Читать книгу Главный фигурант - Вячеслав Денисов - Страница 2

Как он тогда добрался до дома, Разбоев помнил плохо. Следует сказать больше – он вообще ничего не помнил. Из осколков прожитого вечера после целого дня мучительного похмелья вставали какие-то чудовищные, нереальные картины: то он сидел на какой-то лавочке. То в старой беседке Измайловского лесопарка выпивал с Гейсом, а потом Гейс изо всех сил бил его ногами в живот. Из этого следовало, что он, Разбоев, был с Гейсом сначала в мире, а потом Гейс был с ним в разладе.

Несколько последних лет жизни Разбоева не отличались разнообразием. Утром он с кем-то встречался, все больше с людьми малознакомыми, потом наступало облегчение благодаря раздобытому таки спиртному, после чего Разбоев или просыпался в ночном лесу, замерзший, голодный и без курева, или бывал бит. Последнему он никогда не возмущался, потому как привык, привыкли к этому и те, кто с ним пил. Выпивка должна обязательно закончиться оплеухами Разбоеву – так проходили все вечера.

Человек может подняться исключительно двумя путями – с помощью собственной ловкости или благодаря чужой глупости. Борис Андронович Разбоев ловкостью не отличался никогда. В противном случае он ни за что не превратился бы из младшего научного сотрудника НИИ синтеза в опустившуюся личность. Возвышаться же посредством использования чужой глупости Разбоев считал делом низким и неблагодарным.

Из всего, что Разбоев имел еще каких-то три года назад: квартира, двухуровневый гараж в районе пересечения шоссе Энтузиастов и Буденновского проспекта, автомобиль «ВАЗ» десятой модели и дача на Рублевском, – на сегодняшний день оставалась квартира.

Когда от Разбоева ушла жена, он воспринял это с великой скорбью. «Ушла жена», – сказано бледно и буднично, звучит это так же привычно, как «сходить в булочную». Было не так.

Однажды вечером младший научный сотрудник поехал в Шереметьево, чтобы убыть в Омск на коллоквиум теоретических физиков. Жена завернула ему колбасы, «Пошехонского» сыра, пару оладий и порезанный хлеб, уложила все это в портфель, попросила, чтобы он вернулся побыстрей, хотя длительность коллоквиума зависела явно не от него, и поцеловала в щеку.

За двадцать минут до начала регистрации прибыл еще один младший сотрудник НИИ синтеза, коллега Разбоева, и сказал, что у него в Омске живет дядя, он только что об этом узнал, а потому руководитель научного проекта против не будет, если вместо Разбоева полетит коллега.

Из сказанного Борис Андронович вывел две вещи: его роль в проекте вовсе не та, о которой говорил руководитель проекта, поскольку для проекта нет никакой разницы, кто будет принимать участие в коллоквиуме. Второе – та беззастенчивая наглость, с которой коллега вмешивался в научную деятельность его, Разбоева.

– Что, ты только двадцать минут назад узнал, что у тебя дядя в Омске? – с нескрываемой досадой уточнил Разбоев.

– Ты же физик, Боря. Как можно так однозначно трактовать ситуацию? Я только сейчас узнал, что будет поездка в Омск.

Разбоев, сдав билет и полномочия представителя коллеге, сел в маршрутное такси и убыл домой.

Женой он дорожил. Она досталась ему в тяжелой, неравной борьбе с соперниками, превосходящими его по всем параметрам. Маришу он полюбил с девятого класса школы, а к выпуску воспылал к ней неюношеской страстью. Им было по семнадцать, выйти замуж за ученого или лейтенанта еще было признаком хорошего вкуса, они решили пожениться. Свадьба была назначена через три года, когда Разбоев закончит четвертый курс физфака. Нечего и говорить о том, что Мариша, повидавшая к тому времени многое и многих, испытания временем не выдержала и оказалась в руках Разбоева, уже будучи бывшей в употреблении. Боря погоревал, однако женился.

У входной двери он оказался около трех часов ночи. Вставил ключ, вошел, разулся, стараясь не разбудить Маришу, и прошел в квартиру. Под дверью спальни горел свет, и он приятно поразился тому, что жена, думая о нем и зная о последних катастрофах в воздухе, не может уснуть. С мягкой улыбкой на лице он приоткрыл дверь и, не показываясь в проеме, решил обыграть предстоящую негу:

– Я слышал, теоретический физик в командировке. Как насчет физика-практика?

Мариша была в спальной, он чувствовал это хорошо – когда говорил, слышал шуршание одеяла. Поняв, что напугал жену, пристыдился и, смущенно улыбаясь, вошел в комнату в одних трусах.

