Читать книгу Жертвуя малым. Том 1 - Вольга Медейрос - Страница 3

Заячий месяц, 5-й день второй декады, солнце

В Саракисе есть множество мест, где можно превосходно провести совместный досуг. Это и всевозможные кабаки и лапшичные с сезонным выбором блюд, и торговые лавки в центре, занимающие целые кварталы, и цирки, театры, открытые павильоны, где в любое время года рады зрителям. Но я уверена, что самое лучшее место для отдыха в компании – это баня.

Ах, до чего же приятно жарким вечером, после целого дня трудов и беготни, смыть с себя суетную пыль и погрузиться в обжигающую, розовую, источающую аромат цветущей сливы воду! И лежи себе, блаженно пофыркивая, накрыв голову прохладным полотенцем, любуйся на чистое небо и ветви деревьев, протянутые из-за декоративной стены, наслаждайся паром, жаром внизу и легким, освежающим ветерком сверху. За занавеской плещутся водой и стучат шайками моющиеся девушки. Рядом нежат блестящие от влаги и пота тела знакомые и подружки-однокашницы, они болтают, напевают, смеются, брызгаются. Шум, гам, смех.

Вдоволь отмокнув, можно встать и всей гурьбой проследовать под крышу, в промежуточные покои, где посетителей ждут удобные ложа, холодный чай, легкое угощение и приятная беседа. А коли надоест отдыхать, всегда можно пойти в следующий банный зал, где вода золотистая и пахнет лимоном, или в следующий, где заводи темны и благоухают лилии, или даже в следующий, грохочущий искусственными водопадами райский уголок. В лабиринте залов наших храмовых бань легко можно заблудиться и не заметить этого; и плутать, питаясь с подносов многочисленных разносчиц, восхваляя богов за невиданную удачу. Впрочем, едва часы на храмовой башне пробьют начало часа крысы3, как банные сторожихи, стуча колотушками, пройдут по благоуханным покоям и любезно выведут всех задержавшихся вон.

Нам, впрочем, никакие сторожа не грозили, поскольку время для посещения бани мы выбрали раннее – час змеи4 солнца. Посетительниц в это время мало, поскольку большая часть жриц спит, учится или работает. Это не означает, что мы бездельницы, просто наша служба приходится на ночь с сатурна на солнце, а занятия начинаются во второй половине дня. Баня – идеальный способ расслабиться после всенощной и взбодриться для новых свершений.

Мягкие лучи утреннего светила рыжими пятнами подрагивают на поверхности спокойной воды, золотят вздымающиеся над ней клубы пара. Размеренно шуршат струи фонтана, вытекающие из кувшина пухлоногого Купидона. Я и мои подружки, устроив головы на специальных углублениях в мраморном бортике, блаженно вздыхаем. Кроме нас в Белом зале, с которого мы всегда начинаем свое путешествие по баням, блаженствуют еще две девушки. Они заняты оживленной беседой, из коей становится ясно, что обе принадлежат к культу Пеннорожденной и едва прошли Малое Посвящение. Слушая, как подробно обсуждают они достоинства мужчин, участвующих в мистериях, моя подруга Меланида презрительно морщится. Она посвящена той же богине, что и желторотые болтушки; ее оскорбляют пустые разговоры о таинствах культа.

– Фи, как вульгарно! – громко возмущается она.

Девушки косятся в нашу сторону и, опасливо похихикав, снижают тон.

Положив одну точеную полную ногу на другую, Меланида удовлетворенно помахивает ею над водой. Ее золотистые кудрявые волосы струятся с плеч, как диковинная накидка. Меланида – красивая девушка и похожа на статую богини, которая стоит в храме, где она служит. Говорят, у моей подруги много воздыхателей, хотя сама она никогда этим не хвастается. Как любая грация, поклонница Пеннорожденной, она мечтает выгодно выйти замуж и весьма щепетильно относится к своей репутации. Уж не знаю, почему так.

Неподвижно лежавшая рядом со мной Лета вдруг садится. Повернувшись лицом к бортику, она отталкивается от него ногами и, лежа на спине, плывет до тех пор, пока не иссякнет инерция рывка. Тогда, покачиваясь на ленивых, жарких волнах, Лета дрейфует. От нечего делать я наблюдаю за ней из-под полуопущенных век. Лета – моя однокашница, родом с холодного северного острова Эдзо, в ее внешности, как и в моей, нет ничего примечательного. По сатурниям Лета проходит практику в зале прощальных церемоний, снаряжает покойников в последний путь. В число ее добродетелей входит спокойное, отстраненное отношение к жизни и упорство в учебе. Она посещает абсолютно все лекции и без возражений позволяет пользоваться своими конспектами.

Чуть в сторонке от нас, как бы сама по себе, плещется Коронида, с ней уважаемый читатель уже знаком. Прознав, что я с подругами собираюсь в баню, она увязалась за мной, пообещав не приставать с разговорами. Коронида из нас четверых самая младшая и, по мнению моих подруг, весьма докучливая особа; они были не в восторге, узнав о ее намерении составить нам компанию. Впрочем, пока что Коронида вела себя тихо и отдыхать никому не мешала. Поступала она, в общем-то, правильно, поскольку мы были заняты важным делом. Мы решали, куда пойти на праздник Парилий. День основания Саракиса, середина весны, ирисы в подарок мальчикам, персики – девочкам, уборка старой листвы в парках и скверах, вечером – культурная программа. Которую каждый выбирает себе сам.

– В кабак пойдем, как обычно, – предложила реалистичная Лета. – В питейню на площади Роз, там дешево.

– И рожи все одни и те же, – скривилась Меланида. – Фу на них! Мы ведь не одни только Парилии, мы начало нового учебного года отмечаем, нужно что-то этакое, чтоб в память врезалось!

– А в твоей группе чего планируют? – спросила я.

– За город потащатся, – Меланида скорчила рожицу. – На природу, в частный пансион. Уже места забронировали.

Мы с Летой обменялись завистливыми взглядами.

– Ты разве не с ними? – озвучила я общее недоумение.

– Фе! – Меланида досадливо повела плечами. – Они со своими пассиями попрутся, с «женихами». Смотрины друг перед другом устраивать. Каждый год одно и то же, – вполголоса добавила она.

Мы с Летой вновь переглянулись, на сей раз сочувственно. Общеизвестно, что почти всякая поклонница Пеннорожденной мечтает удачно выйти замуж. Не секрет и то обстоятельство, что редко кому из них это удается.

Впрочем, нам, служительницам культа Подземных богов, брак светит только после окончания обязательной служебной карьеры, в лучшем случае годам к тридцати. Правда, счастливых семей среди наших жриц куда больше, чего не скажешь о грациях. И в чем тут причина: в ветрености жен или предвзятости мужей, – я ответить не возьмусь. Однако факт, так все говорят.

– Как у вас? – переменила тему Меланида.

– Традиционно, – Лета сощурилась, блаженно потягиваясь. – В храме, в чайном павильоне, в ночь с первого на второе второй декады, любуясь стареющей луной.

Вот выплыла луна,

И самый мелкий кустик

На праздник приглашен!5

– продекламировала она. – Я, конечно, собираюсь пойти, не знаю, как Кора, но все же хотелось потом посидеть и с вами, девочки, в дружеской, приватной обстановке. Ведь, кажется, Ксантиппа и Лидия намеревались присоединиться.

– Да, – кивнула я. – Но выбор места они оставили за нами. Сказали, что доверяют оригинальному вкусу молодежи.

Мы дружно вздохнули. Приятно, конечно, когда в тебя верят. Но до чего же обязывает! Никакого доверия к собственному оригинальному вкусу мы не питали.

– А я вот слышала, что в цветочной галерее, на Сакральной улице… – зачастила Коронида.

Подружки демонстративно сморщились, я зашикала на младшую послушницу, но она внезапно замолчала сама. Устремив взгляд в направлении входа в купальню. Мы все как по команде обернулись, думая, я уверена, об одном и том же. Если в мире есть что-то, способное прервать поток коронидиной болтовни, на него – по меньшей мере – стоит взглянуть.

Нечетко видимая в клубах пара, приближалась к нам закутанная в черные одежды персона. Лицо ее скрывал глубокий капюшон, под ним с трудом можно было разглядеть солнцезащитные очки и бледный овал лица. Приблизившись к бортику, облокотившись на который следили мы за ее перемещениями, пришелица опустилась на колени и низко поклонилась нам, не вынимая ладоней из широких рукавов.

– Вольно, – скомандовала Лета.

Пришелица выпрямилась, подняв на нас лицо. Я, наконец, разглядела, кто это. Вампирка-служанка, одна из немногих представительниц этого диковинного племени. Для нас, посвященных, вампиры – «особые храмовые животные», поскольку именно над ними жрицы-исследовательницы проводят свои эксперименты. Для всех остальных они – не-мертвые, парии, Пришедшие из-за Купола. Самостоятельно покидать пределы храма вампирам запрещено под страхом немедленного уничтожения.

– Привет, Лу, – сказала Лета. – Чего тебе?

– Домина Фредерика, Сиятельная, изволят видеть тебя, госпожа Кора, – тихим шелестящим голосом отвечала вампирка.

О своем существовании за пределами Купола «храмовые животные» рассказывают неохотно, однако известно, что там они бодрствуют ночью, нападая в темноте на свои жертвы и высасывая из них кровь. Из-за этого зрачки у вампиров всегда расширены, и яркий свет губителен для их зрения. К тому же у них необычайно белая, легко сгорающая на солнце кожа, ожоги с которой не сходят, поскольку способности к регенерации у вампиров нет. Как ни крути, они – живые мертвецы, загадка природы, и, обладая бессмертием, не способны зарастить даже маленькую царапину. Для храма, к которому я имею честь принадлежать, вампиры – полезное подспорье, ведь свойства любой новоосвященной воды испытываются в первую очередь на них. За это вампирам сохраняют их странное подобие жизни, выписывают для них консервированную кровь из храма Эскулапа и позволяют носить просторные, закрывающие тело целиком одежды.

Иные из жриц, как, например, я и мои подруги, состоят с отдельными особями в приятельских отношениях, хотя, разумеется, ни о каком равенстве речи здесь не идет. Вампиры были, есть и останутся для всех нас выродками, париями, ниже любого самого низкого плебея. В конце концов, плебеи – тоже люди, пусть и рожденные для того, чтобы подчиняться. У них есть имена, родители, тень, право на пищу и зрелища. У вампиров нет и этого, их даже по половому признаку не различают, а зовут – как кому в голову взбредет.

Я, однако, и Меланида с Летой, да и Коронида, насколько мне известно, тоже, к Лу, пришедшей по мою душу вампирке, относились по-доброму, звали по имени, принятому среди ее соплеменников, и любили порасспросить о ее житье-бытие. Лу, видимо, в благодарность, делилась с нами различными внутрихрамовыми сплетнями, доступными ушам только ее братии, рассказывала истории о прежних поколениях жриц, которым сама была свидетельницей. Смерти для вампиров нет, значит, они – если им позволить – могут «жить» вечно, вот и Лу обитала при храме уже тридцать лет. Срок немалый, конечно, ведь за это время, как Лу утверждала, она нисколько не изменилась, но я вампирке никогда не завидовала. Долго живут черепахи, и вороны, по слухам, тоже, так и что с того? Человек – венец творения. Если только он не плебей какой-нибудь.

Поняв, что не ослышалась, я помотала головой и недоуменно спросила:

– Для чего меня вызывает донна, не знаешь, случаем?

Вампирка покачала головой.

– Известно лишь, что призывают немедленно, госпожа Кора, – почтительно прошелестела она.

– О Всеблагая, – вздохнула я, поймав пристальный взгляд Корониды.

Грозно посмотрев на младшую послушницу (не приведи боги, сболтнет чего лишнего), я встала, перелезла через бортик и, огорченно шлепая мокрыми ступнями по прохладному полу, направилась в раздевалку.

– Увидимся в столовой! – напутствовали меня девчонки.

Я, не оборачиваясь, сделала им ручкой. Лу, шурша длинным плащом, последовала за мной на почтительном расстоянии. В сушилке, торопливо уложив перед зеркалом волосы, я, обернувшись к ней, спросила:

– А как ваша братия, Лу, отмечает Парилии?

На бесстрастном лице стоявшей за моей спиной вампирки на мгновение промелькнуло какое-то сильное чувство, природу которого я не поняла. Я шагнула к ней ближе, приглядываясь, но Лу уже опустила голову и смиренно отвечала:

– Жалкая слуга благодарит за внимание, проявленное к обрядам недостойного племени, госпожа Кора. Однако жалкая слуга в отчаянии, ибо ей нечего ответить доброй госпоже. Недостойные родичи жалкой слуги не отмечают священный праздник Парилий.

– Да ну?! Почему?

– Жалкая слуга и ее недостойные родичи не заслуживают права восхвалять оскорбленную самим их существованием Богиню-Матерь6, о госпожа Кора, – наклонив голову еще ниже, почти прошептала Лу.

