Читать книгу Мой друг Анубис. Книга первая: Limen - Владислава Сулина - Страница 4

Неаполь будто по волшебству вырастал на линии горизонта. Пока пароход приближался к нему, он рос и проявлялся, вычерчивая всё новые детали. Корабль вошёл в гавань как король, вступающий в зал приёмов, и, наконец, путешествие «Ориона» завершилось в грохоте сходен и оглушительном гвалте торговцев, портье, носильщиков и прочего люда, слетавшегося словно чайки к туше выброшенного на берег кита.

Мы смело ринулись через толпу: впереди пробирался папа, за ним поспевала мама, одной рукой хватаясь за свою шляпку, а второй (наслушавшись рассказов о неаполитанских воришках) прижимая к груди сумочку, последней семенила я, вертя головой как заведённая. Всё вокруг было для меня новым, интересным и захватывающим, но мы бежали, торопясь выбраться из вавилонского столпотворения, и родителей моих совершенно не интересовали ни греки, продающие ракушки, окаменелости и морские звёзды, ни смуглые до черноты торговцы фруктами, ни открытки с видами дымящегося Везувия. В порту нас ждал автомобиль отеля, в котором отец забронировал номера. Наш багаж должен был отправиться следом за нами.

Я высматривала в толпе высокую фигуру египетского бога, но он не показывался, может быть, решив переждать основной поток и сойти на берег позже, или уже успев опередить нас. Как бы там ни было, я не сильно огорчилась, просто было любопытно взглянуть на него в последний раз. И ещё: я немного боялась, что Анубис может предъявить счёт. Остаться должницей бога мёртвых – не лучшая стратегия выживания. Отплатив ему, я чувствовала бы себя спокойнее.

Мы ехали по узким улицам, похожим на длинные коридоры, запруженным людьми и транспортом. Дома были высокими, со множеством окон, с каменными лестницами и рядами балконов. Поражало, с какой беззастенчивой простотой жили горожане, совершенно не делая различий между домом и улицей. Автомобиль двигался медленно, почти крался по грязи, покрывавшей большие плиты, предоставляя нам любопытствовать сколько душе угодно. Кругом стояли лавки, в которых торговали едой, сластями и сувенирами вроде кусочков лавы или черепков древних ваз, а ещё вотивными предметами, что было особенно распространено в Италии. И я жадно смотрела на разносчиков и бродяг, музыкантов и пастухов. Люди ели прямо на улице, отдыхали и развлекались тут же, словно на собственном заднем дворе. И толпа была такой пёстрой и такой живой, что рябило в глазах.

– Какая грязь! – вполголоса посетовала матушка, выглядывая в окно автомобиля. – Неужели правительство не может привести здесь всё в порядок?

– Бардак на улице, бардак в голове, – сказал папа. – Италия – как Везувий, в ней кипят и бродят настроения революционного толка, а амбиции верхушки превосходят их возможности.

– У нас тоже самое, – заметила я.

Отец снисходительно улыбнулся.

– Нет, котёночек, и близко не похоже. Наши крестьяне просто бесятся с жиру, если бы они знали, как живётся на «сапожке», то помалкивали бы и не мутили воду. Джолитти и его министры либеральничают, заигрывают с рабочими, только ничего хорошего не получат. Рабочий прост, ограничен и дик, он не ценит хорошего отношения, с ним нельзя церемониться. Наши волнения вдохновляют местных бездельников. Но, – папа задумчиво погладил усы, – Италия переживает подъём промышленности, что может дать рабочие места бегущему из деревень крестьянству и успокоить их хоть немного.

От таких разговоров мне стало неуютно. Я мало что знала о происходящем в мире, черпая информацию по большей части из разговоров отца, когда дома у нас собирались гости из числа его партнёров (обычных друзей у папы не водилось, только те, с кем он вёл дела), но всё-равно понимала – надвигается беда. Если беспорядки принимают мировой масштаб, рано или поздно они завершатся взрывом, люди не успокоятся просто так, хотя бы потому, что, как и сказал отец, их поддерживает и вдохновляет пример соседей.

В отеле нам достались прекрасные апартаменты с видом на вулкан. Я отодвинула лёгкую занавеску и долго смотрела на гору, окутанную холодным туманом. Над кратером курился дымок. Потом в дверь постучали и услужливо поинтересовались:

– Posso entrare, signorina?

– Да, войдите, – быстро ответила я.

В номер вошёл немолодой уже мужчина в форме работника отеля – беллбой, принёсший мой багаж. Я знаком показала, куда его поставить, улыбнулась и сказала «grazie», дала на чай и, наконец-то, снова осталась одна.

