Читать книгу История одной дуэли (сборник) - Вячеслав Белоусов - Страница 4

От рождения мы безгрешны, если зачаты в любви. Мы просто херувимы.

Появившись этакими ангелочками, наивно полагаем, что и всё вокруг устроено так же. И только потом, наткнувшись на подлость и грязь, умнеем.

Но до этого времени ещё надо дожить! Натерпеться лишений, свалиться в скрытые ямы, раздробить ноги в капканах, истерзать тело, разбить лицо и душу. О, мудрость! Постигнув всё, начинаем выдумывать свои правила. Отгораживаемся уловками, предупреждая неприятные чувства, которые пережили сами, опираясь на опыт ошибок и набитых лбов, роем ямы сами злейшим врагам, расставляем капканы…

Замкнулся круг? Нет. Мы идём дальше своих учителей.

Если позволяет положение в обществе и завоёванное кресло, изобретаем законы, надеясь на их защиту. Но что наши законы, писанные для других! Мы уже забыли, как сами разбивали лица, считая их подлыми. Нам не вспомнить прошлого, не заглянуть в себя. Не понять тех, кто теперь, проклиная нас, пытается пробраться сквозь выстроенные нами заграждения, расставленные ловушки и лабиринты…

* * *

Илья объявился сам, примчавшись к обеду и влетев в кабинет разгорячённый, пыльный, в распахнутой «ленинградке» и с взлохмаченной, как обычно, шевелюрой. Глаза его сверкали ярче очков на носу. Весь он являл сгусток нерастраченных сил и положительных эмоций, на лице беспечность, свойственная влюблённым: мои наблюдения основывались и на доверительном телефонном звонке Моисея Моисеевича, что «внук, кажется, женится на прекрасной Женечке».

– Затянулся твой вояж, – позавидовал я, обнимая приятеля. – В каких конторах найти таких добрых дядьков, отпускающих подчинённых на месяцы?

– Накопил, – плюхнулся на стул Дынин. – Сам знаешь, сколько не отдыхал, а Владимир Константинович наградил подвернувшейся стажировкой у московских коллег.

– Потом Париж, Канары… научный диспут?

– Последние достижения наук изучал, – заважничал Илья. – Теперь перетрясём судебную медицину. Знаешь, какие перспективы и возможности открываются?

– Утрёшь старика Хоттабыча?

– Без проблем. Полгода нож на дне пролежит, а я отпечатки пальцев выдам.

– Вот так поднесёшь к носу?..

– И тебе на стол.

– Ты уж тогда и фамилию сразу не забудь.

– Постараюсь.

– Когда свадьба-то?

– Осенью.

– Вот те на! Полгода нам мучиться и дожидаться…

– Ничего, гуляки, потерпите.

Да, изменился мой приятель. От его угловатости, скованности и замкнутости не осталось и следа. Вот что творит с человеком любовь! Бесшабашная удаль и молодецкий задор так и рвались из его пышущей груди.

– Слушай, дружище, – вернул я его к нашим земным заботам, – ситуацию мудрёную разрешаю. Не поможешь, раз уж тебя в столице подучили?

– Отчего же, просвещу.

– Дело серьёзное, – согнал я улыбку с его губ. – Посмотри содержание вот этого «отказника». Мне бы хотелось, чтоб ты обратил внимание на медицинское заключение, хотя представляют интерес и бумаги оперативников.

И я вручил ему проверочный материал о смерти сторожа Дробкина.

– Сейчас посмотреть?

– А что? Занят? Ты только учти: эксгумацию тела делали. Поэтому, с учётом, так сказать, временных изменений…

– Тут некоторая оказия, Дан… – замялся он.

– Не мучайся, словно на первом свидании.

– Приехал я не один.

– С Евгенией? – всплеснув руками, затормошил я его. – Каков обормот! Где она?