Я поглядела на нее, ожидая продолжения, но вампирка, по-стариковски согнувшись, помалкивала. Поняв, что разговор окончен, я направилась из сушилки в раздевалку. Лу безмолвной тенью прошмыгнула следом и помогла мне одеться. В молчании мы покинули предбанник и прошли по галереям и коридорам храма. Проводив до самых внутренних покоев и низко поклонившись на прощание, Лу покинула меня. Может быть, мне только показалось, но после краткого разговора в сушилке ей сделалось передо мной неловко.

Впрочем, чувства вампирки меня не заботили: едва мы расстались, я забыла о ней, ломая голову над тем, зачем высшей жрице, донне Фредерике, могла понадобиться моя скромная персона. Прошла неделя с тех пор, как я и Коронида совершили чудо из чудес, о котором никому и похвастать-то нельзя; все отчеты и заключения я на следующий же день предъявила жрице-куратору. С тех пор ни слуху, ни духу о невиданном происшествии не было, я специально, очень аккуратно, наводила справки. Как вдруг бац! – меня вызывают. И не кто-нибудь, а та самая жрица, которая пришла по вызову в нашу лабораторию, чтобы забрать воскресшего смеска. Та самая жрица, которая освятила воду, оказавшую столь небывалый эффект. Что же ей нужно от меня?..

Идя прямым, выстланным тростниковыми циновками коридором к дверям ее покоев, я ужасно трусила и волновалась, не находя достойного ответа на этот вопрос.

Как бы ни было велико мое беспокойство, едва отодвинув дверную панель в покои донны, я не смогла удержаться от воспоминаний. В возрасте семи лет я была отдана в храм, и первые годы моей жизни под его благословенной крышей прошли в услужении у старших жриц. Я досконально знала расположение и обстановку внутренних покоев. Центральные божества нашего храма – Подземные, мрачные, предпочитающие крикливой роскоши благородную простоту. Интерьер жилых комнат как раз и должен этой самой простоте соответствовать. Из мебели – только самое необходимое: циновки на полу, подушки для сидения или, в самом крайнем случае, невысокие ложа для приема особо важных гостей. Стены обычно ничем не украшены, разве что в стенной нише можно вывесить гравюру или два-три свитка с мудрыми изречениями. Окна следует занавешивать или закрывать ширмами, для освещения используются крошечные светильники, горящие вполнакала. Очень часто они бывают не электрическими, а масляными, с пропитанным благовониями фитилем, поэтому в приемных комнатах высших жриц всегда полутемно, дымно и душно от разнообразных густых запахов. Сюжеты сцен, изображенных на ширмах, должны соответствовать строгому канону: никаких ярких, праздничных цветов или видов, сплошные муки ада и страдания грешников. Большинство жриц подобным же образом обставляют и личные покои, хотя здесь требования не такие жесткие. Видимо, сказывается сила привычки.

В детстве меня и моих подружек-ровесниц пугала мрачность храмового убранства, но затем я смирилась с нею, как и со многими другими особенностями культа, в который посвящена. Так, например, послушницам и жрицам, поклонницам Подземной богини, запрещается носить в миру одежду ярких цветов, пользоваться косметикой и украшениями. Дозволены только два аксессуара – веер и четки, они положены нам по статусу. Веер носят лишь жрицы, прошедшие Высшее Посвящение, четки же доступны любой из нас и могут быть разной формы, размера и расцветки, тут уж все зависит от вкусов и фантазии их владелицы. Четки вешают на шею, ими унизывают запястья и подпоясываются. Я знаю некоторых девушек, которые носят браслеты из бисера на ногах, и утверждают, что это тоже четки. Словом, даже в уши можно вдеть серьги-бусинки и обозвать их четками; жрицы, следящие за порядком среди послушниц, и не подумают возражать. В конце концов, они тоже женщины. Тем более что за прочие нарушения канона наставницы карают строго.

Поэтому я была и взволнована, и удивлена, когда вошла в покои донны Фредерики. Вначале, конечно, ничего особенного я не увидела, – обычная крошечная прихожая, слегка утопленная в пол, где надо было снять мягкие туфли, в которых я ходила по коридорам храма. Затем – шелковая занавеска, под нее нужно подныривать, иначе ткань обмотает голову и увяжется за тобой; таким образом, пред очами наставницы предстаешь согнувшейся в поклоне по всем правилам вежливости. Я и предстала, тут же садясь на пятки и объявляя о своем прибытии:

– Послушница Кора в вашем распоряжении! – а после подняла взгляд и обомлела. Не только от вида донны, сидящей вполоборота ко мне за невысоким трюмо. Две девочки лет десяти расчесывали ее длинные белоснежные волосы. Донна заметила мое отражение в зеркале и кивнула ему, давая понять, что следует немного подождать. Я не возражала, напротив, радуясь возможности получше осмотреться в покоях прекрасной аристократки.

А посмотреть, и впрямь, было на что. Если бы не присутствие высшей жрицы и двух ее прислужниц, я бы, наверное, не сумела сдержать восторженных возгласов. Деревянные ставни были отворены, и в комнату медовым потоком вливалось солнце. На расставленных вдоль стен низких столиках красовались лаковые шкатулки и вазы с искусно составленными букетами цветов, их живой аромат бодрил. Ширмы, разрисованные рукой отнюдь не посредственного художника, радовали глаз изысканностью и реалистичностью картин; на многих из них, вопреки канону, были изображены птицы и пейзажи. На стенах висели маски, пожалуй, театральные, хотя точно поручиться я бы не смогла. Вместо светильников – фонари с разноцветными стеклами, прикрепленные к потолку шелковыми шнурами с кисточками. Наверное, если потянуть за такую кисточку, фонарь завертится…

По полу в кажущемся беспорядке были разбросаны пестрые подушки. Посреди комнаты, на особо крупной груде их, лежало, свернувшись клубком, некое загадочное существо: то ли дымчато-серая в пятнах гладкошерстная кошка, то ли мышонок-переросток. Словно почуяв мой изумленный взгляд, оно приоткрыло янтарно-золотистые, яркие как пламя глаза и лениво уставилось на меня, не мигая. На его острой усатой морде, по мере разглядывания, отчетливо проступало презрение. Стушевавшись, я отвернулась.

«Ну и ну! – подумала я. – Ничего себе, столичные штучки!»

Донна тем временем закончила свой туалет и жестом отпустила прислужниц. Вполголоса переговариваясь и хихикая, они пробежали мимо меня и скрылись за дверью. Я чуточку позавидовала их беззаботности. Небось, даже не задумываются о том, какая им выпала удача – прислуживать такой интересной госпоже. Но каков же должен быть у донны Фредерики ранг, раз она позволяет себе столь вопиющие вольности?! Виданное ли дело, домашнее животное в храмовых покоях!..

Мысленно покачав головой, я обратила все свое внимание на наставницу. Накинув на голову покрывало, но не торопясь опускать его на лицо, она с улыбкой повернулась ко мне. Я поспешила потупить взгляд. Чтобы не ударить лицом в грязь перед высшей жрицей, мне нужна ясная голова.

– Не беспокойся, я не собираюсь воздействовать на тебя, – словно прочитав мои мысли, произнесла донна. – Подсядь поближе, Кора, не стесняйся.

С этими словами жрица встала с низкого пуфа, на котором она сидела перед зеркалом, и, мягко ступая, перешла на середину комнаты. Грациозно опустилась на пятки подле возлежащей на подушках кошкомыши. Та, заметив хозяйку, выгнула спинку, беззвучно разинула влажно-розовую зубастую пасть. Легко, кончиками пальцев донна провела по короткой шерстке (диковинный зверек мурлыкнул) и, взмахнув другой рукой, развернула спрятанный дотоле в рукаве веер. Шурша, он распустился – серебряный дракон на синем фоне – и скрыл от досужих взоров совершенное лицо аристократки. На виду остались только ее глаза цвета ночного летнего неба и чистое высокое чело с гладко зачесанными волосами. Я кое-как уселась немного боком к донне, исподтишка любуясь ею. Наверное, подобную красоту лучше воспринимать по частям: целиком она ошеломляет. Подумав так, я смутилась и поспешила уставиться вниз, на гнущую спину кошкомышь. Та повернула ко мне надменную морду, наморщила нос, принюхиваясь.

– Его зовут Агат, – сказала донна.

– Очень приятно, – машинально отозвалась я.

– Если хочешь, можешь погладить, – разрешила наставница.

Конечно же, я хотела. Протянув руку, я позволила зверьку обнюхать ее, и осторожно коснулась теплой шерсти. Агат благосклонно муркнул, и я почесала его за ухом.

– Какой милашка! – восхитилась я.

– Агат – потомок ныне исчезнувших ирбисов, снежных барсов, – объяснила донна. – Понимает человеческую речь и весьма умен. Единственный в своем роде.

– Воистину, – покивала я с важным видом.

– Я ознакомилась с твоим отчетом, – перешла донна к делу. Я насторожилась. – Он достаточно подробен, составлен по всей форме, молодец. – Я польщено улыбнулась. – Осталось лишь уточнить кое-какие детали. Вначале, – жрица на мгновение нахмурила брови, припоминая, – ты пишешь, что должна была установить личность нашего юноши, однако его внезапное воскрешение прервало процедуру дознания. На каком именно этапе? – чуть прищурившись, донна внимательно посмотрела на меня.

– Сия негодная послушница едва погрузилась в состояние транса, – ответила я.

– То есть в контакт с душой юноши ты не вступила?

– Нет, не имела возможности.

– И ничего необычного не заметила?

– Нет, – твердо отвечала я. О столкновении с Голодным Тартаром я в отчете не упомянула, не сочла нужным. Тем паче, что больше ни он мне, ни я ему – хвала богам! – не попадались.

– Иными словами, когда освященная вода подействовала, никаких возмущений тонкого уровня ты не зафиксировала?

– Нет, – я взглянула на донну, не понимая, куда она клонит. Жрица, однако, сочла эту тему исчерпанной.

– Что ж… Позволь спросить, Кора, ты уже определилась с выбором специализации?

Я немного опешила от такого поворота беседы, но, собравшись с мыслями, отвечала утвердительно.

– Да, послушница Кора хотела бы в дальнейшем продолжать работу на тонких уровнях.

– О, великолепно! – донна Фредерика на мгновение взмахнула веером, показывая, как она довольна ответом. – В таком случае, у тебя, должно быть, есть на примете наставница, под патронажем которой ты будешь вести свои научные разработки?

Тут я замялась. Дело в том, что у меня было желание работать в выбранном еще на первом курсе направлении, были некоторые практические навыки, приобретенные на сатурних службах, ну и, собственно, все. Дипломный проект и сопутствующие ему курсовые работы я еще не утверждала и, соответственно, к научным руководительницам за помощью не обращалась. Времени, что ли, на это не было…

– Ну… э-э… – замямлила я. – Сия негодная послушница еще не… э-э… не определилась с темой…

– В таком случае могу предложить тебе помощь, – с улыбкой в голосе произнесла донна. Презрев правила вежливости, я уставилась на нее во все глаза. – Да-да, – кивнула госпожа Фредерика, небесные глаза ее смеялись. – Если ты согласишься работать под моим патронажем, мы вместе могли бы сформулировать тему твоего дипломного проекта.

– Правда? – подавшись к ней всем телом, воскликнула я. Тут же, впрочем, одумалась, потупилась и села прямо. – Но… не затруднит ли это вас, донна? Сия послушница, конечно, с радостью, но… сия негодная послушница будет вам обузой… – бормоча все это, я силилась припомнить, на чем, собственно, специализируется моя потенциальная научная руководительница.

Донна Фредерика появилась в нашем храме недавно, никаких дисциплин у нас не преподавала, поэтому припомнить то, чего знать не знала, я, разумеется, не сумела. А ведь в написании дипломной работы выбор наставницы – едва ли не самый важный момент, поскольку впоследствии, как правило, твоя наставница становится твоей же патронессой и начальницей. И если круг ее научных интересов не совпадает с твоим, можно на долгое время забыть о собственных исследованиях. Подобной судьбы я себе не желала и на минуту даже малодушно пожалела, что под рукой нет Корониды – вот уж кто бы мне всю подноготную донны Фредерики выложил, как на духу.

С другой стороны, шанса оказаться под началом у столичной высшей жрицы (пусть и попавшей временно в немилость, не навсегда ведь!) мне упускать ой, как не хотелось.

– Вопрос серьезный и я даю тебе время подумать, – видимо, оценив всю степень моих метаний, смилостивилась госпожа наставница. – Полагаю, однако, ты ясно представляешь себе, в каком направлении мы могли бы с тобой работать, особенно в свете недавних событий. В конечном счете, и ты, и я имеем к произошедшему самое прямое отношение. А тема, хочу заметить, весьма перспективная и интересная. Так что взвесь все за и против, и подходи в течение дня, когда окончательно решишь. На этом, собственно, все, не смею дольше тебя задерживать. – Великолепно интонированный голос донны прозвучал холодно, и я поняла, что мои сомнения не пришлись ей по нраву.

