кормят уток, как китаец, развалившийся впереди меня, разрывает упаковку сэндвичей, и как его голова загораживает мне облако – создается впечатление, что у китайца розово-сиреневый парик, прямо-таки ореол!

С сомнением опускаю руку в сумку – конверт еще там. Значит, все же не галлюцинации. Это хорошо. Значит, к психиатру рано. И почему все «загадочные» встречи происходят в пабах? Не из-за выпивки ли? Так я трезвая была. Может, особая аура подобных заведений, этакая загадочная атмосфера? Нееет! Смеюсь вслух. Нет ничего менее загадочного, чем рыгающие люди, заказывающие дешевый алкоголь. И ничего менее оригинального, чем их разговоры и мусор, валяющийся вокруг столиков. И я, которая считает себя на голову выше лишь потому, что образ моей жизни более социально одобренный, поднимаю себе настроение, говоря: «А кому-то еще хуже». Вот так вот.

Между тем отдыхающих в парке все меньше, солнце село, и ловить тут нечего. Проверяю конверт еще раз. Сейчас он мне важнее кошелька. Важнее всего. Даже важнее желания доказать всем тем, кто учит меня жизни, что я – самодостаточна, и они не имеют надо мной власти. Ха! Если б я была самодостаточна, возмущало ли бы меня чье-либо неодобрение?

«Билет в никуда» – тогда я так думала. Мне страстно хотелось сбежать. Конечно, я не признавалась себе в этом, но теперь думаю, что это не меня нашли, а что я искала… красный, зеленый, желтый… желтые глаза, ноги увязают в грязи, ляжки болят, руки болят, сил нет. Я бегу, промокла насквозь и кажется, что плыву сквозь лес. Не вижу конца. Неопределенность. Неведенье. Нет времени думать о следующем шаге – ты просто делаешь его, нет времени оглянуться назад, оценить путь – иначе ты умрешь в настоящем, нет времени даже осмыслить то, что происходит. Возможно, когда-то у меня будут годы, чтобы вспоминать и понимать, а сейчас я бегу, красный… желтый. И все неважно. Только красный и желтый.

Скандалы. Упреки. Бросаю трубку. В банке восстановили мои карточки. Сдала комнату в квартире в аренду. Заблокировала уведомления о вакансиях и не проверяю почту. Ежедневно смотрю на конверт, выжидаю. «В нужное время, в нужном месте» – когда это? Хороша же шутка! Я как дура жду чего-то. Мне настолько нечего делать, что собственные мысли и эмоции стали врагами. Работа не давала мне возможности «смотреть внутрь», теперь же я боюсь это делать. Ищу, чем себя занять, только бы не смотреть в глаза своим страхам и обидам, а эти мысли – кто включил кассету? Как ее выключить? Постепенно понимаю, что наличие времени для современного человека – бремя. Пока мы не умеем жить, нам полезнее быть «в упряжке», это как с отменой крепостного права: хотели-хотели, а что делать со своей свободой и не знали поначалу. Период адаптации. Я, будто ребенок, делаю первые шаги и спотыкаюсь. Иначе – никак. Дети знают это и не боятся синяков, я же – взрослая, я теперь боюсь всего.

Чертов конверт! Хочу выбросить его. Пару раз разрывала на части конверт (но не билет – хитрая, ха-ха), потом склеивала. В последнее время начала носить с собой, проверяю ежеминутно, не появилось ли новых инструкций. Будто ревнивая жена, которая контролирует мужа и звонит постоянно. Смешно, но ничего поделать не могу. В нужное время. В нужном месте. Кто решает, что такое «нужное»?

Дождь стал тише, люди покидают кафе, дыры в асфальте превратились в озера, а забитые сливные отверстия стимулируют развитие интереса людей к водному транспорту. Заказываю еще один лате. В моем стакане извивается тарантул, на витрине красуются шоколадные печенья с черепами. Перед глазами возникает захоронение в пещере, где ноги проваливаются в кости, а черепа срастаются с камнем и покрываются мхом. Глупо бояться костей. Глупо бояться того, что убило плоть – думаю я, и откусываю верхнюю часть черепа на шоколадной печеньке. Вкусно.

– Я сказал – нет.

– Но почему?

– Так велит закон. Ты понимаешь, что мой авторитет пошатнётся, если я отступлю. Обычай. Так было. Так будет.

– Зачем?

– Власть моя стоит на традициях, и я не имею права менять их.

– Кто-то же был первым, кто-то установил традиции.

– Страх – основатель. Пока страх жив, живы и законы. Не мне решать.

– Но я же…

Мне казалось невероятным, что он отвернулся от меня. Его спина – вот последнее, что я видела. И что потом? Так нельзя! Нельзя прощаться, отвернувшись! Не принято! Нужно смотреть в глаза, ведь иначе последнее, что ты ощутишь, будет равнодушие. Нельзя становиться спиной к молящему.

***

Странно, но билет был все таким же «чистым», не помятым. Конверт я уже давно «замацала», уголки его скрючились, и кое-где бумага протерлась до дыр. Но билет сохранял свою свежесть – не начатая страница жизни, чистый лист, который предвкушает, как рука выведет на нем старательно первые строчки.

Когда я перестала ждать, перестала без конца глазеть на билет, пытаясь увидеть то, на что могла не обратить внимания, бросила проверять билет на наличие невидимых чернил, смотреть на бумагу сквозь солнце и ультрафиолетовые лампы… Когда я устала быть разочарованной в «незагадочности» этого подарка, когда я смирилась с тем, что это не больше, чем бумага, билет сам напомнил о себе.

Вытирая в коридоре лужи, образовавшиеся в результате таянья снега, забившегося в узоры подошвы сапог, я поскользнулась, и схватилась руками за дверцу шкафа. Шкаф пошатнулся, дверца открылась, и осеннее пальто упало мне на голову. «Чтоб тебя!» – выругалась я, и внезапно заметила конверт. Он выпал из кармана пальто, забытый мною там, пару месяцев назад. Поднимаю его, грустно улыбаюсь: «Сказки не получилось». Хочу выкинуть, но все же решаю заглянуть внутрь: а вдруг? Сомневаюсь, но руки уже разворачивают конверт…

Не верю глазам! Дата и место появились! Правда, направление по – прежнему не указано, но блииииин. Не верю! Как можно не верить в то, чего ждал месяцами? Почему бы не радоваться? Вместо этого: «Нет, это невозможно, я не заслуживаю». Нет уж! Хотела – получи! И теперь обязана радоваться. Давай. Триумфальная музыка… но, вместо танцев и криков «ура», я села на мокрый пол, чувствуя, как горят пальцы, держащие билет, и думала о том, как мало знаю об этом мире. И что будет дальше? Смотрю на дату. Завтра. Вылет завтра. Никаких эмоций. Я готова. Что-то меня ждет, или кто-то. Я не могу не лететь. Я не могу не ХОТЕТЬ рискнуть, я не могу не играть.

***

Стою и трясусь от холода. Нет, заморозков нет, вполне себе тепло, если верить градуснику, но мои ботинки промокли насквозь, от влажности волосы превратились в огромный одуванчик, рукава и ворот пальто тоже влажные. Зима. Гололед, на которой люди еще вчера так усердно жаловались, решил отомстить и пригласил осень в гости, с ее дождями и слякотью, так что теперь мы плаваем, точнее, скользим по талому льду. Пытаюсь отогреться в здании аэропорта. Мой рейс. Господи, я даже не знаю, куда лечу! Нелепо. Сейчас меня засмеют, и я, со своим липовым билетом, отправлюсь коротать вечер в тот самый вонючий паб-подвал, где получила этот «подарок». Блин, о чем я только думала? У меня в чемодане – летние майки и свитера (готова ко всему). Ко всему, только не к разочарованию. Не к возвращению в реальность. Нет. На секунду золотой свет прорывается сквозь фиолетовые тучи, и я теряю себя в лучах солнца. Почему нельзя вечно быть в этой нирване? Разве нужно что-то большее? Ты и солнце. Ты и свет. Меня толкают, я отпрыгиваю в сторону, отдавив кому-то ногу чемоданом, извиняюсь, ищу свое место регистрации. Странно. Я – первая и последняя в очереди. Нелепо. Можно уже разворачиваться и уходить. Но нет, раз приперлась в аэропорт, жди. Полчаса погоду не сделают. Не проходит и пяти минут, как к пункту контроля приходит девушка, улыбается мне и просит предъявить паспорт. Все происходит так быстро! Мне вручают посадочный талон. И опять – не понятно, куда я лечу? Хочу спросить девушку, но той уже и след простыл. Радует, что меня не осмеяли. Значит, я лечу. Это действительно происходит. Я уезжаю.

Тогда я не думала о возвращении: ничто меня не удерживало, в моем распоряжении было время, много времени.

Потом, «улетев из обычной жизни», я не успевала думать о прошлом. Отвлекся на миг – смерть. Ох, я бы усомнилась в реальности произошедшего, если бы не шрам на моей руке. Я порезала себе руку, чтобы доказать, что все это – было. Иначе как… как без доказательств? Как?

***

Наверное, официант решил, что я заснула – так долго смотрю в одну точку, потирая рубец на запястье. Дождь кончился, и я решаю прогуляться. Серые улицы города, умытые небом, уже не кажутся такими блеклыми и пыльными, и даже в этом самом типичном из типичных районов все меня настораживает, ожидаю нападения, ожидаю, что незваная магия вторгнется в мою жизнь снова. Ношу только удобную обувь – готова бежать. Я никогда не думала, что могу так быстро бегать.

***

Нарушение всех правил – вот что у меня в голове. Никто не проверял багаж, документы не имели значения, тем не менее – я тут. Успокаивало то, что рядом в зале ожидания сидело еще двое пассажиров: мужчина, в странном, ярко-оранжевом костюме и пожилая женщина, очень бедно одетая. Молодой человек был погружен в виртуальную реальность, глазел на экран какого-то гаджета (я таких раньше не видела), старушка смотрела прямо перед собой, скрючилась, не шевелилась, казалось, это либо кукла, либо мумия. Мне хотелось подойти и потрогать ее лицо: не сделано ли оно из воска или резины? А может, это холодная кожа трупа? Мне стало страшно от собственных мыслей. Отвернулась, глубоко вдохнула, стараясь унять неизвестно от чего возникшую дрожь, но старуха по – прежнему чем-то притягивала меня. Не выдерживаю, оборачиваюсь и смотрю ей в глаза: радужка блеклая, зрачки тусклые, будто паутина покрывает глазное яблоко. Мертвая! Опять ощущаю озноб. Хватит! Я лечу навстречу чудесам. Не нужно этих страшилок. Да и вообще, надо меньше фильмов смотреть. Наконец, нас приглашают на посадку. Двое встают, слава богу, старуха двигается, значит, жива, я – следом. Никакого контроля. Вот мы на борту – никого. Всего три человека. Жутко холодно.

– Все пристегнулись?

Красавица стюардесса, в красном платье с короткими рукавами, проходит меж рядами, обводит салон взглядом, будто самолет забит, предлагает напитки. Прошу чай, однако надежды согреться не оправдались: напиток холодный. Стюардесса чем-то напоминает девушку на регистрационном пункте. Мне так холодно, что бороться со сном невозможно. Засыпаю.

***

Кажется, стало теплее. Сколько времени прошло? Оглядываюсь по сторонам – я в салоне одна! Будто из воздуха появляется стюардесса, какая же она высокая!

– Простите, со мной летело два человека, вы не знаете, где они? – мой вопрос казался абсурдным.

– О, они покинули борт. Мы уже миновали места их назначения.

– А, понятно…

Звучит нелепо, но меня вполне удовлетворил ответ стюардессы. Что может быть естественнее, чем выйти на остановке среди облаков? Хочу узнать, долго ли мне лететь, но девушка будто испарилась. И все же, какая она высокая!

***

– Каждый год мы ближе к небу, мы ближе к благодати. Это не жертвоприношение, это – возвышение.

Он отпил травяной чай из глиняного блюдца, струсил огромного кузнечика со своей накидки и закрыл глаза, стараясь уменьшить постоянную головную боль. Кто знает, сколько еще лет безмолвной борьбы у него впереди? Ничто не помогает. Все эти снадобья, настойки – напрасная трата времени. Ему надо казаться сильным, а тут это означает физическую мощь. Больное животное исключают из стада. Обуза. Бремя. Не зря у них в братстве нет стариков.

– Как узнать, кому суждено стать ступенькой лестницы возвышения, а кому – взбираться по ней?

– Люди думают, что ответ идет свыше, что его шепчут звезды.

– А на самом деле?

– Решение принимаем мы. В давние времена так расправлялись с врагами. Скелеты непокорных превращали в фундамент всеобщего блага. Оно и было хорошо: меньше оппонентов, меньше войн. Но теперь, когда нас осталось так мало, приходится принимать болезненные решения.

Вождь смотрел на дочь, восхищаясь ее проницательностью. Конечно, он никогда не говорил ей правды, однако никогда не говорил и лжи. И вот она сама обо всем догадалась. Она не знает, но им осталось мало времени. Очень мало. И теперь он может быть откровенным. Он никогда не будет готов к тому, что предстоит, но он всегда знал, с момента, когда впервые взял малютку на руки, что конец будет таков. Предсказание? Вздор. План? Отнюдь. Он знал народ, видел тенденции и предчувствовал кризис. Интуиция? Готовый сказать себе «нет», вождь осекся. Приподняв веки (все это время он говорил с закрытыми глазами), он с обожанием всматривался в любимое смуглое лицо, обрамленное темно-коричневыми, цвета земли после дождя, кудрями.

– Почему нельзя отказаться от традиции?

– А как ты объяснишь людям, что их вера – манипуляции держателей власти? Как они будут жить, осознав, что жертвовали собой напрасно? Что ценности их ничего не стоят и боги их мертвы? Что небо – просто небо. Что трава – просто трава. А страдания – не путь возвышения, а просто боль, просто слезы и просто жизнь человека. Нет, они не готовы! Они не чувствуют мир, не ощущают любви вокруг, они знают лишь страх и облегчение, которое ненадолго наступает, когда обычай соблюден.

Вождь сжал кулаки. Он не хотел править. Он сам был во власти традиций. Узник системы. Такой же несчастный, как и все братство, возможно, даже еще несчастнее из-за своего знания.

– А мы не может начать разрушать эту псевдоверу?

– А разве мы в силах? – отчаянно вскричал вождь, и физическая боль воплотилась в интонации голоса. Голова раскалывалась! Когда же он отдохнет! – Покуда люди верят без вопросов, покуда вера для них – это свод правил, покуда они НЕ верят по-настоящему… это все равно, что сказать человеку: «У тебя нет имени. Нет пола. Нет семьи. Нет страны. А кто ты есть – мы не знаем. Ты есть. Все». Нельзя оставить неосознанных людей без категорий и определений. Не могут они пока.

– Это жестоко! Знание… разве мы не можем рассказать им?

– О, нет! Тебя убьют сразу же, как только ты посмеешь прикоснуться к тому, что люди заложили в основе своей личности. Как можно! Ты никому не поможешь. В худшем случае, ты только обречешь их на страдания, в лучшем – станешь еще одной «ступенькой возвышения», и о тебе забудут. А знание… не думаешь ли ты, что оно сделало меня счастливее? Хранить секрет, который и при желании невозможно выдать.

– Папа, могу я разделить твою боль?

– Ты уже разделила… у всех людей одна боль. Просто мы так упорно хотим сделать ее личной.

Вождь не думал, что скажет это. Что признает вслух свое несовершенство, слабость. Он и не думал просить о чем-либо дочь, но вдруг понял, что она и без того разделяет его муки, что все соплеменники несут одно с ним бремя, и кто знает, не часть ли это всеобщего человеческого горя? Девушка прильнула к отцу, чувствуя, что тот пустил ее в свое сердце, но вождь уже успел надеть маску лидера, и миг единства миновал. Близилось время «дискуссий» в братстве, вождю надлежало быть готовым. Машинально гладя дочь по голове, он всматривался вдаль, где потревоженная охотниками стая попугаев разноцветным облаком поднялась вверх.

***

– Будете брать? – недовольного вида женщина в огромном красном переднике смотрела на меня исподлобья, как на кровного врага.

– Нет, спасибо.

Кладу яблоко на место в корзину и спешу покинуть ряды рынка. Что это со мной сегодня? Отчего я такая потерянная? Чужой мир настойчиво стучится в мою такую обыденную жизнь, а если подумать, разве это обыденно – скрываться, бояться и готовиться непонятно к чему? Разве это нормально, прислушиваться к каждому шороху, просыпаться среди ночи от кошмаров, в холодном поту? Бояться открыть окно: иначе теплый и влажный тропический ветер унесет меня… Думаю о том, изменила бы я что-либо? Нет. Был ли у меня выбор? Нет. Сама ли я призвала случай или это случай меня выбрал? И все же я надеюсь (хоть и не осмеливаюсь себе признаться в этом) что еще когда-нибудь буду настолько РЕАЛЬНОЙ, настолько живой, как тогда. Наверное, я упускаю что-то важное уже сейчас…

***

Посадка была настолько мягкой, что я не проснулась. Ну надо же! Спала целую вечность. Неизвестно сколько сейчас времени и какой день, и где я. Самолет пустой. Пилот и стюардесса канули в лету, впрочем, как и мой багаж. Однако вечно паникующий ум не мог воспринимать происходящее, настолько реальность не соответствовала всему тому, к чему мозг привык, а посему, я была спокойна. Ничего, сумка найдется! Ничего, время не имеет значения – я же не спешу. Ничего, что не знаю, где буду ночевать, ведь солнце еще высоко. Ничего, что крошечное здание аэропорта, напоминающее металлическую коробку, выглядит заброшенным и я тут одна. Может, я выпила что-то покрепче чая?

Открываю дверь, та почти вываливается наружу, издавая при этом мерзкий протяжный звук. Жара сразила меня наповал, как и обилие яркого зеленого цвета. Наконец, глаза адаптировались, и я смогла рассмотреть открывшийся пейзаж. Небольшое салатовое поле соприкасалось с чащей тропического леса, под ногами у меня были маленькие розовые перышки, слышались крики неведомых мне зверей и птиц. Я закрыла глаза. Открыла. Я была все еще тут. Значит, мне это не снится. Может, там дальше хоть дорога есть? Или какие-то указатели? Оглядываюсь на здание аэропорта, служащее мне ориентиром. В худшем случае, буду жить тут, ожидая следующего рейса. Я пытаюсь пробраться сквозь заросли, каждое движение требует усилий, трава и ветки режутся, колются, а невидимые насекомые искусали мне руки. Пройдя вперед метров тридцать, решаю вернуться: устала. Иду по своим следам, сломанные ветки служат указателями, но «выход из леса» не приближается. Кажется, что лес движется вместе со мной. Не может быть, чтобы я зашла так далеко! По ощущениям, я уже часа три ищу аэродром, который был в десяти минутах ходьбы. И тут действие «успокоительного» начинает испаряться. Мозг окончательно проснулся. О господи! Я же черт знает где! Я заблудилась! Мне нечего есть, мне нечего пить! Как только я вспомнила о воде, в горле пересохло. Ужасно! Как выжить? Сколько человек может прожить без воды? Но тут же должна быть река! И чем только я думала, отправляясь сюда? А деньги? Где моя сумка? Где мой паспорт? Я…я…я…

Я задыхалась от непонимания. Вопросы переполняли меня, ужасы грядущего слепили, будто снег солнечным днем. Что дальше?