Сказать, кто напугался сильнее – волосатый, словно Челентано, мужик в постели у Мариши или Разбоев, – было трудно.

Мужик лежал на спине, Мариша сидела на нем, успев лишь набросить на этот застывший памятник архитектуры одеяло, Разбоев стоял в трех шагах от монолита и оглушительно молчал.

Первым просекло незнакомца. Прикинув на глаз, что Разбоев, даже вооружившись топором, ничего плохого сделать ему не сможет, он сдвинул с себя чужую жену, осторожно встал, покачивая мускулистыми конечностями, оделся и вышел. Через минуту где-то в глубине квартиры клацнул английский замок. В спальне остались двое. Мариша сказала:

– Боря, это не то, что ты думаешь.

Если бы Разбоев был мужчиной, он ударил бы давно. Задолго до того момента, как Челентано поднялся с постели. И не Маришу. Но Разбоев был больше теоретик, чем практик, поэтому молча вышел из спальни, оделся, нашел в шкафу старое одеяло и улегся на диване. Он ждал, что Мариша сейчас выбежит из комнаты в одном исподнем, то есть в комбидрессе, который никогда ранее не надевала на ночь для Разбоева, бросится к его ногам и будет молить о прощении.

Но она не шла. Ну что ж, как только она окажется у его ног, он заложит руки за голову и уставится в потолок. Она будет кричать о минутной слабости, о том, что он всю жизнь отдает науке, не оставляя ей даже самую малость для отдохновения ее души. «Я ученый, – скажет он ей, не меняя позы. – И принадлежу науке целиком. И ты знала, за кого выходила...»

Нет, нет, он так не скажет. В прошлый раз, когда разговор выкатился на эти рельсы, Мариша парировала не задумываясь: «Я выходила за мужика, который обещал мне Нобелевскую премию и дом в Ницце». И он действительно обещал, поэтому тогда у Мариши был шанс гордо уйти от темы, заявив, что он оскорбляет ее сплетнями, верить в которые мужчина не должен.

Он скажет: «Я выше бытовых убийств и гнусных разборок. Я ученый. А потому завтра, когда я приду с работы, я хочу видеть вторую половину шкафа пустой и одну зубную щетку в ванной». Решено. Для нее, сидящей у его ног, это будет настоящим ударом.

И Разбоев почувствовал себя так, словно схлопотал нокаут, когда услышал в спальне характерный щелчок на стене, означающий, что Мариша погасила в комнате свет. Следом чуть скрипнуло бывшее супружеское ложе. И наступила тишина.

Разбоев привстал на локтях, чтобы проверить, не ослышался ли. И вынужден был признать – ему не почудилось. Мариша легла спать.

До пяти часов утра он ворочался на диване, хрустел зубами и думал о том, как встретит наступающее утро в одной квартире с этой стервой. Как это будет выглядеть, что он будет говорить и что при этом делать, Разбоев не представлял. Перед глазами его, словно застывший кадр на экране кинотеатра, стояла холодящая кровь картина: мускулистый верзила, покрытый черным мехом, и точеная фигура Мариши. Воображение откручивало пленку назад, и вот он видел, как Мариша стенает от изнеможения, как рычит волосатый, как она изгибается в оргазме и как он выгибается дугой, испытывая то же самое одновременно с ней. Черт возьми! Разбоев очень редко испытывал то же самое одновременно с женой. А волосатый кричал в ту же секунду, когда кричала Маришка! Притерлись, сволочи!..

Пленка срывалась с катушек, и Разбоев уже видел, как она, склонившись, делает верзиле минет. А он скребет пальцами по его, разбоевской, простыне, кричит: «Давай, давай еще!..»

И Разбоев чувствовал, что сходит с ума.

Когда за окнами занялся рассвет, дверь в его комнату приоткрылась. Он приподнял воспаленные веки и увидел жену. Она стояла в проеме, свет из комнаты просвечивал ее ночную рубашку насквозь, и ему вдруг захотелось ее, теплую, нежную...

Она молча подошла, стянула с Разбоева одеяло и разорвала на его груди рубашку. Не ожидавший такого напора, Разбоев вдруг почувствовал, как его охватывает горячая волна. Она сдернула, склонилась и...

И он опять почувствовал, что сходит с ума. Такое было в их жизни впервые. Осмелев после первого припадка страсти, он повалил ее на пол и стал насиловать. Вспоминал верзилу и вкладывал в свои движения столько сил, сколько наверняка не вкладывал тот. Мариша извивалась, кричала, царапала ногтями палас, а он наваливался на нее всем телом, толкал ее вперед и глухо выкрикивал: «Шлюха!.. Грязная шлюха!.. Ты этого хотела?!»