«Что же делать?!» – в панике подумала я. Похоже, решать нужно немедля. Слова об отсрочке – просто дань вежливости. «Не смею тебя задерживать» означает – «не трать мое время». Наверное, донна и так уже жалеет о том, что предложила свое покровительство такой невежде, как я. Ведь это же уникальный шанс, один из десятков тысяч, совсем как неофиту вытянуть жребий в священной Лотерее на участие в Великих мистериях! Шанс, который, как и Лотерея, сулит счастливчику теплое местечко при дворе (а для плебеев, например, Лотерея – вообще единственный способ построить удачную карьеру в этой жизни). Ох, да будь рядом матушка, она бы в ответ на предложение донны не колебалась ни минуты.

Так рассудив, я простерлась перед донной Фредерикой ниц и торжественно произнесла:

– Госпожа наставница, молю, окажите честь и примите под ваше Сиятельное покровительство сию негодную послушницу Кору! Сия послушница клянется служить вам верно и добросовестно!

– О, вот как ты решила, – потеплевшим голосом молвила столичная госпожа. – Что ж, сия жрица Инга-Карма Фредерика приемлет твою клятву, послушница Кора, и обязуется наставлять тебя в любви к мудрости и закону, – обняв за плечи, донна заставила меня сесть прямо. Едва я это сделала, как Агат мурлыкнул и запрыгнул ко мне на колени.

– Вот видишь, он очень умен, – улыбнулась донна.

Я кивнула, проводя ладонью по гладкой бархатной шерстке. На душе воцарилось удивительное спокойствие. Я приняла решение, и на долгое время вперед судьба моя определена.

«Надо сообщить матушке», – умиротворенно подумала я.

Донна Фредерика, Наставница, позвонила в бронзовый колокольчик и девочки-прислужницы внесли в покои столики с чаем и легким угощением. Затем жрица отослала малышек, и, попивая изумительный персиковый чай, мы принялись обсуждать тему и план моей научной работы над восстанавливающими свойствами живой воды.

Заячий месяц, 8-й день второй декады, меркурий

Несколько следующих после разговора с наставницей дней я была ужасно занята. К обычной учебе и прочим делам насущным добавились хлопоты по поводу предстоящих в конце недели Парилий. Деметра, староста группы, замучила всех ежевечерними собраниями, на которых она намеревалась в подробностях обсудить план уборки храмового парка и процедуру любования луной. Побывав на первом из них, я убедилась, что это коллективное развлечение не для меня. И поспешила записаться на дежурства в храме на три ночи вперед, получив уважительный предлог не присутствовать на скучных «диспутах». Некоторые из однокашниц последовали моему примеру, а вот Лета составить мне компанию отказалась. «Уж лучше я под бормотание Дёмы покемарю, а потом ночью, в своей постельке, чем по две стражи подряд у алтаря колпачиться, – заявила она в ответ на мое предложение. – Тебе, однако, желаю спокойной службы, ведь стоя тоже можно спать».

Так, следуя совету подруги, я и проспала преимущественно две последующих ночи – стоя.

«Ничего, – утешала я себя, возвращаясь рано поутру в родную комнату. – До занятий еще уйма времени, сейчас вот сполоснусь, вздремну пару часов и к вечеру снова буду как огурчик. А уж завтра, завтра… высплюсь, как все люди, ночью».

Душераздирающе зевая, я отперла замок и ввалилась в свое жилище. Глаза слипались, но я все-таки первым делом отправилась в душ. Смыв с тела и волос приторный запах молельного зала, я почувствовала себя бодрее, сонливость почти прошла. Вместо нее навалился зверский голод, какой всегда бывает под утро, если целую ночь не поспишь. Вернувшись из душевой, я нарядилась в пижаму, и, бродя по комнате, принялась раздумывать, чем бы таким вкусненьким себя порадовать. В это время в дверь постучали.

– Входите! – пригласила я, недоумевая, кого может принести в такую рань.

Дверная панель сдвинулась и в комнату шагнуло «храмовое животное». Сразу определить пол вошедшего я затруднилась, поскольку фигуру его, как обычно, скрывал просторный балахон, лицо пряталось в тени низко надвинутого капюшона, глаза – под темными очками. Судя по повадкам, к услужению «животное» приступило недавно: спину держало вызывающе прямо, не кланялось, и прощения за вторжение смиренно не просило. Только помалкивало, неподвижно стоя в крошечной прихожей.

«Стесняется, наверное», – подумала я и снисходительно спросила:

– В новичках тут?

«Животное» кивнуло. Я выдержала паузу, но – наперекор всем правилам – представляться визитер нужным не счел.

– По какому делу? – уже резче поинтересовалась я.

Дерзкое дитя вампирьего племени вынуло из широкого рукава свиток и без поклона протянуло мне. На узкой белой руке его – вопреки обыкновению – перчатки не было. Всерьез уже осердившись на невежественное «животное», я взяла свиток и тут-то разглядела на нем именную печать.

– О боги, от донны? – воскликнула я, вперившись в вампира. Тот кивнул. – Срочно? – Снова кивок.

«Немой, что ли?» – мимоходом подумала я.

Швырнув свиток на стол, я впопыхах принялась одеваться, не обращая больше на «животное» внимания.

– Да ты прочти сначала, что там написано, – подал голос вампир от двери.

– Ах да, точно!.. – волоча по полу снятые с одной ноги пижамные штаны, я подскочила к столу. Не без трепета взломала печать и развернула свиток. И только тогда опомнившись, уставилась на вампира.

– Что ты… А!

Сняв очки и сдвинув капюшон на макушку, с кислой миной глядел на меня воскресший смесок. Соль, так, кажется, его зовут? Ишь ты, до сих пор жив-здоров! Я смерила его взглядом с головы до ног, затем – с ног до головы и, наконец, поглядела на себя. Я стояла перед ним в нижнем белье и в одной штанине, спустившейся до щиколотки, с растрепанными после душа волосами.

Меня бросило в холод, потом в жар. Затем я метнулась к кровати, сдернула с нее покрывало и, заворачиваясь в него, задушено прохрипела:

– Вон отсюда!

– Лучше подождать в коридоре, – согласился смесок и вышел, аккуратно задвинув за собою дверь.

Я готова была провалиться сквозь землю. Никогда еще за всю мою жизнь мне не было так стыдно!

– Пр-р-роклятый смесок! – зарычала я, заново прокручивая в голове постыдную ситуацию. – Ну, я тебе покажу, гад, как под вампиров косить! – добавила я, и вдруг вспомнила о свитке. Взяла его со стола и, все еще клокоча от злости, принялась читать.

…Через пятнадцать минут, успокоившись, одевшись и приведя себя в достойный вид, я выглянула в коридор. Смесок стоял у окна, спиной ко мне, облокотившись одной рукой на подоконник. На мои шаги обернулся. Надеть обратно темные очки он не удосужился, сжимал их в руке.

– Готова? – спросил вполне миролюбиво.

Я наградила его мрачным взглядом и, развернув одной рукой свиток, ткнула в строчки пальцем.

– Что это значит?

– Неужто неграмотная? – смесок, не дрогнув, выдержал новый мой взгляд. – То и значит, что в нем написано.

– То есть, донна желает, чтобы я сопроводила какого-то вампира за пределы храма?

– Ага, – смесок кивнул.

– Но зачем ей это нужно?

Смесок пожал плечами.

– И где этот вампир?

Смесок уставился на меня.

Мы смотрели друг на друга довольно долго. Наконец, я сказала со вздохом:

– Только не говори, что вампиром будешь ты.

– В яблочко! – восхитился смесок.

Я вздохнула еще горше.

– Неужели ты думаешь, что – после всего – я соглашусь?

– Почему нет? – смесок изобразил недоумение.

Я молчала. Теперь смесок довольно продолжительное время вглядывался в меня своими темными, винного цвета глазами. До чего же все-таки несуразный у них цвет!

– Не доходит, – сказал, наконец, он, покачав головой. С каким-то даже сожалением сказал. С неподдельным сожалением.

– Ты что, серьезно не понимаешь? – изумилась я. – С утра пораньше ты заявляешься, устраиваешь весь этот маскарад, вводишь меня в заблуждение… Ты ведь нарочно так все подстроил, чтоб я тебя не за того приняла, и выставил меня полной дурой! Ну, признайся, чего уж теперь!..

– Не так быстро, – произнес смесок непривычно дружелюбно. – «Не за того приняла»? За змееглазого, что ли?.. А, вон что! У вас принято только перед змееглазыми раздеваться, перед другими – нет? Поэтому ты бесишься? Прости. Недоразумение вышло.

– Недоразумение? – переспросила я очень высоким голосом.

Смесок кивнул.

Я закашлялась. Мне снова становилось стыдно, но уже по другой причине. Я не знала, что сказать. На смеска… на Соля я взглянуть не решалась.

– Значит, отказываешься? – кончиками пальцев парень взялся за край свитка и легонько потянул на себя. Я не пускала.

– Ну, ты же извинился, – ужасно смущаясь, произнесла я, глядя в пол. – Раз так, я уж… так и быть… Да и донна велела, опять же, – я робко, исподлобья, поглядела на него.

Он отпустил свиток и спрятал ладони в широких рукавах.

– Ну, и хрена ли тупишь? – сказал.

Я открыла рот.

– Заметь, – продолжал меж тем смесок, возвращаясь к прежнему, снисходительному тону, – при первом знакомстве свидетельницей натуры была ты. Может, тоже стоит претензии предъявить?

Вспомнив об обстоятельствах «первого знакомства», я почувствовала, что краснею. Конечно, прав мерзавец, еще как прав, на нем тогда и впрямь ничего надето не было, но ведь и он в то время был труп. А у трупов нет пола. Точнее есть, но он никому, кроме извращенцев, не интересен. А я не извращенка, я нормальная, я на службе была. И потом, когда он ожил, тоже ничего не разглядывала, вовсе не до того мне было…

Поняв, что вся работа мысли отражается у меня на лице, и смесок ею в свое удовольствие любуется, я взяла себя в руки. Скрутив свиток и сунув его в поясную сумку, я строго поглядела на смеска.

– Ты ведь собираешься вампира изображать?

Смесок кивнул, начиная коситься на меня настороженно.

– Тогда без тренировки не обойтись, – поспешила я подкрепить его подозрения.

Смесок фыркнул, завел очи горе, но возражать не стал. В молчании, но уже более дружеском, чем когда-либо прежде, мы вернулись в мою комнату.

«Не такой уж он и вредный, этот Соль, – подумала я, задвигая дверную панель. – И цвет глаз его не портит».

Через четверть стражи мы спустились к подножию лестницы, ведущей из храма в город. Тренировка пригодилась: дежурная жрица ни в чем не заподозрила Соля. Спрятав в поясную сумку пропуск, выданный мне на входе в обмен на свиток, я повернулась к спутнику.

– Ну и, – сказала я, – куда теперь?

Парень огляделся, задержав внимание на громаде храма, нависающего над нами. Снаружи комплекс выглядел вдвойне неприступней, чем изнутри: террасами взбирающиеся вверх по склону холма храмовые постройки окружала оштукатуренная деревянная стена, увенчанная по всему протяжению остроконечным навесом. С того места, где стояли мы, заметны были лишь замощённые серой черепицей крыши внутренних построек, соединенных между собой прямыми галереями. Ухоженные садики, пруды с беседками и павильоны, где проводились чаепития и поэтические состязания среди старших жриц и послушниц, скрывались от глаз простых обывателей, словно жемчужина в раковине.

Пока я стояла и глазела на виденный сотни раз, но от этого не менее величественный храм, Соль обошел меня и быстро зашагал по пустынной в этот утренний час улице. На вопрос он ответить не удосужился.

Я догнала его, забежала вперед.

– Эй, мы так не договаривались! – заявила я, преграждая ему дорогу. – Я – твоя сопровождающая и несу за тебя ответственность, мне нужно знать, куда ты намылился.

– Первый раз в этой части города, – сказал Соль и, обогнув меня, двинулся дальше.

Я поморгала глазами ему в спину. Потом поспешила следом.

– И что? – сказала я. – Тем более ты должен сказать, куда тебе надо.

– Трамвайная остановка, – уронил смесок и, оглянувшись на храм, вдруг резко свернул в переулок.

Я, недоумевая, шла за ним. За углом первого дома Соль остановился и, повертев по сторонам головой, снял очки. Сложил дужки и вручил «солнечные стекла» мне:

– Подержи.

Я стояла и смотрела, как он наклоняется, кончиками пальцев подбирает полы своего длинного балахона и, выпрямившись, снимает хламиду через голову. Под бесформенной вампирской униформой обнаружилась белая туника с оранжевой вышивкой на воротнике и коротких рукавах, новенький кожаный пояс, песочного цвета штаны и плетеные сандалии. На плече смеска висела торба. Избавившись от балахона и передав его мне, Соль снял торбу, порылся в ней и извлек наружу широкополую шляпу. Под ней он спрятал свою роскошную косищу. Забрал у меня балахон, свернул его и убрал в торбу. Солнцезащитные очки он поместил на нос. Глядя на смеска в новом наряде, я вынуждена была мысленно признать, что по сравнению с ним выгляжу провинциалкой в своем шерстяном коричневом платье. Вслух же сказала:

– Вижу, к прогулке ты всецело подготовился. Не будешь ли теперь столь любезен сообщить, какова конечная точка нашего маршрута?