Поскольку мы не возили с собой прислугу, отель отрядил горничную, но сейчас та помогала маме разбирать её вещи, так что меня какое-то время никто не должен был беспокоить. Сидеть и ждать казалось слишком тоскливым, так что я сама разобрала один из чемоданов, выбрав и приготовив на кровати ту одежду, в которой собиралась спуститься к обеду, чтобы горничная смогла привести её в порядок, потом подсела к столу с дневником. Я предполагала делать ежедневные записи в поездке, чтобы потом показать Коле, однако за всё время путешествия дневник так и остался почти нетронутым: на первых двух страницах сиротливо жались несколько коротких заметок, потом я забросила книжку на дно сундука и не доставала. Да и сейчас писать не особенно хотелось.

Говорят, ведение дневника приучает к аккуратности и воспитывает рассудительность, но мне казалось бесконечно скучным заполнять строки рассказами о том, куда я ходила и что делала. Может быть потому, что до сих пор ничего интересного со мной и не случалось?

С трудом дождавшись горничную с горячей водой, я, наконец, смогла освежиться и переодеться.

Мы спустились в столовую, где уже ждал накрытый столик, и мне вспомнился вечер на пароходе и душный зал с золотыми светильниками. Потом перед глазами развернулась пасть океана, вырывая из глубокой задумчивости.

– Полина! – позвала мама и стало ясно, что она окликает не в первый раз. – Что с тобой?

– Устала, – соврала я.

– Сегодня ляжем пораньше, – пообещал папа. – Чтоб завтра с утра сразу начать. Время на осмотр достопримечательностей у нас мало, нужно потратить его с толком.

Они заговорили о городе, но быстро сменили тему, принявшись обсуждать петербургских знакомых и папиных партнёров. Я слушала их вполуха, ковырялась вилкой в недоеденном паштете. В ту ночь на пароходе мне казалось, что решение принято и ничто не заставит меня изменить его, но прошло несколько дней и сомнения начали брать верх.

Отважиться на побег не так-то просто.

Несколько дней мы жили как по расписанию. Утром я спускалась в полупустую столовую, чтобы позавтракать в одиночестве, потому что родители не вставали так рано, затем мы ехали в город и заходили куда-нибудь перекусить, и я обычно заказывала фрукты или сок. После отправлялись смотреть достопримечательности. Частенько к нам присоединялись Её светлость и Валентина.

Мне нравились ослепительно-белые церкви с тяжёлыми шторами на входе, в каждой – что-то необычное, каждая прятала в себе, как в шкатулке, какое-нибудь сокровище. Я не разбиралась в живописи, ещё меньше – в итальянской, но мне нравился тот ореол загадочной древности, которым были овеяны фрески и камни. Папа нанял гида, русского студента, обучавшегося в Академии Художеств и приехавшего в Италию, чтобы изучать искусство и рисовать. Так поступали многие русские художники, Италия помогла им вкусить жизни.

Андрей бегло говорил по-итальянски, и, судя по тому, что извозчики и лоточники отлично его понимали, прекрасно изъяснялся на местном диалекте, этой смеси жаргонизмов и низкой брани, на котором говорила вся беднота. Андрея нашла Её светлость Бутурлина, которой, в свою очередь, юношу отрекомендовала старая подруга, приходившаяся последнему двоюродной тёткой.

Он писал дипломную работу, собираясь получить звание и признание в художественной среде, так что денег ему, разумеется, не хватало, а заказные работы отнимали слишком много времени, поэтому Андрей был рад нам помочь.

Художник оказался отличным рассказчиком: не занудствовал, много шутил, держался в рамках приличий и знал, когда и насколько можно их нарушить. Он в короткий срок совершенно очаровал моих родителей, а также графиню и Валентину. Мне Андрей тоже казался интересным человеком: юноша умел оживлять историю.

– Боже мой, храм просто копия Казанского! – воскликнула Валентина.

Мы стояли на главной площади города, перед белой базиликой, и впрямь напоминавшей Казанский собор своим полумесяцем нефа с колоннадой и треугольным портиком в центре, да ещё двумя статуями перед входом. Только у базилики было три шатрообразных купола: два по бокам и один большой в центре, да и колоннада отличалась довольно сильно, не говоря уже о прочих деталях. Однако какое-то общее сходство, несомненно, имелось.

– Да, Вы правы, очень похоже, – поддержал Андрей. Он, запрокинув голову, глядел на храм сощурившись и оскалив в улыбке верхний ряд зубов. – Ничего удивительного: оба проекта в качестве прототипа брали Пантеон.