– Нет, – смутился Илья и запнулся. – Вечером женщина к деду пришла, попросила устроить с тобой встречу. Ты прости, Дан, но отказать не смогли…

– Ну-ну. Продолжай, женский угодник.

– Она, правда, не в себе. Я засомневался, в здравом ли рассудке.

– Вот даже как?

– Пробовал отказать, она в слёзы. Твердит, что очень важно.

– В чём же её просьба? Я вроде никого не арестовывал последнее время.

– Не говорит ничего.

– И где же она?

– Внизу. Ждёт на улице.

Я глянул на часы. Вот он, закон подлости – приближался обеденный перерыв. Ох уж эти жалобщики-заявители! Им претит записаться, дождаться приёмного часа и тихо, спокойно, в порядке живой очереди. Колосухин недавно приказал настоящий зал отвести для ожидания: диванчики, кресла, журналы, пей воду из графина, успокаивай нервную систему… Нет, у них другие стратегия и тактика, норовят все по-срочному, одни с криком и угрозами рвутся, другие ищут знакомых… Впрочем, не от хорошей жизни. Не хотелось бы мне хоть раз оказаться на их месте.

– Отправляйся к Черноборову на чердак и разберись с отказным материалом, – посоветовал я приятелю. – Побеседую с таинственной незнакомкой, а потом перекусим вместе в кафе. Мы теперь в «Шарлау» не бегаем, «Приятная встреча» под носом открылась, готовят – язык проглотишь!

* * *

Каково же было моё изумление, когда я её увидел…

Дерево без ветвей. Посеревшее лицо без кровинки, впалые щёки и тёмные круги под глазами. Одета, как при первом нашем знакомстве в больничной палате у матери, глаз скользит и не задерживается, всё убого. Розалия Эммануиловна сухо извинилась за беспокойство и протянула конверт.

– Что это?

– Письмо.

– Мне?

– Прочтите.

– Может, поясните?

– Вы разыскивали Жихарева, не так ли?

Я кивнул.

– Это письмо его жены, Румии.

На бумаге значился адрес: Свердловская область, город Первоуральск.

– Куда их занесло! Это же граница Европы и Азии!

– Она пишет, что Савелий утонул.

– Вот те раз… – я так и сел.

– Не верю!.. – она вскрикнула, и у неё началась истерика.

Я бросился за водой. Когда злосчастный графин был доставлен из зала приёма, женщина почти успокоилась, платочек прижала ко рту, и голова где-то у самых колен. Худые выпирающие лопатки торчали, грозясь порвать белую кожу.

– Этого не может быть! Он умер не своей смертью! Его убили! – причитала она тихим голосом, как подвывают над умершим. – За ним гонялись. Ему угрожали. Он не говорил никому, но я чувствовала. Я знала, что тем и кончится.

– Успокойтесь, – попробовал я привести её в чувство, прикоснувшись к плечу и протягивая стакан с водой.

– Он поэтому и убежал отсюда. Не уехал – убежал…

Она сделала несколько судорожных глотков, подняла на меня мокрые глаза и отвернулась в окно. Тоска умирала в потухших зрачках, лицо вытянулось, выпирали скулы. Затравленного зверька напоминала она – вся сжавшись, маленькая на большом стуле.

Я вернул конверт, так и не раскрыв:

– Может, вы сами всё расскажете?.. Письмо всё-таки вам.

– Благодарю, – она схватила бумагу, быстро спрятала в сумочку, застыдившись слабости.

– Почему вы решили, что Жихарева убили?

– Жене ничего не известно. От неё он скрывал. Но со мной-то он делился…

Вымолвив это, она прикусила губу и замолчала.

– Розалия Эммануиловна, а нельзя ли пояснее? Мне не хочется домысливать. Если пришли, определитесь.