– Вот же язва! – в сердцах произнес смесок. – Ведь сказано: нужна трамвайная остановка, по направлению к центру города. Все, что от тебя требуется, отвести туда, где эта остановка находится. В дальнейших твоих услугах необходимости нет.

– А? – сказала я. Мне показалось, что я не расслышала. – То есть как это?

– Двигай уже, – смесок вздохнул и легонько подтолкнул меня в спину, вынуждая вернуться на главную улицу.

Я автоматически повиновалась и зашагала по направлению к ближайшей остановке. Некоторое время мы шли молча к вящей радости моего грубого спутника. Мимо тянулся однообразный ряд одноэтажных домов: в них помещались лавки и мастерские, торговавшие поминальными табличками, домашними алтарями, надгробиями и прочими похоронными принадлежностями. Северо-западная часть города, в которой мы находились, традиционно считалась неблагоприятным местом для жилья.

А вот мертвым здесь было вольготно. По другую сторону холма, на котором возвышался храм покровительствующих мне богов, располагалось самое большое в мегаполисе кладбище. Многие поколения жриц и послушниц, в их числе и я, ухаживали за ним: высаживали деревья, смотрели за могилами, рыхлили белый песок тропинок. В погожий денек, такой, например, каким обещал стать сегодняшний, кладбище больше напоминало парк, и множество людей приходило туда лишь за тем, чтобы побродить по аккуратным тропинкам. Кладбище приходилось ровесником самому нашему городу, на нем можно было встретить фамильные надгробия всех самых известных людей провинции.

Стоимость земли под могильный постамент здесь всегда была очень высока, и за три века своего существования кладбище распространилось не столь уж широко, как можно было бы ожидать. Дальние пределы его по-прежнему окружали леса, росшие в этих краях от начала времен. Если пеший путник будет двигаться по ним на восток, то за пару дней он достигнет единственного места в империи, где границы Купола, ограждающего нашу страну от внешнего мира, смыкаются с твердью земной. Жрецы из храма Сребролукого основали там целый институт по наблюдению и изучению свойств Купола. Прилегающая к нему территория считается запретной, и простым людям путешествия к краю мира запрещены под страхом смерти. Леса в окрестностях Купольной границы патрулируют отряды милиции. Они же, к слову, отлавливают и доставляют в храм, где я имею честь служить, забредших на имперские острова вампиров.

Шагая по чисто подметенной брусчатке мостовой, я с горечью размышляла, что всеми этими ценными сведениями могла бы поделиться со своим спутником, веди он себя хоть немного культурнее. «Наверное, полукровка родом из какой-нибудь захудалой деревни, где о приличных манерах и слыхом не слыхивали», – злорадно подумала я, машинально отмечая, что трамвайная остановка уже видна на противоположном конце улицы.

– Радуйся, – сказала я Солю, – вон и трамвай на подходе. Если поторопимся, вполне сможем… – крепкий тычок в спину застал меня врасплох, я не удержалась на ногах и рухнула на камни тротуара, больно ударившись коленкой. Когда, чертыхаясь, я сумела встать на четвереньки и обозреть окрестности сквозь невольно выступившие слезы, оказалось, что мой спутник на всех парусах мчится навстречу призывно трубящему трамваю.

Я кое-как встала и, хромая, попробовала бежать, но ушибленная нога взбунтовалась. Соль добрался до очереди заходящих на посадку людей и, пристроившись последним, развернулся ко мне. Убедившись, что угрозы я не представляю, помахал ручкой. Стоявший перед ним крепыш-подмастерье расплатился с кондуктором и вошел в салон. Соль вспорхнул на подножку. Трамвай издал душераздирающий звон, давая понять, что двери сейчас закроются.

Я прислонилась к каменной стене какого-то дома, стараясь сдержать подступающие слезы. Из ссадины на коленке сочилась тонкой струйкой кровь, рукав парадно-выходного платья был порван. Сев на корточки, я принялась рыться в сумке в поисках платка, и вдруг наткнулась на бирку одноразового пропуска. «Выдан 8-го дня второй декады Заячьего месяца послушнице 3-го года службы Миладиновой К. для сопровождения лица, именуемого вампиром, за пределы храма по служебной надобности. Вернуться надлежит не позднее второй половины часа крысы7. Под личную ответственность вышеупомянутой послушницы. Личная печать…»

Сжав в кулаке бесполезную теперь бумажку, я разрыдалась. И где же мне искать этого мерзкого смеска, будь он трижды проклят?! Ведь без него мне даже обратно в храм дороги нет! За то, что упустила доверенного на мое попечение вампира, меня отдадут под трибунал и, в лучшем случае, я буду исключена из списка претенденток на жреческий сан без права восстановления статуса. Никто ведь не поверит, если я скажу, что проклятый смесок никакой не вампир, а всего лишь заноза в заднице. И донна Фредерика не станет защищать меня, ведь в свитке, скрепленном ее печатью, красным по белому написано про мерзкого полукровку – «вампир». Нет, как ни крути, а ты, Кора, попала, и очень серьезно. И тут уж, рыдай не рыдай…

– Да хватит рыдать, блин! – с досадой сказали мне откуда-то из внешнего мира и довольно чувствительно щелкнули по лбу.

Я открыла заплаканные глаза и узрела склонившегося надо мной Соля. Темные очки он снял, и теперь смотрел на меня с выражением смущения и тревоги.

– Ты… почему здесь? – спросила я, и снова заплакала, на сей раз от облегчения.

– Ну, хватит рыдать, – повторил смесок. – Так крепко шлепнулась, что ли?

– Ты же сам меня уронил! – возмутилась я, вновь принимаясь искать платок. – Подножку подставил, и смылся. А сейчас… почему ты не уехал?

– Потому что!.. – Соль выпрямился, и, встав ко мне боком, надел очки. Я, воспользовавшись случаем, платком вытерла лицо. – Там, в рогатом, пропуск по билетам. А денег, чтоб их купить, нет. Вот этот… проводник и предложил выйти. – Сунув руки в карманы штанов, смесок качнулся с пятки на носок.

Постепенно успокаиваясь, я извлекла из сумки карманное зеркало. Взглянула в него. И куда я теперь с этаким-то видком?

– И ты вернулся, чтобы позаимствовать у меня немного мелочи? – резюмировала я, убирая зеркало.

Соль, не глядя в мою сторону, кивнул. Я послюнила платок и принялась вытирать уже запекшуюся кровь с коленки.

– Ну, типа, извини, – сказал смесок, глядя вдаль.

Опираясь на стену, я встала и попыталась отряхнуть платье. Затем, вывернув руку, скептически уставилась на порванный в районе локтя рукав. Не ахти какая большая дырка, но кто-то должен мне за все это ответить.

Пошевелив ушибленной ногой и убедившись, что она в порядке, я обошла Соля кругом и встала к нему лицом. Он настороженно уставился на меня сквозь очки.

– Сними, – велела я.

Он послушался, сжал их в кулаке.

Я подняла руку, примерилась, и от души залепила ему пощечину. Получилось больно, по крайней мере, мне. Рукоприкладство я практиковала впервые в жизни.

– Полегчало? – спросил смесок, с усмешкой глядя, как я трясу ушибленной ладонью.

– Мерзавец! – ответила я. И, подумав, добавила. – Ногой бы…

– Так ударь, – разрешил мерзкий полукровка. – Только денег дай.

– Воспитание не позволяет, – вздохнула я.

– Ну, тогда просто дай денег, – смесок ухмыльнулся. Мне все-таки захотелось снова ему стукнуть.

– Денег я тебе не дам, – сказала я, любуясь, как мрачнеет от этих слов парень. Нет, есть на свете справедливость! – Но за билет заплачу. При условии, что больше ты сбегать не будешь.

– Ну, зачем это тебе? – неожиданно взмолился смесок. Всю прежнюю спесь с него как ветром сдуло. – Ну, ради чего ты тащишься не пойми за кем к черту на рога, а? Неужели не доперло, ты – мешаешь? Дай денег, и топай на все четыре стороны. Какие-то планы у тебя ведь были на сегодня?

– Были, – кивнула я, чувствуя, что закипаю. То есть, получается, что это я – ему – мешаю. А не наоборот. Во дела! – Но твое появление их разрушило, понял?! И теперь – уж извини, конечно, – придется тебе терпеть мое общество. Или мы оба немедленно возвращаемся в храм!

– Да почему? – изумился смесок.

Не говоря ни слова, я вынула из сумки пропуск и передала ему. Он прочел, что там написано, повертел бирку в руках, перечитал.

– Так ты что, одна вернуться не сможешь? – наконец, спросил он.

Я кивнула.

– Ну, и влипла же ты! – и смесок обидно засмеялся.

Отвлекшись от убогого, я заметила, что к остановке подкатывает очередной трамвай.

– Влипли мы оба, – сказала я, отбирая у парня пропуск. – Даже если ты сейчас сбежишь от меня, тебя все равно найдут. Не сомневайся, – многозначительно добавила я в ответ на его недоверчивый взгляд, – наш храм весьма в тебе заинтересован.

– Ваш храм… – повторил парень. Веселость с него как рукой сняло. – О, рогатый! – воспрянул он духом, завидев трамвай. – Шевелись, параличная!

С трудом поспевая за быстроногим спутником, я все пыталась и ни в какую не могла понять, как мне следует относиться к грубому полукровке. Ясно было одно – неведомо для чего богини судьбы свели нас вместе, и разлучать в ближайшем будущем не собирались.

Мы вышли из трамвая на центральной площади Незыблемости Императорской власти, у подножия памятника Божественному. Ритуально поклонившись его гордой фигуре в развевающемся плаще и заметив краем глаза, что Соль поклоном пренебрег, я огляделась. Час был ранний, неблагоприятный, пустынный. Зонтики и палатки торговцев сиротливо свернуты в ожидании владельцев, навесы для художников под сенью кипарисов пустовали, на дверях едален красовались надписи «Закрыто». Даже динамики, установленные на высоких столбах по всему периметру площади, молчали, а единственный продавец газет с холщовой сумкой через плечо сидел на скамейке и жевал рисовый пирожок. Вместо привычной улыбки на лице его была угрюмость. Рикши, сгрудив коляски, точили лясы, сверкая белыми зубами на загорелых лицах, и лишь скороходы, как и всегда, грациозно, словно танцоры чечетки, проносились мимо, грохоча по камням брусчатки колесами своих самокатов. Малочисленные прохожие, по большей части приехавшие на трамвае, как и мы, мгновенно приобретали деловой вид и торопились разбежаться по переулкам. Соль и я вместе с ним слегка замешкались, и к нам тут же с разных сторон подбежали попрошайки.

– Дай денежку, дай! – галдели они, отпихивая друг друга. – На вспомоществование!

Решительно взяв растерявшегося спутника за рукав, я направилась к единственному работающему павильону со всякой снедью, весьма своевременно вспомнив, что ничего не ела с утра.

– Куда дальше? – спросила я у Соля, выбрав себе пакет со сладким бататом и кружку соевого молока.

Он, привстав на цыпочки, огляделся, и махнул рукой в направлении сквера, расположенного на противоположной от статуи Божественного стороне улицы. Мы направились туда. Я села на скамеечку и принялась с аппетитом жевать, Соль, вновь оглядевшись, встал передо мной, заложив ладони в карманы штанов.

– Значит, ты намерена выполнять обязанности сопровождающей весь день? – спросил он, начиная покачиваться с пятки на носок.

Я кивнула, глубокомысленно жуя. Проглотив кусок, добавила:

– До второго часа первой стражи. К этому времени нам обоим положено вернуться в храм.

– Дивно, – Соль ухмыльнулся так мерзко, что я едва не подавилась. – Тогда так, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Ты ведешь себя смирно и делаешь только то, что тебе говорят. Идет?

Я пожала плечами. Пока что на рожон лез он, а не я.

– Значит, по рукам. Теперь надо двигаться в сторону Лисьей слободы. Знаешь, что там?

– Рабочие окраины, – покривилась я. – Плебеи живут.

– Вот-вот, – покивал Соль. – Плебеи. Именно к ним и нужно.

– Добычу делить поедешь? – спросила я с невинным видом. Его лицо, скрытое темными очками, наклонилось ко мне. – Неделя прошла, без тебя уже все сбыли.

– Кража удалась, это точно, – парень вдруг подсел ко мне, заглядывая в глаза. – Это ведь ты допрашивала Брана, да? И что… что он сказал?

Я провела только первичный допрос и в тот день была явно не в ударе, но решила, что грубому спутнику знать об этом необязательно.

– Сказал, что ничего не помнит, – с удовольствием отвечала я. – За братика какого-то все переживал, жив ли, цел ли. – Сообщив эту информацию, я задумалась, верно ли поступила. Впрочем, мне очень хотелось подковырнуть вредного смеска.

– Что ему, гаду, сделается?.. А богатыри погибли, – Соль пожевал губами. Похоже, он был опечален. – Сколько, говоришь, их было?