Даже теперь я не могу понять, как попала туда. Что это было: путешествие во времени или между мирами? Хотя, для того чтоб попасть в параллельную реальность, порой достаточно сменить континент, или страну… порой достаточно переплыть на другой берег реки. Я перестала биться над этим вопросом, да так ли это было важно? Я находилась в нужном месте в нужное время.

***

Вождь присел на бамбуковое кресло с высокими подлокотниками. Его багряный плащ – символ власти, отлично впитывал и скрывал кровь, сочащуюся из ран, полученных во время охоты. Благо, ему везло: он травмировался куда меньше своего отца, и он всегда был среди сильных, всегда нападал. Когда он был юношей, считал, что самым тяжким ударом для него будет необходимость лишить жизни родителя, теперь вождь познал муку жертвования своим чадом. Никогда прежде не думал, что считает дочь «частичкой себя», своей собственностью, воплощением усилий, сосредоточением чувств и эмоций, и все это он потеряет, когда ее сердце перестанет биться. В чем же разница: исчезнет она или умрет? В любом случае он все теряет. Однако, если бы она пропала, существовала бы маленькая надежда на воссоединение, смягчающая боль утраты. Вождь мечтал, что в будущем снова будет «целым», не разорванным на куски, будто труп антилопы шакалами. Вождь всмотрелся в укрытые вечерними тенями лица «братьев»: они были серьезны, ощущалось напряжение и гнилой запах страха. Да, они были напуганы. И они хотели ответа. Обещания. Решения. Они готовы были напасть первыми, чтобы избежать нападения. Соплеменники, и мужчины, и женщины, были одеты в коричневые рубашки и свободные штаны, стянутые резинкой на щиколотке, чтобы слегка улучшить защиту от насекомых. Подданные сидели на мягких соломенных пуфах, заменяющих стулья. У каждого к поясу было привязано оружие, некоторые носили небольшие кожаные сумки с сухарями и сухофруктами, а также фляги с водой – вдруг придется покинуть дом, спасаясь бегством. Тишина.

– Братья, мы все знаем, что наступают тяжкие времена – нам предстоят испытания. Чем выше мы поднимаемся, тем более шаткой становится конструкция. Так должно быть. Перед рассветом всегда темнее. И новая ступень будет возвышаться е над вершиной нашей Лиловой горы. Мы все ближе к цели. Все вы ждете моего ответа. Так что обойдемся без предисловий.

Голос лидера звучал уверенно, мужественно. «Ни малейшего признака душевной усталости» – подумала Лада, восхищенно глядя на отца. Она все еще лелеяла в памяти образ того чувствительного, доброго человека, что открылся ей во время их последней беседы. Теперь она любит отца еще больше! Девушка не могла не заметить, с каким вызовом смотрели некоторые мужчины на вождя, в их глазах было сомнение в его мудрости и силе, и они готовы были кинуться на вождя, когда выпадет возможность, когда лидер допустит слабину. Однако, стоило вождю начал свою речь, их наглость и подлость потухли, спрятались в глубине глаз, не выдержав умиротворяющей энергии владыки. «Все-таки, отец не зря – главный!» – заключила Лада. Она ощущала, как подозрения и конкуренция по отношению к отцу автоматически переносятся на нее, как холодно говорят с ней женщины, как свысока смотрят мужчины. Никто не грубил, никто не выказывал неприязни открыто, но глаза и голос выдавали актеров с головой. Лада знала, что такова цена власти и что она никогда не будет с членами братва «на равных», не потому, что не хочет, а потому, что они не допустят этого. Пусть. Для того, чтобы коллектив сплотился, нужен хотя бы один общий враг… и лучше она примет на себя этот удар, чем отец! Нелюбимый лидер – это смерть для братства. А ей и так хорошо. Пока она дышит, все хорошо. Пока вокруг горы и леса – все хорошо. Пока на небе солнце и луна, а реки полноводны – все хорошо.

«Только бы не дрогнул голос. Только бы не запнуться. Только бы четко вымолвить слова. Только бы не встретиться с ней взглядом. Только бы не выступили слезы. Наверное, подожду еще пять минут. Когда солнце зайдет за ту пальму, моего лица не будет видно» – молился вождь. Он дышал медленно и глубоко: погружался в медитативное состояние. Собравшиеся последовали его примеру. Перед оглашением вердикта требовалась смелость и тишина. Внутренняя тишина. Вождю так и не удалось услышать тишину. В ту секунду он был отцом.

– Мною был услышан ответ… что новую, «Небесную эру восхождения», предстоит основать моей дочери – Ладе. Да будет так.

Люди, готовые спорить до того, как было произнесено имя избранной, готовые опровергать решения вождя и называть его шарлатаном, проливающим кровь из удовольствия, выбирающим «неправильных» жертв, что вызывало гнев Мрака (один мужчина даже положил руку на рукоять ножа) – эти люди опешили, скукожились, как бумага, брошенная в костер. Вождь чувствовал, что подданные – довольны. Временно. Какова цена!

Лада сидела пораженная. Она никогда не думала, что такое может случиться с ней. С кем-то другим, но не с ней. Неосознанно мы все считаем себя особенными, защищенными от всех бед, и когда случается несчастье, вопрошаем: «Почему я?». Глаза Лады округлились, она смотрела на отца, но тот не замечал ее, она привстала, протянула к нему руки, но он не пошевелился. Она прошептала: «папа», но вождь был глух. Солнце зашло за пальму, и никто не мог видеть его лицо.

***

«Почему я?» – без конца повторяла Лада – «Почему? Почему?».

– А если не ты, то кто? С кем, по-твоему, это могло произойти, чтобы было справедливо? Или твое право на жизнь значимее, чем мое?

Молодая женщина с изуродованным лицом принесла ей на подносе мясо, хлеб и воду. Теперь она не стеснялась проявлять свое отношение к Ладе. Теперь не было авторитета отца, не было законов. Лада теперь не дочь вождя. Она теперь не член братства. Она – избранная.

– Думаешь, я не спрашивала небо: «Почему я?», когда львица сомкнула челюсти на моей голове? Думаешь, мне было легко расти уродкой, смотреть на гладкую нежную кожу соплеменниц, воспринимавших красоту как должное? Думаешь, было б лучше, если б это случилось с кем-то из них? Или с тобой?

Она плотно закрыла за собой дверь, а Лада неожиданно для себя успокоилась. И вправду, почему это не могло произойти с ней? И все же, как хочется жить!

***

Ночь – внезапна. Я быстро усваивала законы джунглей. Кто-то тушит свет – и вот ты наедине с темнотой. В мою первую ночь они пришли. Вы видели когда-нибудь красные тени? Разве у тени бывает цвет? Я забралась на дерево, совсем невысоко, как маленькая обезьянка, только у меня не было ни проворности, ни гибкости. Беззащитная. Кусок мяса. Я не спала, мне мерещилось, что я слышу чье-то дыхание, шаги, кто-то хотел мне что-то сказать, предупредить, но я могла видеть лишь красные тени, а где же их «хозяева»? Скорее бы все кончилось. Пусть бы меня съели. Уже не могу бояться. Только чтобы загрызли насмерть, а не просто покалечили. Пусть все произойдет быстро: не хочу мучиться долго.

Чьи-то руки схватили меня за ноги и я, не сопротивляясь, мешком свалилась вниз. Больно ушибла бок, не поняла, что произошло, перед лицом возникли чьи-то босые ноги, я попробовала подняться, и вот те же сильные руки меня подхватили и поставили.

– Мы ждали тебя. Предсказание сбылось: ты тут. Никогда мы еще так долго не поднимались на одну ступень.

– Что? Предсказание… ступень… о чем ты? Кто ты?

– Следуй за мной. Ты и впрямь ничего не помнишь.

В голосе незнакомца послышалась удивление с примесью обиды.

Меня поразило, с какой быстротой двигается этот низенький худенький человек в просторных коричневых одеяниях, и какие странные у него желтые глаза, будто у ночного зверька.

***

Лада была еще ребенком, когда отец рассказывал ей историю братства. Детям, которые рождались в их братстве (что случалось редко), законы преподносили в виде легенды, так что жестокость обычаев приобретала сакральный смысл, мистика становилась частью истории племени. Если малыш вопрошал, зачем так устроено, взрослые отвечали: «Так было всегда» или «Так надо, так заведено», что уже само по себе было нерушимым аргументом. Вырастая, дети переставали задавать вопросы, их умы были незрелы для того, чтобы самостоятельно находить ответы. У взрослых не было ни времени, ни желания ломать устав группы, страх перестать быть частью этого островка цивилизации не позволял выделяться или идти вразрез с тем, что важно для остальных. Быть отвергнутым группой означало смерть, а умирать не хотел никто.

Лада тоже удивлялась, зачем все эти страшные ритуалы? Однако ее любопытство не встречало сопротивления в виде догм, отец просто молчал, давая дочери пространство для рождения мысли. Вождь считал, что года принесут ей мудрость, и она сможет ответить на вопросы, возникшие на заре ее жизни. Разве не удивительно, что самые важные вопросы, такие простые сами по себе, но такие сложные в плане поиска ответа, мы задаем в младенчестве? Не в силах сопротивляться мнению окружающих, принимаем чужую правду и натягиваем на себя, как костюм не по размеру, учимся жить с дискомфортом, веря, что это – норма.

Дождливой ночью Ладе не спалось. Ей было страшно, ведь ветер сотрясал их легкое жилище, стены которого были построены из легких бамбуковых веток. Ей казалось, что дом отделится от земли, и они улетят в небо. Лада обожала небо, но сейчас оно было таким жутким, черным и грозным, а еще и дождь лил как из ведра, так что девочка ни за что не хотела покидать землю! Нет! Тут теплее, надежнее. На небо хорошо смотреть, когда ты стоишь на твердой почве. Ведь есть что-то прекрасное в чувстве опоры и стабильности, возникающем при соприкосновении босых ног с землей. Никогда ноги ее не устанут ходить по лесам, полянам и даже болотам! Ладе казалось, что у ног есть глаза: они вели ее сквозь дебри, девочка не спотыкалась, прекрасно держала равновесие даже на самых опасных участках пути. Была уверена, что никогда не заблудится – ноги выведут ее на верный путь. А ногам нужна земля. Земля дает жизнь. А ноги нужны, чтоб выживать. Ноги – это связь с жизнью. Попробуйте удрать от хищника без ног! Или выследить дикую свинью во время охоты без ног! Или танцевать без ног! И зачем только ее племя идет в небо? Лада сняла с головы покрывало, которое нацепила, чтобы не видеть молнии, обнаружила отца, как ни в чем не бывало дремавшего на кровати в углу комнаты, подползла к нему и дернула за руку.

– Папа… зачем нам небо?

Вождь моментально выпрямился, он не спал: головная боль, начавшаяся пару недель назад, утихнув на время, вернулась, так что он не знал покоя.

– Что ты имеешь в виду?

– А помнишь сказку о восхождении… ты говорил мне.

– Да.

– Можешь рассказать еще. Я плохо помню. Я не понимаю.

– Давным – давно люди жили в страхе… все вокруг было темным, вот как сейчас за окном, и человек человеку был враг. Никто не знал, что будет завтра, и пережить ночь считалось чудом. Ночь в те времена была не та, что сейчас. Ты спишь ночью, отдыхаешь, а древние люди не могли сомкнуть глаз: что – то ужасное, темнее самой ночи, приходило за ними. Люди называли это Мраком. Хоть люди и старались держаться вместе, когда тени сгущались, костер потухал и становилось тихо-тихо, все равно кто-то из племени пропадал. Братья прижимались к друг другу, держались за руки – ничего не помогало. Пытались даже привязывать друг друга к дереву – но нет, человек исчезал, а веревки были целы. Пытались убегать – но кто-то всегда отставал, пытались прятаться, но Мрак находил их везде, пытались жечь костры, лампы, свечи ночь напролет – но ничто не могло соперничать с темнотой. В конце концов, люди стали бояться собственных теней – тени были началом черноты. Старейшины считали: когда тень человека чернеет, растет, сливается с ночью – Мрак поглощает его. Мы никогда не находили тела соплеменников, они будто растворялись в пустоте. Один старик утверждал, что видел ночью одного из пропавших. Старик отбился от группы, влекомый какой-то яркой золотистой вспышкой. Говорил, что солнце еще не зашло, и потому он решил быстро глянуть, что там, за кустарником, буквально на расстоянии метра …говорил, что сделал шаг, а когда обернулся, за ним уже была чаща. Старик перепугался, пытался сориентироваться, но внезапная ночь лишила его зрения. Тишина… старик испугался, думал: Мрак пришел за ним. Но вместо «чудища Мрака» увидел пропавшего несколько лет назад друга. Тот был одет и выглядел также, как в день своего исчезновения, однако у него были безумные желтые глаза и зрачки, покрытые пеленой, как у трупа. Мужчина дико улыбался и просил старика помочь ему убежать. Исчезнувший без вести товарищ протягивал руки, плакал и смеялся, говорил, что не знает покоя, что не может больше убегать. Тут старик не выдержал и, призывая на помощь, побежал в сторону лагеря, где братство готовилось встретить Мрак. Он не помнил, что было дальше. Его нашли на рассвете без сознания. В ту ночь, как обычно, пропал член группы. Старика сочли помешанным от страха, его высмеяли, но многие продолжали тайно верить в то, что тот говорил.

– А ты, папа, ты веришь?

– Нет.

– Старик лгал?

– Нет, старик сам верил во все это.

– А что же тогда было?

– Не знаю… никто не знает.

– Если никто не знал, чего люди боялись?

– Своего незнания.

– И что дальше? Как мы нашли способ жить в безопасности?

– Люди начали искать спасения в вере. Многие видели в происходящем некий сакральный смысл, наставление высших сил, которые отчего-то гневались. Люди решили, что тени крадут их жизни. Тени ползут по земле, по веткам деревьев, по речной глади. Все объекты на земле— живые и неживые- отбрасывали тень. Люди боялись теней. Единственным местом, не подвластным тени была вершина горы. Ничто не могло существовать на такой высоте и нечему было отбрасывать тень – ни растений, ни зверей, ни даже нагромождения камней – идеально гладкое пространство. «Чем выше, тем безопаснее» – решили люди. Тень не может появиться сама по себе. И люди решили подняться в небо, жить среди облаков, где нет земных объектов, много света – тени и Мрак не доберутся до них на вершине. Люди пытались строить дома на деревьях, поднимались по высоким лестницам на вершины пальм, рассчитывая, что это их спасет. Увы, не помогло. Тогда люди обратили свой взгляд на Розовую Гору – самую высокую в наших краях и самую неприступную.

– Я так люблю ее! Это та, что мы видим на рассвете из нашего окна?

– Да, она.

– Отчего она исчезает ночью?

– Никто не знает точно. Говорят, что порода, из которой сделана гора, необычная, нигде больше такой нет: твердая и гладкая, по ней невозможно взобраться. Камень – прозрачный, с легким розовым оттенком, и, пропуская свет, мерцает. Посему лучше всего гору видно днем, а утром и вечером гора растворяется, напоминает мираж, ночью ее вовсе не видно. Хотя, мне кажется, при яркой луне, присмотревшись, можно заметить силуэт горы. Но, охваченные страхом, древние люди не могли заметить гору ночью, поэтому думали, что та растворяется. Люди мечтали взобраться на вершину горы, а оттуда строить лестницу в небо. Думали, что достигнувшим вершины горы не страшны тени, что этих людей коснется благодать. Розовая гора была неприступной. Самые отчаянные скалолазы пытались ее покорить – но все они срывались и умирали. Их кости соплеменники складывали у подножья горы, а потом, когда костей было уже очень много, один из альпинистов использовал их как трамплин для своего восхождения, и поднялся выше предыдущих. Новатора постигла та же участь – смерть, но его последователи добавили скелет несчастного к числу тех, что были сложены внизу, и поднялись выше ровно на ту высоту, на которую увеличилась куча костей под горой. Так самые напуганные из племени решили, что дорога в небо должна устилаться костями.

– Папа, мне страшно! Зачем они лезут наверх? Они ведь все равно погибают. Отчего им бояться теней? У меня есть тень, смотри, и девочка показала пальцем отцу на свою тень, что расположилась на деревянном полу, – она безобидна! Ее даже нельзя потрогать!

– Знаю, но тени тех людей были другие.

– Как так?

– Их тени были у них в сознании. – тихо и грустно ответил вождь.

– У всех есть тени! И мы не боимся ночей!

– Больше не боимся.

– Тогда зачем мы идем в небо?

– Чтобы люди не боялись ходить по земле.

– Папа, а когда мы поднимемся в небо?

Вождь молчал, потом продолжил:

– Когда стало ясно, что всех скалолазов ждет гибель, никто не хотел покорять вершину. Тогда на совете было решено, что племя само будет выбирать «добровольца». Увы, первый же «избранный» решил бежать, и его соплеменники гнались за ним, как за животным, устроили охоту, а потом заставили лезть на гору. Конечно, он сорвался. Если верить легенде, за миг до своей смерти лицо его исказил ужас, избранный вскричал: «Я вижу людей с желтыми глазами». Все решили сразу же, что он видит «жертв Мрака», принимающих его жизнь как дар.

Вождь замолчал и тихо добавил:

– Но мы так и не знаем, глаза каких людей были желтыми…

Старейшины отмечали, что после жертвоприношений Мрак на время оставлял племя в покое. Периоды «затишья» удлинялись по мере приближения к вершине (а также по мере уменьшения численности братства), и теперь составляют ровно один год.

– Папа, мне не нравится! Зачем ты мне все это говоришь? Мне страшно!

– Не бойся темноты, дочь, она – безвредна. Остерегайся тех, кто боится темноты.

Но малышка уже не слушала отца. Она свернулась клубочком у него на коленях и со слезами на глазах сказала:

– Я люблю землю, мне не хочется жить на небе! Не хочу лезть на гору! Мне нравится смотреть на небо, но ходить приятно по земле. Земля – твердая! А небо …а какое небо? Я же провалюсь! Я же разобьюсь!

– Успокойся, милая, это лишь легенда.