– В день гибели дочки первого секретаря Савелий видел Хансултанова на паромной переправе. На служебной «Волге», – она злобно зыркнула на меня и выкрикнула почти залпом: – И вообще! Хан натворил делов! Он переправился по льду! За ним рванули другие машины! А бедная девочка угодила под лёд! А он?.. Он сбежал, умчавшись на своей «Волге»…

– Это всё вы узнали от Жихарева?

– От Савелия. Девочка была первой. Грузовик успел затормозить.

– Почему же Жихарев срочно уехал?

– Ну как же? Как же! – глаза её, словно жёсткие буравчики, впились в меня. – Савелия вызвали в милицию. Он рассказал, как было. Его предупредили, пока идёт проверка, никому ни слова. Потом вызвал сам.

– Сам?

– Каримов! – её лицо раскраснелось. – Говорит: «Ты ошибся, первого секретаря на пароме не было, другая “Волга” была, ты перепутал». А такая машина на весь район одна!

– И что же Жихарев?

– Сказал мне: «Враньё всё. Выгораживает милиция Хана. Начальство защищает».

– Но зачем бежать?

– И вы спрашиваете?.. Его заставили подписать другие бумаги, а он… Он никуда не ходил, не жаловался. А куда идти? Это же Хан!

– Он в больнице оказался на следующий день?

– Вот. Савелий переживал… горе у человека, Бог сам наказал, чего уж ему ерепениться.

– Тогда что же?

– А на похоронах Хана он выпил, ну и не удержался, с приятелем поделился насчёт дочки. На следующий день к Каримову его приводом доставили, а вечером он уже на вокзал отправился за билетами. Румия позже уезжала, когда дом продала…

Мы помолчали.

– Я запишу ваши пояснения в протокол допроса. Вы не возражаете?

– Мне теперь ничего не страшно!

– И всё-таки почему вы считаете, что Жихарев умер не своей смертью?

– Из письма видно. Румия пишет, что к ним приезжал земляк. Собрались порыбачить. Савелий похвастал, что рыба у них на Чусовой не хуже нашей. Выпили и заспорили. А уехав, пропали…

Она заплакала. Но уже без крика, тихо, пряча лицо. Я ждал, выставив стакан с водой.

– Румию вызвали в милицию. Ехали далеко, добирались на лодке… Его вытащили на берег мёртвым через несколько дней, как узнали про аварию: перевернулась их лодка, а тот… земляк спасся.

Она плакала уже не переставая, но я не мешал, ей требовалось время, а не моё участие.

– Я сделаю запрос в Свердловскую прокуратуру, попрошу тщательно проверить все обстоятельства. Кстати, что за земляк у них объявился? Не упоминала она фамилии?

– Никого они не найдут, – поморщилась она и махнула мокрым платочком. – Убили его. Теперь все концы в воду.

– Проверят.

– Убили, утопили, не знаю уж каким образом… Но это так! И я очень хочу, чтобы это было известно вам!

– Розалия Эммануиловна, – деликатно попытался прояснить я, – а ваша мама ничего не рассказывала про попытку поджога?

Она замерла.

– Кстати, она знает о письме?.. Об этом визите?

– При чём здесь она? – женщина зло поджала губы. – А-а-а… Вам хотелось бы знать и другое?

Глаза её так и метали молнии:

– Да! Я была Савелию близка, нежели просто соседка! И Румия об этом догадывалась. Поэтому письмо и прислала… У нас с Савелием мог быть ребёнок!

Выкрикнув последнюю фразу, она опустила голову, обречённо помолчала и обронила:

– Отказалась я от сыночка после его отъезда…

Дверь за женщиной в чёрном платье давно закрылась, а я всё сидел за столом. Тоскливая наша профессия, чёрт бы её побрал! О чём мы мечтали, когда выбирали?..

