Читать книгу АПОКАЛИПТО ГЭ - Вольдемар Собакин - Страница 2

Мы нашли его на дороге. Ева от неожиданности схватила моё запястье, отчего я, водитель с трёхмесячным стажем, дёрнул руль. Видимо, Провидение решило удержать меня от сквернословия, подобно дверцу новенького «рено» цвета Евиного маникюра от близости с торчащим из зарослей бревном.

Если говорить о физической близости, то между мной и Евой её не было. Пятнадцать лет свели некогда безумствующую страсть к бесполому родственному постоянству. Залог его прочности опоясывал наши пальцы обручальными кольцами, а наши шеи – ипотекой и автокредитом. Тем более, Еву недавно сократили, и она уже вкусила прелести статуса содержанки, а это скрепляет брак не хуже тайны совместного убийства.

Конечно, Ева никого не убивала, и я тоже, но на всякий случай, из-под водительского сиденья промасленной ручкой весомой стабильности торчал молоток. Бейсбольную биту я недолюбливаю; при примерно одинаковой убойной силе, хороший молоток всегда заткнёт её за пояс и компактностью, и ценой. Что-что, а уж молотки и женщин я всегда выбирал «что надо»! К тому же, мне, как равнодушному к спорту человеку, спорт пиндосский был ещё и противен; превратить свою водительскую жизнь в ходячую рекламу вражеской культуры для меня, как патриота, – абсолютно неприемлемо!

Домашние тапочки на ногах лежащего на дороге человека, кичились своею непатриотичностью. Верхняя их часть, расшитая в цвета американского флага, оскорбляющим красно-белым плевком рдела на невзрачном холсте русской действительности. Привычная славянскому глазу родная безрадостно – бурая палитра просеки подмосковного соснового бора казалась поруганной иноземной нахрапистой пестротой.

Объехать лежащего я бы не смог, проехать же по нему останавливало врождённое чувство такта. Заглушив двигатель, я вышел из машины. Воздух заполнил лёгкие свежестью майской хвои и непредсказуемостью. Зажатый в ладони молоток придал уверенности моим шагам, а мотивация «быть мужчиной» в глазах супруги плеснула в кровь безрассудной отваги.

Человек не подавал признаков жизни. Волосатые пухлые ноги с бледной кожей между прожилками вен коленями уходили под плотный плащ выцветшего беличьего цвета. Руки, по-покойницки сложенные на груди, торчали из рукавов едва видимыми фалангами холёных сосискообразных пальцев. Плащ, размера на четыре больше необходимого, поднятым воротом скрывал шею и часть подбородка. Чёрная фетровая шляпа, фасона советской партноменклатуры, положенная сверху, прятала лицо. Осторожно приблизившись, я мыском туфли опрокинул шляпу на землю.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами! Я инстинктивно отскочил в сторону и рука, сжимающая молоток, непроизвольно взмыла вверх. Сфинктер моего внутреннего «настоящего мужчины» интуитивно сжался. В ноздри ударил резкий запах собственных вспотевших подмышек, извергнувших, как мне показалось, сразу суточную дозу пота. Лежащий человек не шелохнулся, но на его лице появилась робкая улыбка. Похоже, я испугал его не меньше.

– Где я? – голосом мультяшного Весельчака У боязливо произнёс он.

Его круглое добродушное лицо, в сочетании с этим высоким, жеманным, не достойным натурала голосом, вмиг сделали их обладателя безобидным и даже жалким. На мгновение, мой разум перенёсся в детство – перед глазами всплыло лицо Капитана Зелёного, и я поспешил опустить руку, стыдливо спрятав молоток за собой. Демилитаризированное тело расслабилось, и я указал вперёд по направлению дороги:

– Километрах в трёх Софренково, а там, – указав в противоположную сторону, – шоссе. Но до него километров пять.

Мужчина тем временем поднялся на ноги. Я сконфуженно улыбнулся, стесняясь своей природной ссыкливости – двухметровый детина, центнер живого веса, с молотком в руке, и против кого? Пухлый мужчинка лет пятидесяти пяти ростом чуть выше полутора метров стоял напротив, растеряно озираясь по сторонам. Он напоминал Громозеку, только что вышедшего из сортира, в котором не оказалось бумаги; только без растительности на лице и нелепом одеянии. Пожалуй, под плащом на нём ничего не было.