– А что за обряд …на который ты меня не пускаешь?

– Ты маленькая.

– Но там тоже «избранные», я слышала, люди шептались об этом. И я помню, ты говорил, что дедушка тоже был избранным.

Вождь молчал.

– Мы убиваем их?

Глаза девочки округлились от неожиданной догадки.

– Избранные ведут нас в небо – только и вымолвил вождь.

Он закрыл глаза. Голова болела еще сильнее. В ту ночь Лада так и не уснула.

***

Синие тучи укрывают голубое небо. Тучи так низко, что я могла бы запрыгнуть на них. Может, если облака Того мира были бы столь же низко над землей, люди не захотели бы жить на небе? Человек стремится к тому, что считает недосягаемым, «совершенным», поздно понимая, что заключает в себе вселенную и стремится к чему-либо нет смысла, главное – позволить проявиться тому, что скрыто внутри. Солнце вырвалось из объятий тучи, но его тут же поймала золотая ива: эгоистично купается в золотых лучах, отбрасывая на меня тень, а я все пытаюсь подставить лицо солнышку, но нет: любвеобильное дерево не отпускает светило, и мне остается любоваться мерцанием света на бронзовой коре и закрученных продолговатых листочках.

Мне нравится, что я – одна. Нравится, что законы бытия просты, блага – доступны, что жизнь – наполненная смыслом и «мягкая», если можно так выразиться. В жизнь можно закутаться, как в шерстяное одеяло, в нее можно погрузиться, как в теплую ванну холодным зимним вечером, ее сладостью можно наслаждаться, будто медовым чаем, можно быть заинтригованным жизнью, как интересной книгой, но при этом знать, что все волнения остаются на страницах, а душа обитает в «теплой, уютной неземной реальности». И меня совершенно не пугает темнота… Но я знаю, что уже через несколько часов снова буду плотно задвигать шторы, чтобы свет уличных фонарей не напоминал мне мерцание желтых глаз.

***

У меня не было времени анализировать. Приходилось верить в то, что происходит, иначе я не прожила бы и часу в тропическом лесу, обладающем буйным нравом. Казалось, первобытность всегда будет доминировать тут, и не имеет значения, какой сейчас год – время лишено силы в этих местах. Мне пришлось принять кошмар, чтобы вырваться из него, иначе все силы ушли бы на бесплодное отрицание. Животное не думает, насколько рационально или логично то, что происходит, животное реагирует, оно стремится выжить. И я хотела жить.

Мы долго шли, но рассвет не наступал. Ни на шаг впереди не видно, ориентиром был бледный силуэт моего «гида». Когда же станет светлее, когда же я увижу хоть что-то? Я не могу так, не понимаю, куда идем, где нахожусь, кто передо мной. Когда я смогу видеть, у меня будет шанс во всем разобраться, а пока иду вслепую. Наконец, незнакомец замер, я оступилась и ухватилась за его руку: она была как лед! И это притом, что я обливалась потом от усилий и духоты леса.

– Ты помнишь это место?

– Я ничего не вижу! И я никогда не была в джунглях! Никогда!

– Ты вспомнишь, со временем.

Мужчина обернулся и я заметила, что черты его лица становятся «человечнее», желтизна радужки глаза блекнет, кожа становится темнее. Начинаю различать силуэты деревьев, какие-то строения. Светает! Наконец-то я увижу, где нахожусь! Я больше не слепой котенок!

Моя радость была преждевременной. Но кто может меня винить в этом? Если бы я мыслила критично, то потеряла бы рассудок. Проще относится ко всему, как ко сну. «Я проснусь, проснусь, только пока мне надо принять новые правила. Я не хочу быть заложницей, нет. Я принимаю новые правила».

Наверное, самовнушение действует, раз сейчас я стою в очереди на маршрутку, впереди ужин и сон – «грандиозные планы». Вот я дома и смотрю в окно на однообразные многоэтажки и магазины, машины включают фары, желтый свет тревожит меня, и я отворачиваюсь.

***

Вождь считал листья огромного дерева. Он редко покидал свою крепость, постоянно был занят поиском решений, обеспечивающих удовлетворение нужд племени. Ничто не было лишено его внимания, а мягкий неусыпный контроль стал водой, в котором «плавали» рыбки-члены братства. Конечно, они не замечали его усилий, но сразу бы ощутили их отсутствие. Любил ли вождь свой народ? И да, и нет. Он не задавал этот вопрос, так как понимал, что в случае отрицательного ответа не сможет исполнять должным образом свой долг, а его обязанности были возложены на него происхождением, старания предков не могли пойти крахом только из-за его личных предпочтений. Служить высшему благу большинства – вот то, что его отец и дед вдалбливали ему в голову с младенчества. Вождь превыше всего ставил традиции, да, он не соглашался со многим, но кто он такой, чтоб ставить под сомнение мудрость поколений? Кроме того, его «повиновение» обеспечивал страх: уж если не гнев праотцов, и не Мрак отомстит ему в этой или последующей жизни, то от расправы соплеменников, разгневанных его политикой, ему не уйти. А дочь… Что они тогда сделают с ней? Ведь Ладу и так не признают, говорят: «чужая». А все из-за матери! Стоило ему всего раз оступиться, всего раз нарушить обычай и взять в жены чужестранку… да еще и белую! За грехи родителей расплачивается дочь: чужая для членов братства, воплощение наглости и пренебрежения законом. Он знал, что люди хотят, чтоб Ладу забрал Мрак. Он помнил, как ополчились против его жены, и он был уверен, что она не утонула: лодка опрокинулась не сама. Да что толку? Для общего блага было необходимо смириться и оплакивать утрату тайно. И вот все повторяется, палач – народ, а ему суждено быть топором, который обезглавит Ладу. Быть орудием. Безвольным. Вождь тут – это самое слабое звено, это тот, кого во всем обвиняют. Реальная власть – у духов, у невидимого врага – Мрака, у него же есть лишь титул. С болью вождь думал, что братья уважают человека лишь после смерти, когда не имеют над ним власти и страшатся разгневать неведомую силу, до этого момента ты – кусок мяса. Все. Его предки умели манипулировать братьями. Поначалу. Потом они стали заложниками собственной власти.

Его прадед говорил, что в древние времена было два клана, воюющих за трон. Верх одерживала то та, то другая сторона, бесконечные братоубийственные войны обескровили народ, жить в постоянном страхе стало невозможно, ресурсов не было, а тут еще и лихорадка прошлась по рядам воинов. В одной из многочисленных битв его предок победил, очередной переворот и очередная смена власти, люди уже не обращали на это никакого внимания. Новый правитель был достаточно хитер для того, чтобы взять бразды правления в свои руки. Он решил положить конец войне, но как это сделать? Знал, что никогда не сможет достичь компромисса, что всегда будут недовольные, всегда противники и их наследники будут предъявлять претензии на трон, а любое перемирие – краткосрочное. Оставался один выход: уничтожить всех, кто против. «Подпевал» слабодушных он «подогнул» под себя потом, главное – убил всех лидеров, идеологов.

– Дед, а за что люди воевали?

– Эх… даже не знаю, мне не говорили.

– Если никто не помнил, зачем продолжать войну?

– За власть, Тиор. Для войны не нужны объективные причины. А власть – цель многих, на власть всегда есть претенденты. Власть дает богатство и силу влияния. Она дает иллюзию контроля и безопасности. Власть делает лидера (в его воображении) особенным. Человеком всегда движет желание «возвыситься», быть правым, быть лучшим. А для этого кто-то должен быть «плохим», нужна полярность. Война создает полярность. Делит людей на своих и чужих.

– А почему люди не скажут «не хотим», и просто не пойдут на войну?

– Люди боятся… большинство не пойдет за меньшинством, тут главное – эффект массовости, психология толпы. Кроме того, людям обещают всякие блага: драгоценности, статус, слуг, еду. Даже мир! Некоторые люди чувствуют себя сильными прислуживая, по их мнению, «сильным», вот так и появляются «подпевалы».

– Дед, а мы чего боимся? У нас же нет врага…

– Ох, мы боимся людей! И намного легче править, имея врага: на него потом можно все беды списать.

– А как мы трон удержали?

– О, тут интересно… наш праотец догадался, что страх движет людьми. Он устроил ужин примирения и позвал своих противников разделить с ним пищу. Говорят, такого грандиозного ужина не было уже столетия! Люди охмелели, набили животы и потеряли бдительность. Во время ужина, был убит главный враг нашего предка… никто не помнит уже имен. Конечно, утром разразился скандал, и родственники собирались мстить. Наш предок выступил со скорбной речью, говоря, что был свидетелем гибели соплеменника. Он говорил, что погас свет, померкли звезды, тени стали черными, огромными, и кромешная тьма воцарилась на миг. Когда луна вышла из-за облака, место несчастного было пустым. Конечно, правитель не придал этому значения. Спустя время исчезнувшего человека стали искать – тщетно. Во время поиска правитель услышал голос из ниоткуда: «Он мертв. Мрак забрал его». Конечно, правителю не очень поверили, но на следующий день все повторилось. И на следующий. Жертвами стали обычные жители. Люди стали обращаться к правителю как к пророку, который может говорить с Мраком. Они вопрошали, что ему нужно и как его задобрить? Правитель сказал, что Мрак требует жертв… и назвал имя другого своего врага. Конечно, представители клана оппонентов не хотели выдавать наследника, но народ силой вырвал того из крепости, и наследник был принесен в жертву – загнан, как дикая свинья, своим же народом. После этого Мрак перестал красть людей. Так говорят…

– Наш предок действительно говорил с Мраком?

– Малыш, он БЫЛ мраком! Спустя несколько лет у нас не было конкурентов. Наш клан стал единственным.

– А Мрак? Он по-прежнему приходил?

– В нем не было нужды… так думали праотцы. Неурожай, болезни, поражения в войнах – все это требовало объяснения, и оно было одним: плохая власть. «Неудовлетворенность духов» – такую причину преподнесли народу власть имущие, оправдываясь. Тогда нападения Мрака возобновились, и люди забыли о повседневных неурядицах. Мрак требовал жертв. Люди смирились. Но где надежда? Ради чего все это? Народ впал в отчаяние, ведь невидимого врага не одолеть! И вот пришло озарение: перед смертью твой предок изрек завет: возвышение спасет племя. Когда каждый из членов братства возвысится, когда люди достигнут облаков, тогда Мрак до них не доберется. Говорят, что умирающий бросил свой последний взгляд на Розовую гору и испустил дух. Так говорят.

– Мне не понятно.

– Со временем поймешь. Это краткая история нашего правления. Что – правда, что – ложь, неизвестно. Не говори никому того, что я тебе рассказал. Обычным соплеменникам это ни к чему. Такие легенды лишь для нас, для других людей – другие сказки.

– Вот как… – ответил мальчик, и пошел играть к реке. И почему мир такой страшный и злой? Пока ему не рассказали про Мрак и про все эти ужасы, было не страшно! Что-то зашевелилось в кустах, и Тиор с криком и слезами побежал в дом: он не хотел, чтобы Мрак пришел за ним.

***

Лада не спала всю ночь. Как только ее глаза встретили желто-розовый солнечный диск, усталость и переживания последних дней разом навалились на нее, и девушка забылась коротким глубоким сном. Прикосновение руки пожилой женщины к плечу Лады вернуло ее в реальность. Клетку открыли, перед ней поставили стакан воды – больше ничего не полагалось. Женщина отошла в сторону, отвернулась – дала Ладе возможность прийти в себя. Никто не следил за пленницей: всем было ясно, что девушке не убежать, что итог неизменен. Глядя на статную фигуру женщины, принесшей воды, Лада думала о матери. Именно думала, воспоминаний у нее не осталось. Этой женщине, наверное, столько же лет, сколько могло быть ее матери. Жалеет ли она Ладу, как свою дочь? Девушка никогда не была вхожа в «женский коллектив» (впрочем, как и в мужской), не знала, какой силой может обладать сестринская поддержка, не испытывала чувства солидарности с братством. Лада была сама по себе, но не чувствовала одиночества или заброшенности: отец всегда был рядом, слуги исполняли малейшие ее желания, а учителя делились знаниями, добытыми на протяжении веков. Иногда ей было интересно, какого это – иметь друзей-ровесников? Увы, все попытки завязать дружеские отношения были обречены на провал: родители настраивали отпрысков против «чужой», хоть и приказывали не проявлять своего истинного к ней отношения, прикрываться маской вежливости. В конце концов, Ладе надоело думать об этом, и она ушла в свой собственный мир. Редким и единственным гостем ее реальности был постоянно занятой отец. Лада ощутила непонятную тоску по материнской ласке. Она читала об этом чувстве, конечно, но никаких эмоций не испытывала, а вот сейчас… странно. Наверное, тоскует от того, что многообразие жизненного опыта для нее теперь закрыто, что ничего более ей не испытать. Пугает именно отсутствие выбора. Нет! Не хочу умирать! Мама! Как они к тебе относились? Тяжело тебе было? Какой ты была? Отец никогда не говорил мне. Я думаю, ты была красивой. Когда смотрю в зеркало на свои голубые глаза, думаю, что ни у кого из членов братства таких нет. Значит, это твой мне подарок. И кожа моя светлее, чем у них. Значит, это ты во мне, мама! Как бы я хотела тебя увидеть! И почему только отец молчит? Я слышала, ты пришла издалека. Правда ли это? Интересно, везде так живут, как мы? Везде ли такие страшные традиции? Лада поставила глиняную чашку с водой на пол. Красная глина в лучах солнца горела, а руки и лицо покрывал розовый румянец зари.

– Пора.

Лада встала. Она знала, что дальше. Женщина стала позади Лады так близко, что избранная могла почувствовать ее дыхание. Неужели ей совсем не жаль Лады? Или она радуется, что не ее собственная дочь или сын идут тропою «избранного»?

Говорят, если бежать очень-очень быстро, а потом проворно взбираться по скале, то можно достигнуть неба раньше, чем преследователи убьют тебя. Говорят, что если избранный возвысится, то все братство последует за ним. Говорят… отец называет это «утешительными поверьями». Никто из людей не может бежать так быстро, ни у кого не хватит сил достичь вершины скалы. Мудрецы говорят, что ближе к вершине камень преображается в стекло, и что нет никакой возможности добраться до неба. Отец называет такие сказания «смертью надежды».

Стало быть, ничто из этого не является правдой. Лада вздохнула. И все же, ей очень хотелось возвыситься. Возвыситься до того, как стрела пронзит ее сердце.

***

– Вы разве не видите, что девчонка замечает свою инакость?

– Нет, с чего?

– С того, что черты ее лица, оттенок кожи – все выдает в ней смешанную кровь!

– Она была рождена на этой земле!

– Да, но нельзя вырастить кактус на леднике, даже если вы прячете его в теплице! Все равно он никогда не будет другом для мхов и лишайников, привыкшим к мерзлоте.

– Глупости! Это чушь.

– Знаю. Но так думает большинство. И так будет думать она.

– Я не допущу, чтобы моя дочь была изгоем.

– О, она не будет… формально. Но люди будут бояться иметь с ней дело. Некоторые суеверные считают, что она привлечет несчастье.

– И откуда такой страх перед чужеземцами?

– Они разрушали культуру братства.

– Но ведь мы переняли их быт, учимся по их книгам, носим их рубашки!

– Да, но наши ценности – разные. Предки ушли вглубь лесов, чтобы избежать дальнейшего разложения племени.

– И что в итоге? Мы придумали себе страшилок, и потеряли все.

– Тише! Вас могут услышать. Нашим страшилкам не одна сотня лет, уже никто и не разберет, с чего все началось.

Лицо мужчины было почти лишено морщин, но вождь знал, что тот был советником еще его деда. Точно сказать нельзя, но отец вождя утверждал, что мудрец учился в университете миссионеров, а потом вернулся в племя: просвещать народ изнутри. Однако, полный амбиций юноша вынужден был признать, что страх укоренился в головах собратьев, и что быстрых и решительных перемен не предвидится.

– Как вы думаете, племя Отрешенных еще существует?

Старец будто обнял себя костлявыми руками, свободная рубашка, скрывающая худобу, теперь облегала скелет, и вождь подумал, что с каждым годом его советник усыхает, и что портнихи постоянно ушивают его одежды. Кто знает, долго ли ему осталось делиться своей мудростью? Из всех советников он доверял лишь ему. Этот человек был не энциклопедией, он был знатоком жизни, зрил в корень, и был честен. Редчайшие качества во все времена.

– Да. Точнее, это свора. Много веков назад это было племя. Теперь же это банда преступников, живущих на стыке джунглей и города. Их доход —грабеж и убийства. Легкие деньги слишком заманчивы. Они думают, что почитают предков, при этом пользуются благами цивилизации. На самом деле это обычные маргиналы, отбросы. Люди-трупы.

– Не могу поверить, что наши собратья время от времени пополняют их ряды.

– Увы. Ваши праотцы говорили о таких «побегах», что человека забирает тень. Конечно, имелось в виду доминирование черной половины личности над белой, победа мрака над светом души, но со временем люди все упростили, метафора превратилась в суеверие. Люди исчезают ночами… как это объяснишь? Правители не хотели соблазнять «запретными плодами» подданных, поэтому позволили страшилке жить.

– Но все же люди уходят. Они идут куда-то. Значит, знают.

– Иногда члены банды сманивают «слабые звенья». И те идут за ними. Трусы никогда не идут в неизвестность. Слабым духом нужен поводырь.

– Меня всегда поражала способность «искусителей» вычислять этих людей. А как на счет агрессивных, жестоких? Разве они – слабые духом?

– О да, они – самые ущербные. Страх в них приобретает воинственные формы, страх не может терпеть сам себя в глубине сердца, он требует выхода, требует действий, страх запускает механизм саморазрушения. Я слышал, что не каждый может стать искусителем, что эти следопыты обладают врожденной чувствительностью и теми же пороками, что и их «добыча»: чуют в других самих себя.

– И в эту секунду кто-то из них может наблюдать за нами?

– Да. Это еще одна причина, почему «ночные легенды» нам выгодны: люди держатся вместе по ночам, и это усложняет задачу искусителя, ведь подобраться к жертве сложнее.

– Даже не знаю, как я управлюсь со всем.

– Это только начало вашего правления, кроме того, «утрата» вашего отца, Тиор… – Советник назвал вождя по имени, будто они снова – ученик и учитель, а не предводитель и слуга.

– Не напоминай мне об этом! -резко оборвал советника вождь. Тем не менее советник продолжил:

– Я думаю, он был счастлив, что именно вы убили его и что не пришлось страдать долго, не пришлось карабкаться по горе. Знаете, многие не разбиваются насмерть, они страдают, пока охотники не находят их и не избавляют от мук. Простите себя и…

– С чего ты взял, что я испытываю чувство вины! Я поступил правильно, я отомстил. Убить человека – трудное решение. Я смиловался и окончил охоту раньше, чем предполагал. Все, что я мог сделать для отца – это пронзить его сердце стрелой, избавив братство от правителя-тирана!