* * *

Приостановленными уголовными делами из категории «глухих висяков», то есть безнадёжных для раскрытия убийств прошлых лет, в аппарате прокурора области ведает Черноборов, его должность так и именуется: прокурор-криминалист. До него пробовался один смышлёный, но был замечен на рынке в выходные дни, приторговывал яблоками и ягодой с собственного участка, и шеф его убрал: криминалисту не положено иметь свободное время, обязан гореть на службе, пока не покончит с «висяками». Но некоторые с длинным язычком перешёптывались, мол, вся причина в корысти: Игорушкин держал принцип – прокурорский работник ни в чём личной выгоды иметь не должен, хоть и в быту. Раз вступил на этот путь, значит, служи Отечеству, о личной выгоде забудь. Ему, как обкомовской номенклатуре, дачу предоставили, на своих участках секретари и инструкторы на пузе ползают, сорняк дёргают, помидорчики, огурчики, редиску растят, плёнкой накрывают, а у прокурора области цветов лужайка – Анны Константиновны увлечение, да бурьян с крапивой. Он на дачу выезжает с книжкой, у самовара посидеть или в волейбол постукать. Собственный пример, конечно, вещь великая, однако страсть к накопительству, к побрякушкам, не сказать про другую корыстную заразу – явления новой жизни пробивают себе дорогу. Пресекая, в милиции генерал Максинов под угрозой увольнения запретил подчинённым надевать на работу любые ювелирные украшения, вплоть до колец на руках, женщины – в шоке, мужики боятся милицейскую фуражку в машине оставить, если выезжают по гражданке в выходной на личной машине: у гаишников на этот счёт против своих грозное указание – расценивать это как злоупотребление и о каждом случае сообщать начальству. Милицейская фуражка на багажнике легковушки – намёк на особого хозяина, и генерал наказывает таких хитрецов с особой жестокостью…

Впрочем, я отклонился от темы. Вернусь к Черноборову.

Вытурив очередного кандидата, долго искали достойного, а Пашке, рассказывают, посчастливилось когда-то работать в одном из дальних районов с самим Виктором Колосухиным, этот прокурором района, а тот следователем, и ещё два орла – два помощника, один, известный уже Маркел Тарасович Бобров, а второй Юра Гавралов. Оба уже тогда большие надежды подавали, но первому суждено было отличиться Павлу, он сумел раскрыть забытое убийство многолетней давности, доставшееся от предшественника. Открыл, так сказать, дверцу шкафа, откуда вывалился прославивший его покойничек. Пошла, полетела молва, а с нею признание и слава. Черноборова Колосухин позвал в криминалисты. Пашка слыл и сейчас слывёт тихоней. Не пьёт, не курит, на женщин глаз не подымает, не высовывает носа из-под каблука Норы Павловны, жены, учительницы начальных классов, взбрыкивается лишь на работе, очакушивая время от времени очередной сенсацией. Заберёшься к нему на чердак расслабиться, а он корпит над страницами очередного запутанного дела с грустной улыбкой, ему б только не мешали.

Однако как и я, он тоже фигаро на побегушках, работать приходится за троих. В этой самой – высоким слогом выразиться – неустанной борьбе с преступностью, мы, следственное подразделение, подобны тонущему кораблю: штат мал, зарплата аховая – это зияющие пробоины, а мутная волна – преступность захлёстывает с каждым годом зловещей и настырней. Естественно, мыши удирают. В аппарате кое-как успевает латать бреши неутомимая Клавдия Ефимовна, наша кадровичка, а на местах зашиваются. Вот районные прокуроры и вопят, нет недели, чтобы не требовали Павла в помощь: с серьёзными убийствами шутковать нельзя, по горячим следам не раскроешь, считай, повиснет навечно.

Есть правило у сыщиков: в течение трёх суток не разгибать спины, а не ухватил удачу за хвост, пиши пропало. В эти трое суток включаются в поиск все оперативные силы и возможности, а генерал Максинов взял на вооружение и новую стратегию – подымать по тревоге даже Управу, то есть весь свой могучий аппарат от штабиста до пожарного. «Закрывается» город на въездах и выездах, проверяется транспорт без разбора, осматриваются все подозрительные места и поголовно состоящие на учёте лица, в первую очередь, криминальный контингент и публика с подмоченной репутацией. В такие периоды под одну гребёнку, так называемый «шмон», заметают всю мелочовку: забытых жуликов и скупщиков краденого, бомжей и проституток, алиментщиков и спекулянтов, но попадаются и важные персоны.