Подошла Ева и поздоровалась с мужчиной. Тот мило улыбнулся и кивнул в ответ. Едва заметная улыбка промелькнула на её лице; не ошибусь, если предположу, что она подумала – «вот ведь, эксгибиционист, хуев!» Признаться, об этом в первый момент подумал и я, но мужская логика против женской отличается умом и сообразительностью, к тому же не такая прямолинейная. Я сразу смекнул – «этот чел, хоть и странный, но точно не извращенец! Точнее, может он и извращенец, но определённо не эксгибиционист. Ареал обитания эксгибиционистов – городские парки, но никак не леса, где в радиусе десяти километров своими причиндами можно пугнуть разве что одинокую зайчиху или, если повезёт, лосиху. Но извращенец, при этом, должен отличаться изрядной везучестью класса enfant gate (баловень судьбы – фр.) как минимум!»

Толстяк, стряхнув с плаща прилипшие иголки, задумчиво уставился на стоящего в нескольких метрах француза российской сборки и многозначительно промычал:

– Что-то пошло не так!

«Если тебя, – хотел было сказаться я, – в домашних тапочках и плаще на голое тело, находит случайный водитель на безлюдной лесной дороге, в семь тридцать утра субботы – естественно что-то точно пошло не так!»

Вместо этого, совесть, пинаемая снизу остатками неловкости за поднятый на безобидного чудака молоток, вывалилась из меня предложением подвезти до Софренково. Толстяк согласился и Ева с недовольным видом перебралась на заднее сиденье.

– Разрешите представиться, – нарушил неловкое молчание, уже перерастающее в напряжение, пассажир. – Пан Уи. Грибадир шестой Декады. Уровень «К».

Я еле сдержался, чтобы не заржать! Хорошо, что этого не слышала Ева, которая по обыкновению, садясь в машину, затыкает уши плеером.

– Дон Ган. Дегустатор фотомоделей третей гильдии. – решил подыграть я. – Почётный хэйтер Серпуховско-Тимирязевской линии. Заслуженный Магистр Антихайпа.

– Несказанно рад! – весельчак, без тени смущения воспринял мои слова.

«Да, ты, чёрт возьми, прав, – подумал я, – у тебя действительно что-то не так, и похоже на всю голову!» Я тут же прикинул – чей номер мне набрать как доедем, – местного участкового, или соседа по московской квартире, бывшего работника здравоохранения (он, правда, заслуженный ветеринар, но всё ближе к психиатрии, чем я). Не определившись с выбором и, оставив принятие решения на потом, я сосредоточился на дороге; Впереди замаячили залитые коричневой жижей рытвины и ухабы.

Через двадцать минут, в липучих объятиях глинозёмистого дерьма Отчизны, «дастер» замер во дворе нашей дачи. Когда-то, этот дом построили шурин с тестем; один вкачивал бабки, другой рулил бригадой зодчих таджиков.

Долговязый шурин с крючкообразным носом и очками с толстыми, как слой целлюлита на бёдрах мексиканки линзами, в безденежные девяностые забил на НИИ и подался из аспирантуры в предприниматели. Три его точки оказания интимных услуг, в своё время, считались лучшими в Химках. Бизнес пёр, оседая доходной частью в строительство будущего родового гнезда, в котором иуда от науки планировал загнездиться всем огромным дружным гипотетическим семейством. Разумеется, родня (исключая тестя, который знал правду) полагала, что место работы шурина – научно-исследовательский институт, а их родственник – перспективный молодой учёный. Сам он, на вопрос «откуда бабки» заводил песню про иностранных партнёров и свои новейшие разработки в области электромагнитных герконов. Никому и в голову не приходило поинтересоваться – что нового в герконах можно изобретать вообще, и пять лет подряд в частности?! Но ему верили все, включая меня, пока однажды мне не довелось подслушать его телефонные разногласия с крышующими его ментами. Шурин был старше меня лет на десять, а потому слова парня, только что перешагнувшего за двадцатник, он пропускал мимо ушей. А зря.