– Считая тебя? – я наморщила лоб, припоминая. Но вовремя спохватилась:

– Не скажу. Я подписку давала о неразглашении.

– Подписку, – повторил Соль. И встал. – Поела? – спросил он меня.

Я смяла салфетку, в которой держала батат, и вместе с опустошенной кружкой из-под молока вернула торговцу снедью.

– Да, – сказала я.

– Тогда пошли.

Мы двинулись в направлении мусорных бочек. Напротив таблички с графиком работы уборочных служб Соль остановился и принялся внимательно изучать расписание. Потом взглянул на часы на башне городского совета. Отойдя от помойки на несколько шагов, сунул руки в карманы штанов и замер.

– И? – не выдержала я, наскучив глазеть на пустынную площадь. – Дальше-то что?

– Ждать, – лаконично отозвался Соль.

Я подошла к табличке с расписанием, от нечего делать прочла ее. Тоже взглянула на часы. До прихода мусорщиков оставалось несколько минут. Надеясь, что ждем мы все же не их, я отошла от помойки подальше, и на всякий случай забормотала молитву от скверны, краем глаза следя за спутником.

Через недолгое время, точно в срок, из глубины аллеи послышался грохот деревянных колес тачек, которые везли мусорщики. Вскоре полулюди стали видны и сами, в количестве двух штук. В коротких синих халатах, обутые в сандалии со шнуровкой до середины волосатых голеней, с косынками на жестких волосах, они, как всегда, производили отталкивающее впечатление. В их порожних тачках, предназначенных для сбора мусора, подпрыгивали на брусчатке дороги пустые бочки, совки, метлы и прочий инструмент для уборки улиц. Увидев нас, плебеи обменялись репликами на своем грубом, лающем языке, и остановились. Отвернувшись от них, я поглядела на Соля, настороженно ожидая, что же он предпримет.

– Зарг! (Радуйся, друг) – сказал Соль. – Д орг намыр’Фаб’Ллир? (Где старшина Лир?)

Мусорщики переглянулись. Затем один из них, повыше ростом, ощерил в усмешке рот. Я не приглядывалась, но с расстояния в десять шагов было прекрасно видно, какие плохие у него зубы.

– Ду бк’нор т’хол, (Он захворал и не придет) – сказал он. – Дандрбыр, (Там артельный) – он махнул рукой в направлении площади. – Ди зимен тзолл, (Ты можешь говорить с ним) – взгляд его темных глаз уставился на меня с неодобрением, и я сделала знак от порчи. – Ди баш т’ойк’Дзонни да мыг тур (Ты Светлый, тебе можно все).

– Йябуль, (Понял) – ответил Соль невозмутимо. – Замыр дог (Спасибо).

– Диррабунт’д’омиль! (В пропасть твою благодарность!) – отозвался плебей сквозь зубы, а второй, испуганно глядя на нас, схватил напарника за рукав. – Диман д’нойлэ ялу-О’Брайен тумых замырланг! (Предводителю Брану и парням она теперь ни к чему).

– Зи т’бар, (Знаю) – наклонив голову, отвечал Соль. Первый раз я слышала в его голосе грусть. Впервые видела пристыженным. Впрочем, не так уж долго я с ним знакома, чтобы этому удивляться. Вот факт, что полукровка-аристократ снизошел до разговора с презренным существом, – это да, удивления достойно. Однако я ведь и раньше знала, что он водит шашни с плебеями. На почве этих шашней мы и познакомились, не так ли?

Обмен любезностями между Солем и мусорщиками подошел к концу. Мы направились обратно, откуда пришли, плебеи, дождавшись, когда мы повернемся и пойдем, приступили к своим обязанностям. Шагая к площади вслед за смеском, я исподтишка оглянулась, проверяя, не пытаются ли они нас сглазить. Очень уж угрюмые и недобрые стали у них лица после разговора с Солем. Я могла их понять: похоже, вредный полукровка подбил нескольких их знакомых на кражу, в финале которой погибли многие, но не он. Ясное дело, в их глазах это выглядит подозрительно и нечестно. Но чего же еще ожидать от пусть нечистокровного, но все же аристократа? В конце концов, плебеи – просто инструмент. Любой из нас, свободных людей, мог поступить с ними так же. А этот мусорщик попрекал Соля так, как будто они были равными. Как будто они были друзьями…

Я передернула плечами, вспомнив жуткую рану на теле смеска, с которой он прибыл на мой пост. Памятуя о том, что рана была смертельной, нельзя утверждать, будто Соль собирался оставаться в стороне от участия в краже. Он был среди преступников, делал с ними одно общее дело. Но, может быть, он знал, что вернется к жизни?

Мы пересекли площадь в обратном направлении и направились к ряду торговых домов на другой ее стороне. Обогнули фасад, и очутились во внутреннем дворике, где тоже вовсю орудовали мусорщики.

Сделав мне знак остановиться (что я с удовольствием и сделала), Соль проследовал дальше, прямиком к главе артели, пожилому и сморщенному как печеное яблоко плебею в бордовой косынке. Тот при виде смеска перестал выгребать пищевые отходы из углов помойной площадки и, выпрямившись, наблюдал, как Соль приближается к нему. Когда расстояние между ними сократилось до предписанных пяти шагов, старик, стрельнув в мою сторону взглядом, вытянул руку в запретительном жесте. Соль остановился и, покачиваясь с пятки на носок, вступил в беседу.

Мне было плохо слышно, о чем они говорят: площадной шум заглушал звуки речи. Я лишь видела, как смесок что-то горячо доказывает плебею, тот, с невозмутимым лицом, молчал. Другие мусорщики продолжали работу, с хмурым любопытством поглядывая то на меня, то на своего начальника и его визави.

«Странная компания, – с неприязнью подумала я, прислоняясь к глухой стене дома. – И с чего бы он выглядит так, будто просит у этого уродливого старика прощения?»

Со все возрастающим раздражением я ждала, когда диалог подойдет к концу. Снимет ли донна с меня невольный грех общения со столь неподобающими моему статусу субъектами?.. Отвлекая себя от невеселых размышлений, я исподтишка следила за тем, как работают мусорщики. Двое переставляли наполненную отбросами бочку на тачку, третий подметал помойную площадку. Вдруг, бросив метлу, стремительно нагнулся, схватил что-то и выпрямился с извивающейся крысой в руке. Я покривилась, глядя, как он наклоняется и вцепляется зубами в хребет твари, сквозь шум и гам города донесся ее писк. Крыса, поизвивавшись, издохла. Плебей поднял лицо с красногубым, как у безумного лицедея, окровавленным ртом, отдернул полу халата, являя взору вид коротких нечистых панталон, плотно обтянувших его коренастые ляжки, и сунул трупик в не менее грязный, чем панталоны, мешок на поясе. Я убедилась, что правы те, кто утверждает, будто плебеи едят крыс, и почувствовала, как недавно съеденный батат подступает к горлу.

«Когда же это закончится?!» – подумала я, уговаривая желудок не быть таким щепетильным. Ведь на сатурних службах мне доводилось наблюдать куда более мерзопакостные зрелища, чем сегодняшнее.

Тем временем глава артели мусорщиков передал что-то Солю, тот поблагодарил и направился ко мне.

– Уходим? – с облегчением спросила его я, но он покачал головой.

– В подсобку, – сказал он, указывая на деревянное строение в глубине дворика, и попытался подтолкнуть меня в бок.

Я извернулась, сумев избежать его прикосновения.

– С ума сошел! – воскликнула я. – Мало того, что ты принял от этого какую-то вещь, так теперь хочешь, чтобы мы вошли в их логово?!

– Ты можешь никуда не входить, – спокойно парировал смесок.

Я не нашлась с ответом, только, рассерженно сопя, уставилась на него. А Соль повернулся и, подбрасывая на ладони связку ключей, как ни в чем не бывало зашагал к подсобке. Против воли я последовала за ним. Я была в смятении и пыталась припомнить, были ли в истории случаи, когда послушнице моего ранга доводилось иметь дело с живыми плебеями. Ничего такого я, разумеется, припомнить не смогла, зато отчетливо представила себе другое: длинное-длинное судебное разбирательство на коллегии, где жрицы-наставницы расспрашивают меня, по какой причине я нарушила запрет на прикосновение к нечистым. А потом – в лучшем случае трехнедельный пост, запрет покидать стены храма и участвовать в увеселительных мероприятиях и, может быть, полгода искупительных работ при кладбище. И за все это время никто и пальцем не посмеет до меня дотронуться.

«Сможет ли донна очистить меня от этого?» – с тоской думала я, глядя, как смесок спокойно, можно даже сказать, привычно открывает потускневший амбарный замок на хлипкой дверце строения.

Соль шагнул внутрь и придержал для меня дверь. Глядя, как я колеблюсь, сказал с нотками недовольства:

– Входи.

– Не могу, – отвечала я.

– Скверны боишься? – он презрительно скривил рот. – Но ведь никто тебя не видит.

Я оглянулась через плечо. До нас и впрямь никому не было дела: мусорщики усердно трудились, других человеческих существ поблизости не наблюдалось, а черно-белый кот, сидевший под пальмой, был увлечен неосторожным голубем, подошедшим к нему слишком близко.

– Не в этом дело… – обозрев окрестности, начала объяснять я, но Соль высунул из полумрака подсобки руку, ухватил меня за запястье и дернул к себе. Я споткнулась, упала на него, дощатая дверь с треском захлопнулась за спиной. Я принялась колотить спутника по груди кулаками, он, скривившись, удержал меня за руки.

– Негодяй! – воскликнула я и попыталась вырваться. Он отпустил меня и отступил на шаг, упершись спиной в полки с ведрами и щетками. Сказал спокойно, покачивая головой, словно строгий учитель на неуспевающего ученика:

– Рассматривай это как принуждение. Ты осквернилась не по доброй воле, а потому что тебя заставили. Разве это не смягчающее обстоятельство?

Я задумчиво поглядела на него, постепенно остывая. Теоретически он прав, но…

– Как я докажу, что ты меня заставил? – с подковыркой спросила я. – Ведь по всем бумагам ты – вампир.

Соль снял темные очки, завел глаза и вздохнул.

– Неужели так необходимо кому-то что-то доказывать? Разве недостаточно рассказать обо всем твоей дорогой госпоже Инге, или как там ее у вас величают? – и сделать, как велит она, а? – и он уставился на меня с кислым видом.

Я задумалась, следя за тем, чтобы не коснуться невзначай чего-нибудь в мерзкой тесной комнатушке. Это было почти невозможно, но я старалась. Не стоит усугублять и без того немалый грех.

– Считаешь, донна очистит меня? – спросила, наконец, я, пока Соль убирал очки в рюкзак.

– Без понятия, – отозвался он. – Ей решать, нет?

Я, затосковав, кивнула.

Мы постояли в молчании. Вскоре я устала и почувствовала сонливость, как-никак, я не спала всю ночь.

– И долго мы будем здесь околачиваться? – спросила я. – Ты ведь, кажется, намеревался попасть в пригород? Кстати, как ты собирался это сделать?

Соль не ответил. Я постояла еще, вдыхая пыльный воздух кладовки, переступила с ноги на ногу. Открыла было рот для очередного вопроса и услышала грохот тачки, приближающейся к нам. Я замерла, глядя на Соля во все глаза. Однако плебеи входить в подсобку не спешили. Они что-то делали там, снаружи, переговариваясь на своем зверском наречии. Кажется, обсуждали любовные похождения одного из них.

Потом раздался топот деревянных сандалий по брусчатке и дверь распахнулась.

– Добур (давай), – сказал с рокотом глава мусорщиков и протянул к нам руку.

Я отшатнулась от него, наткнулась на Соля, он крепко прижал меня к себе, не давая двинуться, и взял с полки холщовый мешок для сжигаемого мусора. Иногда в таких мешках, я видела, к нам в отделение приносили трупы.

– Новый и чистый, – пророкотал артельный на имперском языке, принимая мешок. – Благородной госпоже придется впору.

– Что еще за?.. – начала я, но Соль, сделав больно, вывернул мне руки за спину и принялся вязать их позаимствованной с другой полки веревкой. – Ты чего? – возмутилась я, и пнула его по коленке, но он даже не охнул. Я набрала в легкие воздуха, собираясь закричать, но не успела (да и стыдно мне было поднимать шум), смесок сунул мне в рот кляп. Завязал его на затылке, а его подельник, старый плебей, расправил тем временем мешок. Я выпучила глаза, замычала, глядя, как его распахнутая горловина надвигается на меня. Мусорщик ловко накинул мешок мне на голову, спустил до колен и перетянул сверху веревкой. С трудом удерживая равновесие, мыча и брыкаясь, я ощутила, как кто-то вяжет мне лодыжки. Наконец, все было кончено, меня прислонили к стене и принялись шуршать и переговариваться.

Загрохотала тачка, все ближе и ближе, звук замер у двери каморки. Один из мусорщиков ухнул и поставил на землю что-то тяжелое. Меня приподняли над землей, закутывая во второй мешок и ноги, обвязали его под коленями и, подхватив за плечи и голени, потащили куда-то. Даже сквозь пыльную мешковину я ощутила острый и влажный яблочный запах отходов, которым пропитались внутренности бочки, куда похитители затолкали меня, хоть и я кочевряжилась.