Я взглянула на художника, отметив что солнце Италии сделало его кожу очень смуглой, почти как ореховая скорлупа, а светлые волосы выбелило ещё сильнее.

– San Francesco di Paola, – с театральной торжественностью сообщил Андрей. – Фердинанд Первый построил её в честь освобождения своих земель. Площадь и здание с колоннами спроектировал Леопольдо Лаперута с одобрения французского маршала Мюрата. По замыслу, грандиозный амфитеатр с колоннадой из почти полусотни столбов должен был украсить площадь, но Бурбоны вернули себе трон, Мюрат бежал и строительство прервали в самом начале. Фердинанд Первый, вернувшись в Неаполь, увенчал площадь храмом, посвятив его святому Франциску. Базилика обязана своим рождением трём творцам: Лаперуте, заложившему фундамент, архитектору Пьетро Бьянки, который переделал изначальный план итальянца, и Доминико Барбайе, возглавившему строительство в тысяча восемьсот шестнадцатом году.

Художник повернулся к храму и широким жестом указал на полумесяц колонн.

– Только взгляните на точность линий, сдержанность и изысканность формы – великолепный образчик неоклассицизма в Италии.

– Вы так интересно рассказываете! – прощебетала Валентина.

Я с досадой дёрнула носом. Интересно, как у неё получается вот так щебетать и хлопать ресницами, и притом не выглядеть полной дурой? Если я попробую вести себя так же, будет кошмар, а у неё – мило и непосредственно. Мистика какая-то!

Piazza del Plebiscito являлась центром города и, соответственно, самой большой площадью Неаполя. Она расстилалась серым полотном свободного пространства, позволявшем любоваться зданиями во всей их красе. Противоположную сторону площади обрамлял королевский дворец. Длинный фасад с окнами, полукруглыми арками на первом этаже и часами в маленькой башенке над парадным въездом смотрелся представительно, но всё-таки несколько скромно. Впрочем, я, по-видимому, попросту избаловалась петербургскими видами.

– Нам стоит спуститься в публичный сад, – сказал Андрей, – невозможно получить представление о Palazzo Reale, удовольствовавшись только видом с площади. Самый прекрасный вид открывается на дворец с набережной, тогда он взмывает над местностью, как орёл, расправивший крылья.

– И где же ваш сад? – спросила графиня, обмахиваясь старомодным веером, хотя такой уж сильной жары не чувствовалось. Да и откуда ей взяться в начале апреля?

– Между морем и дворцом, – ответил Андрей и обернулся к Валентине. – Кстати, вам, возможно, будет интересно узнать, что кое-что петербургское здесь действительно есть: ворота в сад украшают копии коней с Аничкова моста. Николай Первый подарил их королю Неаполя.

– Очень интересно. Но мы ещё хотели попасть на вулкан, – напомнил папа.

По обычно спокойному лицу Валентины промелькнуло выражение неудовольствия, как пробежавшая по небу тучка.

– Да-да, идёмте, – подхватила матушка, – иначе не поспеем к ужину.

Прогулки по городу быстро утомляли маму с папой, а графиня и вовсе давно упала бы в обморок, не будь улицы такими грязными. С моря нёсся запах рыбы и соли, иногда такой силы, что Её светлость зажимала нос платком, а потом отворачивалась и громко сморкалась.

– На Везувий нужно ехать утром, – заявил Андрей убеждённо, – туда километров пятнадцать добираться, так что лучше вставать с рассветом.

– Так далеко? – удивилась графиня.

– Мы уже распланировали день, – вмешался отец. – Что вы предлагаете, всё отменить и вернуться в отель?

– Зачем же? – Лучезарно улыбнулся художник. – Есть идея: вместо того, чтобы подниматься к небесам, давайте спустимся под землю.

Он выдержал короткую паузу, чтобы убедиться, что мы достаточно озадачены, и продолжил:

– Предлагаю отправиться в La Napoli Sotterranea.

– Что это? – спросила мама, удивлённо вскинув брови.

– Подземный Неаполь, – загадочно улыбаясь, ответил Андрей.

Извозчик довёз нас до площади Гаэтано с мрачной и строгой готической церковью. Сан Лоренцо Маджоре принадлежала францисканскому ордену и появилась ещё в эпоху Карла Первого Анжуйского. К зданию церкви примыкал монастырь, такой же старый, как храм.

– Я никогда не слышала, что под Неаполем есть второй город. – Подхватив подол платья, матушка выбралась из экипажа, с благодарностью кивнув подавшему ей руку художнику.

