Читать книгу Доклад генпрокурору - Вячеслав Денисов - Страница 3

Все утро Кряжин искал топор.

Чтобы эта фраза приобрела более чудовищный смысл, следует выразить ее в более доступном виде.

Все утро седьмого июня 2004 года старший следователь по особо важным делам следственного управления Генеральной прокуратуры Российской Федерации Кряжин Иван Дмитриевич, советник юстиции, искал в Генеральной прокуратуре топор.

Зачем ему понадобилось изделие, состоящее из лезвия с обухом и деревянной ручки, именуемой топорищем, предназначенное для рубки и колки, для всех оставалось загадкой. Некую подсказку давало слово «колка», но все сотрудники управления эту мысль решительно отторгали, зная воловатый внешне и интеллектуальный внутри гений Кряжина. Тому и в голову не пришло бы использовать плотничий инструмент в целях укрепления конституционных прав и свобод граждан.

Сломался, наверное, дверной замок – скажет следователь районной прокуратуры, любой из всех, кто рано или поздно обязательно сталкивается с проблемой входа в собственный кабинет или выхода из оного.

Но Генеральная прокуратура, помимо функциональной деятельности, отличается от районной еще и тем, что советники юстиции с топорами в руках по ней не ходят и собственные двери не ломают.

Так зачем топор Кряжину? – ломали головы коллеги удрученного бесперспективностью поиска инструмента следователя.

Пока все терялись в поисках ответа – новость многих отвлекла от дел и насторожила, – Ивану Дмитриевичу улыбнулось счастье. Обойдя все кабинеты и спустившись вниз, он прошел в кладовую завхоза, по пути журя себя за то, что не догадался сделать этого раньше. Справедливости ради следует заметить, что он, проработав на Большой Дмитровке три года, не знал, что в глубине первого этажа сложного по своей архитектуре здания находится кабинет такого должностного лица, как заведующий хозяйством. Дорогу показал, пусть дети его будут здоровы, прокурор-криминалист Молибога.

Выпросив у старика орудие, Кряжин завернул его в кусок холста, прихваченного у того же завхоза, и поднялся к себе наверх. Занятие это – прыжки по лестницам – Кряжин считал делом неблагодарным, здоровье изнашивающим и нервы изматывающим. В свои сорок два он был чуть более тучен, чем того требовала формула вычисления идеального веса: «рост минус сто», хотя мужчиной был крепким и к телу своему, как и Смагин, относился с уважением. Тем не менее, сказывались гены отца, закончившего карьеру тяжелоатлета в сорок лет. Сам Кряжин никакого железа, за исключением завхозовых топоров, не тягал, предпочитал футбол, особенно с участием родного «Торпедо», и пользовался тем, что ему дала природа к тридцати. То есть к периоду, когда рост и формирование организма заканчиваются окончательно.

Если бы в здании под номером 15, на Большой Дмитровке, не было Кряжина, его стоило бы придумать. Без таких людей жизнь местных сотрудников была бы скучна и однообразна. Гений Ивана Дмитриевича, перемешиваясь с его особенностью попадать в совершенно непредсказуемые для данного заведения ситуации, витал по Генеральной прокуратуре, освещал в сумрачные сентябрьские дни, грел февральскими вечерами и пах ароматом неизменного «Темперамента» от Франка Оливье.

На третьем этаже потух свет? Идите к Кряжину. Это он включил кофеварку.

Адвокат нефтяной компании «Вестнефть» дал показания на ее владельца? Спросите у Ивана Дмитриевича, как этого добиться, не используя мясорубку, шило и клещи. Спросите, да только он вам не скажет.

Любил ли он? – иногда задумывались некото-рые.