Тут же мне пришлось потесниться, потому что бочку со мной разделил кто-то еще. Я пихнула соседа плечом, он шикнул: «Уймись!», и я узнала голос Соля. Немного утешившись, что он в одном со мной положении, я услышала, как сверху скрипит дерево: вероятно, плебеи закрывали крышку. Бочка качнулась и, потеряв равновесие, я с удовольствием наступила Солю на ногу. Он обхватил меня за талию, поставил прямо и прижал к себе, лишив возможности толкаться. Я клокотала от злости и мечтала исцарапать смеску все лицо, но вскоре тачка задвигалась, подпрыгивая на ухабах, и я поневоле прониклась к нему благодарностью за то, что он меня поддерживает. Коря себя за эту благодарность, я все же старалась прижаться к нему в поисках опоры, и постепенно приноровилась к путешествию, несмотря на неудобную позу, вонь и негодование.

Я даже умудрилась задремать, сбивчивым, неровным сном, в который вторгались новые, теперь уже в иной плоскости, колебания бочки, возмущенное кряхтение плебеев и чудовищный механический скрежет. «Железная дорога, – пришла в полудреме мысль. – Мы едем куда-то по железной дороге». Во сне мне казалось, что мы держим путь во владения Паторна; еще бы, учитывая мое молочное имя и окружающий нас запах. Леденящий ужас безысходности объял меня и, содрогнувшись, я проснулась.

Бочка стояла неподвижно, и Соль, крепко сжимавший меня за талию, расслабил хватку.

«Жива?» – холодно поинтересовался он, и я кивнула укутанной в мешок головой.

Он пошевелился, отталкивая меня, сверху раздался деревянный скрип и зазвучали грубые голоса плебеев. Соль завозился. Вдруг он совершил резкое движение, и пропал. Я замычала, в панике тычась в стенки тесной бочки. Внезапно меня схватили за мешковину сверху, защемив в кулаке и волосы, и с силой потянули наверх. Я принялась брыкаться, мыча теперь уже от боли, из глаз посыпались искры. Новые бесцеремонные руки ухватили меня за подмышки и выдернули из бочки прочь. Меня поставили на землю, и тут же все мешки и веревки, стягивающие руки и ноги, были поспешно сняты. От кляпа я, гневно фыркая, избавилась сама.

В лицо мне бросились солнце и пыльный ветер. Я заморгала на свет, слезящимися глазами обвела знакомцев-плебеев во главе с артельным. Они стояли на широкой платформе дрезины, плотно уставленной бочками, и глядели на Соля. Я тоже уставилась на него и заметила, что у ног его, как и у моих, лежит мешок.

Мазнув по мне взглядом, смесок поклонился старшему мусорщику.

– Таг’и домг (благодарю за помощь), – сказал смесок, а старик, нахмурившись, сплюнул ему под ноги.

– Тууп’куп бумыг дорранрат Дзонни (я делаю это не ради тебя, Светлый), – отвечал он, и отступил от смеска на положенное расстояние. Его напарники, утратив к нам интерес, направились к бочке, послужившей нам убежищем, чтобы запечатать ее обратно.

А Соль подошел ко мне, как ни в чем не бывало, взял за руку и потянул к краю платформы. Наша дрезина находилась на железнодорожной насыпи, вдоль которой по обеим сторонам тянулся глухой забор, и поведение смеска недвусмысленно указывало на то, что он собирается сойти здесь.

– С ума сошел! – уперлась я, когда он, дергая меня за собой, сделал движение спрыгнуть вниз. – Я не слезу!

– Надо, – сказал мне Соль и, развернувшись, подхватил за плечи и под коленками.

Не успела я и глазом моргнуть на такое хамство, как он, держа меня на руках, соскочил с дрезины.

Я с отчаянием оглянулась на плебеев. Двое из них подошли к поршням, источнику движущей силы машины, и взялись за рычаги. Остальные обступили бочки, приготовившись следить, чтобы ни одна из них не упала. Никто из этих полулюдей в нашу сторону не смотрел.

Соль легко спустился вниз по насыпи, и остановился в двух шагах от забора. Продолжая держать меня на весу, как нечто незначительное, он развернулся и раскрыл ладонь в прощальном жесте. Плебеи качнули поршни, раздался лязг, скрежет, и огромная неуклюжая дрезина нехотя подвинулась на рельсах. Сквозь резкие стоны огромного механизма раздался хрипловатый, отчетливый голос артельного:

– Они там бродят, за границей Круга не-спящих. И атаман О'Брайан, и ныр-Туарег, и молодой Дано… – он помолчал, стоя на краю платформы, как капитан на носу корабля. Темные глаза его, вопреки всем правилам, с прищуром смотрели прямо смеску в лицо. – Ты отвяжешь их души, Светлый?

Забыв страх и негодование, я покосилась на Соля. О чем идет речь, неужели..?

– Конечно, данг, – отвечал тот мягко. – Таков долг, – он поклонился, заставив меня вцепиться ему в плечи. – Ничтожная благодарность за их великое и благородное деяние.

Старик, не дрогнув ни единым мускулом, кивнул и отвернулся. Дрезина, кряхтя, медленно глотала железнодорожное полотно, и уползала от нас, как старая усталая черепаха. Когда она уменьшилась до размеров коробки, а плебеи на ней стали напоминать крохотных игрушечных человечков, Соль опустил меня на землю.

– Не следует ли тебе объясниться? – спросила я.

– Да, ты права, – не глядя на меня, Соль кивнул. – Нужно было попасть в Лисью слободу, и вот, зашибись, до нее рукой подать. За способ доставки прости и не вини исконных людей, они были вынуждены поступить именно так, а не иначе.

– Что все это значит? – с недоумением спросила я, когда он замолчал.

Но расширять реплику смесок не намеревался, а вместо этого неспешно зашагал вдоль забора, как будто приглядываясь к нему. Мне не осталось ничего иного, как последовать за ним.

Забор был высоким, составленным из монолитных каменных плит, скрепленных раствором. Он казался непроходимым, и о том, что в нем есть лазейка, я узнала лишь тогда, когда Соль указал мне на нее. На стыке двух плит был проделан лаз, занавешенный тканью серого цвета, точь-в-точь такого же, как у стены. Под тканью обнаружилась доска, заменившая собой камень. Я думаю, даже дорожная инспекция, окажись она здесь ненароком с проверкой, не догадалась бы, что перед ней подделка.

– Не боишься, что я сообщу, куда следует, о том, что здесь увидела? – злорадно спросила я, наблюдая, как Соль отодвигает с лаза доску.

Он поглядел на меня без выражения и знаком показал, чтобы я втиснулась в лаз.

– Примешься болтать, – добавил, пока я с сомнением примеряла свои размеры к размерам лаза, – пожалеешь.

Я хмыкнула, но мне стало не по себе. Мы находились в дикой местности, за пределами Саракиса, а я ни слова хорошего об этих краях не слышала. И я даже не знала, кто таков Соль, на самом-то деле! По меньшей мере, подозрительный тип, преступник и вор.

– Пока помолчу, – буркнула я, осознав все обстоятельства. – Но, знаешь, не думаю, что смогу протиснуться сквозь это… – я указала на лаз, и перевела взгляд на Соля. Одной рукой он держал доску-обманку, другой придерживал надо мной навес из маскирующей ткани.

– Сквозь этот лаз способен пройти крепкий мужчина, – возразил смесок. – Ты тоже способна, несмотря на некоторые мясистости, – его бесстрастный взгляд скользнул по моей фигуре, заставив невольно смутиться.

– Платье запачкается, – добавила я новый аргумент, но Соль только головой покачал.

– Не поздно грязи испугалась? Вообще-то, если хочешь, можешь остаться здесь, – и он слегка качнул доску, намекая, чтоб я освободила дорогу. – Вечерняя бригада исконных людей, возможно, заберет тебя обратно.

– Ха-ха, прекрасный повод избавиться от меня! – я деланно рассмеялась. – Не дождешься! – я развернулась к лазу лицом и, перевесив сумку с живота на плечо, втиснулась между крошащимися плитами. От тесноты сделалось не по себе, я зажмурилась. Привстав от усердия на цыпочки, я по-крабьи засеменила вдоль плиты, шаря по ней вытянутой рукой. Наконец, пальцы нащупали занозистую деревянную поверхность. Я повернула голову, и в полумраке увидела другую доску, сестру той, что держал приподнятой Соль на входе. Я толкнула ее. Со скрежетом доска поддалась и сдвинулась в сторону. Я устремилась в узкий проход, запуталась в ткани, и, отбиваясь от нее, вывалилась из лаза по другую сторону забора.

Я рухнула на колени в жухлую траву, росшую вдоль стены, и блаженно привалилась спиной к нагретой плите. Вознесла молитву Кобыле, и стала дожидаться Соля, который почему-то замешкался с выходом.

«Застрял», – с ленивым злорадством подумала я, наблюдая вытянутое и узкое облако в прозрачном небе над головой. Было странно знать, что находишься снаружи города, на нечистой его стороне, и все же обнаружить здесь такое же высокое небо, и солнце, набухающее теплом, и мягкую бледную, как старческие волосы, траву с лохматыми головками первых одуванчиков. Далеко впереди высилась громада свалки и мусорного завода, по левую руку можно было разглядеть сортировочную станцию, куда направились плебеи, а по правую – стену Внутреннего города, еще более высокую, нежели та, у подножия которой сидела я. Пока я на глазок прикидывала, какое расстояние отсюда до Вторых западных ворот, из пролаза выбрался Соль. Выглядел он уже отнюдь не так щеголевато, как утром: одежда в пыли и грязных пятнах, шляпа набекрень, коса растрепана. В вытянутой руке он держал торбу. С поклажей на плече, разумеется, в узкий лаз ему было бы не попасть.

Парень вышагнул на траву рядом со мной, небрежно отряхнулся, ловко задвинул доску и, вернув маскирующую ткань на место, разровнял складки. Приложил козырек ладони ко лбу и стал глядеть в сторону завода по переработке мусора. За ним, этим заводом, если я правильно помнила карту, на расстоянии пары-тройки километров располагалась плебейская рабочая слобода, а далее рудник и штольни, частично уже заброшенные. Затем горы становились выше, леса на их склонах непролазнее и, кроме редких исследователей и отшельников, никто другой на западных склонах Срединных гор не жил.

Наш путь, объяснил мне Соль, лежит мимо завода и свалки мусора, раскинувшейся возле него. Мы должны преодолеть его незамеченными, поэтому нам придется сделать крюк и двигаться через полосу чахлого леса, оставшегося после вырубок. «И никакой отсебятины, – добавил смесок веско. – Здесь можно встретить патруль с собаками или кое-что похуже».

Соль изрек все это, а потом пошел, с места в карьер, мне ничего другого не осталось, как встать и последовать за ним.

Ходьба развеяла сонливость, а свежий ветерок немного сбил помойный запах сгнивших яблок с нас обоих. Я шла за споро шагавшим Солем и удивлялась себе, впервые оказавшейся по эту сторону городских стен. Если бы еще вчера кто-нибудь сказал мне, что такое возможно, я подняла бы его на смех. Однако сейчас мне было не до шуток. За считанную стражу я очутилась вне пределов известного мне мира, и спутником моим был человек, о котором я не знала ничего, кроме имени и того, что он был соучастником преступления. Уж чего, чего, а такого развития событий я, соглашаясь встать под патронаж донны, и помыслить бы не смогла!

Вскоре солнце поднялось повыше, пригрело. Я с тоской подумала о завтраке в храмовом общежитии, о своих подружках, болтающих и дурачащихся за столом. Вот-вот должны были начаться утренние занятия, о которых я тоже вспоминала сейчас с ностальгией. Записка от донны спасла бы меня от отработки прогула, но для того, чтобы ее получить, мне нужно успешно завершить свою миссию. Окончанию которой конца-края не видно.

Мы обходили мусорный завод и прилегающую к нему территорию по широкой дуге, его ограда, трубы и строения казались мизерными с большого расстояния. Однако ветер, дувший как раз оттуда, доносил до нас запах дыма и гнили, легкий и тошнотворный, как душок над трупом. Мне, прежде видавшей сей унылый край лишь в посмертных видениях убитых, этот запах показался самым что ни на есть подходящим для такого места.

Прошло около часа, и впереди завиднелись первые деревья чахлого леса. Я устала и хотела пить, но просить Соля о передышке не позволяла гордость, а сам он и не думал останавливаться. Лишь сказал, когда мы приблизились к кромке чахлых сосенок:

– Не шуми.

Мы вошли под сень деревьев, словно пересекли некую границу, и меня поразила тишина, царившая в этом умирающем царстве природы. Ни пения птиц, ни шороха листвы, полная противоположность оживленным городским паркам или пасторальному изобилию местности, откуда я родом. Даже слабый ветерок, слегка освежавший нас, пока мы были в пути, словно запутался в голых ветвях и, обессилев, затих.