Вождь укрыл лицо руками и подавил рыдание. Хрупкая рука советника легла ему на плечо. Никакие чувства не мог укрыть Тиор от Советника.

– Вы похожи на птичку… вам никто не говорил? – тихо сказал вождь, успокоенный одним только прикосновением и выражением лица старика.

Вдруг Вождь ощутил себя маленьким мальчиком, ему стало легко на сердце: обо всем позаботятся взрослые, а его забота – бегать да прыгать, и конечно, съедать все, что приготовит кухарка.

Маленький остренький нос старца действительно напоминал клюв, тонкие черты лица и круглые глаза довершали сходство.

– Случалось слышать и такое.

– Вы – мой голубь мира. И как вам удается сохранять спокойствие?

– Я смирился с тем, что сетование и сопротивление ни к чему хорошему не ведут. Это просто, но это нелегко. В молодости я старался внушать, убеждать, доказывать, за что и расплатился (произнеся это, старичок будто стал еще меньше, по телу его пробежала дрожь). Меня «научили» говорить без пены у рта. Нет, я не отрекся от своих взглядов, отнюдь, вы и сами можете в этом убедиться. Но не все готовы перенять мои убеждения, и не всем это надо.

– А что с Ладой? Как мне не дать ей ощутить себя «лишней»? Не лучше ли просто не упоминать о том, что ее мать была другой расы? И о том, как мы встретились, о ее гибели…

– Это все неважно. Просто любите ее.

– Я вас не понимаю, ведь соплеменники ее отвергают! Если бы я мог убедить их, показать им… Как ужасно, что ты не можешь оградить своего ребенка от невежества общества!

Советник молча выслушивал жалобы молодого вождя. Он вспоминал свои студенческие годы, когда каждый день нес прозрение, когда он готов был менять мир, с которым был знаком лишь в теории.

***

Лада шла тропою избранных. По обе стороны каменной дороги стояли люди, они были одеты в черные одежды – знак почитания ночи, на самой Ладе по-прежнему были светлые полотняные одежды – так охотники точно не потеряют жертву из виду. Ни капли сострадания. Неужели, никому ее не жаль? Ладе и раньше доводилось видеть сцены «провожания избранного», но всегда находились скорбящие, плачущие, а тут – равнодушие. Даже облегчение! А еще более странно, что и Лада не ощущала ничего! Ее даже не обижало отсутствие жалости или скорби – она и не рассчитывала, с чего бы? И это было так странно: не уважать закат чьей-либо жизни. Толпа соблюдала традиции. Но заложенный в них смысл был утерян. Стояли тела. Мысли собравшихся были далеко. Через десять минут все разойдутся, и жизнь пойдет своим чередом. Может, кто— то вздохнет с облегчением, «голубоглазая чужеземка» не будет мозолить глаза. И эта мысль не вызвала у Лады эмоций. Тропа резко обрывалась, впереди – чаща.

Отец произносит обычную в таких случаях речь. Лада не ищет его глазами – зачем? Все ли избранные испытывали такие же чувства, что она? Или каждый переживал по-своему? Будто в трансе идешь, и тело – не твое: сложно контролировать движения. И вот сигнал – выстрел в небо. Лада медленно пошла вперед. У нее есть полтора часа форы. Потом охотники вооружатся и неспешно отправятся исполнять свой долг, некоторые не без удовольствия – ведь азарт преследования будоражит кровь, а ощущение силы, ух, кто может устоять?

Голоса стихают, кусты и деревья, будто двери, захлопываются за спиной. Она идет. Шаг за шагом. Быстрее. Начинает бежать, быстрее и быстрее! Вот она уже перепрыгивает овраги, разрывает сплетения веток, бежит вдоль реки. Вдруг ей опять захотелось жить! Охотникам придется постараться, чтобы угнаться за ней! Мажет одежду грязью, чтоб не быть маяком в темноте. Да, она сильная, она убежит, они ее не найдут! Не будет она лезть на эту скалу, сами пусть лезут! Не нужно ей их возвышение, бабушкины сказки! Дайте ей только жить! Дайте ей право жить! Кто посмел замахнуться на ее жизнь? Они думают купить себе счастье ее кровью? Ну, так просто она не сдастся! Нет! Это чушь, что невозможно избежать гибели. Значит, предыдущие избранные не старались, или были слабыми, или им не повезло! Вдруг кому-то удалось запутать следы, только племени не сказали охотники о своей неудаче? Конечно, она будет исключением из правил. Конечно, с ней все будет иначе. Пусть иллюзия, но придает сил! Все лучше, чем ждать конца. И Лада бежала, бежала, энергия, что горела в ней, казалась бесконечной, как и джунгли.

***

«Наверное, они слепые» – думала я, глядя, как неуверенно двигаются все эти люди, да и их глаза —черные, будто покрыты пленкой. Надеюсь, это заболевание не передаётся! У моего проводника глаза были желтые, однако «потухли» и почернели, как только мы вошли на территорию города.

Ветхие строения, рваные одежды, ни одного юного или детского лица – признаки постепенного вымирания селения были на лицо. Радость от того, что мне удалось избежать клыков диких зверей, найти источник воды и еды, была короткой, мой мозг сразу же задал вопрос: «А как нам выбраться отсюда?». Во мне просыпался рационализатор, я ощутила незначительный «контроль» над ситуацией: среди людей я ближе к цивилизации. Эта наивность и самоуверенность кажутся нелепыми со стороны, но разве мы можем видеть дальше собственного носа?

Люди выстроились в два ряда, как школьники на линейке: какое почтение туристке, свалившейся, будто снег на голову. Но нет… никакого любопытства я не заметила, вообще сложно было считать что-то по «безглазым» лицам. Жители города перешептывались, но я не могла различить ни слова. И вот я уже иду между двух рядов бледных изнеможённых лиц, старая каменная дорога поросла травой, некоторые дома были разрушены деревьями и временем, казалось нереальным, что люди могли жить в таких условиях! Мой гид растворился в толпе. Я не знала, куда идти, со мной никто не говорил, и никто ко мне не подходил, однако, меня незаметно направляли. Толпа следовала за мной, но не приближалась. Неожиданно передо мной, будто из-под земли, вырос большой дом. Двери не было. Поднявшись по ступенькам и ступив во внутрь дома, я очутилась в просторном зале. Видимо, раньше тут был деревянный пол, если судить по кускам досок, видневшимся то здесь, то там. Огромные окна, в которые заглядывали кусты и деревья, не пропускающие солнечный свет, трухлявая мебель. Удивляюсь, как я могла сохранять спокойствие. Видимо, часть меня помнила… Впрочем, не важно. Я не могла анализировать свои чувства, слишком много вещей требовали моего внимания в пределах «внешнего мира». И разве ни этого я хотела – неожиданности? Я хотела быть увлеченной, удивленной… но не напуганной. Могла ли я себе такое представить, собирая чемодан в дорогу и думая над тем, во сколько мне может обойтись отель в неизвестной стране?

И все же, я быстро стала частью нового мира, будто река, впадающая в океан.

Я скорее почувствовала, чем увидела, в дальнем конце комнаты высокого человека. Он неспешно подошел к окну, будто мог увидеть что-то сквозь сплетения листьев и веток, и произнес:

– Рассвет. Сегодня солнце задержалось.

– Она ли это? – раздался голос из толпы.

– Сюда не попадают по ошибке.

Мужчина обернулся и произнес:

– Здравствуй… мы ждали так долго, что устали считать рассветы! Надеюсь, ты поможешь нам обрести свободу, когда смена дня и ночи больше не будет иметь значения.

Его голос! Я не могла встречаться с ним, это исключено, но отчего так щемит в груди? Отчего такая грусть?

***

– Мы оба знаем, что Лада была последней представительницей рода – вождь сделал над собой усилие, дабы говорить о дочери в прошедшем времени. —Мы оба знаем, что мое правление скоро завершится. И что будет война за трон. Мой долг – не допустить этого.

Глаза молодого человека, смирно сидевшего на коленях перед троном вождя, загорелись, он силился потушить жажду власти в себе, или хотя бы укрыть ее от вождя – безуспешно. Правда, именно жажда власти этого существа была причиной, по которой вождь его призвал.

– И мы оба знаем, что ты и С будете главными претендентами на роль вождя. Путь к власти не легок. Ты не будешь знать покоя. Принесешь не одну жертву. Я могу облегчить тебе задачу, ты знаешь это – вождь говорил так тихо, что подданный скорее угадывал, чем улавливал его слова.

– Я сделаю тебя наследником, и ты получишь преимущество перед С. Однако для этого ты окажешь мне услугу.

– Просите о чем угодно, правитель.

Вождю был противен притворно-сладкий голос собеседника. Он как плотоядный цветок: манит запахом, ослепительными красками, обещает наслаждения, а потом клейкий мед обволакивает тебя – и вот ты в ловушке, а потом челюсти чудовища смыкаются над тобой. Никаких гарантий, что он не предаст. Но вождь не имеет выбора.

– Ты будешь во главе охотников, преследующих Ладу.

Вождь сделал паузу, мужчина, склонив голову, ждал, пока владыка произнесет вслух то, о чем они оба знали:

– Я прошу тебя, Шорх, пощадить ее… но так, чтоб об этом не узнали остальные. Все должны уверовать, что она – мертва. Что ее скелет превратился в еще одну ступень. Ты знаешь, это будет первая ступень, что поднимется над вершиной Розовой горы. Я скоро умру. Когда это произойдет, ты положишь мои останки на место, что предназначалось Ладе. Не бойся, ты поднимешься на вершину по ступеням – это безопасно, мы делаем это ежегодно в день Восхождения.

– А как мне заткнуть охотникам рты?

– Глупых – обмани, слабых – подкупи, сильных – убей.

Ты хитрец, сможешь разыграть спектакль. Считай это первой платой за возможность править.

Невыносимая головная боль, глаза вождя наполнили слезы, он собрал все силы, чтобы сидеть прямо.

– А теперь уходи, Шорх.

Ползком, будто обласканная жестоким хозяином собака, которая не верит в ниспосланное ей счастье, мужчина покинул дом вождя. Мысленно он уже считал его своим.

***

Он обещал себе не пить. Или пить меньше. Жуткое похмелье мешало сосредоточиться на работе. Элай прикрыл глаза рукой – даже оранжевое солнце заката казалось ему чересчур ярким. Он предпочитает ночь. Ах, шальные ночи, ах, сколько энергии, азарта и смелости пробуждает темнота! А сколько желаний находят удовлетворение! Сегодня черед Элая исполнять свой долг. Развлечения развлечениями, а деньги с неба дождем не прольются и на пальмах, как бананы, не вырастут. Он уже давно наблюдал за этими «цыплятами» – так между собой называли искусители членов братства: беззащитные, трепещущие перед темнотой людишки. Сегодня один из них покинет племя и уйдет с Элаем. Никаких сомнений. Вот только отчего братство решило принести в жертву наследницу? Обычно «забивают» непокорных правящей династии. Странно! Надо сообщить об этом боссу. А жаль. «Мясо» хорошее! Может, попытаться сманить девицу? Хотя нет, она не «самое слабое звено». У него другая цель. Зато как бы все удивились, если бы Элай привел двух цыплят! У него появились бы все основания требовать отпуск в два раза длиннее, что значило – больше выпивки, больше девушек и жратвы. Тем более, дочь вождя – это не абы что! За это можно получить новенькую винтовку и патроны. Элай уже представлял себя в центре внимания, вместе с тем, он, укрывшись на наблюдательной вышке, пристально следил за событиями, происходящими в городе. Элай видел, что «избранная» уже была «выпущена из клетки», видел, как девушка бежит изо всех сил. Впрочем, как и многие до нее. Наверняка ей кажется, что она быстрая, словно гепард. Элаю все усилия девушки напоминали предсмертное дерганье раненого животного. Господи, как медленно и нудно! А вот и его «клиент». Теперь надо выжидать.

***

Шорх не подозревал, что за ним следят. Он был увлечен собственными кознями. Двоих охотников он уже склонил на свою сторону – они будут его слугами, когда Шорх сядет на трон. Было решено, что отряд охотников разделится. Нескольких простофиль он отправит по ложному следу, это не сложно. А вот что делать с братьями?

В отряде Шорха было два великолепных лучника – братья-близнецы. Они принимали участие в ритуале впервые, Шорх знал, что братья чтят традиции, хоть и не любят убивать. Сложно с такими людьми! Их вечно грызет совесть, и они вечно недовольны. Куда легче было с теми, кто любил насилие или кто был так глуп, что не задавал вопросов: «Стоит ли?», когда закон требовал убить. Кроме того, близнецы были лучшими друзьями потенциального соперника Шорха в битве за престол.

Братьев Шорх решил устранить. Скажет, что напал дикий кабан. Или крокодил утащил во время переправы. Или еще что приключилось. Как трогательно звучит рассказ: «одного из братьев схватил аллигатор, другой ринулся ему на помощь и тоже пал жертвой» или «промахнувшись и застрелив брата вместо избранной, близнец покончил с собой». Ну, а если серьезно, то проще сказать, что один из братьев начал тонуть во время переправы, а второй, оказывая помощь, захлебнулся. Или сказать, что их утащил Мрак, пока Лада взбиралась по скале, а как только избранная упала, Мрак растаял – жертва была принята.

Братьев необходимо разделить. Слишком они сильные, двоих за раз не уложишь. Решено! Свидетелей – трусов легко запугать, ведь их могут покарать за соучастие, за «несопротивление» греху. У каждого есть свои слабые стороны, у каждого есть семья. О, ему достанет сил подчинить себе отряд охотников, иначе какой из него лидер? Довольный собой, Шорх с нетерпением ждал завтрашнего заката.

***

– Нет! Нет причин разделяться! Все признаки указывают на то, что Избранная побежала на юг! Так мы лишь теряем время!

– Кто тут главный? Ты или я? И кто из нас дольше охотится? А? – Шорх почти рычал, готовый проткнуть одного из близнецов копьем прямо сейчас. – И ты не забывай, что это – дочь вождя! Она хитрее и умнее всех вас вместе взятых! Может, мы потеряем время, а может, наоборот: одна из групп точно пойдет по следу. Мы избегнем риска ошибиться. Лада все равно покойница, это лишь вопрос нескольких часов. Но, в отличие от вас, я не хочу блуждать по ночному лесу дольше, чем это нужно. Схватить девчонку и заставить лезть на скалу. Поверьте, надолго ее не хватит. А потом отнести тело гнить на вершину, и уже через год ваши же ноги будут ступать по ее костям в день Восхождения.

– Будь по-твоему, но это – глупо!

– Ты думаешь, мы не справимся впятером с хрупкой девушкой?

– Ты знаешь, что я опасаюсь не ее. Кто знает, что таится во мраке. Нам лучше быть вместе.

– Я – предводитель! Мне решать.

Охотники недовольно подчинились и пошли в разные стороны. Элай никогда прежде не видел, чтобы отряд разделялся. Одна из групп шла в ложном направлении. Хм! В курятнике явно что-то происходит! Спектакль становился интереснее. Возможно, Элай сегодня – любимец фортуны, и сможет добыть не одну и не две цыплячьи душонки!

***

Неба не видно, понять, сколько часов она бежит, невозможно. Тело болит, сил нет. Лада еле переставляла ноги, но ей казалось, что она бежит. «Все, не могу! Воды!» – Девушка села на землю. Передышка. Маленькая передышка. Всего минута. Всего две минуты. Она бежит уже долго, а звуков погони не слыхать. Удалось замести следы? Есть ли надежда на спасение? Ах, пусть убивают! Она не может больше сделать и шагу. Будь что будет. Останется сидеть тут, во власти случая: заметят или нет? И сколько смертей еще нужно, чтоб построить эту лестницу в небо? И отчего людям неспокойно на земле? Ах, если б они только знали, что Мрак – это выдумка! Но они видят то, что ожидают увидеть. Нет! Она не хочет гнить на скале! Нет! Она будет бороться! Вот только посидит тут еще минутку… или две.

***

Пришла пора действовать. Элай бесшумно передвигался по джунглям, едва касаясь земли, его глаза лучше видели в темноте, чем при свете дня, он ощущал, где его цель, даже не видя ее перед собой. О, это будет нетрудно! Сердце этого цыпленка давно сгнило, Элаю ничто не стоит соблазнить его! Главное – момент.

Отряд приближается. Ох, и шумные же они! За милю можно услышать. Темные фигуры проходили мимо дерева, за которым притаился Элай.

Стальная рука обхватила Шорха поперек туловища, в рот моментально – кляп, так что охотник и вздохнуть не успел.

– Прости, пришлось помять тебе крылышки. Но ты уж слишком громкий!

Испуг в глазах Шорха сменился облегчением.

– Зачем ты так? Мои псы нуждаются в поводыре, я не могу отлучаться.

– Ты идешь со мной? Сегодня отличная возможность, нельзя упустить.

– Я…

Элай пронизывающе смотрел на охотника, который старался не встречаться с ним взглядом. Сомнений нет: с момента их последнего разговора что-то произошло. Цыпленок колеблется. Цыпленок сопротивляется.

– Хм… ты передумал?

– Я… не могу. Я не хочу! Оставь меня!

– Мне казалось, ты хотел стать частью нашего мира. Что ты устал подчиняться глупым законам братства и пресмыкаться перед вождем. Ты же знаешь, что у нас получишь все: власть, оружие, женщин и деньги. Мы научим тебя нашему ремеслу. Ты будешь почитаем.

Элай врал. Цыпленок будет рабом. А все, что ему светит – это объедки с барского стола. Но ему рано об этом знать. Конечно, были случаи, когда из цыплят все же удавалось вырастить бойцовых петухов, но Шорх явно не из таких.

– Я передумал. Я остаюсь.

– Я говорил тебе, что дороги назад нет?

– Я закричу.

– Я перережу тебе горло раньше.

Шорх не сомневался в этом.

– Я остаюсь. Я буду вождем. Зачем мне идти за тобой? У меня будет все тут, может, даже больше, чем там, «в твоем логове»!

Вот оно что! Ему посулили больший куш. Однако, это интересно. Что будет с братством при таком правителе? Не выгоднее ли иметь такого слабака у власти? Наверное, не стоит его убивать …прямо сейчас.

Охотники начали звать Шорха.

– Я вернусь. Разговор не окончен.

Элай исчез. Шорх, покрытый холодным потом, поспешил воссоединиться с отрядом. Это ж надо было так попасть! Эх, знать бы раньше, что вождь ему трон пообещает, то и не заговорил бы с этим искусителем вообще!