Было дело, дело прошлое. Десять или двенадцать лет назад (он сам уже не помнил) встретилась ему женщина, от которой исходило тепло. Она служила в Большом театре, специализируясь на ролях второго плана, но Кряжину хватало и этого. Это был безумный роман: цветы, фуршеты, страсть, истома... Смагин первым почуял неладное и начал издалека поговаривать о том, что у него есть друг, который два раза женился на артистках и оба раза прогорел. «Не завидую, – по пять раз на дню повторял всуе Смагин Кряжину, словно им и поговорить-то в Генеральной прокуратуре было больше не о чем, – тому, кто с артисткой свяжется».

Вышло так, как и предполагал Смагин. Вышло, как у бессмертного Булата, – ему кого-нибудь попроще, а он циркачку полюбил. А уж Окуджава, простите, знал, о чем писал. Артистка сделала некое подобие фуэте и улетела в Гагры с каким-то режиссером Якиным.

– Любовь одна, но подделок под нее – тысячи, – изрек на следующее утро после случившегося Кряжин.

Смагин смотрел на него с нескрываемым изумлением, пытаясь если не по запаху, то хотя бы по прожилкам глаз определить величину удара, постигшего Кряжина. Не обнаружив ничего из ожидаемого, Смагин понял, что этого человека просто так свалить нелегко.

Многие из знавших Кряжина считали, что Иван Дмитриевич рожден для подарков. Ему-де везет, ему светит солнце ярче, чем остальным, и напирали на то, что существует в мире категория людей, которым все дается легко волею случая, а не усилия.

«Стоит ли возражать? – думал Кряжин, когда до него запоздало доходили эти чужие мысли вслух. – Бывает, – усмехался он, – светит. Но ведь и так случается, что порою от бессонницы и бессилия с ума сходишь, прежде чем до истины дойдешь!»

Так не компенсация ли это за те ночи мучений и напряжения нечеловеческого?

Скажете тоже: везет...

Всем везет, не все видят это. А потому не все пользуются. Зато когда чужая манна мимо их голов сыплется, тут они поговорить мастаки.

Везет Кряжину, бесспорно, везет. Работает и с головой дружит – потому и везет. Кто не знает, в какую гавань плыть, для того попутного ветра не бывает.

Если кто-то полагает, что в Генеральной прокуратуре работают монстры, коим чужды секс, пиво и сауна, то он глупец, коих не видел свет. Работают там не монстры, люди, причем некоторые, такие, как Кряжин, болеют за «Торпедо», а другие (Генеральный, например) за «Спартак». И секс бушует, и пиво случается.

Для прищуривших в страшной догадке глаза следует решительное пояснение: не в пятнадцатом доме по Большой Дмитровке, не дождетесь.

Пьют и посещают сауну и ткач, и судья, и учитель математики, и следователь прокуратуры. Даже Генеральной прокуратуры следователь и тот выпивает и моется. Дяди пьют и тети. Главное, чтобы это происходило, говоря словами из уже затронутой «цирковой» темы, – «не на работе» и при точном знании трех положений: с кем, сколько и по какому поводу.

Войдя в кабинет, Кряжин поставил топор в угол, накинул на него рогожу, чтобы людей не пугал, и вызвал конвой с арестованным.

Тот, в отношении кого была избрана мера пресечения «содержание под стражей», семейного дебошира не напоминал. Скорее, в нем виделся владелец сети казино или половины морского побережья Крыма. Впрочем, почему – виделся? – он и был владельцем сети казино Москвы, небезызвестный в криминальных кругах Сажин. «Одежда весит никак не меньше двух тонн долларов – и это в июне» (цитата из пояснений Кряжина Смагину около недели назад), взгляд наглый, уверенный в незаконности избранной меры, отсвечивающий перспективой для хозяина и бесперспективностью для следователя по особо важным делам. Вменялся, между тем, владельцу игрового бизнеса, по меркам столицы, плевый «косяк» – покушение на жизнь депутата Московской городской думы, явившегося первопричиной отбора лицензии на занятие упомянутой деятельностью.