– И не один, сударыня! Городу почти две с половиной тысячи лет! – с весёлым смехом ответил Андрей. – Неаполь заложили греки ещё до нашей эры. Там, внизу, можно увидеть, где римский город нарастает над греческим.

А это и вправду интересно. Можно пройти по раскопкам Помпеи, чтобы получить представление о древнем городе, но, погибший в кошмаре Везувия, древний город представлялся разрытой могилой, и что-то кощунственное было в том, чтобы ходить по нему. А внизу, под землёй, должно быть, совсем другое дело: там ты словно спускаешься в прошлое.

Хотя именно там мы должны были оказаться среди настоящих могил – катакомб.

– Дорогая, может, нам не стоит идти? – с беспокойством обратилась к племяннице графиня. – Тебе не сделается дурно? Там, должно быть, очень пыльно и душно!

– Нет, что Вы, – слабо улыбнувшись, покачала головой Валентина и вложила хрупкие пальчики в протянутую ладонь Андрея. – Мне очень хочется взглянуть на подземный город.

Засмотревшись в ясные глаза Валентины, художник замешкался, и я, растерявшись, застыла в дверях экипажа. Но, когда он, опомнившись, протянул мне руку, уже спустилась сама. В конце концов, давно не восемнадцатый век, когда помощь даме была не просто красивым жестом, а необходимостью, чтобы дама не рухнула из кареты, запутавшись в юбках.

Странно, но до поездки мне не приходилось бывать в католических церквях, хотя ничего предосудительного в том не было, и никто мне не запрещал. Отчего-то не приходило в голову.

Поймав себя на этом наблюдении, я задумалась, а много ли ещё таких обычных вещей, которые я могла сделать и не делала? Не что-то экстравагантное или опасное, а самые обычные действия. Почему мне никогда не случалось заходить в католические соборы или в мечети? Есть в неурочное время? Прокатиться на омнибусе, погулять просто так, без цели?

Перебирая воспоминания, я с удивлением поняла, что изо дня в день делала одно и то же начиная с четырнадцати лет и, если бы не поездка, придуманная отцом, ритм жизни так и не сбился бы. Однако здесь у нас тоже очень быстро установился новый график, мы отправлялись на осмотр достопримечательностей, пили чай, ужинали, спали в одно и тоже время. Удивительно, как Андрею удалось убедить всех слегка изменить планы!

Погружённая в грустные мысли, я вошла в храм следом за остальными. Внутри, как предписывалось правилами Францисканского ордена, был один большой неф, как коридор тянувшийся к освещённому солнцем алтарю за стрельчатой аркой, и боковые капеллы. Справа и слева от высокой арки алтаря вглубь уходили два коридора с точно такими же, только маленькими, остроконечными арками. Коридоры, отделённые колоннадой, полукругом обрамляли алтарь.

Несколько надгробий с барельефами украшали церковь своей мрачной красотой, но одно особенно привлекало внимание. Резная рака парила над полом, опираясь на два высоких столбика в виде объёмных женских барельефов. Женщины, одетые в античные тоги, прижавшись спинами к стенам из листьев, изящными жестами поддерживали гроб; у ног одной из них расположились два младенца. Подножье сторожили два льва с оскаленными пастями. Гроб размещался между четырёх витых колонн, словно оплетённых золотыми цепями, завершавшихся башенками-навершиями, а над гробом поднималась остроконечная крыша в готическом стиле, с лепниной и арочным обрамлением. Арку украшал плоский барельеф с изображением райского сада и взлетающей ввысь душой, и под самым остриём – какой-то зверь, читающий книгу, заключённый в цветок из трёх круглых лепестков.

Саркофаг производил впечатление готического собора в миниатюре, к чему, по-видимому, и стремился скульптор. Крышка раки изображала лежащую женщину в длинных одеждах и со сложенными на груди руками. Точность и аккуратность резьбы создавала впечатление, будто мрамор просто тёк, обретая форму, а после застыл. Кем могла быть та, которой посвятили столь пышное убранство после смерти? Может она, покровительствовала искусствам, или запомнилась мудрой правительницей. К сожалению, я плохо знала историю Италии.

– Кто здесь похоронен? – спросила я.

– Екатерина Австрийская.

– А кем она была?

– Она чуть не стала женой императора Священной Римской империи, – ответил Андрей, – но бедняга был убит и Екатерину выдали за Карла, герцога Калабрии, а через семь лет она умерла, не оставив потомства. Карл женился на Марии Валуа, от которой у него были дети, но королём так и не побывал, отправившись на небеса раньше собственного отца. В некотором роде Екатерине повезло – она не стала матерью Джованны Первой, распутной королевы Неаполя.