Он слышал то, что говорит, но не чувствовал, что обижает ее. Напротив, она, скребя пальцами по его спине, выдыхала: «Еще... Еще...»

Когда рассвет наступил окончательно, он вышел из нее, даже не изумляясь тому, что впервые в жизни занимался сексом с женой несколько часов кряду, не останавливаясь.

– Ты сумасшедший, – едва слышно прошептала она влажными губами. – Где ты этому научился?.. А я-то раньше думала, что ты у меня секс-символ...

– Не может быть, – злорадно проскрежетал Разбоев. – Это как?

– Я думала, что секс ты только символизируешь.

Утром все выглядело вполне пристойно. Окрепший духом Разбоев, словно перерожденный, сидел на кухне, жевал бутерброд с колбасой и всем своим видом напоминал мужика, отразившего прошлой ночью нападение на его жену. Поглядывая на Маришу хозяйским взглядом, он бросил, потому что хоть что-то на эту тему бросить был обязан:

– Ты смотри, Мариша. Раз адюльтер, два адюльтер, а потом мне за убийство что, в тюрьму садиться?

– Да брось ты, Борьчик. Скажешь тоже – адюльтер. Какой он адюльтер? Так, торгаш с Черкизовского.

Вечером он снова был неузнаваем. С порога набросился на нее, раздел, уложил на пол и не любил, а насиловал.

«Кого ты принимала сегодня? – восклицал он, стараясь делать это как можно резче и сильнее. – Он был так же силен, как и я?»

Она ничего не отвечала, лишь удивлялась преображению мужа. Она почувствовала, что Разбоев каждый раз, когда соединяется с ней, мстит. Мстит жестоко, получая удовольствие не столько от секса, сколько от унижения ее под ним. И вершин удовольствия он достигает именно тогда, когда начинает чувствовать, что на сегодня отомстил достаточно.

Бить ее? – тонкая натура этого не позволяла. Какая радость от ее разбитого лица? Ее нужно унижать. А разве есть лучший способ унижения женщины, чем...

Он представлял Маришу семнадцатилетней девушкой, отдающейся первому встречному через час после того, как она сказала Разбоеву «да» – разве можно за это не мстить?

Вскоре на работе начались неприятности. Он провалил один проект, помог провалить проект профессору, взявшему его ассистентом, и вскоре из младшего научного сотрудника стал лаборантом. Но это Разбоева уже не волновало. Он вел «свой» проект, и все остальное казалось ему вторичным. В начале две тысячи первого года его попросили уволиться по собственной инициативе, дабы не портить трудовую книжку нежелательными записями.

Новость о том, что муж занялся коммерцией и стал работать на Черкизовском рынке, Мариша сначала восприняла с удовлетворением. Все, с кем она переспала за годы замужества, были людьми достатка и свои трудодни зарабатывали именно как хозяева торговых мест.

Через два месяца бывший физик-теоретик Разбоев, так и не сделавшись торговцем, совершил то, что обычно совершают простаки, оказавшись в сетях среднего и мелкого бизнеса. Он влез в долги. Пришлось продать новенькую «десятку», купленную всего за месяц до включения «счетчика».

После утраты машины Мариша ясно различила перспективы будущего и задержалась в квартире Разбоева ровно настолько, сколько требуется для сбора личных вещей. Она была даже рада такому обороту.

После ухода Мариши Разбоев держался неделю и после этого запил. Через месяц, в состоянии дикого тремора души и тела, Мариша его подловила и повела в суд для развода и раздела имущества. Так у Разбоева осталась одна квартира, и он уже давно бы продал ее и пропил, если бы она не принадлежала в долях и его сестре. Понимая, что брату Боре жить осталось совсем недолго, сестра наотрез отказалась давать согласие на продажу квартиры, а судиться с ней у Разбоева не было ни сил, ни времени. Утро он начинал в тяжелом состоянии, вспоминал Маришу, жаждал секса, снова представлял ее с волосатым, хотя в суде она появилась с каким-то блондином, и всякий раз пытался опохмелиться в последний раз, чтобы на следующий день начать приводить себя в порядок, возвращаться к нормальной жизни и... И к сексу, жизнь без которого, почувствовав его по-настоящему, Разбоев уже не представлял. Другое дело, что было не с кем. Один раз попытавшись с какой-то случайной дамой, образ которой наутро вспомнить не мог, сколько ни силился, он почувствовал разочарование. Нечто среднее между теми ощущениями, что были до измены Мариши, и полным отсутствием ощущений.

И он понял, что помимо организации счастливой жизни, так легко упущенной, помимо достатка ему нужна еще и Мариша. Обязательно Мариша, либо... Либо кто-то, кто походил бы на нее.