Взрыв был, никто этого не отрицал, но вот от причастности Сажина к этому взрыву решительно отмахивался сам Сажин. Был еще один, кто это отрицание мог свести к утверждению в обратном, и Кряжин искал его долго и старательно. Догадывался Иван Дмитриевич и о ста тысячах долларов, уплаченных в качестве задатка за производство небольшого хлопка под «Мерседесом» законодателя, догадывался и о том, кто тот задаток выплатил. И кому выплатил, тоже догадывался.

Работа была проделана немалая, и в тот момент, когда киллер-неудачник, уже боясь за свою жизнь, позвонил Кряжину и дал предварительные пояснения, через два часа он почему-то был обнаружен в собственном доме на Рублевском шоссе с раскроенной головой. А с раскроенной головой в суде, как и на предварительном следствии в кабинете Кряжина, хоть разбейся окончательно, веры к себе не возымеешь.

– Нечем вам меня присовокупить с делом, – полагая, что излагает высоким штилем, говорил вчера Сажин Кряжину.

– Совокупить с телом всегда есть чем, – возражал не склонный к самобичеванию Иван Дмитриевич.

И сегодня, едва Сажин вошел в кабинет, первое, что он увидел, было лезвие топора, заботливо укрытое следствием от посторонних глаз. Второе, что представилось его воспаленному ужасом сознанию, – лицо довольного Кряжина.

– Присаживайтесь, Яков Александрович, – говорил упрямый «важняк» (отказался сегодня утром, подлец, от ста тысяч «зеленых»). – Наступил момент истины. Все, что мне осталось, это выяснить, сами вы наносили удар гражданину Мыссу или это делал ваш очередной исполнитель. Он утверждает, что это делали вы. И я его понимаю. Семь-десять лет – судья точно знает, сколько – на дороге не валяются.

Игрок по жизни, Сажин, не сводя с края лезвия глаз, колебался недолго. Эту партию он продул вчистую. Шестерка Баулов должен был убрать исполнителя покушения на депутата и исчезнуть из города. Убрал топором, как и велено было, чтобы не отсвечивало откровенной «заказухой». Так, мол, залез алкаш в дом поживиться, а тут и хозяин проснулся. Что делать было алкашу? С его-то несколькими, мол, судимостями?

Сейчас топор здесь, Баулов тоже, и эта сволочь не хочет становиться «паровозом». И Сажин перестал колебаться.

Кряжин же, владеющий основами человеческого общения, уже давно уяснил для себя простую истину, изложенную некогда Владимиром Лениным в письмах к Арманд: «Если уж непременно хотите, то и мимолетная связь-страсть может быть и грязная, может быть и чистая». Известно доподлинно, что имел в виду, размышляя об этом, Владимир Ильич, обращаясь к Инессе, но для Ивана Дмитриевича эта мысль давно открылась с другой стороны: что бы ты ни делал, вступая в контакт с подозреваемым, насколько бы сомнительно ни выглядели способы достижения истины, главное, чтобы до предела распахнутой оставалась сама истина, являющаяся закону.

Самое сложное порою оказывается таким простым, что основное усилие нужно направлять не на поиск доказательств, а на банальный обман. Не вопрос, что завтра это уже не получится, но и не факт, что до этого додумался бы кто-то еще.

«Покушенца» в стиле «эсерского» выпада начала прошлого века увели через час. Отобрав письменно все самое необходимое и закрепив тем факты, Кряжин, чтобы тот не напорол в горячке лишнего, дал ему время подумать и разложить по полочкам все, на чем Сажин теперь, при помощи адвоката, будет строить свою защиту. Пусть строят. Теперь это уже не главное.

Теперь главное. На что он, собственно, потратил минут тридцать сегодняшнего утра.