Андрей выдержал паузу, в течении которой мы пытались как-то уложить в голове перечень имён.

– Но, разумеется, Екатерина осталась в памяти не благодаря этому. – Художник повернулся к надгробию. – В веках её увековечило имя Tino di Camaino.

– Кто он? – нетерпеливо спросила я.

– Скульптор, – с насмешливой улыбкой ответил Андрей, – создавший сей шедевр.

Художник знаком указал на надгробие.

Графиня тоже заулыбалась. Будто бы она знала, кто такая Екатерина Австрийская или этот скульптор! Её племянница с грустью покачала головой:

– Значит, она как бы и не заслужила такой памятник? Как ужасно, что у неё даже не было детей! – вздохнула Валентина. – И она не стала королевой, верно? Раз Карл умер раньше отца, он тоже не был королём?

– Да, всё верно, – подтвердила Андрей. – Корону унаследовала Джованна, дочь Карла и Марии Валуа, и годы её правления стали очень мрачным временем для Италии.

Отвернувшись от остальных, чтобы не выдавать обиду из-за того, что меня так бесцеремонно проигнорировали, я вернулась к изучению саркофаг. Он был красив, не у всякого короля найдётся подобный трон. Впрочем, если подумать, большинство прекрасных и грандиозных творений, созданных в честь кого-то, появлялись уже после смерти заслужившего почтение. Тадж-Махал, пирамиды Египта…

Неужели всё, что можно сказать о Екатерине, это «у неё великолепное надгробие и она не стала матерью шлюхи»?!

Мне сделалось страшно.

Пугает не сама смерть (если только тебя не запытают до смерти, разумеется), а то, что следует за ней, ужасно кануть в абсолютное небытие, исчезнуть. И, что ещё кошмарнее: другие останутся жить после. Земля не растает и люди будут ходить по ней, но твоё имя сотрётся из их воспоминаний, ты пропадёшь так, будто тебя и не было. Может, для того люди и заводят детей, чтобы что-то осталось, когда они умрут? Если ты не совершил ничего значимого, то единственный шанс – продолжиться в детях, но даже так тебя не будут помнить, ты сохранишься только в какой-нибудь наследственной болезни, которую передашь потомку, или в чертеах лица. И спустя десятки лет некая несчастная девушка будет смотреть на свои торчащие уши и поминать недобрым словом дедушку, наградившего лопоухостью.

Так или иначе получается, что лишь достигнув величия, возможно обрести бессмертие.

История сохранила имя Екатерины благодаря гробнице. Схожим образом поступали фараоны, чтобы их запомнили, так поступил падишах, чтобы увековечить память о любимой жене…

Я остановила поток мыслей, вдруг поражённая этим простым осознанием: так же сделал кто-то, любивший Екатерину.

Может, для истории она была не важна и в представлении потомков ничего не достигла, но её жизнь имела значение для кого-то. Её обессмертила их память. Вовсе не обязательно завоёвывать страны, делать открытия, лечить сотни или убивать тысячи, не нужно даже продолжаться в потомстве. Достаточно того, что кто-то любил тебя.

– Полина! – позвала мама. – Ты идёшь?

Очнувшись, я поспешила за группой, оставив Екатерину спать вечным сном.

Андрей договорился с церковным служкой, сунув ему монетку, и нас пропустили вниз. Вход в катакомбы начинался под алтарём. Вооружившись фонарями, мы спускались по ступенькам, не сговариваясь понизив голоса. Пятна света дрожали на каменных стенах, художник негромко рассказывал и его слушали не перебивая, проникнувшись сакральностью обстановки.

Обычай хоронить в пещерах возник давно, а в Неаполисе, расположившемся в местности, полной пещер и гротов естественного происхождения, такие захоронения стали появляться ещё в глубочайшей древности. Со временем подземный некрополь ширился, часть проходов обваливалась, но вместо них возникали новые. Их украшали фресками и подземными базиликами, время в них вовсе не застыло, оно только лишь двигалось медленнее.

– Боже мой! – вскрикнула Валентина, в ужасе отшатнувшись от стены.

Свет фонарей выхватил оскаленный череп в неглубокой нише в стене.

Матушка перекрестилась, графиня торопливо отвернулась, закрывшись веером, а Валентина на миг прижалась к Андрею, но быстро спохватилась и, смутившись, отодвинулась от него.

