Читать книгу По волнам жизни. Том 2 - Всеволод Стратонов - Страница 7

Преступление

Наш родительский комитет устраивал в пользу бедных учеников благотворительный вечер. По местному обычаю кто-либо должен был в этом случае являться «ответственным распорядителем», им пришлось считаться мне.

В качестве аттракциона мы ввели «ключи счастья». Висели на ленточках двенадцать разных ключей и один замок. Заплативший 50 коп. имел право выбрать один из ключей и открыть им, если угадал ключ, замок. Отгадавший получал очередной выигрыш.

В числе пожертвований на эту лотерею была целая пачка открыток с портретами. Мы их разложили по 2–3 штуки в конвертах.

Вижу, какая-то дама выиграла такой конверт. Рассмотрела открытки – и вдруг резко направилась к полицейскому приставу. О чем-то шепчутся.

Пристав становится каким-то серьезным, смотрит в нашу сторону. Потом медленными шагами направляется ко мне:

– Вы – ответственный распорядитель?

– Я.

– Прошу, отойдем в сторону!

Отходим. Пристав вынимает из кармана конверт с открытками.

– Потрудитесь объяснить, что это значит?

Пожимаю плечами.

– Открытки! Портреты.

– Да, я и сам вижу, что портреты. Но кто на них изображены-с?

– Покажите-ка! Вот это – Владимир Соловьев. Философ такой был. Вы не знаете? Очень известный. Ну, а это – да вот надпись: великая княгиня Елизавета Федоровна.

Это, действительно, была она, снятая в костюме сестры милосердия. Тогда были в большом распространении и портреты ее сестры, императрицы Александры Федоровны, также в костюме сестры.

– Вот что… – протянул пристав. – А я думал…

Он стоял с видом, точно проглотил что-то кислое.

– Что же такое вы думали?

– Совсем другое! – засмеялся пристав. – Впрочем, ничего!

И он поспешил стушеваться.

Трудно было удержаться от смеха. Ясно было, что он со своею дамой принял Соловьева, благодаря его шевелюре, за пресловутого Распутина, а великую княгиню – за ее сестру, императрицу.

В ту пору Распутин был на вершине своего могущества, и об его отношениях с царской семьей выливались ушаты грязи, в которые тогда иные верили. Очевидно, бедняга пристав решил нас изловить в злонамеренной комбинации портретов, и на этом, быть может, выказать служебное усердие.

Мы над этим случаем от души смеялись. Но потом я подумал, что – кто его знает… Мало ли чего полиция, в связи с этим, не доложит такого, что может повредить родительскому комитету. Поэтому, воспользовавшись необходимостью побывать, по случаю назначения в Ржев, у губернатора[11], я предупредил его об этом анекдоте раньше, чем могла сделать доклад полиция.

Жилица

По старым широким привычкам мы, небольшой семьей, заняли в Твери на Мироносицкой улице, в доме доктора Истомина, квартиру в семь комнат, хотя, в сущности, нам столько комнат и нужно не было. Но когда началась война и жить стало труднее, мы решили часть комнат отдавать внаймы.

На две комнаты, расположенные особняком в верхнем этаже, в которые вела лестница изнутри, заявила притязание пришедшая к жене какая-то пожилая дама.

– Я – жена моряка! Муж – капитан парохода на Балтийском море. Пароход реквизирован для военно-морских надобностей, а, чтобы не быть далеко от мужа, я решила пока прожить близ Петербурга, в Твери.

Жене она показалась приличной и скромной особой, а главное – достаточно пожилой, чтобы не заводить в квартире романов.

– Вот, посмотрите и мой паспорт!

Паспорт подтверждал ее слова: жена капитана, по фамилии Яковлева.

Переселилась Яковлева к нам и заполнила комнаты громаднейшими сундуками.

Скоро бросилось в глаза, что ведет она себя как-то странно. Комнаты всегда держит на запоре, под ключом, который уносит. Убирать комнаты позволяет прислуге только в своем присутствии, и при этом все ходит за женщиной нашей по пятам, не спуская с нее глаз. Все ее поведение отдавало таинственностью. Иногда она приходила или спускалась от себя с какими-то узлами…

Сначала мы всему этому не придавали значения. Когда же прошел месяц, выяснилось, что она отказывается уплатить обусловленную плату за комнаты. Все сроки прошли, пришлось даже напоминать – без результата.