Проклятый сейф снова стал дурковать, только в отличие от дней предыдущих нынче вовсе отказался открывать дверцу. А без сейфа следователю никак нельзя. В сейфе дела, а без дел следователю в прокуратуре делать нечего. Вчера металлический шкаф – как его мудрено называют инвентаризаторы – замкнулся, как пойманный с поличным вор-рецидивист, и наотрез отказался выдавать тома уголовных дел. А в томах: справки, экспертизы, допросы, осмотры... А следователю, как и участковому без свистка, без бумаг нельзя.

Нет, день наступивший преподносит сюрприз за сюрпризом. Один с утра пораньше расклад полный дает ни с того, ни с сего, второй по той же причине запирается наглухо...

Бог здоровьем не обидел, Кряжин приналег, и дверца, с возмущенным грохотом отскочив от железного уголка, ударилась о стену и стала вибрировать, как камертон.

Теперь новая напасть. Того же завхоза, возвращая топор, придется уговаривать на установку нового замка.

А вы что думали? – следователи Генеральной прокуратуры другой жизнью живут? Если бы...

А, все равно, день начался хорошо. Сажин не сдюжил, сломался, а это – главное. Да и сейф тоже не сдержался. А, говорят, Кряжину просто везет. Работает, потому и везет.

Топор же нужно было возвращать, что, собственно, Кряжин и собрался делать, однако его движение к двери остановил телефонный звонок.

Иван Дмитриевич кинул взгляд на наручные «Сейко». Для обеда с Волощуком еще рано, для совещания у Смагина поздно. Тем не менее, это был начальник следственного управления.

– Иван Дмитриевич, срочно зайди ко мне.

Было с чем идти, и Кряжин, секунду подумав, вовремя спохватился и с улыбкой положил топор на стол. Нет, не это он имел в виду, размышляя о багаже, который следует прихватить с собой на вызов...

Вот теперь можно и к начальнику следственного управления Генеральной прокуратуры следовать. На то он и следователь.

– Это хорошо, что Сажин продавился, – несмотря на откровенно приятную новость, Смагин казался не очень обрадованным.

В кабинете Егора Викторовича всегда пахло полиролью и чистотой. Есть такой запах, напоминающий букет дуновения свежего ветерка, хорошего настроения и тонкого, едва уловимого привкуса терпкого аромата одеколона Смагина. Почему некоторые считают, что пахнут только дурные дела? Чистота тоже имеет запах. У Кряжина такой атмосферы в кабинете не встретишь. У него основную палитру запахов составляют бумажные оттенки: бумага чистая, бумага, покрытая буквами компьютерной верстки, бумага, заполненная чернильными рукописями. Еще пахнет выхлопными газами, но вины Кряжина в этом нет. Кабинет его на третьем этаже, форточки в любое время года распахнуты, и в помещение каждый день врываются невидимые клубы бензинового перегара. Невидимые они лишь поначалу, если же эту копоть не удалять в течение недели, то портрет Президента и портрет Ломброзо, глядящие со стен друг на друга, покрываются тонким слоем копоти. Копоть, как и любую грязь, Иван Дмитриевич не любит, не приемлет, а потому есть у него и тряпка специальная, и стеклоочиститель для портретных рамок.

В прошлом году, когда горел торф, дело обстояло еще хуже: закроешь окна – задыхаешься, откроешь – задыхаешься еще быстрее. «Важняка» Ваина в те дни увезли на «скорой» прямо в больницу. Следователи – они только на вид сильные и важные. На самом деле – это люди, имеющие сердце, которое часто дает сбои.

Смагину проще: его кабинет на четвертом этаже, а потому газов все меньше. В период борьбы с торфяниками Егор Викторович раздобыл где-то фильтрационную вставку в форточку да так напасть и переждал.