– Один из местных постояльцев, – пояснил Андрей с нарочитым спокойствием, приблизившись к нише и осветив тусклый потрет, укреплённый рядом с черепом. – До тысяча шестьсот шестидесятого тела хоронили именно так: голову отделяли от тела, тело погребали в обычной могиле, а голову помещали рядом с портретом. Такой чести удостаивались некоторые священнослужители и видные жители города.

– В этом есть что-то варварское, – с омерзением произнесла Её светлость.

– За тысячи лет люди перебрали множество способов обхождения со своими мертвецами, – заметил художник. – Перед нами лишь ещё один способ сохранить память о них.

– Идёмте отсюда, – покачала головой графиня. – Довольно с меня пещер и сквозняков.

Никто особенно не спорил – чересчур мрачной вышла экскурсия, слишком много напоминаний о смерти, – и Андрей повёл всех к выходу из амбулатории. Кажется, череп стал последней каплей, мы все ускорили шаг, примолкли, в едином желании выбраться из лабиринта катакомб как можно скорее. Прогулка уже не казалась такой занимательной.

Наша группа почти добралась до лестницы наверх, когда что-то промелькнуло под ногами Валентины. Она закричала, бросившись в сторону, матушка и графиня тоже заголосили, суматошно подхватив юбки, я взвизгнула, отшатнувшись к стене, и даже папа выругался, чего обычно не позволял себе в обществе. Только Андрей не растерялся и пнул создание, да так, что оно, тонко мяукнув, откатилось к стене, где замерло и осталось лежать, тихонько шипя от боли.

Плечом оттеснив в сторону маму, отец решительно подошёл к зверю, выставив перед собой фонарик как щит, Андрей встал с другой стороны. Я, не умея сдержать любопытство, высунулась из-за их спин. Когда свет упал на создание, у меня вырвался тихий вскрик.

На каменных плитах лежало существо, не длиннее половины моей руки. Гладкое, чёрное тело резко сужалось к кончику хвоста, как у змеи, верхняя же часть сильно напоминала кошачью. У создания было всего две лапы, хотя подушечки крупнее, чем были бы у коши тех же размеров. Широкая мордочка с острыми и разведёнными в стороны ушками, и маленький носик делали монстра мило очаровательным, а вот остальное тело, не то змеиное, не то червеобразное, придавало демонический вид.

– Что это? – с удивлением спросила мама, которая подошла посмотреть, на что уставились мы трое.

– Не уверен, – покачал головой Андрей.

– Почему Вы не не предупредили, что в катакомбах водятся такие твари?

– Да они и не водятся, – удивлённо покачал головой Андрей. – Никогда не слышал, чтобы кто-то видел здесь… кошкозмеев?..

Создание снова мяукнуло и открыло глаза. Ему было больно. Удар вполне мог повредить внутренние органы или сломать кости.

– В Италии таких животных нет, – заявил Андрей, – наверное, забрело откуда-то издалека.

– Само, что ли? – не поверил отец.

– Может, приехало с бродячим цирком, – ответил художник. – Они часто возят с собой разных монстров: двухголовых козлят или облысевших медведей.

– Какое странно существо, – задумчиво произнесла графиня, – и редкое, должно быть.

– Думаю, да, – кивнул Андрей.

– Идёмте скорее, – позвала матушка, – скажем сторожу, чтобы убрал его.

– Постойте, – удержала маму Её светлость и повернулась к нашему гиду. – Андрей, Вы могли бы как-то взять это? Может, завернуть во что-то.

– Вы хотите вынести зверя наружу? – удивился художник.

– Да, – кивнула графиня.

– Дорогая, Вы собираетесь отнести это в отель? – опешила мама.

– Ох, разумеется нет! – всплеснула руками Бутурлина. – Я бы хотела попросить Андрей об услуге: возможно ли найти в городе какого-нибудь местного повара? Если в Неаполе есть китайский квартал, то было бы совсем замечательно…

– Нет, не думаю, – покачал головой Андрей.

– Ох. Хм, в таком случае, любого местного, который согласился бы приготовить это создание.

– Тётушка! – воскликнула Валентина, побледнев.

– Дорогая, только не надо меня поучать, – твёрдо осадила графиня, – в моём возрасте можно не беспокоиться о вреде пищи. Доживёшь до моих лет, когда доступные удовольствия ограничиваются, и поймёшь.

– Мало ли, чем оно само питалось! – с гримасой отвращения произнесла девушка. – Что, если мертвечиной?

– Исключено, – вмешался Андрей, – к телам доступа нет, да, к тому же тут одни только кости.

– Тогда зачем оно сюда забралось? – резонно возразила Валентина.

– Пряталось, должно быть, – решила художник, – может, у себя на родине оно жило в пещере, вот и нашло укрытие в катакомбах.