Соль, а за ним и я медленно двинулись по плешивому ковру из бурой опавшей листвы. Она шуршала под ногами, как бумажный мусор. Листья были хрупкие, ломкие, почва под ними сухая, изрытая трещинами, и, хотя в городе весна была в самом разгаре, здесь как будто бы навеки поселилась поздняя осень. Мне недолго пришлось гадать, почему так. Едва стволы деревьев сомкнулись за нашими спинами, я почувствовала эманации. От этого леса просто разило мертвечиной.

– Нам нельзя здесь идти! – ловя Соля за руку, проговорила я громко. Лес тут же поймал мой голос, измял, уподобив хриплому вороньему карканью.

Соль с гримасой обернулся ко мне и прижал палец к губам.

– Ты не одна, – прошипел он, сердито кривя губы. – Бояться не надо.

Но было очевидно, что гибельность этого места не секрет для него.

Он дернул рукой, вырываясь, и нырнул под низко надвинутую ветку. Я поспешила за ним, не желая ни на секунду терять из виду, но, надо сказать, слова его нисколько меня не успокоили.

Наказание преступников – не моя специализация, этим занимаются те, кто посвящен Охотнице и Лучнику. Однако в силу специфики своей деятельности я все же знала кое-что об этом.

Как всем известно, есть три вида преступлений: против богов, против государства и против людей. Самым тяжелым по праву считается первый вид, и наказание за него – смертная казнь. Но если свободный человек смертью своей искупает вину перед богами и перед теми, кому его проступок причинил вред, то с плебеями дело другое. Если плебей совершил преступление и был убит представителями правопорядка, то это уже автоматически означает, что своим проступком он оскорбил богов. И боги заслуженно покарали его.

По сути, если плебей нарушает закон, то пощады ему не видать. Он и так уже априори виновен, раз родился плебеем. Однако вину за преступления, совершенные каким-нибудь плебеем против людей или государства, может принять на себя другой плебей, обычно староста деревни или глава рабочей артели. Они называют это «взять на поруки», когда вместо осужденного выбранный общиной «поручитель» платит за преступника штраф, терпит порку или отправляется на каторгу. Странный обычай, варварский и несправедливый, но не всегда логика плебеев доступна пониманию обычных людей. Но если преступление совершено против богов, то обычно взять преступника «на поруки» невозможно, поскольку он уже мертв. Даже если еще жив, добровольцев «взять на поруки» никто специально не ищет. Да и мало их находится, если уж на то пошло. Потому что наказание ужасно.

Осужденного вначале лишают живого тела, отделяя от него дольнюю или – в просторечии – тварную душу (а чаще всего бывает, что на момент суда душа эта уже отделена по разным причинам). Затем принудительно запирают горний дух в неспособном к существованию теле. Нетрудно догадаться, что дух, заточенный в темнице разлагающейся, отходящей от костей плоти, теряет все черты гуманности, озлобляется и деградирует. Один такой разгневанный дух не опасен для обычного человека, но если их соберется несметное множество, они могут свести с ума или причинить нешуточный вред здоровью.

Теоретически я знала, что возле Саракиса есть место, в котором пребывают проклятые духи, но никогда не думала, что оно от города так близко. Теперь оставалось только пенять на собственную глупость. Неупокоенные останки плебеев-преступников не оставишь бродить абы где, ведь они могут представлять угрозу для мирных граждан. А страшная судьба посягнувших на божественный порядок должна стать назиданием их родственникам и соседям. Поэтому естественно, что неподалеку от плебейского поселения должно быть некое подобие резервации, куда власти по решению суда помещают недомертвые трупы преступников. Некое огороженное пространство, пребывая в пределах которого грешники обречены на вечные муки. Такое место нельзя располагать вдалеке от городских инфраструктур и инстанций, иначе как следить, чтобы низшие люди тайком не предали земле тело кого-нибудь из осужденных? Но если все так, как я думаю (а я, пожалуй, недалека от истины), то что, боги побери, мы делаем здесь, в самом рассаднике скверны и опасности?! Да мы за тридевять земель должны обходить это проклятое место!

Пока я так рассуждала, накручивая себя все больше, мы выбрели к краю огромного оврага, на дне которого, среди коряг, сплетения засохших веток и нагромождения камней, тоненькой ниточкой из последних сил вился ручей. Тут же валялись обрывки лохмотьев, оборванные куски дерюги, пучки соломы и, подтверждая все мои догадки, белели человеческие кости. Соль сделал движение в направлении спуска по неровному краю оврага, я с силой вцепилась в его предплечье.

– Не надо! – прошептала я. Лес снова исказил мой голос, изуродовав его до такой степени, что по спине пробежали мурашки.

Соль оглянулся на меня, едва не заставив попятиться: красивое лицо его было искажено в мучительной гримасе. Но миг, и наваждение пропало, и меня вновь буравил взгляд его непроницаемых глаз.

– Самый короткий путь отсюда – по дну, – ровно сказал мне смесок и ткнул пальцем вниз, для наглядности.

Я истово замотала головой.

– В другой раз, как угодно, но сейчас – без меня, – уподобляя речь его рубленым фразам, отвечала я, вздрагивая от звуков собственного голоса. – Там их самый рассадник.

– Ты чувствуешь? – Соль вдруг, склонив голову к плечу, взглянул на меня с интересом. Напрягшаяся рука его, в которую вцепились мои пальцы, слегка расслабилась. – Ты ведь тоже жрица, да? И что ты чувствуешь?

Я, оторопев, уставилась на него. Потом, нахмурившись, отвечала:

– Они следят за нами. Без препаратов я не ощущаю четко, но чувствую их злобу и голод. Они нападут, если мы сделаем неверный шаг, просто навалятся, как снежный ком, и сомнут.

Соль нахмурился вслед за мной.

– Ты не ощущаешь печали или горечи? – спросил он с неожиданной прохладцей. Его голос, как ни странно, звучал обычно, без искажений и инфернальных пришептываний, сопровождавших каждое мое слово. – Не ощущаешь их боль? Их невыплаканные слезы точат эту землю, и она скудеет, отдавая им последние соки, лишь бы только облегчить их страдания. Неужели ты не слышишь, не ощущаешь горя земли, не способной утешить единоутробных детей своих?

– Нет, – я, пораженная, помотала головой. Что он такое несет?! Как будто жалеет их… Уж не помрачил ли его разум голодный дух?!

– Эх ты, а еще жрица! – вздохнув, смесок разжал мои пальцы на своем предплечье и аккуратно убрал руку. – Иди следом, и не споткнись.

И мы пошли в обход оврага. Путь был нелегок: непролазные заросли, вздыбившиеся корни, трухлявые стволы упавших деревьев, сыплющаяся под ногами земля. Соль помогал мне, как мог, со всей своей предусмотрительностью и еще большей отстраненностью, чем прежде. Словно я стала неприкасаема для него. А я шла, пригибалась, карабкалась и спрыгивала, чтобы тут же начать взбираться опять, оскальзывалась и падала, обдирала кожу и одежду об ветки, увертывалась от них, принимала поддержку Соля, и все думала о том, что он мне сказал.

«Странный, – думала я. – Мягко сказано, что странный. Может, все-таки сумасшедший?»

Но отчего тогда донна доверилась ему? Я мало что знала о ней, но она – самая настоящая аристократка, принадлежит к Божественной Императорской семье, правящей больше двухсот лет по им же установленным законам. С другой стороны, донна впала в немилость и была сослана сюда, в нашу провинциальную глушь, в наказание за оскорбительный образ мыслей. Да и сам Соль, этот смесок с именем отпрыска императорского рода, он-то что делает здесь? Скрывается от соглядатаев Божественного? Занимается разбоем и водит дружбу с плебеями? Является поклонником избытой, казалось бы, почти два века назад ереси о том, что именно плебеи, низшие существа, и есть потомки тех, кто искони когда-то населял эту землю?.. Ничего себе списочек, для нескольких часов знакомства-то!.. Может, донна и приставила меня к нему, чтобы разузнать об этом типе побольше? Так профессиональный допрос помог бы здесь куда лучше, чем мои скромные наблюдения и догадки. И мне не пришлось бы рисковать жизнью!

Овраг закончился неожиданно, просто сузился вдруг, как бы сросся по краям, и превратился в полосу леса, стеной преградившего нам путь. Вместе с трухлявыми пнями, оставшимися от старинных вырубок, росли кусты и чахлые молодые деревца, тонкие и искривленные. Их ветви переплетались, образуя заслон, но Соль, недолго думая, пошел напролом, расчищая путь и для меня. Мы оба старались производить как можно меньше шума, но ветки шуршали под прикосновениями, а корни скрипели под ногами. К тому же лес, словно нарочно, усиливал и искажал звуки нашего продвижения. Поэтому на признаки чужой, сопровождаемой треском, активности я долгое время не обращала внимания.

Первым неладное заметил мой спутник. Он резко остановился, и я едва не влепилась ему в спину. Он сделал рукой знак «замри!», и я поневоле проглотила все колкие упреки. Застыв, я прислушалась и почти сразу же заметила белесую бесформенную фигуру с черным маревом над головой, вразвалку движущуюся нам навстречу.

Душа у меня ушла в пятки, несмотря на то, что столкнуться с чем-то подобным я ожидала с того самого мгновения, как поняла, где мы находимся. По направлению к нам, вероятно, привлеченный шумом, который мы производили, двигался мертвец, даже сквозь сумрак и переплетение ветвей видно было, что череп у него проломлен, а правая рука болтается в неестественном положении. Один из тех, что «бродит на границе Круга не-спящих», по меткому выражению артельного мусорщиков. Соль обещал, что освободит его душу, но как он собирался это сделать, если упокоить такого мертвеца невозможно, пока не найдешь запечатанную реплику с его «кугуцу»?

Судя по виду, мертвец находился в неплохой физической форме. Он мог преследовать нас до тех пор, пока мы не выйдем за пределы леса, куда ему, привязанному к местоположению заключенной в «кугуцу» горней души, уже не вырваться.

Как только мы остановились и затихли, мертвец остановился тоже. Он издавал звуки: ровное монотонное гудение, словно внутри него работал мотор. Черный нимб над его головой слегка колебался в воздухе в такт этому гудению. Медленно и неуклюже он повернулся, словно ища нас по запаху, но я-то знала, что обоняние у лишенного дольней души тела отсутствует. Нас искал его дух: если раньше остатки физических чувств позволяли ориентироваться на вибрации и движения, то теперь иначе, чем ментальным образом, мертвецу нас было не обнаружить.

Этот страшный субъект стоял шагах в двадцати от нас; я увидела, как усмешка ощерила его темный рот, из которого тут же вывалился вспухший язык, и мертвец, набирая шаг, заторопился в нашу сторону. «Надо бежать!» – подумала я, но ужас приковал меня к месту. За спиной я услышала новый шум, и хребет мой обледенел под волной холодного пота. Я поняла, что сзади к нам приближается еще один приговоренный к посмертному наказанию преступник. Соль стоял неподвижно, заслоняя меня от первого мертвеца, мне пришло в голову, что он тоже остолбенел от страха. Я прислонилась лбом к его прямой спине, испытывая мизерное облегчение от того, что он тоже в ужасе.

Мгновение длилось наше соприкосновение, а затем Соль сделал шаг навстречу мертвецу. Я взвизгнула и подскочила к смеску. Хватая его за руку, оглянулась. Второго неупокоенного пока не было видно, треск веток и корней под его ногами раздавался глухо. Утешившись этим, я перевела взгляд на первого мертвеца, и тут Соль со злостью вырвал у меня свою руку. Прижал ее ко рту, словно собираясь поцеловать сам себя. Я охнула, увидав, что это был никакой не поцелуй, а укус, такой, что отворилась кровь. Соль, набычившись, присел на широко расставленных ногах, разводя руки в стороны. Мертвец был от нас на расстоянии шагов четырех, уже можно было ощутить тошнотворный запах его гниющего мяса, заметить мух, вьющихся над ним плотным роем, рассмотреть во всех подробностях отметины смерти на его лице. Глядя на него и ощущая ком подступающий дурноты, я внезапно поняла, что до этого момента, несмотря на весь свой опыт работы в заупокойном отделе, я видела только недавно умерших, отмытых от крови и слизи, благообразных мертвецов. Их мертвые лица никогда не вызывали во мне отвращения, их восковая бледность, терпкий запах начинающегося разложения и неподвижность казались естественными, не выходящими за рамки обычной жизненной ситуации.

Теперь же я видела смерть, как она есть, во всем ее уродстве и нелепости, и вида этого выносить больше не могла. Меня скрутило в рвотном позыве, и в тот же миг, когда остатки плохо переваренного батата изверглись из моего рта на опавшие листья, Соль, сильно оттолкнувшись ногами, прыгнул на мертвеца. Меня вывернуло еще раз, на сей раз от каких-то жутких, абсолютно немыслимых звуков: жужжание, сухожильный скрип, нутряной вой, чмоканье и треск костей. Рухнув на колени перед содержимым собственного желудка, я закашлялась, избавляя рот от остатков кислой слюны и, кое-как подняв голову, взглянула на Соля. Он, в своем светлом щегольском костюме, с серебристой косой, мерцающей в полутьме леса, сидел верхом на грязном и сочащемся гноем мертвеце и методично рвал его на части. Мертвец, который при жизни был крепким крупным плебеем, дергался, извивался под ним, как раздавленная гусеница, но ничего не мог поделать с парнем примерно одной со мной весовой категории.