Кабинет у Смагина больше, и это понятно. Говорят, одно время в нем сидел сам Гдлян, фамилию которого весь Советский Союз привык произносить лишь вкупе с Ивановым, как в свое время Ильфа не разлучали с Петровым. Одно время некоторые думали, что Ильф-Петров и Гдлян-Иванов – это два человека, один из которых писал о Бендере, а второй об узбекской мафии. Интересное дело, если вдуматься: Ильф, Петров... Иванов, Гдлян... Такое впечатление, что пары начинают казаться гениальными лишь тогда, когда что-то недостающее у одной национальности компенсируется избытком у второй. И, соответственно, наоборот. Кряжин часто думал об этом и готов был голову заложить на спор о том, что у Иванова с Петровым ничего бы не получилось, как не получилось бы у Ильфа с Гдляном. Когда русского слишком много, нужно тотчас искать катализатор, который направит нескончаемый поток энергии первого на разумные дела.

– В невероятное время живем, Иван Дмитриевич, – вздохнул старший помощник Генерального прокурора и стал расстегивать на рубашке пуговицу. Он пришивал ее утром самолично, но чуть перетянул нить. Раньше бывало: раз! – пальцами, и воротник отскакивает в стороны, как запружиненная кобура. Сейчас не получается. Пуговица после пришивания мужской рукой так врезалась в материал, что без второй руки никак не обойтись. – В страшное время. События разворачиваются стихийно, и окажись в любую минуту неготовым к встрече с неприятностью, окажешься за бортом этих событий.

По тому, сколько тянулась пауза, и некоторой отвлеченной лексике начальника следственного управления, которого Кряжин всегда понимал и без одухотворенных аллегорий, он догадался, что наступившее утро не столь уж безоблачно, каким казалось в первые свои часы.

– Простите за эпатаж, Иван Дмитриевич, времени для объяснений – почему вы, а не кто-то – нет, а состояние мое близко к растерянности. Я только что от Генерального, он также не в лучшем расположении. Чтобы вам было понятно: в таком состоянии духа находится присевший лев.

– Присевший для чего? – спросил Кряжин, решив оборвать затянувшуюся прелюдию сразу и навсегда.

– Для прыжка, Иван Дмитриевич, для решительного прыжка. Мы все сидим, дергая от нетерпения хвостами, а команды для решительного рывка нет.

Похоже, Смагин на самом деле был взволнован. Он опять тянет с главным, размышляя о вечном. Все от прокуратуры требуют, но вместо того, чтобы сдернуть намордник, тихо командуют: «к ноге»...

– Ладно, Егор Викторович, я понял, – следователь сделал последнюю попытку вернуть начальника на землю. – Где меня ждут?

– Ты пойми, Иван, дело на контроле у Генерального. И, похоже, не только у одного его. Резниковскую знаешь?

– Речь об улице или о сумасшедшей, которая три года назад зарезала жениха своей дочери? Если об улице, то она в Западном административном округе, если не ошибаюсь, – не дожидаясь разрешения, Кряжин присел уже давно, но сигареты из кармана потянул только сейчас. Вспомнил, что Смагин не курит, убрал.

– А фамилию Оресьев слышал?

Кряжин напрягся. В мае сего года в Генпрокуратуру поступил депутатский запрос из Государственной думы, в котором автор, депутат блока «Отчизна» Оресьев П.Ф., просил организовать проверку некоторых членов другой оппозиционной партии на предмет их причастности к событиям, которые вот уже восемь лет разворачиваются у южных границ страны. Сосредоточившись, Иван Дмитриевич вспомнил даже некоторые фамилии и фразы из запроса. Самая интересная из них звучала так: «В связи с активным ростом капитала отдельных членов партии «МИР» и участившимися финансовообъемными терактами на территории Республики Чечня просим вас организовать проверку данных лиц на причастность к финансированию международного терроризма и отмыванию средств, нажитых преступным путем...» О Пеструхине каком-то и иже с ним речь шла, кажется.