В статотчёте есть специальная графа: «Раскрыто убийств по горячим следам». Эта строка самая важная и героическая, но, увы, показатели её несравнимы с данными другой: «Совершено всего убийств». Поэтому мудрые старые сыщики не одобряют новомодную стратегию генерала, оперативная работа не переносит шума и беготни – хмурятся они, количеством народа и помпой матёрого преступника не взять, но их время прошло, вредными считаются их мнения и большинство перекочёвывает на пенсию.

А ведь действительно, как объявили о близкой победе коммунизма, переменилось многое в нашем мире. Доблестные дружинники каждый вечер высыпают на площади и улицы, вор в это время, конечно, носа не высовывает, но смекалистым помощникам дело находится, они хватают длинноволосых, метут гитаристов, заламывают руки и тянут в участки стиляг в узких штанах, уже сёла, города и целые области спорят, кто из них быстрее поймает последнего уголовника!

Но то лозунги, которыми пестрят газеты, которые вещают радиоточки и бросают докладчики с трибун, профессионалам не до них. После тех трёх горячих суток с неделю ещё помнят сыщики про убийство, поднявшее всех на уши, про кошмар и суматоху, а потом забывают, грядут новые, очередные тревоги отыскивать следующих…

Делу Топоркова замаячила та же незавидная судьба «безнадёжного висяка», оно и поначалу шло к этому, не подавая надежд на судебную перспективу, а со временем, когда оперативники перестали всерьёз заниматься, совсем зачахло. После приостановления Федониным я его несколько раз возобновлял, проводя разовые следственные действия, но были они единичными, ситуации не меняли.

Странно, но у меня складывалось тягостное впечатление, что в родном когда-то мне районе милиция сознательно вставляет палки в колёса, и кто-то влиятельный тому виной.

Надо было что-то предпринимать, а то дело совсем зарастёт паутиной, и первое, на что я отважился, преступил известный приказ, уговорил Черноборова и гибнущее дело Топоркова оставил у себя. У Павла оно обязательно залежится. У него их куча, когда очередь дойдёт? А между тем, один за другим стали пропадать очевидцы. Невесть какие важные, но свидетели!

Я всё чаще и чаще начал вспоминать про ту кошку, стерегущую жертву. По моим скромным подсчётам, покойников набралось уже чуть ли ни с десяток…

Начнём с первого.

Василий Топорков, раз. Тут же едва не отправили на тот свет меня самого. Стоило поточнее угодить в затылок, как стращал главврач Брякин, чуть посильнее замахнуться, и тот удар был бы для меня последним. Следующей в цепи загадочных смертей стала подружка Топоркова, Елена. Дочь Хансултанова попалась в эту паутину случайно. Её смерть, конечно, непредвиденная трагедия. Но как знать?! Она оказалась очень близка к Василию Топоркову, и её поразила ужасная стрела. Третьим ушёл из жизни его отец. Чудаковатый старик с кличкой из сказки знал всё, и даже самого убийцу, но не пожелал назвать его имени Дынину. Илья рассказывал, что тот испугался навлечь беду на тех, кто прикоснётся к тайне, известной лишь ему и убийце. Затем настала очередь Ильи. Если бы не верный пёс, неизвестно, успел бы Аркадий выволочь его изо льда и спасти. Издевавшиеся над Ильёй избили его до такой степени, что до смерти оставался шаг, спасли его счастливые случайности: Аркадий приехал к Моисею Моисеевичу, обнаружил записку, дед знал расположение Гиблого места. Если бы, если бы, если бы…