– Вы сможете подыскать приличного повара? – напомнила графиня.

Андрей задумался.

– Да, пожалуй, я смогу помочь.

– Поля! Что ты делаешь?! – переполошилась мама, заметив, наконец, что я подсела к существу. – Отойди! Вдруг укусит?

Не обратив на неё внимание, я сняла накидку и осторожно поднесла руку к морде создания. Его нос зашевелился, впитывая мой запах. Очень осторожно я приподняла странное существо и переложила на накидку.

– Полина! – строго прикрикнул отец.

– Я забираю его, – сообщила я, выпрямившись со свёртком на руках.

– Какая гадость! Немедленно положи на место, – потребовала мама.

– Просто отдай Андрею, дорогая, – вмешалась графиня. – Незачем…

– Я забираю его себе, – объявила я, и, не обращая ни на кого внимания, зашагала к выходу.

– Полина, немедленно прекрати! – донёсся вслед мамин оклик.

Я не остановилась.

Догнали меня уже на выходе из церкви. Графиня, чопорно поджав губы, загородила дорогу.

– Милая, ты ведёшь себя как глупышка.

– Почему? – резко спросила я. – У Вас не больше прав на него, чем у всех остальных.

– Я первая сказала, что хочу его!

– Тётушка, – вмешалась Валентина, – да что же Вы, в самом деле? Как можно есть такое грязное существо? А если оно чем-нибудь больно?

– Если говорить о первенстве, то поймал существо Андрей, – заявила графиня. – Юноша, вы презентуете мне свою добычу?

Я с надеждой взглянула на художника, а тот, бросив взгляд на Валентину, заметил:

– В самом деле, Ваша светлость, не стоит есть неизвестное животное.

– Оно моё! – разозлилась графиня. – Немедленно отдай!

– Вы же слышали, – вмешался папа неожиданно для всех.

Графиня поняла, что поддерживать её никто не собирается, а уж спорить с моим отцом вовсе было гиблым делом, он обламывал людей посерьёзнее, чем Бутурлина, в его работе по-другому никак.

Свёрток на моих руках снова пискнул и я обратилась к Андрею:

– А хорошего ветеринара Вы найти сможете? Желательно как можно скорее.

Такси снова лавировало по узким коридорам города. Неаполь загадочное место: можно ехать по широкой улице прекрасного и современного города, с магазинами и гостиницами, но, сделай два шага в сторону, и вот ты уже в трущобах, где над головой у тебя как паруса раздувается сохнущее бельё. Не припомню, чтобы где-то ещё видела столь резкий контраст, когда страшная нищета столь тесно соседствует с великолепной роскошью.

Андрей не знал ни одного ветеринара, зато водил дружбу с отличным врачом, который уж точно не откажется помочь, особенно если не жадничать.

Не поднимая глаз, я сидела у окна и кончиками пальцев поглаживала уродца, устроившегося у меня на коленях. Он всё ещё плакал, жалобно и тихо мяукая.

Может быть, он не выживет, и всё зря.

Родители молчали, что пугало сильнее всего. Если бы они бранились, было бы по крайней мере понятно, как себя вести. Интересно, что они сделают? Запрут меня в номере на всё время отдыха или отправят домой? Нет, второй вариант сомнителен, выпускать меня из под надзора папа с мамой не захотят. И ещё одна большая вероятность, о которой не хотелось думать: собственных карманных денег мне давали мало, для побега я собиралась украсть наличные из бумажника отца, однако что делать прямо сейчас? Чем платить доктору?

Я слишком зависела от родителей, напрямую. До двадцати одного года по закону меня вообще никто не признает за взрослую, а, значит, родители вольны делать со мной, что пожелают. Даже если бы я убежала и вышла замуж против их воли, они могли бы через суд вернуть меня.

Унизиться и попросить денег у отца было слишком! Но речь-то шла не о моей гордости, а о жизни монстрика. Всё, что начинаешь, нужно доводить до конца, нельзя остановить спасение на полпути.

– Пап, знаешь… – начала я виноватым голосом.

– Не извиняйся, Полянка, – остановил меня отец. – Никому не позволено так разговаривать с нашей семьёй, даже графине. – Он сердито хмыкнул. – Двадцатый век на дворе, как-никак, будущее за такими людьми, как мы, а все эти бездельники, живущие за счёт богатства и имени предков, скоро станут прошлым. Я сам сделал себе имя и не позволю никому его топтать!

Я ожидала чего угодно, но не одобрения, и от удивления не нашлась, что сказать.