Не заплатила она за месяц и прислуге. Та пришла с жалобой. Мы посоветовали, пока жилица не заплатит, перестать ей прислуживать.

Так и было, но из‐за этого начались форменные скандалы. Яковлева кричала, требуя услуг, врывалась в наши комнаты, угрожала… Чтобы выпроводить ее из собственных комнат, приходилось доходить чуть ли не до рукопашной.

Так жить стало невозможно. Я предложил ей уйти из квартиры.

Она только расхохоталась:

– И не подумаю! Теперь, по законам военного времени, никому нельзя отказывать от квартиры.

Она была права. Можно было, конечно, с нею судиться из‐за того, что она не платит, но, пока суд вынесет свое решение, пройдет много времени. Жить же стало из‐за нее совсем невозможно, хоть самим уходить из квартиры. Почти каждый день она устраивает скандалы, и я особенно боялся ее скандалов в мое отсутствие из дому, когда мягкая и деликатная жена могла стать ее жертвой.

Подходило Рождество 1916 года, а настроение было не то что праздничное, а точно в осажденном городе, где каждый день надо отражать приступы.

Обращаюсь еще раз к ней:

– Еще раз прошу вас: уходите от нас по-хорошему!

– А я не уйду! И вы ничего со мной не поделаете.

– Не уйдете? В таком случае я возбужу против вас дело о хулиганстве.

Перед этим временем как раз вышел новый закон о борьбе с хулиганством, так как это последнее, в обстановке военного времени, слишком развилось. Борьба с хулиганством могла вестись административными, а не судебными методами, и в этом для нас был некоторый шанс.

Яковлева расхохоталась мне в лицо:

– Я – сама юрист! Закон о хулиганстве здесь применить нельзя.

Чтобы обеспечить себя документом, я ей опять написал просьбу об оставлении квартиры и просил ответить о своем решении.

На этот раз она меня недооценила, считала слишком большим простаком. Ответила, что, пожалуй, она согласна уйти от нас, но при соблюдении мною следующих условий: я должен оплатить ее расходы как на вселение к нам, так и на переезд от нас на новую квартиру; должен ей оплатить стоимость ее шелкового платья и еще какой-то одежды, которую она порвала о будто бы вбитый где-то мною гвоздь; должен оплатить ей стоимость ее лечения, потому что обманул ее: сдал комнаты как будто бы сухие, а на самом деле они – сырые, и она испортила себе здоровье. И еще за что-то – уж теперь не помню – я должен был заплатить. Если же я всего этого не сделаю – угрожала она в заключение, – Яковлева подаст на меня жалобу в суд с требованием о присуждении меня пожизненно ее содержать, так как по моей вине, благодаря сдаче сырой квартиры, она утратила свою работоспособность.

Обрадовала она меня этим документом. Отправляюсь за помощью к тверскому полицеймейстеру полковнику Михайлову. Рассказываю все дело.

Михайлов развел руками:

– Ничего нельзя поделать! Сейчас, благодаря военному времени, полиция в таких случаях бессильна.

– А если воспользоваться законом о хулиганстве?

Он подумал.

– А знаете, – это, пожалуй, подойдет. Хорошо, я пришлю пристава для расследования дела. А там посмотрим!

Через день приходит помощник пристава.

Жилица при виде его так и вскипела:

– Мне некогда заниматься разговорами с полицией! Я сейчас должна уходить.

– Как вам будет угодно, сударыня. А я буду производить дознание и без вас.

Ушла, хлопнув дверьми.

Помощник пристава стал опрашивать показания мое, жены, прислуги.

Вдруг снова появляется Яковлева:

– Ну, хорошо, я, пожалуй, согласна дать показание! Но по закону вы должны предъявить мне для прочтения все то, что вот они против меня показывали.

Полицейский чиновник исполнил ее желание.

– Это все ложь! Это выдумано! Вот уж я расскажу, как было дело.

Стала показывать, но так фантастично, что пристав ее постоянно прерывал и указывал, что она противоречит сама себе. По ее словам, я врывался в ее комнаты, кричал, бранил, чуть ли не бил ее, во всяком случае – угрожал ее убить. Она даже боится теперь ходить по темным улицам, опасаясь, чтобы я не подстерег и не убил ее.