По сведениям начальника уголовного розыска Лудонина, бесследно канул рецидивист Большой Иван. Он укрывал отца Топоркова по просьбе сына. Иван был не рядовым уголовником, бандит со стажем и авторитетом, однако и его постигла смерть. Может быть, ему удалось что-то пронюхать, выведать у старика, ведь он так того жаждал?.. Лудонин предоставил скупую информацию по моему запросу о причастных к убийству Большого Ивана. Кстати, настоящая фамилия этого человека Хвостов. Трофим Сергеевич Хвостов и длинный хвост судимостей, других доблестей за ним не оказалось. Кому он не угодил, пока неведомо, убийство не раскрыто, одна из версий – получил смертельную ножевую рану в пьяной драке, эксперт высказал предположение, что убийца, сзади схватив коротышку, порешил его, как жертвенного барана. Славные у него были охранники, Илья вздрагивал, когда вспоминал их ручищи.

А следом настал черёд свидетелям, прямого отношения к смерти Топоркова вроде не имевшим.

Умер бывший охранник архива Дробкин, через неделю с небольшим – его жена. Дробкина олух Зябликов по подсказке милиционеров не стал вскрывать, и потому причина его смерти осталась под большим вопросом. Особая история с Сорокиным, шофёр разбился в автоаварии, но и здесь много неясностей и подозрительного.

Когда я изучал отказной материал, истребованный из Госавтоинспекции, волосы на голове зашевелились от поразительного безобразия – такое накручено! Дознаватель отказал в возбуждении уголовного дела, когда обстоятельства гибели Сорокина оставались совершенно невыясненными.

– Зачем вы приняли такое решение? – допытывал я его. – В кабине был пассажир! Когда машина врезалась в столб, он вылез и затерялся в толпе! Его видели несколько прохожих. А если?..

– Сорокин был пьян, – таращился тот. – В его крови обнаружен алкоголь. А мужика установить не удалось.

– Но его видели и описали наружность, приметы?

– Давал поручение гаишникам. Не нашли.

Теперь, спустя длительное время, разве исправить безобразную оплошность? Я, конечно, отменил постановление и дело возбудил, но надежды никакой. Так погиб Сорокин, и кто был тот пассажир рядом – неизвестно, но он почему-то уцелел, хотя на практике в таких случаях обычно погибают пассажиры, а не водители…

Показания бывшей заведующей архивом Костыревской сознательно попытались смазать, Зинаиду Фессалиевну выставили полоумной, способной на всякий бред, упрятали в больницу и продержали несколько месяцев, пока та не перебралась с помощью дочери в город. А тут новый снаряд упал: Розалия Эммануиловна принесла весть о гибели Жихарева, последнего свидетеля событий на паромной переправе. Что же знал Жихарев, заслужив смерть за молчание?

И тут у меня захолонуло внутри – Ванька-то в Харабалях!.. Мальчишка!.. Он ведь тоже, если вспомнить мучительные признания Полины, его матери, что-то видел? Невесть что, но просыпался по ночам, кричал?.. Сколько я ни пытал Полину, ни выспрашивал, ничего толком она не рассказала. Перепуган был малец стрельбой, но бежал-то он туда зачем? Пожалел я тогда Полину, не придал значения её словам, да и она просила не травмировать Ваньку расспросами, а у меня в Харабали ехать времени не было.

«Надо проведать мальца, – зашевелилась, закорёжила меня тревога. – Уж больно велика цепочка погибших. Ваньку не видел никто. Может быть, это его и бережёт пока. Но на пока да кабы надеяться нечего. Махну-ка я в Харабали, с мальцом с глазу на глаз побеседую…»

* * *

Так я оказался в Харабалях. Искать «гавроша» не пришлось, Ванька приметил меня первым. Он даже замахал рукой с лавочки, где под развесистым деревом они расположились с седовласой, но молодящейся женщиной, оказавшейся его бабушкой Марией Платоновной.