***

Элай, несколько минут наблюдал, как, подобно рукавам реки, два отряда охотников отдаляются друг от друга. Рассчитав направления их движения и скорость, он мог с почти стопроцентной точностью сказать, в какой части леса и когда они будут. А теперь, его ждало куда более интересное дело. Конечно, это слегка против правил, он не подготовил почву для разговора с этим цыпленком, но ведь чего только нельзя ожидать от человека в состоянии аффекта? Элай парил над верхушками деревьев, ловко отталкиваясь то руками, то ногами от стволов и ветвей. Казалось немыслимым, чтобы эта гора мышц передвигалась так быстро и бесшумно, с легкостью невесомого колибри замирая в воздухе. Искуситель прислушался. Дыхание девушки мерное и глубокое. Она заснула! Стало быть, вымотана до последнего предела. И все же, ее хватило надолго, Элай не ожидал от дочки вождя такой выносливости, ведь ей даже не приходилось охотиться! Обычно, Элай готовил план речи для каждого «цыпленка». Не сказать, чтоб аргументы сильно отличались: пообещай им с три короба и добавь немного личной окраски. Главное – показать, как цыплятам плохо сейчас, а потом – нарисовать перед ними «прекрасное далеко», чтоб цыпленок ярко представил себе в деталях будущую жизнь. Описать будущее так, чтобы каждая минута, проведенная в братстве, казалась непростительным промедлением, препятствием на пути к счастью. Элай считал несправедливым, что его именуют «искусителем», скорее он – рассказчик. Ну и непревзойденный следопыт и убийца, само собой. Однако, сворачивать шеи цыплятам может каждый – что может быть проще? А вот заставить курицу поверить, что она может летать – всегда вызов. Практика показала Элаю, насколько одинаковы слабые людишки в своих желаниях. Поэтому игра перестала быть для него интригующей. Никакого вызова, никакой возможности провала. Конечно, количество разговоров с «жертвой» может варьироваться, в зависимости от степени трусости субъекта, но результат предсказуем. А вот сильные личности соблазнить труднее! С первого раза не догадаешься, где их ахиллесова пята, к чему они стремятся. Порою, люди сами не осознавали своих истинных желаний. Но руководство Элая не хочет соблазнять сильных личностей. Им нужны рабы. Им нужны те, кого запугивать и муштровать так же легко, как искушать. А сильные личности могут воду мутить. Нет. Много лидеров – это плохо. Особенно лидеров корыстных и без морального кодекса. Элай и сам не прочь побороться за место под солнцем. Да, ему живется и так чудесно: тело не может и желать большего, но беспокойный ум жаждал приключений. Игра, риск – вот что добавит красок жизни! Ах, если бы работа была более сложной, может, не так ему хотелось «дополучить» азарта на стороне! Элай был достаточно умен для того, чтоб казаться начальству удовлетворенным. Прежде чем он станет неформальным лидером, рано бороться за «звание босса». А бороться хочется! Ой, как хочется!

Элаю вспомнился один случай. Он был еще подростком, работал с отцом на живодерне, и о «банде» (как называли жители окрестных селений Клан, который стал ему домом) знал лишь понаслышке. До них доходили слухи об убийствах, сговорах и нелегальной торговле, что проворачивал Клан. Как позднее узнал Элай, клеймом «Клан» покрывали все преступления, что происходили в регионе. И лишь ничтожная доля злодеяний была осуществлена Кланом. Наличие банды было выгодно всем: бизнесу, политикам и обывателям. Так легко прикрыть собственный грех! Замечательный «козел отпущения»! А главное – попробуй, докажи обратное. На самом деле, преступления, осуществляемые Кланом, были масштабными и хорошо оплачиваемыми. Никто из его боссов не стал бы мараться мелкими делами или заниматься насилием ради насилия (эту стадию они давно миновали).

Так вот, в один прекрасный (или не очень) день, Элай с отцом вывели в поле для богатых туристов тигра и двух львов, пойманных накануне. Звери были выпущены на равнине и расстреляны в течение получаса «высокопоставленными охотниками». Да, это была охота. Пара толстых мужиков в песочного цвета брюках и белых хлопковых рубашках приподняли свои обрюзгшие задницы с кожаных сидений джипа, медленно целились в гордых повелителей джунглей, находившихся на расстоянии десяти метров от них. Хищники и не думали бежать, львы спокойно пересекали равнину, а тигр решил отдохнуть под ближайшим деревом. Мужчины успевали переговариваться и курить сигары в промежутках между выстрелами. Десять метров. Не попасть- невозможно. Наконец, три туши лежат на равнине, будто три рыже-желтых бугра среди выжженной сухой травы. Элай с отцом тащил туши на семейную «фабрику».

– Такую шкуру испортили! Зачем стреляли по мертвому? Зверь был убит первой же пулей! – Элай был возмущен тем, как были убиты животные.

– Ничего, они хорошо заплатили. А эти шкуры постелем дома, в комнате для гостей.

– Мы могли продать и живых «кошек»! Особенно тигр хорош был: молодой, красивый!

– Они заплатили больше, чем стоимость живых зверей.

– Слабаки! Вот это у них охота! В реальной жизни львы разорвали бы их на клочки! Да что там, у них бы даже не хватило сил дойти до мест обитания львов! Они бы сдохли от столь длительной прогулки.

Отец и сын бросили тела убитых животных в холодной комнате, где отец позже снимал с них шкуру. Элаю следовало практиковаться. Тем более эти шкуры – не для продажи, цена ошибки минимальна. Парень вспомнил, как несколько дней выслеживали львов, как отец был ранен во время охоты на «больших кошек» и то, как неуважительно относились к противнику эти толстосумы! Он и отец оценивали противника по достоинству. А эти ублюдки…

– Они сильные в другом мире, где мы с тобой – слабаки.

– Да? – саркастично заметил Элай, напрягая мускулы на руках и взваливая тушу тигра себе на плечо. Он был чрезвычайно силен и наслаждался этим. – Это как же они могут быть сильнее меня?

– А так! – сказал отец и коснулся кошелька, лежащего у него в кармане. – Ты – никто в их мире. И за тебя дадут меньше, чем за испорченную львиную шкуру. Так что кончай задираться и принимайся за работу! Я хочу посмотреть, как ты в несколько движений расправишься с этим львом.

Элай часто вспоминал сцену той охоты, находясь в Клане. Вначале пребывание в клане представлялось райским. Спустя некоторое время, скука одолела парня. Вседозволенность и вседоступность – это прекрасно, но… но что, если ты уже насытился? Если ты уже забыл, что значит испытывать голод, и все яства на столе – не более чем безвкусная масса? Что, если ты можешь овладеть любой дамочкой, если ты можешь убить безнаказанно любого перешедшего тебе дорогу человека, и всегда иметь доступ к наркотикам… нет! Хочется хитрить, преодолевать сопротивление, брать силой, отвоевывать! Легкие победы – не победы. Элай превратился в одного из слабаков, стреляющих по тиграм. Он досадовал на себя, на свою жизнь, и злился от того, что не может уже получать удовольствие от «доступности». Вспоминание так поглотило мужчину, что Элай не заметил, как проснулась «жертва». Рефлекторно отреагировав на движение, он «вернулся» в реальность и начал изучать девушку. До сегодняшней ночи Элай никогда особо не присматривался к ней, ведь не подозревал, что та станет Избранной, да и к «цыплятам» ее не причислишь. А лицо у нее красивое, да и сложена недурно. Правда, слабенькая, силы в ней мало, но в Клане ее быстро бы привели в форму с помощью тяжелого труда. Или продали кому-то. Девчонка достаточно слабая и не окажет сопротивления «толстосумам», так что «безопасна» для сих изнеженных джентльменов. А может, она станет его трофеем? Его рабыней. Эта мысль больше всего импонировала Элаю. Тем временем, Лада пыталась понять, в каком направлении ей двигаться. Ей хотелось пить, а флягу воды девушка уже опорожнила. Видимо, конец близок. Отчаяние подкрадывалось к девушке. Усталость, забытая во время короткого сна, опять дала о себе знать. Кроме того, Лада ощутила сильную боль в правом колене. Ну, теперь уж шансы спастись минимальны. Бежать она не могла, оставалось «отдаться на волю случая». Хотелось пройтись, может, это ее последние шаги по земле. Девушка снова привстала, пошатнулась, сделала шаг и, вскрикнув, упала. Тут только она обратила внимание, что колено опухло. Лада, плача от боли, сидела, облокотившись о ствол огромного дерева.

«Момент настал» – подумал Элай, и спрыгнул на землю перед Ладой, будто свалился с неба.

***

Я, как обычно, сидела на поломанной скамейке парка. Судя по цвету чешуек облупившейся краски, можно догадаться, что скамейка была несколько раз зеленой, синей, коричневой и даже черной. В общем, жизнь она повидала. Интересно, сколько разговоров велось на ней и о чем? А сколько влюбленных тут сидело? А таких, как я, одиноких сумасбродных личностей? Был ли кто-то, как я? Сижу и мерзну. Пришла осень. Пора бы, скоро ноябрь. От нечего делать «схомячила» пачку орешков. Когда мне холодно – я ем, когда мне скучно – я ем. И потом ругаю себя. Хотя нет, уже перестала. Ведь чувство вины – это то, к чему стремится маленькое зловредное существо внутри меня. Что ж, сегодня я лишу его радости злиться. Съела – на здоровье!

Пора. Не сидеть же тут вечно. С чего я взяла, что он или она появятся? Прятаться и караулить я не стала бы: это низко. Да и мой собеседник не так глуп. Что ж. Мое немое предложение познакомиться игнорируют. И что же? Может, еще пять минут подождать, может, человек еще не пришел? Сижу, и холодными пальцами, кончики которых уже утратили чувствительность, царапаю уголок блокнота. Уголок «разбух», будто после дождя, стал потрепанным, расслаивается, а прослойки материала обложки напоминают страницы старой книжки. И охота мне портить блокнот? Порвется же обложка! И уже время идти. На самом деле, у меня нет обязательств. Просто я привыкла, что перекусываю чем-то в районе десяти часов. Брожу по улицам и захожу в кафе, где еще не была. Становлюсь первым (почти всегда) посетителем и в уединенной атмосфере завтракаю. Предлог уйти найден. Уже полдесятого, а мне еще найти кафешку надо – в близлежащих я была, так что маршрут удлиняется с каждым днем. Кладу блокнот на скамейку. Ухожу, не оборачиваясь. Надеюсь, не будет дождя, и бумага не размокнет. Ведь мне очень хочется получить ответ на мой вопрос.

***

Мужчина в красном плаще протянул мне руку. Я подошла ближе и, робея, пожала руку. Какой хрупкой и холодной мне показалась его ладонь! А когда я разжала пальцы, мужчина все еще старался как можно дольше удержать мою руку в своей… или мне показалось?

Я готовилась задать много вопросов, но не могла вымолвить ни слова. Этот человек определенно пользуется авторитетом среди жителей. Наверное, старейшина какой-то. Только вот что у местных с глазами?

Мужчина еще не был стар: лицо его хранило остатки красоты молодости, хоть седина и тронула виски, да и между бровей и на лбу пролегли глубокие морщины. Хоть старейшина и возвестил о восходе солнца, в доме было по-прежнему тускло. Разве что стены стали не черными, а темно-серыми и четче выступили очертания мебели.

– Скажите, отчего тут так темно? – я не узнала свой голос. Да и что за глупый вопрос! Нет, чтобы узнать, где я, далеко ли до транспортной развязки, как выйти на связь со знакомыми или хотя бы попросить еды! Разве я могла придумать что-то более глупое, чем: «Отчего тут так темно?».

– О… солнце не всходит над нашей землей. Мы довольствуемся лишь отблесками его лучей, коих так мало.

– Но я видела у вас в окне восход. Я видела солнце!

– Ты обманулась, это говорит о том, что наш Солнцевод выполняет качественную работу.

Мужчина улыбнулся. Я не понимала смысла того, что он произнес, но не боялась и доверяла своему новому знакомому, пусть даже его глаза заволокла пелена.

– Я не…

– Конечно! Позволь мне объяснить. Ты видела нарисованное солнце. Наш Солнцевод ежедневно рисует рассветы и закаты, чтоб люди могли любоваться солнцем. Он занимается этим уже очень-очень давно, и ни разу не повторился! Каждый день новый рисунок. Ума не приложу, как он успевает! Мастер. Никто виртуознее его не владеет красками и кистями. Я благодарен ему от всего сердца. Без его картин, мы бы вечно смотрели в пустоту и отчаялись бы.

Голос внутри меня кричал: «Беги! Они все спятили, у них лихорадка! Они бешеные! Тебя убьют, съедят, возьмут в плен! Ты заразишься!». Сцены из фильмов ужасов промелькнули перед глазами, но я не обратила на них внимания, отмахнулась, как от мошкары, и задала новый «странный вопрос», ответ на который интересовал меня чрезвычайно.

– О… действительно – чудо! А как вы понимаете, что пришло время смотреть на «картину рассвета или заката»?

– Очень просто: мы ведем счет времени по картинам Солнцевода. Когда Художник завершит работу, тогда и время.

– А если он будет рисовать долго? Дольше, чем полдня или даже день?

– Значит, так и надо. Мы не спешим. Кроме того, с годами он рисует все лучше и все быстрее. Может, когда-нибудь, мы будем видеть несколько восходов и закатов в течение суток! Я имею в виду те двадцать четыре часа, что принято именовать днем.

– Так вы не знаете, сколько лет прошло с тех пор и… даже не знаете, который час? Утро или ночь?

– Мы можем догадаться по оттенку теней, активно ли «то солнце». Но никто не следит за этим, и летоисчисление считается бесполезной наукой. Пережитком прошлого.

Я все еще смотрела на картину великолепного рассвета. Никогда бы не подумала, что это зрелище – творение рук человека!

– А как… ваш художник видит? – выпалила я, и испугавшись показаться грубой, быстро добавила:

– Не поймите меня неправильно… я никого не хочу обидеть, но мне показалось, у вас проблемы со зрением. К тому же, тут так темно, наверное, тяжело работать, глаза болят, тень падает, и цвет меняется и… Простите.

– Не стоит извиняться, мы не в обиде! – старейшина улыбнулся мне, но я поняла, что он сделал это исключительно для того, чтобы подбодрить меня, сам же был печален. Видимо, я разбередила старую рану. Ах, как неловко! Ну зачем задавать столько глупых вопросов?

– Солнцевод не нуждается в освещении для работы. Это дело духовное, сакральное. Он видит внутренним взором, а его руки лишь инструмент.

– А вы? Вы хорошо видите? Как вы воспринимаете цвета? Ой… простите.

– Я не могу сказать тебе, хорошо ли вижу. Я ведь не знаю, как видят остальные. Каждый видит по-разному и разное. Тебе понравилось то, что ты видела?

– Да! Это было прекрасно! Я будто стала частью этого неба, и солнце… оно казалось таким родным! Таким… реальным!

– И мне понравилось – на этот раз мужчина искренне улыбнулся. -Очень понравилось. Я чувствовал, как солнце греет меня, я видел ясно, я все видел!

Вновь протянув ко мне руку, он сказал:

– Я так долго тебя ждал! Ты не осознаешь, но это неважно! Ах, ты, наверное, устала. Позволь проводить тебя в комнату, где ты сможешь отдохнуть.

– Скажите, вы кто? И где я? Далеко до следующего населенного пункта? Какая у вас валюта в ходу? -Паникующее существо внутри меня вырвалось наружу и не думало извиняться, не боялось показаться бестактным. Старейшина молча смотрел на меня своими черными пустыми глазами, а потом разочарованно произнес:

– Ах, какие глупые вопросы ты стала задавать…

Мне стало стыдно. «С чего бы?» – пропищал испуганный зверек внутри меня. Но его писк становился все тише и исчез. И как я могла такое ляпнуть!

***

Группа охотников, которую Шорх отправил в неправильном направлении, возглавляемая близнецом по имени Табат, медленно плелась по джунглям. По-другому и не скажешь: все делалось с такой неохотой, с такой ленью и затаенной злобой, что своей неэффективностью каждый охотник словно выражал протест. Кроме того, Табат был уверен, что их нарочно спровадили и отправили искать ветра в поле. Он и прежде недолюбливал Шорха и считал его зайцем, который хочет казаться львом, а недавно к этому нелестному портрету добавилось существительное «лжец». Табат припомнил любопытный случай. Пару недель назад, когда Мрак окутал селение и все члены братства держались за руки, смотря на угли – все, что осталось от потухшего неизвестно по какой причине яркого пламени костра, Шорха не было среди соплеменников. Табат знал это наверняка: в тот вечер ему пришлось сидеть рядом с Шорхом, и при наступлении Мрака близнец обязан был взять его за руку. Конечно, невозможно было видеть, чью руку ты сжимаешь – однако Табат знал, что рука, которую он схватил, как только черная дымка поползла по тропинке к их домам, принадлежала мужчине по имени Квирл. Пару лет назад, во время охоты, Квирл проткнул копьем ладонь, на память ему остался короткий, но толстый рубец. Именно Табат помогал вскрывать рану, когда та загноилась, и именно он наложил эти грубые швы. «Эх, вот уже Мрак утащил одного из нас. Хоть Шорх и поганка – а жаль. Умереть во тьме, сгинуть в неизвестности!». Когда мгла растворилась и снова стали видны звезды, люди смогли кое-как ориентироваться в пространстве. И тут, к своему удивлению, Табат увидел рядом Шорха.

– Ты что, привидение увидел? – спросил Шорх, заметив, как близнец уставился на него с открытым ртом.

– Я думал, тебя утащил Мрак!

– С чего бы это? Разве все это время я не сжимал твою руку? Или ты выпил немного? – ехидно заметил Шорх, намекая на то, как Табат напился во время последней церемонии и стал рассказывать небылицы.

Табат успокоился, поняв, что с Шорхом ничего сверхъестественного не произошло. Однако, показывать свою осведомленность не спешил: поиграем значит. Где это тебя носило во Мраке, заячья душонка?

– Хватит, Шорх. Ты знаешь, что во Мраке может произойти что угодно.

И Табат с обиженным видом удалился, ликуя в душе, что напал на след лжеца. Он никому, кроме брата, не говорил о происшедшем.

– Сдаётся мне, что Шорх – предатель – высказал предположение Зор.

– И как нам доказать это?

– Следить за ним. Ах, только бы беды не случилось. Не нравится мне все это. И Мрак… ты ведь заметил, что Мрак нападает все чаще на нас?

– Но сегодня никто не исчез. И в прошлый раз. Мы регулярно приносим жертвы.

– Да. Но эти черные ночи что-то значат. Жаль, я не обладаю никакими знаниями! Я бы так хотел пойти в уни… университет! Туда, где обучался этот дед, советник вождя.

– Да он же полоумный! Ты что!