Пристав уже не мог удерживаться от смеха, записывая этот вздор.

Вдруг она резко оборвала свои показания:

– Хорошо, я согласна съехать с квартиры, если он даст обязательство взять назад жалобу о хулиганстве!

Полицейский приглашает меня.

– Я бы согласился на это! Но я не уверен, что вслед за получением от меня такого обязательства госпожа Яковлева не предъявит ко мне иска, подобного тому, о котором писала. Конечно, на суде она его выиграть не сможет, но у меня нет времени на то, чтобы заниматься подобными глупостями. Пусть она выдаст удостоверение о неимении ко мне никаких претензий.

– А квартирную плату будет он с меня требовать?

– Прощаю вам и квартирую плату, только поскорее уходите!

– Да, а вдруг я выдам такое удостоверение, а он не откажется потом от обвинения в хулиганстве.

Я рассмеялся.

– Хорошо, сделаем так: мы оба дадим свои обязательства господину приставу. Когда вы вынесете свои вещи за порог, он нам передаст – каждому свой документ.

– На это я, пожалуй, согласна.

Пошла собирать свои вещи, а затем отправилась за извозчиками.

– Я решила, – объявила она, – уехать в Петроград. Выезжаю первым поездом.

– Вот и прекрасно, счастливого пути!

В ее комнате висели на стене два термометра – ее и наш. Мне показалось, что она снимает наш.

– Вы, кажется, ошиблись. Не это ли ваш?

– Что… Вы меня обвиняете в краже! Это ведь клевета! Я буду жаловаться на вас в суд.

– Успокойтесь, ваш номер не пройдет! Никто вас в краже не обвиняет.

Наконец, – ее вещи за порогом. Мы облегченно вздыхаем. Помощник пристава выдал каждому его обязательство. Кончено!

Потом оказалось, что она вовсе не уехала из Твери, а поселилась у доктора Смоленского. У несчастных в доме повторилось все так же, как у нас, вплоть до обращения с жалобой к полицеймейстеру. Даже дознание у Смоленского и ее выселение производил тот же полицейский чиновник.

Но после этой новой истории она действительно из Твери уехала.

Прошло месяца два. Звонок. Прислуга говорит жене:

– Пришел начальник сыскной полиции. Просит с вами переговорить.

– Скажите, у вас проживала называвшая себя Яковлевой?

– Да!

Жена рассказала ему, что у нас произошло.

– Теперь, – говорит полицейский чиновник, – я вам кое-что покажу. Только предупреждаю – вы не пугайтесь!

Показывает фотографии: в трюме какой-то барки – труп голой женщины, в странной позе, волосы растрепаны…

– Это она?

– Не могу узнать! Возможно, что она, но наверное не скажу.

Он развертывает клетчатую юбку в кровавых пятнах.

– Не ее ли это юбка?

– Как будто ее; но я наверное не помню. Это лучше знает прислуга.

Призывают нашу женщину.

– Да это же юбка нашей жилицы! Той самой… Сколько раз я ее чистила.

Началось судебное следствие; все мы вынуждены были давать показания.

Выяснилось следующее:

Жилица – беглая каторжанка. Она жила по фальшивому паспорту. Полиция подозревала, что у нее был склад краденых вещей. Этим, вероятно, и объяснялась ее недоверчивость и осторожность с прислугой во время уборки комнат, а также переноска к себе и от себя таинственных узлов.

Этого было мало. Ей, женщине за сорок лет, захотелось еще и личного счастья. Стала публиковать в «Брачной газете»[12], что, мол, молодая вдова, имеющая капитал в тридцать тысяч рублей, ищет себе мужа. Ответов получала она много, и часто все мы видели ее на почте, получающую корреспонденцию до востребования. Наконец, она выбрала – «морского офицера» в Ревеле.

Нашла, однако, коса на камень. Жених также оказался беглым каторжником. Он вызвал невесту в Ревель. Заманил ее на пустую барку, убил и ограбил.

Убийство долго оставалось не выясненным. Но сыскная полиция в Ревеле узнала, что некоторое время назад один беглый каторжанин спьяна хвастал собутыльникам:

– Жду к себе невесту из Твери. У нее – тридцать тысяч!

Тогда напали на след и обратились в Тверь.

Кажется, убийцу под конец поймали.