– Не скучаешь по матери, старичок? – протянул я ему руку.

Ванька и раньше смотрелся солидно, выделялся ростом и разумением среди сверстников, а тут я его совсем не узнавал: вытянулся, окреп, из-подо лба меня сверлили прозорливые глазёнки. Когда участковый ушёл, распрощавшись, а Мария Платоновна, узнав, что уже вечером я уезжаю в город, побежала собирать гостинцы дочке, я спросил:

– Догадываешься, зачем я здесь?

Ванька опустил голову.

– Спрятала тебя мамка?

– Я больше не буду…

– Это понятно. Ты вот что мне расскажи…

И мы с ним поговорили. Малец оправдал мои ожидания, он действительно прятался у той треклятой избы, где устроили стрельбу. Пробраться к Топоркову он не смог, а там я прибежал, его спугнув. Но то, что он рассказал мне, было очень важно и напугало меня. Я сдал Ваньку бабушке и бросился к начальнику районного отдела милиции. Выслушав, тот долго чесал затылок, но всё же успокоил:

– Народу мало. У меня каждый на счету, а штаты не гармошка. Но к мальцу я приставлю человека. Будьте спокойны. Он за ним днём и ночью станет присматривать. Не беспокойтесь за пацана.

– Ночью-то зачем? Я с матерью поговорю, как вернусь. Она его перевезёт к себе от бабушки. А там уж мы сами организуем все меры по его безопасности.

– Езжайте, не волнуйтесь за мальца.

* * *

Самое примечательное в нашей разлюбезной работёнке – это чудесная организация. Не подумайте чего: есть начальство, есть приказы начальства, регулярно составляемый и утверждаемый план, но вмешивается Её Величество Жизнь, и словно ураган сметает. Стоит заболеть или укатить в командировку, никто не вспомнит о десятке горящих жалоб в твоём сейфе, а ведь писаны чёрным по белому и распоряжения о взаимозаменяемости…

Примчался я из Харабалей и был сразу послан в совет по борьбе с наркоманией, где ожидалось заседание. Лишь к вечеру вздохнул, сварил кофе побольше и засел за накопившиеся уже бумаги, но затрезвонил телефон. Время позднее, я не ждал никого. Оказалось, Маркел Тарасович доискивался меня который день, но завёл беседу на пустяшные темы. Когда же, наконец, он перешёл к главному, исчерпав набор прямо-таки дипломатических уловок, и изложил просьбу, я насторожился:

– А почему окольными путями, Маркел Тарасович?

– Ну, это ты уж у него поинтересуйся, – буркнул Бобров, которого, видно, тоже не радовала роль посредника. – Он сейчас вторым секретарём пока. После похорон отца я его больше не видел, с матерью встречался, но она после смерти Хайсы замкнулась.

– Рассказывали мне…

– Ходили слухи, сына его, Марата, к нам сватать собирались, первым секретарём в райком партии, на место отца, но притормозили, а теперь и вовсе ничего не сплетничают. – Бобров хмыкнул: – Разное плетут! Мне его по-человечески жаль. Встреться с ним, Данила Павлович, в рамках дозволенного просвети, я, что знал, растолковал, но он весь в отца – ему подавай правду-матку из первых уст.

– В рамках дозволенного…

– А большего я и не прошу. Найдёшь время?

– Когда нужна встреча?

– Он сам тебе позвонит…

* * *

Он действительно позвонил сам, представился и предложил побеседовать у него в горкоме. У меня рука с трубкой опустилась, вспомнился Битюцкий из прошлого, та же бесцеремонность. Но я согласился.

Сдержанная, услужливая секретарша тут же открыла дверь, кабинет просторный, без претензий подобранная мебель, запах кофе с чем-то перемешанный, потом-то я догадался.