– И пусть! В его словах больше истины, чем бреда, в отличие от всех остальных!

– Ох, брат, не говори так! Неужто ты сомневаешься в пророчествах и заповедях предков?

Зор прошептал:

– Если ты задал этот вопрос, значит, он тоже вертелся у тебя в голове?

Табат заткнулся. Брат прав. Он сомневался. И гневался на себя из-за сомнений. Был бы он поумнее, то хоть что-то понял, а так не знает, где «небо, а где земля», где крона у дерева, а где корень.

– Не спускай с него глаз. Используй каждую возможность, чтобы наблюдать, и не только за Шорхом. Слушай больше, чем говори. Что-то назревает.

Табат вздохнул. Легко сказать: «Наблюдай». Уже несколько раз он пытался подслушать разговор вождя с Шорхом – но тщетно: странно, ни одного звука не долетало даже сквозь открытые окна. Пару раз он шел за Шорхом в лес, но тот как змея скользил между деревьев и кустарников и без труда скрывался от следопыта. Однажды Зор последовал за ним к реке, чтобы набрать свежей воды. С ним шло еще несколько человек, болтавших о повседневных делах, так что Зор не выделялся. Все, кроме Шорха, остановились у расчищенного для купания и стирки пляжа. Шорх последовал дальше вдоль реки. Зор тоже незаметно отделился от толпы. Смеркалось, и приходилось всецело полагаться на слух – а в этом Зор был мастер. Еще в детстве он повредил себе глаз, так что пришлось компенсировать другими органами восприятия. Они шли не так уж долго, когда шаги Шорха вдруг умолкли. Зор подождал. Он думал, что Шорх ускользнул, обнаружив «хвост», и уже хотел идти обратно, как раздался незнакомый голос. Голос был тягучим и спокойным, но безошибочно ощущалось, что его обладатель – человек жестокий и хитрый. Почему Зор так думал, он и сам не мог объяснить. Однако в своих выводах он не ошибся.

– Ты избегал меня, почему? – как бы между прочим, спросил голос.

– Я… не избегал. Не было возможности. Я же пришел! – пронзительно пискнул (по – другому не скажешь), оправдываясь, Шорх.

– Пришел. Потому что боялся. Я следил за тобой: у тебя было много возможностей прийти раньше. Или ты не хочешь?

– Хочу. Очень хочу! Ты все не так понял.

– Неужели? Объясни мне.

– Я вынужден быть рядом с хижиной вождя. Думаю, что он не может определиться с «избранным».

– А разве ваши вожди не слышат голос свыше? – саркастично заметил голос.

Шорх не заметил издевки, и продолжал лепетать. И куда только делся гонор и высокомерие, которое он обрушивал каждый раз на тех, кто ниже по иерархии?

– Слышат, слышат! Но наш вождь что-то все хмурится и молчит. Должен был уже давно сказать, народ шепчется – все хотят узнать имя. Каждый боится за себя. Это всегда лотерея. Многие думают, это будет Аргон – наш портной. Уж не знаю, почему. Наверное, из-за того, что тот одинок —никому его и не жаль, и тосковать по нем некому, вот люди и хотят избавиться от него, отделаться малой кровью. А еще он крепкий – сможет высоко вскарабкаться по скале, значит, мы выше потом взберемся.

– Ну, а ты как считаешь?

– А никак. Главное – чтоб не меня. Хотя этот раз – особенный. Новый рубеж. Возвышение. Не думаю, что обычный портной удовлетворил бы Мрак.

– Хм… А разве Мраку не все равно?

– Не знаю.

– А разве Мрак учитывает предпочтения народа?

– Не думаю – Шорх говорил, заикаясь, впечатление, что фразы из него вырывали клешнями.

– А кого бы ты отправил на гору?

– Вождя! – без промедления выпалил Шорх.

– Вот как! – в голосе послышались веселые нотки. – Вместо него хочешь быть?

Ответа не последовало, и незнакомец продолжал:

– А разве вождь «изберет» сам себя? Не может ли он утаить правду, спасая шкуру и жертвуя другими?

В ответ – молчание. Зор был испуган тем, что слышал, но оторваться не мог. Он внимал голосу, будто завороженный. Ядовитые речи были так сладки.

– А кого больше всего не любят люди? Кого бы они отправили?

– Дочь вождя! Она – чужачка. Сама по себе. Ненормальная. Однако такой исход нереален.

– Отчего? Разве Мрак ее не может выбрать?

Снова тишина.

– Ну, а ты?

– Что? – встрепенулся Шорх.

– Тебя – любят?

– Меня уважают и боятся.

– Это не одно и то же. Вождь тебе доверяет? Воины за тобой пойдут? Влияние у тебя есть? Ты вроде крепок и не женат, а еще и якшаешься с М, который ненавидит вождя. Может, выгодно пожертвовать тобой? И вождю спокойнее, и племя довольно. Да и должность у тебя «достойная» случая. Не чернорабочий.

Опять – тишина. Голос еще что-то произнес, Шорх ответил, но Зор не мог различить ни слова. Да и не хотел. Хватит и того, что он узнал. Какой кошмар! Заговор! И кто этот незнакомец? Пришедший, или кто-то из племени разыгрывает роль? Зор, как можно быстрее и бесшумнее передвигался по джунглям, то и дело сбиваясь с пути из-за того, что думал лишь об «избранном». Кто им станет? Наконец, дом – Зор в безопасности. Но что же делать? Что ж делать-то? Кому сказать? Вождю? Собрание устроить? Или молчать? Лучше бы он не шел за Шорхом.

Тем временем Элай все еще «жарил цыпленка». Умасливал его, засыпал обещаниями, как специями, а про себя думал: «Ловко же вышло. И тот остолоп —охотник, который подслушивал, – кстати. Теперь Шорх точно будет в немилости у воинов! Они ему устроят бойкот. И тогда «цыпленок» поймет, как ему плохо живется, что власти не видать, как своих ушей, если только я не возьму его под опеку, ха-ха». А пока пусть хмелеет, пусть жарится на медленном огне, а уж под конец я его – в пламя, чтобы корочка была хрустящей!». Шорх выпил еще одну бутылку настойки, и уже излагал Элаю план восстания против вождя, пока искуситель кивал и подливал «горячей воды» ему в стакан.

***

Табат вспомнил случай, приключившийся с Зором. Явно их разделили не просто так! Зачем? Чем все эти охотники помешали Шорху? Эх, жаль, брата нет, ведь у него нюх на такие дела, смекалистый он! Конечно, борьба за авторитет и власть, трофеи, только ведь это необычная охота! Тут нет победителей. Убить девчонку – и домой. А потом они все, спустя год, станут еще на пару ступеней ближе к небу, они возвысятся над вершиной Розовой горы, подумать только!

Однако, Шорх что-то затеял. Нет, он не спустит ему! Вдруг брат в опасности? Вдруг Шорх замыслил переворот? Не бывать Шорху вождем! Пора положить конец его предводительству, этот человек слишком слаб, чтоб быть начальником.

***

Следующие два дня я приходила на «то самое место» в парке. В первый раз посидела на влажной после дождя скамейке, порвав колготки о торчавшую из доски щепку, во второй – полюбовалась издали на парочку алкашей, решивших выспаться на «моей территории». Я была рада. Хоть ответа и не было – зато блокнот исчез! Я не думала, что дворник выкинул его, или кто унес – в заброшенном парке никто не убирает и никто не ходит. Некогда ухоженное и любимое жителями города место стало идеальным для съемок какого-нибудь триллера. Ржавые карусели, бурьян, заглушивший розы, кучи мусора и шприцы на лавочках вокруг озера, где когда-то плавали утки и лебеди. Грустно. Я не видела этот парк другим, но мне доставляло «меланхолическое удовольствие» думать о временах «расцвета» парка и его смерти. Все разрушающееся вызывает в человеке затаенный страх собственной гибели. Разве нет? Раньше так было со мной. Теперь же я не верю в смерть.

Утро третьего дня было отвратительным для прогулки. Дождь, сильный ветер и темнота. Видимо ночь решила править миром целые сутки. Без какой-либо надежды на ответ, я отправилась «на то место». Не могла сидеть дома. Не выключенные с ночи фонари и фары проезжающих автомобилей окрашивали улицы в противный грязно-желтый цвет. Золотые при солнечном свете березы казались «ржавыми» в тот пасмурный день, а хрустящая листва под ногами превратилась в противное липкое месиво. Зонт был бесполезен: его вырывало из рук ветром, спицы выворачивались, будто суставы, и уже не желали становиться в надлежащее им положение. Я выкинула зонт в урну и натянула капюшон. Пальцы ног быстро потеряли чувствительность: сапоги пропускали воду. Я шла, ничего не видя перед собой, прохожие стали рассеиваться, направляясь на ту или иную остановку, я же держала путь в сторону парка. Ни одна уважающая себя мамаша или бабулька не пошли бы туда гулять с детьми, хотя изредка можно было заметить подростков, исследующих заброшенные аттракционы или пьющих пиво, сидя на спинке лавочки. Сегодня – никого. Парк казался вовсе не мрачным, а каким-то усталым и забытым, просящим внимания и мечтающим о заботе. Размышляя об инфраструктуре города, я дошла до скамьи и… Не может быть! Вот он! На скамейке лежал мой блокнот. Несмотря на дождь, он был сухой. Видимо, его положили сюда недавно. Надежда вновь согрела меня, я нетерпеливо открыла блокнот и нашла короткий ответ: «Свободна. Ты никогда не была узником. Никто не был. Свобода – это то, что люди позволяют себе иметь и что никто и ничто не может отнять. Даже сами люди не могут лишить себя свободы».

Легкость, радость и желание жить! Неописуемо! Неужели мне всего и требовалось, что разрешение быть свободной? Быть такой, какой я являлась! Неужели могу покинуть этот вонючий городишко и не бояться желтых огней, и не бежать, бежать, бежать… Только теперь я поняла, как измучилась. И та, другая реальность… разве она больше не придет? Разве все кончено навсегда? Нет никакой лазейки, никакой призрачной возможности и никакого желания вернуться? Я бежала от того «сна», или «сон» бежал за мной?

Достаю ручку и пишу на странице:

– Могу ли я вернуться? Стоит ли мне опасаться, что за мной придут? Все ли завершено? Завершена ли я… там, в том мире?

Капли дождя падают на страницы с веток берез, но бумага поглощает их и не намокает. Меня это не удивляет. Разве может что-то меня удивить?

***

Моей первой мыслью, когда я проснулась, было спрыгнуть с кровати и распахнуть шторы, впустить немного лучей солнца в комнату. Все же спрыгнуть с кровати решительно не получилось бы потому, что я спала на полу. Матрас, сплетенный из каких-то растений, шерстяное одеяло, разостланное поверх него, казались мне королевским ложем. Передо мной, на полу, стояло блюдо с фруктами. Я никогда не видела таких плодов, и с аппетитом набросилась на них, но те оказались безвкусными. Кашеобразная мякоть, никакого аромата. От них веяло гнилью, холодом и… страхом? Тем не менее, я съела все: тело отчаянно нуждалось в подпитке. Вода в кувшине – мерзкая, будто набирали ее не из реки, а из болота, песчинки противно скрипели на зубах. И как местные жители питаются? Удовлетворив голод, я наконец уделила внимание вопросам моего местонахождения. Паника охватила меня, боязнь за свою жизнь лишала рассудка, но я напомнила себе, что мне дали кров и пищу, стало быть, убивать не собираются. По крайней мере – сейчас. Вчерашний день казался мне странным, комическим даже, и я никак не могла определиться, состоялся разговор или мне приснилось? Может, у меня была лихорадка, и я все выдумала?

Хочу выйти, толкаю дверь, но та не поддается. «Вот видишь… они тебя заперли!» – голосок внутри меня проснулся и готов был начать экзекуцию. «Рано делать выводы. Рано. Подожди» – уговариваю себя. Уж не раздвоение ли личности?

И вот, дверь мягко отворилась, и на пороге появился старейшина.

– Доброе утро!

– Доброе – я опять смущаюсь и избегаю смотреть в слепые глаза. – Долго ли я спала?

– Нет. Ты спала всего день. Без тебя мы смотрели закат, а рассвет я приказал приурочить к твоему пробуждению. Так что ты никак не могла спать больше суток.

Меня покоробило. Стало быть, вчерашняя беседа – не бред.

– Спасибо, я ценю это!

Я не врала. Меня почему-то тронула такая забота о незнакомке со стороны народа и, особенно, со стороны вождя. Я чувствовала, что в краю «вечной ночи» закаты и рассветы имеют огромное значение.

Я последовала за вождем. Мы вышли из маленького домика, где меня устроили, и направились в сторону огромного здания, которое, как я выяснила позже, было и храмом, и местом собраний, и домом вождя одновременно. Селение освещали с помощью примитивных фонарей: внутри стеклянных шарообразных «ламп», венчающих деревянные и металлические подпорки, зажигали свечи. Этакая версия лампадки. Цивилизация явно не облагодетельствовала местный народ. Тем не менее, все фонари были украшены резьбой, их можно было долго-долго рассматривать. Наверняка, какой-нибудь коллекционер скупил бы их за баснословные деньги, может, отель или ресторан декорировал бы ими помещения для тематических вечеров. Однако фонарики (как и селение), воплощали ветхость, неряшливость и разложение: паутина, пыль, кое-где – вмятины, ржавчина на кованом орнаменте, заляпанное воском стекло, трупики жучков и ночных бабочек, привлеченных светом свечи и сгоревших. Вождь шел впереди, я наблюдала, как его обутые в сандалии ноги ступают по широкой каменной дороге, предположила, что плитка была выложена орнаментом, но уже ничего нельзя было понять из-за сорняков, пролезших между камнями, да и некоторые части тропы стерлись так, что слились с землей. Красная накидка вождя развевалась, хотя ветра не было. Тишина: ни один листок не шелохнётся, ни звуков животных, птиц или людей. Даже водопад, звонкое журчание которого я слышала сквозь сон, будто застыл в предвкушении чего-то. Мы вошли в просторную залу, где я была вчера. Жители уже заняли места: сели прямо на полу, напротив здоровенного окна, и не заметили нашего прихода. Когда вождь занял свое место на деревянном стуле, украшенном резьбой, а я села подле него на подстилке, сотканной из растений, в окне, будто в раме, обрамляющей картину, загорелся рассвет. Постепенно небо набирало красок, показался малиновый полукруг солнца, вот он уже оранжевый, все выше и выше поднимается, путается меж облаков и играет с ними. Солнце меняется, растет: цвета мандарина, цвета лимона, в следующую секунду – белое и огромное, слепит глаза! Неожиданно светило исчезает из поля зрения, и мы видим голубое небо и бежевые полупрозрачные облака. Потом и эта картина исчезает, «экран» тухнет. Окружающий мир по-прежнему черный – мрак непроглядный.

Я была поражена. Невероятно! Сколько же картин должен был написать Солнцевод, чтоб в деталях, в течение десяти минут, демонстрировать нам восход? Тишина. Все сидели неподвижно. Я обвела взглядом присутствующих, и заметила, что лица их стали добрее, а глаза будто «посветлели»: не было уже поволоки, скрывающей зрачки. Впрочем, прозрение длилось всего минуту: взгляд жителей становится туманным, морщины выступают более явно, тела чернеют. Поднялся ветер и принес запах гнили, протяжно и тоскливо «засмеялись» гиены: ничего более жуткого я не слышала в жизни. Люди повернули головы в мою сторону, будто впервые заметили, шепот прошел меж рядов, меня рассматривали, не таясь. Сперва я трусила и не могла смотреть на них: как можно говорить с… трупом? Человеком без глаз? Их восковые лица ничего не выражали! Я с вызовом, обозлившись, посмотрела на толпу. Мое безмолвное «восстание» было прервано вопросом вождя:

– Как тебе? В этот раз ты видела все с самого начала.

– Не могу описать. И впрямь – восход! Впечатление, словно в комнате светлее стало. И как художник это делает?

– Не знаю. Никогда не спрашивал – вождь не врал.

– И вам никогда не было интересно, как он успевает рисовать столько огромных картин? И как он их незаметно переменяет, чтобы получился «фильм»?

– Нет. Зачем же? Мы видим Солнце, этого довольно.

– А если он умрет, или заболеет, или просто не захочет больше этим заниматься, кто заменит мастера? Разве у него нет учеников?

Вождь с чрезвычайным удивлением заметил:

– Ученики? Умрет? Хм… никогда не думал над этим! Что будет тогда? Какие странные вопросы у тебя!

Сконфузившись, будто родитель, отвечающий на вопрос ребенка «Откуда берутся дети?», я пролепетала:

– И правда, я не подумала, простите.

Поглядев по сторонам, отмечаю, что никто меня больше не рассматривает, я будто растворилась. Люди разошлись по делам, зал опустел, а Вождь сел на свой «трон», размышляя над чем-то.

– Могу я прогуляться?

Вождь не отзывался, тер виски указательными пальцами и что-то причитал. Я медленно сделала шаг. Никто не окликнул меня, не остановил, не запер дверь, не связал и не пырнул ножом. Так что «внутренний критик» заткнулся. На время. Я ускорилась, двигалась все увереннее, меня не тронут! Иду, сама не знаю куда, останавливаюсь у дверей какого-то странного круглого дома без окон. Впечатление, что луна упала с неба да так тут и осталась, надеясь осветить городок. Улицы вновь опустели. Люди появлялись и уходили в никуда и невозможно было понять, какой у них распорядок дня (если такой имеется) и чем они занимаются, жизнь словно остановилась. Никто не спешил на работу, никто не готовил, не убирал, не слышно смеха или ссор, ни даже голосов. Нет рынков или магазинов. А когда завершится день – вообще не ясно. Ведь Солнцевод должен окончить картины! Наверное, он единственный среди всех чем-то занят. Стою перед «Луной», но войти не решаюсь. В другой раз. Что-то подсказывает, что сегодняшний день – не последний из тех, что мне предстоит провести тут. И как вообще эти люди контактируют с внешним миром? Вздыхаю. Контактами тут и не пахнет. Но ведь есть аэропорт! И кого я обманываю? «Это дурдом» – шепчет критик. Мотаю головой. Меня сюда тянуло, не так ли? Вопреки здравому смыслу, я – здесь. Значит, все «правильно». Критик скептически хмыкнул.

Даю себе слово попросить Вождя представить меня Художнику, а пока иду к своему домику. Всего одна комнатка. В глаза бросилась паутина, на которую не обратила внимание «утром» и дырки в деревянном полу. Одеяло поточено молью, матрас ветхий и «продавленный». Кто-то наполнил в мое отсутствие кувшин водой, принес фрукты и лепешки. Вода воняет, фрукты – гнилые, лепешки черствые и с плесенью. Господи, где же это я? Со слезами на глазах, падаю на свою «кровать». «Я же говорил – дурдом, и ты тут отдашь концы» – шепчет критик.