Глядя на то, как Соль тянет вверх отходящую от кожи руку мертвеца, и сосуды на ней лопаются, разбрызгивая вместо крови мутную жижу, а мухи клубятся вокруг, как облако, я поняла, что с рвотой еще не покончено. Кое-как подобрав волосы, чтобы не запачкать их, я вновь оказалась занята только собой, и лишь жуткий вой мертвеца оповещал меня о том, что происходит. Наконец, меня во второй раз отпустило, и тут же со стороны Соля и его жертвы раздался хлюпающий, чмокающий звук, и вой прервался. Молясь про себя, чтобы не было нового приступа, я поглядела на смеска. Он сидел ко мне вполоборота, колени в изгвазданных светлых штанах плотно сжимали бока неупокоенного грешника. Правая, укушенная рука смеска по середину предплечья была погружена в брюхо мертвеца, буро-сизые несвежие кишки мерзко шевелились от ее движений внутри. Но вот парень вынул запачканную, сжатую в кулак руку наружу, поднес к искаженной до неузнаваемости харе мертвого, раскрыл ладонь и сказал на языке плебеев:

– Гляди, янг-Дано, это ты. Ты мертв, янг! Ты мертв, и быть здесь уже не можешь. Оковы разорваны, видишь? Так улетай же, ты свободен лететь!

Глаза мертвеца открылись, лицо разгладилось, приобретя выражение успокоения. Он словно смотрел на что-то, лежащее перед ним на раскрытой ладони Соля, и я вдруг тоже увидела, на что он смотрит. Белая птичка горней души. Дух, духовная сущность, та самая легчайшая и тончайшая субстанция, что соединяет нас с миром небожителей. Она трепетала на узкой, испачканной ошметками плоти и крови ладони смеска, и словно становилась больше, будто крепла, выпрямлялась в полный рост. Она росла, а труп плебея как будто уменьшался в размерах, плоть спадала на глазах, словно время милосердно ускорилось для этого, обреченного на вечное умирание, грешника. А потом Соль сжал в кулак вторую руку, насупившись, дернул с усилием, будто разрывал нить, и душа на его ладони вспыхнула, как искорка, озаряя профиль сидящего ко мне боком смеска. И погасла, навсегда, как Соль ей и велел, когда он отвернулся.

Зачерпнув горсть земли, парень поднялся с расчекрыженных им же самим останков и высыпал сухую почву и листья на провалившееся лицо мертвеца. А потом повернулся ко мне, и пошел в сторону раздающегося за моей спиной треска. Я вскинулась, когда он проходил мимо, хотела спросить, он покачал головой.

– Жди здесь. Ты уже видела, как это бывает.

И ушел. А я осталась. Собравшись с силами, я перебралась подальше от лужи собственной блевотины и раскуроченного тела грешника. Села под сосенкой, привалившись к ее тощему стволу спиной, и обхватила колени руками. Из зарослей, в которых скрылся Соль, вскоре послышались все те же отвратительные звуки, что и в первый раз. Я зажала уши, спрятала лицо в коленях, и твердила защитную мантру до тех пор, пока не заболела голова. Тогда я отняла ладони от ушей, и поняла, что лес тих. Послышался негромкий голос Соля, он отпускал душу ныр-Туарега, своего младшего побратима. Слабый свет озарил чащу, в которой скрылся мой спутник, и присутствие еще одной души я перестала ощущать.

Но куда они уходили? Куда отправлял их Соль? С помощью непосредственного контакта он сумел разрушить печать, наложенную на преступников жрецами-исполнителями, и разорвал насильственную связь духа с неживым телом, но что он сделал с ним затем? Отпустил или поглотил?.. Мне очень хотелось верить, что первое, потому что в противном случае Соль не мог быть обычным человеком. Никто не способен принять в себя разгневанный дух, не рискуя при этом сохранностью духа собственного. Никто из людей, я хочу сказать. На заре империи боги, сойдя на землю, сумели умиротворить «мятежные души» и объединили страну под Куполом, но на занятиях нам объясняли, что это иносказание. Позже боги, положив начало императорской семье, сокрылись. И теперь уже аристократы, в чьих жилах текла божественная кровь, начали править государством и ограждать народы от слепого лица небытия. Аристократы, такие, как Соль?..

Я вспомнила Тысячезевый Тартар, Рыщущий, жадный до живого тепла. Тогда я решила, что свел меня с ним один из тех несчастливых случаев, о которых так любят рассказывать жрицы-наставницы. Однако все могло быть иначе, чем я думала. Что, если душа самого Соля как-то связана с ним? Ведь, согласно самым древним легендам, Тартар – это тоже Дит, но предназначенный для душ самых безнадежных грешников! Даже души плебеев, осужденных на посмертные муки, рано или поздно попадают в Дит, где, пройдя круги страданий, могут достигнуть, наконец, асфоделевых пустошей и утешиться забвением из реки Безвременья. И лишь душам тех, кого поглотил Тартар, никогда не будет покоя, их удел – это бесконечный слепой и жадный ужас, вопиющий во мраке тысячей глоток. Уж не эта ли участь ожидает смеска после смерти?..

Под ногами Соля захрустела листва, знаменуя, что сейчас он вернется. Этот горестный, шелестящий звук вернул меня с извилистых путей мифологических интерпретаций. Я окинула смеска взглядом, с челки, упавшей на грязное, в пятнах бурой крови, лицо до носков замызганных в трупной слизи сандалий, и порадовалась, что тошнить уже нечем. Впрочем, сама я едва ли выглядела лучше. Соль подошел ко мне и наклонился, протягивая руку. Заметив мой взгляд, устремленный на его ладонь, на которой запеклась кровь из маленькой раны на запястье, он вытер ее об штаны и снова протянул мне.

Вдохнув терпкий винный запах, я приняла предложенную помощь, и, встав, сообразила, что она оказалась не лишней. Ноги с трудом держали. Соль обхватил меня за плечи, я его за пояс, и мы медленно побрели прочь от останков его друзей, над которыми, удовлетворенные, начинали скапливаться мухи. Теперь им не придется летать вслед за бродящей без цели горой гниющего мяса, и можно будет без помех отложить личинки в теплую от разложения мертвую плоть. Почувствовав кислый привкус, предвещающий новую волну рвоты, я запретила себе думать на эту тему.

Мы просто шли под сенью умирающего леса, и я лишь вяло надеялась на то, что с третьим преступником-плебеем нам не придется столкнуться. Он был последним из подельников Соля, кого милиционерам удалось убить и покарать. Тот самый, с кем у меня вышел самый неудачный за всю историю службы дознавательницей допрос. Тот самый, кто был плебейским атаманом, и, пожалуй, более других заслужил свое посмертное наказание.

Спустя стражу я сидела в темной, с низким потолком лачуге за грубо сколоченным столом и осторожно прихлебывала из глиняной чашки острое обжигающее питье. В нем были корица, имбирь, мята, перец, и еще с десяток пряных специй и трав, плохо различимых на вкус. С низких лавок вдоль стен на меня с пугливым любопытством таращились детеныши плебеев, чумазые и загорелые, с остренькими, как у лисят, мордочками. В них, в отличие от взрослых особей, даже ощущалась свойственная всем детям прелесть: плавная гибкость движений, чубатость, смешные дырки на месте выпавших молочных зубов. Самому старшему из шестерки я дала бы лет семь, хотя выглядел он, как и все плебейские детеныши, мельче и щуплее своих ровесников из числа свободных людей. Согнутая в три погибели плебейка, впустившая в свое жилище меня и Соля, велела мальчонке присматривать за младшими братьями и сестрами, и теперь он строго следил, чтобы малявки не предпринимали в мою сторону никаких поползновений. Благодаря чему все шестеро вели себя прилично, опасаясь в моем присутствии даже пошевелиться лишний раз, и ничем не мешали мне подслушивать разговор смеска с хозяйкой лачуги.

Они уединились в маленьком закутке за печкой, отделенном от остальной части домишки громоздким сундуком с наваленной сверху горой всякого барахла. Узкий вход в комнатушку занавесили потускневшей от многочисленных стирок полоской ткани, и тихо бубнили в углу на плебейском языке. Я напрягала слух, пытаясь вникнуть в суть беседы, но понимала только Соля, у старухи были жуткие проблемы с дикцией из-за отсутствия половины зубов.

С самого начала, едва впустив нас, плебейка отнеслась к нам обоим холодно, с вынужденным почтением, однако без возражений выполнила просьбу смеска дать мне чистую одежду и дорожный платок, чтоб завернуть в него замызганную мою. Без слов напоила меня чаем и угостила нехитрым обедом из печеных пресных лепешек и бобовой каши. Соль от еды и переодевания отказался (я бы тоже должна была, но изнуренный организм требовал пищи и свежей одежды, не важно, с чьего плеча), и сразу попросил у старухи прощения за вторжение. Плебейка отвечала уже знакомым мне образом.

«Ты Светлый, – с отвращением прошамкала она. – Тебе можно все».

Соль не пришел в восторг от этих слов, и попросил старуху переговорить с глазу на глаз. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем идет речь (общались эти двое на плебейском), и навострила уши. Плебейка бормотала смеску что-то возмущенно-вопросительное за занавеской, а он тихо и почтительно оправдывался перед ней.

«Потеря твоего сына равносильна потере любимого брата, – так, приблизительно, могла я перевести его ответы, – и скорбь по его кончине разрывает эту жалкую грудь на части. То ничтожество, что стоит перед тобой, не смеет просить о прощении, добрая мать, ибо прощение есть великий и ценный дар, и права на него у твоего покорного слуги нет. Но сей недостойный клянется тебе, что освободит дух твоего сына от проклятия не-смерти! Сей смиренный слуга молит тебя, ответь, вернулся ли кто-нибудь из тех, кого увел он на позорную гибель, живым?»

Старуха что-то отвечала с презрением, Соль снова покорно винился и соглашался. Меня прямо коробило от этой его неуместной вежливости. И откуда только она взялась, нежданная, в его жалких речах?!

Стараясь не показывать плебейским отродьям своего возмущения, я продолжала пить острый чай. А смесок тем временем вновь задал свой вопрос. Выслушав пространный ответ старухи, он спросил: «Где сейчас отшельник?»

Коротко и грубо она сказала, где. А затем добавила, на удивление внятно: «Ты Светлый, и винить тебя – все равно, что винить ветер или грозу за те разрушения, какие они, порой благодатные, приносят. Но знай и запомни одно, Пришелец-с Той-стороны: тот день, когда ты проявился к нам, я стану проклинать всегда, и ни за что, даже после смерти своей, никогда я не прощу тебя, предателя и убийцу! А теперь оставь мой дом, убирайся к своему отшельнику, и не смей даже приближаться к останкам моего бедного сына! О девице я позабочусь».

Соль вновь длинно извинился перед ней, подчеркивая, что прощения он не заслуживает, и я увидела, как занавеска отдернулась под сморщенной рукой старухи. Сделав вопросительное лицо, я поглядела на плебейку, но она в мою сторону не смотрела. Проковыляв к низкой дверце лачуги, старуха распахнула ее и выразительно уставилась на Соля. Он прошагал мимо меня, я приподнялась на табурете, всем видом показывая, что намерена последовать за ним. Он задержался на пороге и бросил через плечо:

– Жди здесь.

– А ты куда? – как можно менее обеспокоенным тоном поинтересовалась я.

Он повернулся ко мне вполоборота, и, не глядя, произнес:

– Есть одно дело, составить в котором компанию ты не сможешь. Займет часа два, затем можно будет вернуться назад.

– Опять хочешь удрать? – нехорошим голосом проговорила я, вставая. – Я пойду с тобой!

Он коротко взглянул на меня, на безучастную старуху, и сказал устало:

– Останься здесь. Вреда тебе не причинят, и к назначенному сроку ты попадешь в храм. Сумев соблюсти все поставленные условия.

Он говорил со мной вежливым тоном, можно сказать, просил, и я не сразу нашлась с ответом.

– Обещаешь? – спросила, наконец, я.

И он, глядя мне прямо в глаза, кивнул:

– Да.

Я сдалась.

А когда он ушел, старуха закрыла за ним дверь, и я уселась обратно на табурет, – лишь тогда я подумала: «Вот так же он, наверное, подбил своих дружков-плебеев на кражу с летальным исходом. Просто взял, и показал вдруг свою человечность. Да что же ты за тип, смесок Соль?!»

Мне стало погано. Сидеть в нищей плебейской лачуге и ждать, положившись на честное слово не пойми кого, – то еще развлечение. Не желая предаваться унынию, я вперила взор в плебейку, шурудившую у очага с кочергой в руках, и громко, раздельно спросила ее на языке свободных людей:

– Как давно ты знакома с этим субъектом?