Был в моей жизни дядя Гена, в вечном подпитии обитающий на лавке возле подъезда. Тогда, четырнадцатилетним пацаном, я подбрасывал ему мелочёвку, за что выжатый жизнью пенсионер делился со мной практической наукой суровой взрослой жизни. Делал он это без соплей и сглаженных афоризмов, вываливая своё искалеченное судьбой нутро в неприглядном, но отрезвляющем реализмом виде. В его однушке на первом этаже, пропахшей нищетой и немытыми телами уличных философов, я познавал тайные закоулки лабиринтов окружающего бытия. Здесь всегда находились ответы на терзающие психику подростка вопросы. Не удивительно, что дядя Гена являлся для меня в то время непререкаемым авторитетом; у него были добрые глаза и четыре ходки.

– Люди, малой, – размеренно говорил дядя Гена, сибаритски разбавляя настойку боярышника газировкой, – делятся на два вида: чепушил и мажоров. Первых имеют все, при этом каждый чепушила мечтает стать мажором. Так вот запомни, между этими антиподами социума есть два переходных состояния: фраер и правильный пацан. Фраер уже не чепушила, но ещё не пацан, ибо догматизм для фраера понятие обтекаемое и скорее условное, переступить через непреложную истину которого, при удобном случае, фраер не считает за западло. И в том его ахилесова пята! Правильный же пацан живёт по понятиям, в рамках перспектив реальных раскладов, чтя внутренний моральный кодекс в базисе ровного мировоззрения – не беспредельничает по дурости, не быкует по-порожняку и не ссучивается за навар! Достигнув статуса и достатка, правильный пацан, зачастую, превращается в мажора, утрачивая фундаментальные мифологемы правильности. Главное для мажора – блюсти парадигму преемственности, ибо неизжитый вовремя фраер в ментальном конденсате мажорства, неотвратимо приводит последнего к погибели!»

Тогда, я понимал далеко не всё, что пытался донести до меня дядя Гена, однако, с годами, смысл его слов являлся в наглядных формах чредой моих личных жизненных казусов. Именно благодаря пахнущей перегаром правде дяди Гены, моё пытливое отрочество перешло в величавую юность без надрывов и изломов; В дальнейшем я осознанно нёс свой внутренний статус пацана относительно ровно, без проституирующей робости перед изломами жизненного пути. О дяде Гене и проститутках я могу говорить бесконечно: о первом как о своей безвозвратно ушедшей молодости, о вторых – как о неминуемом будущем.

С шурином всё вышло именно так, как я его и предупреждал: не сумев по капле выдавить из себя фраера, мажора шурина, в итоге, нашли с простреленной башкой под химкинским мостом. Родовое гнездо не дождалось своего основателя, и было тут же заселено птицами более низкого полёта – нами. В генеалогическое древо шурина вписали выдающимся учёным, и теперь его семейка по любому случаю предъявляла мне этого дятла эталоном успешности. За семейным столом первый бокал неизменно выпивался за научный талант и золотые руки усопшего сутенёра. При этом тесть единственный хитро улыбался, видимо представляя части тела, которыми зарабатывался каждый кирпич этого дома.

С тестем у нас сохранялся стабильный паритет, – он не лез в мою жизнь, я – не покушался на его. С тёщей всё было сложнее – дипломатом она была никаким, зато стряпала отменно. Есть при ней было невыносимо – стоило мне запихать в рот её блинчики с мясом, как она начинала сверлить взглядом, и попробуй только одобрительно не улыбаться в этот момент, пантомимой изображая непередаваемый вкус. Пару раз я пытался высказать своё «ша» по этому поводу, но проще убедить волка стать вегетарианцем, чем изменить тёщу. А после того, как я в прошлом году, сорвавшись, в шутку назвал её кладом, добавив, осушив рюмку, что место кладу – в земле, в отношении меня она окончательно скурвилась. Да и хрен с ней; в омуте моего бытия и без того исполненного бездонной тоской, лишний килограмм на шее утопающего уже не играет роли.

Маленькой отдушиной моему погибающему Я была небольшая баня в глубине участка, на втором этаже которой мне позволили обустроить свою персональную берлогу. Диван, телевизор, ноутбук и полное одиночество оставались тем, что ещё питало меня остатками кислорода в окончательно заполняющейся удушливой гарью беспросветности жизни. Её четвёртый десяток завершился зудящим ощущением внутренней обосранности. И если обосравшийся малыш поутру имеет шанс быть отмытым заботливыми руками матери, то внутреннее дерьмо заскорузлого мироощущения взрослого человека способен соскоблить разве что Создатель, снизошедший до желания изменить его жизнь. Но ничего за последние пять лет в моей жизни не менялось, однако, сегодня действительно что-то пошло не так!