Проверку проводил «важняк» из управления Смагина Любомиров, и, когда у последнего в ходе работы начали проявляться признаки плохо скрытого раздражения (это стал замечать даже Смагин), Любомиров сам пришел к Кряжину. Говорил долго, сбивчиво, чаще произносил не указанные в запросе фамилии, а фамилию автора проекта, показывал рукой на стену (там находился его кабинет), перечислял свои дела, находящиеся в сейфе за этой стеной, и через фразу повторял:

– У меня, ... семь дел с фамилиями фигурантов, от одного упоминания которых, ... Москва, ... положение упора присев принимает, а мне дают эти... запросы, словно я только что вышел из отпуска и не знаю, чем заняться!! ... Посоветуй, что делать?

По тем выкладкам, которые представлял в Генпрокуратуру Оресьев П.Ф., Любомирову светили долгосрочные командировки в Мандози, Ашкелон, Фелис-Гомес, Ачхой-Мартан и Нурата.

Собственно, приходил-то Любомиров не возмущаться, а поделиться радостной новостью – путешествие виделось ему долгим и приятным. Когда же от своего интеллектуально одаренного коллеги Любомиров узнал, что эти города находятся в Палестине, Мексике, Чечне и Узбекистане соответственно, он посерел лицом и почему-то сразу сник.

– Ну, а Мандози? Мандози, Кряжин? Итальянское ведь название...

– Название, может, и итальянское, – согласился Иван Дмитриевич, – но дали его городу, расположенному на юге Афганистана. А что ты расстроился, Сергей? Загоришь, проветришься.

Проветриваться в Афгане, как и секторе Газа, Любомиров почему-то не хотел и всячески пытался славировать между плохим самочувствием, которое у него вызывают южные широты, и неотложными делами в столице. По акцентированным возмущенным выкрикам коллеги Кряжин догадался, что при такой загруженности в Москве, как у исполнителя депутатского запроса, тому не может помешать лишь Фелис-Гомес, тот, что в Мексике. Командировки во все остальные места отстирывания преступного капитала просто вышибут из-под ног «важняка» табурет и заставят просрочить все дела, находящиеся в производстве. По старой привычке опытного сыщика пользоваться случаем и вникать во все, что не имеет отношения к нему, Иван Дмитриевич изучил документы, после чего вернул их владельцу и сказал, что помочь ничем не может. В крайнем случае, если ориентироваться на предоставленные из Думы документы, сказал он, можно избежать поездки в Марокко.

Именно поэтому он сейчас и вспомнил фамилию Оресьева. Вспомнил сразу, как и улицу Резниковскую.

– А что делал на Резниковской депутат Госдумы? – резонно поинтересовался Кряжин, подумав вдруг о совершенном отсутствии связи между улицей, которая по планам городского комитета по архитектуре почти полностью готовилась к уничтожению по причине переизбытка ветхого жилья, и народным избранником с Охотного ряда. – Принимал наказы избирателей?

Смагин пожал плечами, явно давая понять Кряжину, что для того он сейчас и поедет на территорию Западного административного округа, чтобы ответить на этот вопрос и сотни других, которые появятся сразу после получения ответа на первый.

Окружная прокуратура, милиция, судмедэксперт – все эти люди, появляющиеся в местах обнаружения трупов, были уже на месте. Но на груди трупа сиял значок депутата нижней палаты, а это обязывало прибыть к месту еще как минимум одного человека – следователя Генеральной прокуратуры.

Правильно сказал Смагин – присевший лев. Если бы нашли труп жителя Резниковской улицы, качественный состав присутствующих ограничился бы «нижней палатой» прокуратуры округа. Ну, а поскольку депутат проживал не на Резниковской, а на Улофа Пальме, да еще и сам из нижней палаты, тут, конечно...

Кряжин, который уже мчался в черной «Волге» и разглядывал по сторонам яркие рекламные щиты, прекрасно понимал, что депутата-законодателя за пару тысяч стрелять в затылок не станут. Депутатов бьют по более веским основаниям. Но из оснований у Кряжина пока было только одно – основание черепа, пробитое пулей неустановленного оружия.

Ничего пока в активе не было, если не брать в расчет джип «Лэнд Круизер» и мертвого депутата в нем.