***

Лада смотрела на Элая, слегка наклонив голову. Он появился так внезапно, что у девушки даже не было времени испугаться. Сперва ей показалось, что это – дикий зверь, и что сейчас ее страдания завершатся, но силуэт человеческого тела отчетливо вырисовался напротив луны.

– Ты кто? – спросила Лада, слишком уставшая, чтобы удивляться. И в самом деле, не все ли равно? За ней охотятся ее же соплеменники! Если незнакомец – враг, то убьет ее. Если друг – то есть надежда на спасение. Так что терять нечего.

– Приветствую тебя, дочь вождя – спокойно ответил незнакомец. Лада ощутила гадливость: интонации голоса были настолько приторными, пропитанными уловками и лицемерием, что девушка инстинктивно подалась назад. Элай заметил ее движение, мгновенно переменил тактику, откинув в сторону «подсластитель», решил говорить напрямую, тем более времени было немного (он слышал, как охотники группы Шорха движутся в их направлении). Как догадался Элай, Шорх в сговоре с вождем. Само собой, владыка велел ему пощадить дочь или хотя бы избавить ее от мук. Что ж, задача не так проста для идиота вроде Шорха, если учесть факт, что охотники обязаны гнаться за жертвой, пока не поймают, живую или мертвую, и не доставят на гору. Только тогда братство сможет продолжить возвышение и «купить себе право жить» у Мрака. Кучка трусов и кретинов!

– Не бойся, я не буду лгать тебе, как все они.

Лада встрепенулась: он знал!

– Ты кто такой, спрашиваю?

– Я не могу тебе открыть всей правды, так как не только за себя в ответе. Я из другого братства. Я пришел издалека.

– Ах, я знала, мы не на краю земли! Моя мать пришла издалека, мне говорили. Где твой дом? Может, и моя мать родом оттуда?

Элай удивился: глупая девчонка, неужто он похож на белого? Но промолчал. Он знал, как недолюбливают ограниченные люди всех, кто «не такой», а Лада была «помесью». В братстве был стереотип, будто все чужеземцы хотят их поработить и считают за грязь под ногтями, этим они оправдывали жестокость и дискриминацию по отношению к прибывшим. Самозащита. Все такие «невинные»!

– Да, именно – солгал Элай. – Я давно наблюдаю за тобой, и вижу, тебе нужна помощь. Тебя преследуют?

– Да… глупая традиция. Я обязана умереть, чтоб жили другие.

– Ты не следуешь традиции?

– Я не понимаю …не вижу смысла.

Элай кивнул и подступил на шаг ближе. Лада над чем-то задумалась, лицо ее исказила скорбь.

– В нашем народе нет таких традиций – как бы между прочим заметил Элай. Было очевидным, что для Элая обряды братства не в новинку, но Лада, вспоминающая отрешённость отца, беспристрастные лица соплеменников, провожающих ее на убой, и мучимая болью в колене – не была наблюдательной.

– Мне кажется, нигде нет! Нигде! Мое племя лишено сострадания! Мы наказаны из-за своей злобы и властолюбия! Да! И все эти игры в «избранных» – спектакль. Теперь меня осенило. Ясно, как белый день! Замечательный способ прикрыть убийство. Отец… почему он не прекратил это?

– Наверное, он не мог пойти против народа. Хотя родительское сердце не знает преград. Действительно, почему он не уберег единственное дитя?

– Ах, если б он на меня посмотрел, если б только обнял, приласкал! Я бы пошла на смерть легко, зная, что он сделал все, что мог, что я ему не безразлична. Знаешь, порою мне кажется, у отца ранимая душа. И я все ему прощаю, все! Но он – скала. Далекий и неприступный для всех. Разве он не замечал, как я нуждалась в нем? Ведь меня не принимали в обществе… какой-то молчаливый бойкот! Однажды, маленькие девочки играли у реки, и я подошла к ним. Игра прервалась, все затихли, я спросила:

– Можно к вам?

Девочки молчали, опустив головы, некоторые чертили узоры на песке. Одна из них, самая смелая, с красной лентой в черной косе, весело произнесла:

– Отчего нет? Только играть будешь в нашу игру.

Я, обрадованная, плюхнулась на землю. Девочки дали мне место в кругу, не понимая, чего подруга пригласила чужачку? Девочка с красной лентой продолжила:

– Сейчас разыграем сценку. Я начинаю историю, а все – продолжают по очереди. Ты (она указала на младшую девочку) – считай про себя. Когда досчитаешь до ста…

– Я не умею!

– До скольки умеешь?

– До десяти.

– Считай десять раз до десяти. Как закончишь – мы сказку прерываем, и тот, кто был последним – исполняет желание. Начинаем!

«Заводила» хлопнула в ладоши, подмигнула подруге напротив и произнесла:

– Жила-была принцесса. Была она сирота. Матери у нее не было – та пришла и ушла, будто в гости зашла, да дочку забыла. А отец вечно занят был делами. Росла принцесса затворницей.

Девочки по очереди продолжали:

– И она была уродиной. Говорят, мама ее была драконом, вот и вышла принцесса «получеловеком».

– За это прятал ее отец и не любил жутко, а что с ней делать – не знал. Убить было жалко. Да и детей больше у него не было.

История принцессы меня сразу зацепила, мне жаль было принцессу, и я не понимала, отчего остальные девочки с наслаждением сочиняют все новые и новые беды для нее:

– Наконец, пришли люди к королю и говорят: твоя дочка – ведьма, насылает голод на нас. Свиньи дохнут, коровы молока не дают. Видел ты, какая она бледная, знать ворует наше молоко, чтоб кожу осветлить.

– А еще… еще, она такая некрасивая, что ночью страшно выйти из дому, ведь, увидав принцессу во мраке, можно лишиться чувств!

– А еще… – была моя очередь, но девочки так увлеклись, что забыли порядок и говорили чуть ли не все разом:

– А еще надоедливая. Порченая. Матери не велят дружить с ней, да прогнать принцессу никто не может, ведь она – царской крови.

– Нет, ее дракон принес! Она – выродок. Выродок.

– Никакая она не наследница.

– Слушайте, может, она летает? Драконы же летают!

– Может, она под водой дышать умеет?

Младшая девочка дергала старшую за платье, но ее никто не слушал:

– Я уже, уже посчитала! Уже сто!

– А что, проверим, сестрицы, умеет ли она дышать под водой? Река рядом.

Мне было не по себе, по мере того, как девочки разгорячались, росло беспокойство, я хотела убежать, все эти страшилки мне не нравились, как и то, с каким упоением девочки их сочиняли.

Девочка с красной лентой схватила меня за волосы:

– Признавайся, дышать под водой можешь?

– Больно! – кричу я и царапаю ей руку.

– Она меня поцарапала! Теперь у меня шрам будет! Гадина! Ваше высочество! Тащи ее!

Все девочки накинулись на меня, схватили за руки и ноги, и кинули в реку.

Рыдая, мокрая и униженная, я бросилась домой. Отец, как обычно, сидел у себя в зале. Он видел, в каком я состоянии, но вел себя так, будто ничего не произошло. «Король» был занят – в сердцах воскликнула Лада. -И я пошла к себе в комнату. Никогда мы с ним не говорили о случившемся. И никогда я больше не пыталась стать частью братства.

Лада рассказала историю детства, сама не знала почему. Уж сколько лет миновало! Она вроде простила девчонок и не вспоминала обиду, а отца уважала. Но в минуту слабости, когда Лада так нуждалась в сочувствии и надежде, эта мелочь, эта несправедливость воскресла, и разрушилась ширма из лет, и вновь Лада – беззащитная малышка.

Элай, узнавший больные точки девушки, продолжил:

– И за этих людей ты отдаешь жизнь! За этих жестоких дикарей! Они убивают ради наслаждения, а не ради традиций.

– Я не хочу умирать. Но разве есть выбор? Везде я буду чужая! Везде на меня будут взирать косо!

– Тут ты ошибаешься. У меня на родине не так. Все мы пришли из разных уголков мира. Все мы – разные. Никого не волнуют твои ценности, твоя вера и прошлое, все – равны. Ценят человека по его работе.

– Неужто так? Ко всем одинаково относятся?

Лада не могла поверить: ее мечты – реальны? Мир не замыкается тут, в джунглях. В других культурах нет мерзких обрядов братства, нет иерархии, нет насилия, нет глупого повиновения закону и обычаю.

– Я слышала, что есть такие страны. Далеко-далеко. Но ты – местный. Значит, спасение ближе, чем я предполагала. Знала бы, сбежала много лет назад!

Лада обманывалась: она не оставила бы отца. Хоть злость и ослепила ее в тот миг, Лада любила родителя и знала, что тот в ней нуждается, и она знала, что братство в ней нуждается, хоть и не осознает: девочка помогала им свыкнуться с мыслью, что есть «другие» во всех отношениях люди, и что на обиду можно отвечать любовью. Ладе было жаль соплеменников, живших в постоянном страхе, но как их освободить? Как объяснить все эти исчезновения людей во Мраке? Кто знает, вдруг ей удалось бы просветить их хоть немного?

– Я устала жить среди слепцов. Никто из местных не хочет узреть истину! Всем удобно быть скованными. Я учила историю братства и мне дурно от того, что знаю. Мы вырождаемся.

– Так беги со мной! Твоя мать хотела бы этого! Она мечтала привести тебя к себе на родину, но твой отец не дал.

– Разве? Откуда тебе знать?

– Она приходила к нам накануне гибели и сокрушалась. Ее уважали у нас и до сих пор мы скорбим о ней. Люди примут тебя. Ждут тебя. Наш дом – твой дом. Незнакомцев кормят, дают кров и не задают вопросов. Мы уважаем личность. А если захочешь уйти – воля твоя.

Элай говорил восторженно, будто читал отрывок из книги – утопии. Наивные фразы казались девушке уставом жизни, искусителю не нужно было и стараться: Лада сама нарисовала себе картину идеального, возвышенного мира, и сейчас погрузилась в мечту целиком. Он заметил, что левая нога девушки посинела, губы потрескались, а на бледном лице выступили красные пятна. Да у нее жар!

– Я воображала, как с друзьями смотрю на луну и читаю книги вечерами. У нас всего пара книг в братстве: одна по философии, две другие – рассказы и стихи. Хранились книги под замком у старика-советника. Когда он умер, я их перенесла в свою комнату, но вскоре книги пропали. Ума не приложу, кто их унес! Думала на служанку, но та ничем себя не выдала. А еще я мечтала заплести кому-то косы. Я умею очень хорошо! Сама себе всю жизнь плела, а другим женщинам – нет. Хотя не раз видела, как соплеменницы прически друг другу делают. А одеваемся мы как «чужеземцы», ха-ха! Переняли у них одежду – очень удобная. Давно это было. Интересно, что сейчас носят? Что едят? О чем думают? Я отца бы взяла с собой…

Мысли Лады путались, язык заплетался, глаза закрывались.

– Увы, этому не бывать. Ты умрешь за их тупые традиции – отрезал Элай.

Охота на нее. Идет охота. Кошмар торжествует. Лада, позабыв грезы, увидела, как ее настигли, как связали и повели к Розовой горе, как она лезет вверх, среди камней все больше попадаются осколки стекла, которые больно режут руки, кровь стекает по белым камням и окрашивает их. Наверно, поэтому гора – розовая, от крови, что пропитала камни? И вот она старается уцепиться за камень. Вдруг сможет достичь вершины, тогда – спасение! Спасение… Влажная от крови, израненная ладонь не может нащупать опоры, везде – стекло. Лада смотрит вниз, дула пистолетов направлены в ее сторону. Охотники высчитывают расстояние, на которое она вскарабкалась и сколько еще продержится. Хватит. Лада раскидывает руки, и летит вниз. Девушка закричала, испуганная:

– Нет! Не умру! Не умру! Я жить хочу! Я хочу смотреть на небо!

– Тише ты! Найдут же! – предупредил Элай, но было поздно.

***

Я не удивилась, когда Вождь привел меня к круглому белому «Лунному» зданию, нетипичному и странному. Где же еще, как не тут, должен жить человек, столь непохожий на остальных и занимающийся таким странным делом? Вождь сказал, что Художник не любит отрываться от работы, но для меня может сделать исключение.

– Когда он работает?

– Я думаю, всегда.

– А когда он отдыхает?

– Всегда.

– Как так?

– Для него работа – творчество, а во время творчества он отдыхает.

– Это он вам сказал?

– Нет. Это выгравировано на стене его дома.

– Он сам себе дом построил?

– Нет. Дом просто появился. Я и не помню, чтоб дома тут не было. Может, он был воздвигнут еще до нас.

Я старалась не анализировать и не оценивать ответы вождя по привычной цивилизованному миру шкале. Так куда проще. Солнцевод, стало быть. Мы постучали.

– Пусть войдет тот, у кого есть вопросы.

– Смелее – подбодрил меня вождь, а сам сделал шаг назад.

– Вы куда?

– Только вопрошающим разрешили войти.

Мне снова не по себе. Тошнит. Виню местную пищу и грязную воду. Толкаю круглую белую дверь без ручки. Несмотря на солидность и основательность, конструкция здания оказалась чрезвычайно легкой. Не может быть! Дом сделан из холста! А фактура – нарисованная! И как только дом не распался на части!

– Здравствуйте. Простите, что беспокою – меня слепит свет. Я – сова, что смотрит на полуденное солнце. Прищуриваюсь, стараюсь адаптироваться – слишком светло.

– Скоро пройдет. Вы во тьме не так давно. Да и вы – другая.

– Я думаю, что и вы – другой.

Наконец, привыкаю к свету и осматриваюсь. Стены – белые. Вдоль стен тянется, будто фотопленка, холст, состоящий из множества кадров, перетекающих друг в друга. Сейчас не понятно, что изображено. Посреди комнаты сидит худой черноволосый человечек, прямой нос, густые брови и проницательные синие глаза, кристально ясные глаза! Глаза человека. На сердце теплеет – я чувствую, что он – живой. И лицо – подвижное, не маска. Хоть кто-то нормальный! Я забыла, кто он и чем занимается, будто встретилась с ним посреди улицы привычного мне города и обменялась парой приятных фраз. Он был настоящий, и вместе с тем я осознавала, что сокрыто в Солнцеводе что-то необыкновенное. Он был близким и далеким одновременно.

– Как у вас тут светло – все, что пришло мне на ум.

Человечек улыбнулся, посмотрел по сторонам, будто сам нечаянно зашел в студию, и согласился:

– Да. Приятно иногда так вот «бодрствовать» при дневном свете, не так ли?

Он засмеялся, и я вместе с ним. Думаю, если бы он ничего не произнес, я бы все равно засмеялась. Невозможно было не смеяться, когда слышишь его смех.

– Я так рада, что пришла сюда! Мне стало так легко! Будто исцелилась! —что я несу! Ведь ничего такого и не думала говорить.

– Смех лечит – серьезно ответил Солнцевод.

– У меня давно не было повода смеяться.

– А разве это не смешно – что для смеха нужен повод? – и он опять захохотал, я присоединилась к нему. Сколько мы так заливались смехом, не знаю. Может, несколько дней, а может – минут?

– Скажите, – начала я, отдышавшись. Живот болел от смеха – а часто ли вы так веселитесь?

– Постоянно.

– А когда же вы работаете?

– Постоянно.

– Но ведь невозможно постоянном веселиться и работать одновременно!

– Кто сказал? Кто так шутит? – и человечек снова хихикнул.

– Я решительно не могу быть серьезной с вами. Вы меня разыгрываете.

– Нет. Я не мастак притворяться. А вот вы – любите!

– С чего вы взяли?

– Так вы постоянно играете! Как ни глянь на вас – все новые роли. Оно, конечно, интересно, но некоторые люди такие скучные персонажи выбирают! Право, посмотришь пять минут, и хватит, а человек лет по десять, пятьдесят, а то и шестьдесят все ту же сцену повторяет. Скука! Вот такие люди и не верят, что смеяться можно без повода.

– Хм… и много вы так наблюдаете?

Голосок критика внутри меня воскликнул: «Шизофреник!», но мне все равно. Подкупают искренность и харизма художника, да и сама я уже не вполне адекватна.

– Часто… порой сам играю. Или когда помочь захочется кому-то.

– Я рассвет ваш видела. Божественно!

Человечек расплылся в довольной улыбке, впрочем, без тени самодовольства или тщеславия.

– Так и есть! Этот рассвет я подсмотрел в Токио.

– В Токио? – с любопытством переспрашиваю я, а сама сажусь прямо на мягкий пол (до этого момента я стояла у двери).

Внутренний скептик умирает от нанесенного удара: «И у тебя еще могут быть сомнения? Солнцевод – ненормальный!»

– Хорошо тут у вас. Мягко. Из чего ковер?

– Облака.

– Ясно.

«Ясно?!» – скептик воскрес и снова умер.

– Так в Токио, говорите? А разве кто из здешних слышал о Японии?

– Зачем им Япония? У них тут своя жизнь.

– А вы… как вы прознали про Японию и как… встретили там рассвет?

– Мир не такой большой, как тебе кажется. Правда, не объять всего в течение жизни… даже сотен жизней. Ну да ладно. Был я в Токио вчера. Сам не знаю, отчего меня туда понесло, собирался в Женеву! Там погодка сейчас чудесная! Но эти облака над Токио… о, они сломали все мои планы!

– А ваше отсутствие не заметили? – подшучиваю я, думая, что фантазер попался на лжи: слетать туда и обратно в течение часа невозможно, даже с японскими технологиями. К тому же, у художника явно нет денег. Да и где тут аэропорт?

Скептик исподтишка предоставляет мне аргументы, обличающие «психа».

– Да что там. Рассвет всего десять минут.

– А добраться? Вы что, летаете?

– Нет. По крайней мере, не с телом.

– Как? Вы что – дух, и покидаете пределы физической оболочки?

– Возможно… – серьезно произнес он. —Никогда об этом не думал. Для меня это так естественно.

Внутренний критик заметил, что все жители городка либо просто не хотят открывать своих секретов, либо страдают амнезией, либо просто больные на голову. Скептику всеми силами хотелось докопаться до «как» и «зачем», требовалось немедленно все объяснить, причем объяснить так, чтобы было логично, вписывалось в то, что принято называть «системой ценностей» и жизненным опытом человека.

– Скажите – продолжила я, мой энтузиазм поубавился, и я машинально выискивала в помещении что-то, что подскажет мне, как же все тут устроено. Может, этот человек просто видел прямую трансляцию, может, у него есть компьютер и интернет? Мне стало горько от такой догадки: сразу вся магия пропала. Меня разыгрывают. Эх, дурочка, веришь в сказки!