– У меня два недостатка, – крепко вцепившись в руку и долго не выпуская, он сверлил меня маленькими зоркими глазками степняка, – привык к своей территории.

Хмыкнул сердито, обнажив крепкие зубы, надо думать, это был смех. Модная чёрная тройка и строгий галстук заметно диссонировали с моей неуместной «ленинградкой» и светлыми штанами.

– А второй?

– Рот не закрывается, – продолжил он как-то мрачно веселиться. – Рабочее место бойца идеологического фронта, никуда ни деться, но обратно – есть выгода: закрыл рот и убирать нечего, чисто. Я отпущу Светлану?

– Вам решать.

– Кофе сами сварим. Выпьете чего-нибудь?

– А надо?.. – Я пришёл после обеда и рассчитывал вернуться в аппарат, где ждала масса неотписанных бумаг.

– День к закату, – потащил он меня к двум креслам и столику в углу. – То да сё. Коньяк?

Он выглядел старше, говорил, не останавливаясь, будто торопился, я едва успевал отвечать.

– Маркела давно видели?

– Маркела Тарасовича?

– А я часто у них гощу. Как забыть? Родные места. От Каримова привет. Знакомы с первым секретарём? Слышал, были там зимой, а не зашли?

– У вас мама там?..

– И не говорите. Тащу в город – бесполезно. Упёрлась. Старые люди, знаете ли… – смолк на миг, потянулся к сейфу. – У нас в вэпэша поговорка ходит, не слыхали? Одно люблю: замужнюю и по рублю.

Он расхохотался без радости, скрипнул ключом могучего замка.

– Вэпэша, это?..

– Высшая партийная школа, четыре года отбухал. Лучшее время моей жизни! – Достал яркую бутылку, два фужера – полушария на длинных хрустальных ножках, коробку конфет; плеснул метко до половины, поднял свой ко лбу. – Ну, будем! За знакомство!

Выпив и сунув конфету в рот, рванулся к двери, приоткрыв, крикнул:

– Светлана, закрой нас, когда будешь уходить. – Возвернулся и упал в кресло. – Вы располагайтесь. Как коньяк? Аромат – прямо с Арарата!

И неожиданно смолк, откинулся на спинку кресла, прикрыв веки, словно чего-то дожидаясь, вслушиваясь в себя; бледное лицо медленно зарозовело.

Коньяк действительно покорял, был мягок, тягуч и душист. Я внимательнее разглядывал стены. Портрет вождя над столом, знамя в углу, плакат-календарь у книжного шкафа, верхние две полки в местных сувенирах, на остальных ровные в один могильный цвет томики «В. Ленин. Сочинения».

– Вэпэша – незабываемое время! – Он плеснул в фужеры новую порцию. – У вас юридический? А у меня их два! Но скажу вам, такая школа! Во всех смыслах! Давайте за альма-матер! Всем обязаны!

– В Саратове?

– Там, – он спохватился, сбегал в приёмную, принёс чашки с кофе, затем тарелку с нарезанным лимоном. – Прокуроры мне представлялись сухарями, казёнными людьми. А Маркел!..

– Казёнными дома бывают.

– Тюрьмы? Ха-ха! – он зло залился смехом. – Вот ваш юмор! Прорезался.

Что-то он быстро пьянел… Мне вспомнился странный запах кофе.

– Неужели Маркел Тарасович сформировал у вас такое представление о прокурорах?

– Бобёр – человек! – он так и произнёс доверительно, разомлевшим басом, капельки пота блеснули на лбу, он небрежно смахнул их. – Особая личность! Это не Каримов. Слушайте, как вы с ним уживались? Вы курите?

– Бывает.

– А я закурю, – он снова полез в сейф, пачка, которую небрежно бросил перед собой на столик, пестрела английскими буквами. – Каримов свинья. Ничтожество! Водил, водил меня за нос. А ведь толком так и ничего… Я ему про отца, а он мне за Борданова – кто да кем?