Читать книгу Хам и хамелеоны. Роман. Том I - Вячеслав Борисович Репин - Страница 3

Конец был близок. Но неизбежность конца больше не вызывала страха. Может ли жизнь закончиться так быстро и банально? Почему в последние минуты в голову приходят ничтожные мысли? Стоит ли жизнь подобных мучений? Стоят ли эти мучения жизни?..

Рассвет разбудил беглецов в яме. Заночевали у подножия скал, прямо в лесу. Вокруг чернела непроглядная чаща, а тело пронимал до костей мучительный холод…

Капитан Рябцев не помнил, когда уснул, как и когда у него хватило сил завалить себя и напарника толщей мерзлой листвы. Морокин вроде бы очнулся, но не двигался. На обрубок его ноги, замотанный почерневшим тряпьем, смотреть было невыносимо. Обратив к небу спокойное бескровное лицо, Морокин лежал в яме молча и чего-то ждал.

Нужно было принять какое-то решение. Продолжать спускаться вниз с горы в надежде, что ноги сами выведут к дороге? Попробовать нести Морокина на себе? Но капитан прекрасно понимал, что вряд ли у него хватит сил, чтобы тащить на себе взрослого человека. На километр-два его бы хватило, но что делать дальше, не оставлять же раненого в лесу? Или всё же спрятать его и, пока еще есть хоть какие-то шансы помочь бедняге, бежать не раздумывая за помощью? Сколько километров предстояло пройти пешком, он понятия не имел. Что, если помощь подоспеет слишком поздно? Что чувствует человек, умирающий в полном одиночестве?

Холодная ясность, с которой эта простая мысль ворвалась в сознание, вызвала невольное содрогание. И правильное решение вдруг стало очевидным. Рябцев выбрался из овражка, осмотрелся, размял затекшие ноги, протер лицо заиндевевшей листвой, а затем, нагнувшись над ямой, решительно подхватил Морокина под руки. Поднатужившись, он выволок раненого наверх. Напарник не издал ни звука.

Взвалив обмякшее тело на спину, капитан сделал несколько шагов, и в какой-то миг ему даже показалось, что сил у него прибавилось. Однако не успел он преодолеть и сотни метров, как грудь у него начала разрываться от боли. Одеревеневшие ноги не слушались, во рту появился знакомый сладковатый привкус. Тропа становилась неразличимой. За кустами дорожка вдруг и вовсе исчезала. Куда идти, он не знал.

Светало быстро. Откуда-то впереди доносился шум речки и неправдоподобно бодрое кукование кукушки. Стоило на миг забыться и вслушаться в эти звуки, как чаща переставала казаться безжизненной и стылой. Птичий щебет доносился со всех сторон, он переполнял весь лес. Мир жил своей жизнью. И в этом было что-то противоестественное, претящее сознанию.

Перебираться через реку вплавь с раненым на спине? Это казалось немыслимым. Искать брод? Но в таком случае это нужно было делать не мешкая ни секунды. Преследователи могли пойти по следу с собаками, и если попытаться от них оторваться, то только по плавням, которые виднелись вдоль противоположного берега, другой возможности не было. Давая себе минуту на раздумья, Рябцев опустил напарника на землю и тотчас замер: справа, вдалеке из леса высыпали черные фигурки.

Боевики продвигались быстро, организованно. Команду возглавлял бородач, он то и дело подавал другим знаки. Фигурки, передвигавшиеся короткими перебежками, останавливались, скрывались в кустах, появлялись вновь.

Не прошло и нескольких минут, как костяк группы оказался совсем рядом, в каких-нибудь ста метрах. Стянувшись к бугру, от которого начинался лес, по знаку бородача преследователи остановились. Двое быстрым шагом двинули к чаще, замыкающие разглядывали кусты в бинокль. Дальнейшие действия боевиков не поддавались пониманию. Вместо того чтобы направиться в сторону леса и прямиком выйти к своей цели, они стали обходить бугор цепью…

Днем раньше, когда удалось спуститься на дно оврага, оставив далеко позади лагерь и выдвижные дозоры боевиков, перемещаться решили врозь – начиналась заминированная зона. Вероятность преодолеть ее невредимыми казалась равной нулю, поэтому разумнее было разделиться, чтобы не подорваться вместе на одной «растяжке».

В одиночку капитан покрыл по морозному лесу около километра, постоянно ощущая какую-то неправильность происходящего. Растяжек на тропе вроде бы не попадалось. Но Рябцева всё сильнее обуревали сомнения. Неужели он перепутал направление движения? Овраг и река оставались в стороне, а тропа меж тем не переставала забирать всё левее. Без компаса и карты бродить по горам можно было бесконечно.