– Скажите, как вы рисуете так быстро и так правдоподобно?

Солнцевод посмотрел на меня серьезно, его голос слышался будто издалека, а глаза стали темными, почти черными, блестели, как бусины.

– Ты боишься.

– Нет, вовсе не боюсь.

– Это не был вопрос. Ты боишься. Ты не веришь. Ты ищешь подвох. А ты знаешь, на что способна? Знаешь, зачем ты здесь?

– Я просто решила поехать, захотелось приключений, нашла билет и…

– А кто билет тебе подсунул? – на миг глаза художника стали золотыми, и он засмеялся. Мне стало легче от того, что с него сошла эта мрачная серьезность.

– Так как вы рисуете? – осмеливаюсь повторить вопрос.

– Ах, что тут говорить! Это надо показывать! Это надо ощущать!

– Долго ли вы учились?

– Учился? Чему же? – и он посмотрел на меня так, будто глупее вопроса и быть не могло.

– Художественному ремеслу – уточняю я, все еще не зная, как реагировать: смеется или насмехается? Шутит или нападает?

– Я очутился тут внезапно. Видимо, так было нужно. Не помню, где меня носило, и чем я был занят до того момента, как прибыл сюда. Иногда мне снится синий воздух, но не такой, как на Земле, синий воздух можно пощупать, и он всегда горячий. Иногда кажется, что я был маленьким комочком энергии, иногда – что жил на солнце и катался на протуберанцах. Все это – сны. Иногда кажется, я работал в банке – тут художник безудержно расхохотался, видимо, представляя себя в костюме, важного и солидного, консультирующего клиентов все по одним и тем же вопросам.

– В общем, я оказался тут. Наверное, я жил в таком вот домике, как этот, либо, когда мне принесли холст, я тотчас сконструировал себе жилище. Хорошо вышло! Но все по порядку. Мое появление не прошло незамеченным. Сразу появились они – люди с печальными черными глазами. Пустыми глазами. Они милые, только запуганные и слепые, как кроты. Я был принят радушно, восприняли меня как спасителя, как человека, который может облегчить их участь. В племени не принято говорить об общем горе – слепоте. Не исключено, что они так свыклись с нею, что и позабыли. Уж не знаю, что настало раньше – тьма или их слепота, но люди не помнят, жили ли иначе. Я полюбил народец и стал их псом-поводырем. Но никогда не относился к ним как к немощным – думаю, это им импонировало: хоть кто-то верил в их силу. Все меня устраивало тут, но было темно постоянно, никакой перемены – скука. И это для меня – зрячего, способного различать очертания предметов, оттенки теней – было невыносимо. Знаешь, тут и луны нет! Ни разу не взошла. Только иногда мрак из черного становится темно-серым или пепельно-синим. Я стал «отлучаться» – путешествовал. Звучит эгоистично, но мне так нравилось бывать в разных уголках мира, в разных эпохах. Конечно, многого я не мог увидеть: слишком мало времени, но все же, как интересно и прекрасно было то, что я узрел! Я стал рассказывать моему народу обо всем, что познал, а они слушали, будто сказку. Думали, у меня богатое воображение и силились представить все то, о чем я повествовал. Часто им не удавалось. Но люди всегда были довольны. Я скрашивал их существование. Они, правда, милые, хоть и в суеверии своем и страхе превращаются в жестоких хищников. Все из-за страха! Видела бы ты, как они жмутся друг к другу, когда тьма становится непроницаемой, чернее черного, аж густой, клянусь, сквозь нее даже сложно идти! То, что слепцы ощущают «Мрак» (так здесь называют страх) и изменения оттенков темноты, навело меня на мысль, что некая чувствительность к свету у них все же осталась. Значит, функция глаз не полностью атрофировалась. В «темные дни» я старался отвлечь жителей историями от тяжких мыслей, что роились в склоненных головах. Порою, глаза у них становились менее мутными, если рассказ был занимателен и понятен им, лишь на миг – на лицах отражалась радость.

Задумчиво Солнцевод произнес:

– Мне кажется, что я был послан сюда, чтоб им помочь, и чтобы самому усвоить нечто.

– Что усвоить?

– Не знаю. Видимо, я останусь тут, пока не пойму. Наверняка, у меня тут дело! Задание какое-то. Впрочем – продолжил он уже более легкомысленным тоном – я не жалуюсь. У меня здесь много занятий. И я им нужен – не без гордости произнес художник.

– Так вот. Главное – пережить те «мрачные ночи». Вообще, ничего особенного не происходит, никто не охотится за людьми, но доказывать это бесполезно. И слушать не желают. Вот я и перестал разубеждать их. А в остальное время люди добродушны. Я заметил, что особенно им нравятся описания солнечных дней и летней природы, потому стал «выбираться» в такие края почаще. Я описывал, описывал, но все никак не мог передать то, что хотел, словами. Что люди понимали из того, что я говорил? Что для них слово «красный»? Или «мерцание»? А как описать чувство? Слова решительно бесполезны. Мне хотелось показать им увиденное… но как? Нарисовать? Однако они – слепы. И все же их взгляд в минуту радости прояснялся. Я решил попробовать. Хуже не будет. Попросил женщин выткать мне холст, сказал, что будет представление. Они недоумевали, но просьбу исполнили. Первый блин комом, как говорят, и картины были лишены гармоничности перехода, я был слишком нетерпелив в своем творчестве! С опытом, я научился передавать красоту. Эксперимент дал положительный результат: глаза людей были широко распахнуты, губы приоткрыты, у некоторых они сложились в подобие улыбки, напряженные руки расслабились, прежде сгорбленные спины выпрямились, и люди стали красивее. Счастливее. Я был так воодушевлен случившимся, что провозгласил себя художником. Я решил дарить страдающим солнце, которое брезгует сиять над этим клочком земли. Ха-ха. Я обманул солнце! Я нарисовал другое небо! Сам того не подозревая, я одарил не только людей небом, но и себя- удовлетворением от работы! Мне теперь требовались холсты. Много холстов. Прежде маявшиеся, блуждающие в темноте люди начали усердно работать. Им доставляло наслаждение ткать полотно, на котором родится их солнце. Они знали, что труд их важен и нужен. Мужчины добывали растения, женщины ткали. Да как ловко! И не догадаешься, что незрячие! Мы не спешили. Никто никого не торопил, не критиковал. Все делалось, как делалось, в идеальное время. Порой быстрее, порой – дольше.

– А сколько же времени прошло с момента первого «представления»?

– Не знаю. Очень давно это было. А может – и совсем недавно.

– И что, никто в городе не рождался и не умирал?

– Да нет. Ничего такого не происходило! А что не так?

Я не стала объяснять ему, почему это «ненормально». Может, они просто не замечают перемен или… или, все действительно стабильно?

– Когда же закат?

– Не знаю. Еще не выбрал подходящий. Хочу куда-то, где зима. Знаешь, зимнее солнце – особенное. Тут люди снега не видели. Но они знают о зимах, морозах и льдах – я рассказывал.

– Вы не знаете, где мы находимся и что это за народ?

– Где мы – для меня загадка. А вот про народ кое-что знаю. Все, по большей части, суеверия, фактов мало. Это полезно – знать, во что люди верят. Понимаешь их больше. Вождь мне рассказывал, что тысячелетия назад братство было частью какого-то государства. Люди молились своим богам, жили по-своему и никого не трогали. Потом пришли «чужаки из-за моря» и начали их просвещать. Вождь говорит, что много хорошего иностранцы им принесли, да вот местную культуру считали второсортной. Часть народа забыла свои истоки, а часть – нет. Недовольные мигрировали. Потом, начались распри среди тех, кто покинул родину. Настала пора строить новое государство и выбирать нового лидера. И понеслось. Вождь говорит, что был «забытый период»: времена гражданских войн и борьбы за власть. Одни легенды дошли до них с тех пор. Потом предки вождя заняли трон и изобрели способ борьбы с противником за власть— укрощение страхом. Запугали народ. Самое обидное, что в процессе этого противостояния, то, ради чего все затевалось – культура – было утеряно, забыто. Из «остатков» духовного наследия сделали чучело, коим пугали своих же людей.

– Как все это печально. Не верится, что такое могло произойти. Обман же очевиден! Что уж легче: сбросить с трона лжеца!

– Ах, не так все просто. Кому-то и лжец выгоден. Кто-то боится, кто-то – жаден, кто-то – жесток и рад системе, основанной на насилии, кто-то ждет «освободителя» и ничего не делает, кто-то – терпит, кто-то погряз в апатии. Так и не разобрать. Да я и не пытался. Что толку? Для меня все люди – горсточка несчастных, которым всего-то и надо: видеть солнце, слушать рассказы, да тихонько работать у себя в домах.

Поражало то, что художник, рассказывая об упадке народа, был весел. Нет, он не смеялся. Он говорил без осуждения, без заупокойных интонаций. Просто такова выбранная членами барства реальность, что с того? Солнцевод уважал свободу воли. Зачем рыдать и злиться? Было – прошло. От этой его доброты и я прониклась теплым чувством по отношению к тем, кого готова была окрестить «зомби», так мало в них для меня было людского.

– Отчего город в запустении? Отчего дома развалились, дороги полуразрушены, одежды – ветхие?

– Время все разрушает. До моего появления народ бог знает сколько времени блуждал во мраке, день ото дня. Людям было не до поддержания порядка. Да они и не видели! Положим, можно ощущать, что доска просела или стекло треснуло, но для них это неважно. Когда я только прибыл, все лежало в руинах. То, что ты видишь сейчас – результат реконструкции.

Он засмеялся, опять-таки, без злобы, просто так. Видимо, смеяться без повода было его натурой.

– Реконструкции! А пища? Вся – гнилая? Что они едят?

– Даже не знаю – мужчина почесал подбородок. Глаза у него были орехового цвета, с необычным оливковым отливом – как у кошки.

– А что вы едите?

– Я не голоден.

– Вообще никогда не едите?

Он пожал плечами:

– Не хочется. А тебе не нравится местная кухня? – и он снова рассмеялся.

Я пребывала в полном замешательстве. Что -выдумка, что – истина? Или все —и выдумка, и истина? Нет, не анализировать. Не сейчас.

– Заболтались мы. А время близится к закату. Кажется, ты желала увидеть, как я рисую? – он лукаво посмотрел на меня, протягивая руку.

– Хочешь, покажу?

– Конечно! – отозвалась я, встала с «ковра из облаков» и взяла Художника за руку.

***

Мы стояли на берегу океана. Серые волны грохотали, ударяясь о блестящие камни, гладкий, черный вулканический песок шуршал под ногами, ветер и дождь слились друг с другом, и было тяжело открыть глаза. Мне казалось, я улечу, влекомая ураганом. Хотелось врасти в землю ногами подобно корням деревьев, хотелось обхватить руками гладкие скалы, напоминающие блестящие черные колонны, местами поросшие зелено-золотистым мхом. Волна, набросившись на нас из ниоткуда, ухватила меня за ноги своими белыми пенистыми веревками, но сильная рука Солнцевода вырвала меня из объятий водной стихии.

– Осторожно! Волны тут своенравные, ветра – неукротимые, скалы – равнодушные.

Глазам моим предстали величественные холмы, пещеры и водная бесконечность. Океан сливался с небом, мрачный грозный пейзаж напоминал о немощности человеческого тела. Солнце утонуло в тучах, как дольки лимона в стакане черного чая.

– Неужто мы встретим закат тут?

– Да. Жди.

– Ни один лучик не прорвется сквозь облака…

Солнцевод стоял и смотрел, как злится океан, я спряталась под каменную арку, образованную пещерой, и наблюдала за тем, как капли скатываются с камней. Невозможно представить, как жили люди тут много веков назад, что они должны были ощущать, видя мощь природы, направленную против них? Посреди океана виднелись скалы причудливой формы, плавность линий соседствовала с грубостью. Казалось, скалы были осколками чудной вазы или незавершенным изваянием, заброшенным скульптором, который охладел к творческому замыслу, в самом начале работы. Гигантские каменные «ступени» вели к закрученной вершине горы, опоясанной высохшими растениями горчичного цвета. Завораживает и пугает. Я заметила, что Солнцевод босой. В такую стужу! Глянула на собственные ноги и поразилась – я тоже! Мороз… я прислушалась к телу и поняла, что вовсе мне не холодно. Я лишь полагала, что замерзаю, что ДОЛЖНА замерзнуть, должна ощущать противную сырость прилипающей к коже одежды. Мокрые волосы мои запутались вокруг шеи… я дотронулась до прядей и поразилась: ни капли дождя не упало на мою голову! Сон?

Я вышла из своего укрытия и подошла к Солнцеводу. Не глядя ему в лицо, я могла сказать наверняка, что он улыбается. Покой струился от него, и мне казалось, что и воздух вокруг его тонкой фигурки – теплее.

– Это реально? Мы реальны? Мы действительно здесь?

– Не знаю. Разве это важно?

– Я не промокла, несмотря на ливень. Такое возможно?

– Все возможно. Смотри!

Солнцевод указал рукой на маленькую белую точку посреди стального блеска неба. Казалось, что этот белый шар плывет к нам на гребне волны, казалось, ему нужна помощь, шар пытался выбраться из темницы туч и…и бело-желтый свет на миг окрасил горизонт. Волны стали зеленоватыми, песок блестел, как черный жемчуг, скалы переливались черным, синим и серебряным цветами, лучи солнца играли на их поверхности, будто пианист: нежно прикасались к клавишам – каменным выступам, творя мелодию красоты. Солнце стремительно опускалось вниз, загораясь золотым, потом оранжевым. Тучи догоняли его, тучи опускались на вершину скалы, тучи ложились на влажный мох и засыпали. От солнца остались едва различимые оранжево-коричневые отблески, океан всколыхнулся и стал черным.

– Нам пора – прошептал Солнцевод. – Никогда не видел ничего печальнее и прекраснее. А это – дар океана тебе. – Солнцевод вложил мне в руку маленький блестящий черный камень, по форме напоминающий слезу.

Через минуту я сидела на сотканном из облаков ковре, пытаясь понять, что произошло. Не знаю, с чем можно было сравнить наше путешествие. Ты будто неожиданно просыпаешься в другом мире, вторгаешься в чужую реальность, крадешь миг – и снова скрываешься за пеленой магии. Вот так. Эпизод фильма. Без начала и конца.

– Как?

– Разве это важно? – Солнцевод смеялся, подходя к холсту и беря кисти в обе руки. Глаза его были нежно-золотого цвета, вдохновение и легкость воплощались в каждом мазке. Все происходящее напоминало танец. Он парил перед холстом, излучая неестественную грацию и силу, мне казалось, он перестал быть человеком. Внутренний шторм утих, я удивилась тому, как прекрасна может быть тишина. Умолкли и скептик, и аналитик, и романтик – все эти противоборствующие личности внутри моей головы были ошеломлены, ослеплены величественностью тишины и красоты.

***

Элай обхватил талию ослабевшей девушки, и за несколько секунд достиг вершины ближайшего дерева. Конечно, ему хотелось понаблюдать за стычкой в отряде Шорха, но теперь есть занятие поинтереснее. Элай легко перемещался с одной вершины дерева на другую, совершенно не ощущая тяжести своей «ноши». Лада так и не поняла, что произошло, от высоты и усталости у нее кружилась голова, и ей казалось, что она идет по небу. Деревья были у девушки под ногами, словно зеленый ковер, реки с высоты напоминали желто-синие вздувшиеся вены на руке отца. Неужели наша земля – это чья-то рука? Неужели наши горы – это костяшки пальцев невидимого великана? Девушка потеряла сознание. Элаю не составляло труда нести свою ношу, до него долетали звуки сражения, разворачивающегося в глубине джунглей. Ах, хоть бы этот кретин Шорх выжил – иначе столько работы насмарку! Из него будет отличный раб.

***

– Вы слышали? – спросил Зор. – Кричала девушка.

– Разве? По—моему, это взвыла свинья, которая попалась в чьи-то когти.

– Нет, свинья вряд ли умеет говорить.

– Ты различил слова?

– Да.

Зор начал пререкаться с Шорхом. Воины, прежде сомневающиеся в искренности Шорха и ждавшие возможности отомстить ему за постоянные унижения, стали ближе к Зору, и закивали головами.

– Мы тоже слышали – сказал Р. – Кричала женщина.

– Никаких сомнений.

– Лада – там! – Зор указал рукой в направлении дерева, за которым всего минуту назад Элай беседовал с девушкой.

– Кто тут руководитель? – заорал Шорх. Он напрочь забыл о Ладе и своем обещании. Все, что его волновало – власть. Необходимо поставить этих ублюдков на место. Никто не смеет подвергать сомнению его авторитет. Ослепленный гневом, он выхватил нож, и полоснул по горлу того воина, который стоял ближе всего и кивал, когда Зор говорил о криках женщины. Воин упал, кровь фонтаном била из горла, он захлебывался ею и сжимал горло руками.

– Негодяй, ты даже убить не можешь! – воскликнул Зор, проткнув раненого копьем, избавляя его от страданий. Воин затих.

Только сейчас Шорх понял, что переступил черту. Не так он планировал расправиться с противниками. Он хотел зарезать их исподтишка, легко и тихо, а теперь они ополчились против него. Заговорщики во главе с Шорхом образовали полукруг. Зор понял, что компромисса не будет, и что выживет только один. Заговор раскрыт. Пути назад нет. Зор взвел курок, положил вторую руку на копье и подумал: «Я не умру в неведении. Теперь мне все ясно. Я – спокоен». Он сделал шаг навстречу вражеской группе.

***

Они стояли у подножия Розовой горы. Маленький водопад журчал, как котенок, успокаивающе и заигрывающе. Лада утоляла жажду. Ей казалось, она восстанавливается с каждым глотком. И совсем не так она представляла жертвенный алтарь. Гора казалась легкой и воздушной, белые, с легким голубым оттенком, камни покрыты розовыми прожилками. В камнях были заметны блестящие вкрапления разнообразных пород, которых Ладе не доводилось видеть. Как красиво! Облака убежали, обнажив красавицу – луну, все было отчетливо видно, как днем.

– Я и не думала, что можно умереть в таком красивом месте.

Элай сидел напротив девушки, завороженный ее красотой. Нет, он не влюбился в нее с первого взгляда, но захотел иметь этот «экземпляр» в своей коллекции. Уникальная. Вот то, что заставляло его хотеть девушку. У них в лагере нет таких. Элай не хотел уступать ее главарю, который всегда отбирал самые лакомые кусочки себе. Хм… как же ему обмануть лидера? Может «припоздниться» и привести Ладу в банду потом, когда она ему надоест? Элаю не хотелось решать вопрос в данный момент. Он просто наблюдал за девушкой, за ее движениями, за тем, как лунные блики танцуют на лице, как спадают на плечи кудрявые волосы.