– Ты молодец, дочка, – кивнул отец, – упёртая – вся в меня!

Мама вздохнула с лёгким оттенком осуждения.

– Полли, может, избавимся всё-таки от твоего чудовища?

– Нет, – уже куда решительнее заявила я, почувствовав поддержку папы.

Матушка покачала головой.

– Ох, и почему ты не родилась мальчишкой? Всё было бы намного проще.

М-да, и не говорите.

Кстати, о простоте… Наш гид ехал на переднем сидении, показывая дорогу водителю, и мене пока не представилось возможности поблагодарить его за помощь. Не думала, что он выступит против её светлости.

Машина затормозила у въезда в узкий переулок, забитый, к тому же, разным хламом – дальше предлагалось идти пешком. Небо над головой скрывали выступающие козырьки балконов и даже перекинутые с одной стороны на другую мостки, а ещё паутина растянутых верёвок, с которых свешивались разноцветные тряпки. И без того узкий проход сокращали стоявшие вдоль стен бочки, ящики, горшки с цветами, украшавшие входы, и даже маленькие столики с плетёными стульями.

Поглядев на эту живописную картину, мама решила подождать нас в машине.

– Ваш доктор действительно так хорош, как вы говорите? – поинтересовался папа с заметной долей скепсиса.

– Понимаю, о чём Вы, – отозвался Андрей, – но смею заверить, что Amato Pelaratti лучший доктор из тех, кого мне доводилось встречать. Его даже прозвали Ingannamorte – победивший смерть.

– Кто прозвал? – спросила я.

Андрей смутился, пробормотал что-то неразборчивое, но потом всё-таки признался:

– Понимаете, – запальчиво принялся объяснять он, – так называется портрет, который я написал, а Пеларатти послужил моделью. Но он в самом деле отличный врач.

Отец не стал придираться, мы ведь не собирались сами лечиться у означенного доктора, а для раненного зверька сойдёт любой. Поднимаясь по каменной лестнице с высокими ступенями, я всё думала о том, что несвободу оценить бывает сложно. И, может быть, на самом деле никакой свободы нет, или она нечто совсем иное, чем понимается в обыденном смысле.

Свободна ли я? Смотря от чего. Значит ли, в таком случае, наличие ограничений несвободу?

Мои родители обладают законной властью надо мной, значит, я несвободна. Но я ведь собираюсь сбежать, стало быть, не завишу от них. Я вольна была решить спасти зверя – это свобода. Но у меня нет денег, чтобы заплатить за лечение – это зависимость от финансов.

Когда начинаешь думать о таких вещах, голова идёт кругом.

Говорят, что нельзя заковать в цепи человека, если в душе его реет знамя свободы, и что раб остаётся рабом даже освободившись от гнёта. Но чувствовать себя свободным тоже недостаточно: раб, прикованный цепью, может сколько угодно воображать полёт над облаками, он всё равно остаётся невольником. А если он не знает, что прикован? Сошёл с ума в заточении и думает, что стал птицей, тогда он всё ещё пленён?

Отсюда вопрос: если человек подневолен, но не знает об этом – тогда он свободен?

Дверь в жилище доктора внушала надежду: в отличие от лестницы, она имела вполне презентабельный вид, владелец квартиры озадачился надёжным щитом для сохранности имущества, а, если человеку есть, что беречь, стало быть, дела его идут хорошо.

На стук появился мужчина, полноватый, с густой шевелюрой и нелепой эспаньолкой на мягком и круглом подбородке. Он был одет в домашнее платье и явно не ждал гостей, но Андрею обрадовался. Художник и доктор обменялись несколькими фразами, Инганнаморте с любопытством глянул на свёрток у меня в руках и жестом пригласил нас войти.

Голые стены комнаты были выкрашены в оливковый цвет, пол застлан истёршимся, но всё ещё нарядным ковром, на окнах висели тонкие, тёмно-баклажановые шторы, а немногочисленная мебель, составленная, очевидно, из разных гарнитуров, в разных стилях и цветах, смотрелась пёстро и празднично, хотя и совершенно не стильно. Деревянные комоды украшали сувениры, привезённые из дальних путешествий: большие раковины, похожие на трубы, страшные и неприличные статуэтки, несколько баварских фарфоровых скульптурок, соседствовавших с маленькими барабанами – африканскими, как мне показалось. Спальное место отделялось ширмой с тяжёлыми занавесками, сейчас отдёрнутыми. Справа я приметила ещё одну комнату, вход в которую перекрывал занавес из разрезанных продольно кожаных полосок, плотно прилегавших друг к другу.