По расчетам капитана, Морокин, выбравший более опасный путь по речной пойме, потому как сам принимал участие в минировании берега, должен был первым выйти к назначенному месту. Не это ли место просматривалось впереди на изгибе ручья? Именно здесь вроде бы и условились ждать друг друга. Не дольше десяти минут – на большее времени не оставалось…

Тропа вывела на поляну. Рябцев с разбегу завалился в сухостой и попытался отдышаться. Туман висел вдоль линии берега плотно и неподвижно, как выстиранная простыня, но сам берег просматривался на добрые полкилометра. Именно здесь Морокин и должен был появиться. Но его всё не было…

Рябцев едва не вскрикнул от облегчения, когда фигурка сапера вынырнула справа от холмика и замельтешила вдоль пролесков, отчетливо различимая на фоне белеющего между деревьями лежалого снега. Пролетев сквозь лозняк, Морокин оказался в середине пустоши. От кустов впереди его отделяло около сотни метров, маячить на виду было никак нельзя. Но Морокин вдруг стал медлить. Присев на корточки, он что-то высматривал у себя под ногами. Время шло, а сапер всё копошился на одном месте. Затем он всё же двинулся дальше, тщательно вымеряя каждый свой шаг.

Капитан вскочил и замахал руками. Увидев его, Морокин ответил тем же. Сапер показывал вперед, давая понять, что нужно продолжать идти в том же направлении, и наконец исчез в зарослях…

В этот миг и раздался взрыв. Жутковато компактный звук обернулся раскатистым грохотом. Грохот понесся над лесом. Долго не смолкавшее эхо скачками удалялось в горы. Еще секунда – и повисла тишина.

Рябцев не сводил глаз с прибрежного кустарника. Морокин не появлялся ни в лозняке, ни на берегу. В следующий миг, чувствуя, как нутро переполняется дурманом тяжелого предчувствия, капитан бросился к тому месту, где только что видел напарника. Уже у самых кустов он припал к земле и осмотрелся.

Взгляд почти сразу уперся в распростертую фигуру. Морокин лежал в воде. От нижней части его тела по воде тянулся розовый шлейф.

Напарник был жив, но тяжело ранен, Рябцев это понял сразу, с первого взгляда, как только приблизился. Из обрубка ноги, развороченной в колене, хлестала в воду алая струйка. Оторванной части не было ни на земле, ни в воде.

Стараясь не смотреть на искалеченную ногу и задыхаясь от волнения, Рябцев подхватил Морокина под мышки и выволок из воды. Придавив коленом обрубок, Рябцев распотрошил подсумок, вскрыл санитарный пакет и, пачкаясь в крови, попытался обмотать остаток конечности бинтом. Бинта оказалось недостаточно. Капитан сорвал с себя верхнюю одежду. Изношенное тряпье расползлось на куски. Поверх прилипшего бинта капитан кое-как соорудил лоскутную повязку. А затем, прежде чем оттащить не приходившего в сознание Морокина в спасительную гущу кустов, он подобрал с земли выпавший из подсумка шприц-тюбик с промедолом и вколол его раненому в бедро прямо через одежду.

Грохот от взрыва не могли не услышать. Рябцев ни на миг не отрывал взгляда от тропы.

Морокин издал стон. Рябцев наклонился над ним:

– Очнулся? Слышишь меня?

Морокин странновато поводил глазами.

– Больно… не очень, – членораздельно просипел он. – Так я и думал… Ты не обижайся.

– Потерпи. Укол тебе сделал. Сейчас подействует.

– На себе не утащишь…

Стараясь не слышать этой неумолимой правды, Рябцев обреченно смотрел туда же, на тропу, и судорожно соображал, что делать дальше.

– Спрячь меня и иди, – сказал Морокин. – Место запомни… А то не найдут…

– Разберемся. Ты, главное, силы береги. Терпи, – повторил капитан.

Морокин уставился в лес, а затем тихо и быстро заговорил:

– Испугался я… когда к ним попал… Жить хотелось… Сдохнуть боялся как собака… Сдох – закопали… Как-то пролетело всё. Грязь одна, дырища… Ну там, где жил, под Брянском. Загажено всё, мама рóдная! Народ бежит кто куда. А я… Не хочу я бежать… Не хочу, – повторил Морокин. – Ты за границей был?

– Побываешь еще, успеешь, – подбодрил Рябцев и устыдился своих слов: он слишком хорошо понимал меру этой правды.

– Вот и я тоже… Так не бывает, чтобы одна грязь да мразь… Не дали… эх, дурачье!

Морокин потерял сознание. Позднее, едва приходя в себя, он опять начинал бредить и всё время повторял одно и то же: «Гнать, держать, смотреть и видеть… дышать, слышать… дышать, слышать, ненавидеть… и обидеть, и вертеть, и зависеть, и терпеть…»

Время от времени раненый вплетал в свой бред еще что-то невнятное, адресованное капитану лично, как будто бы просил о чем-то, но Рябцев не понимал его и, сколько ни делал над собой усилий, так и не мог вспомнить, к какому из правил русского языка относится эта школьная тирада.

«Гнать, держать, смотреть и видеть… дышать, слышать, ненавидеть… и обидеть, и вертеть, и зависеть, и терпеть…»

Солнечный диск закатился за облака, и по лесу опять пробежала волна холода. Морокин затих. Капитан нагнулся над ним, чтобы перевернуть на бок, но по выражению глаз Морокина понял, что его больше нет на этом свете…