Читать книгу От тюрьмы до киббуца и другие приключения - Вячеслав Гуревич - Страница 8

Суд был назначен на завтра. Поутру я взглянул в зеркало. После нескольких дней тюремной гигиены и последней ночи, проведенной в размышлениях о политических взглядах судьи, я выглядел… Что тут сказать? Да будь я судьей неважно каких годов/взглядов, вплоть до Свободной дзен-буддистской партии, я бы выдал Гуревичу по максимуму. Людям подобного вида место могло быть только за решеткой.

Между тем время шло. Я умылся и причесался как следует, вымыв одолженную у Серджио расческу. Принесли кофе, булочки и даже какую-то непонятную подгорелую массу («Лазанья, – объяснил Серджио, – моя мать такую собаке не даст!»), а меня все не вызывали и не вызывали.

Серджио решил смилостивиться надо мной и подозвал охранника для консультации. В целом контакты нашей камеры с этим охранником были ограниченными. Он был родом из какой-то забытой богом деревни в Калабрии и смотрел на всех зэков, особенно иностранного происхождения, со смешанным чувством страха и презрения. По большому счету все мы были убийцы, и/или насильники, и/или педофилы. Он, не переставая, молился за то, чтобы никто из нас не вышел. Или, по крайней мере, был депортирован и оставил мирный итальянский народ в покое.

Вся эта информация исходила исключительно от Серджио, ибо я не мог понять ни одного слова калабрийца.

– Потому что он не по-итальянски говорит, – объяснил Серджио. – Итальянский – это Данте, Д’Аннунцио…

Он замялся в поисках еще одной фамилии и смолк. Не был он отличником в школе, короче.

– Не, ну чо тебе объяснять, это язык великой культуры. А этот говорит на диалекте, который происходит… ну, представь, каково с овцами целый день говорить! Вообще-то, он меня побаивается, – гордо добавил Серджио. – Знает, что у меня связи. Ты понимаешь, это то, на чем стоит Италия: тупой мужик надел форму и думает, что он навсегда оставил свою деревню, но он все равно побаивается меня, потому что он видит во мне padrone! Хозяин!

Теперь, перекинувшись двумя словами с калабрийцем, он окрикнул меня:

– Суда не будет, Russo! Lo sciopero! Забастовка!

Не знаю, что там у меня было написано на лице, но для Серджио мое выражение было почище чаплинского или там Альберто Сорди.

– Забастовка, понял? Велком ту Италия! Che bel casino!

Наконец он устал гоготать, поднял руку – не говори ничего – и пустился в объяснения. Итальянская рабсила была поголовно в профсоюзах, но профсоюзы были связаны друг с другом временными соглашениями, которые могли быть расторгнуты в любое время по любому поводу. Эдакие средневековые города-государства. Сегодня, как видно, профсоюз клерков в бюро общественных защитников решил устроить однодневную забастовку. Почему? Chissa! Да кто знает? Но без клерков твой адвокат даже папки с твоим делом не найдет! У него даже нет права ее искать! Так что все слушания переносятся.

– Mannagia! – залился я свежевыученным местным матом. – Porca miseria, figli di troia!

А что еще я мог выучить в РЧ – Данте с Д’Аннунцио?

– Но меня-то не общественный адвокат представляет! – запротестовал наш однокамерник Омар. – У меня-то обычный адвокат!

Серджио подумал и пошел посовещаться с охранником. Я не мог не заметить строгого выражения на лице калабрийца в ходе разговора. Не мог он упустить такого шанса выглядеть авторитетным. Как, впрочем, и сам Серджио.

– Ну, в общем, наш конфиденциальный источник, – Серджио с трудом сдерживался, чтобы опять не покатиться со смеху, – наш отважный защитник общества от таких монстров, как мы, считает, что у нашего американского друга есть шанс попасть на послеобеденное заседание.

– Не американец я! – запротестовал Омар. – Я гражданин Канады! У меня канадский паспорт! Смотри! У меня водительские права из провинции Альберта!

Никаким курсивом нельзя выразить ту гордость, с которой Омар объявил о своем статусе. Ну, в общем, вы поняли – очередной «натурализованный». По части гордости с аборигенами не сравнить.

На самом деле у Омара было кое-что общее с охранником, ибо оба происходили из глухих деревень, где овец было больше, чем людей: один из Калабрии, другой из Иордании. Но такая общность видна только на расстоянии – на приличном расстоянии, – потому что каждый из них скорее бы умер, чем признал, что у него есть что-то общее с грязным калабрийцем/арабом.

Из двоих Омар был на порядок симпатичнее, и не только потому, что он был по нашу сторону решетки. Он был весь такой светящийся славный малый лет двадцати пяти, с телом как у Фидия, что было неудивительно для преподавателя физкультуры, чем он в Калгари и занимался. Он улыбался на раз и был полон добродушия, и я уверен, что с таким сочетанием внешности и характера он наверняка пользовался популярностью в школе и дома. Он был с виду абсолютный теленок, который ну никак не мог сделать никому зла. Почему-то мне казалось, что его проживание в Калгари было как-то с этим связано.

В этой жизни у каждого теленка вагон слабинок, которых только и поджидают разные львята, или гиенята, или кто там в животном царстве. Омара погубило его чувство сыновнего долга. У него росли года, и однажды ему пришлось вернуться в деревню на предмет женитьбы. Тут-то усвоенные уроки канадской жизни его и погубили. Отвыкнув от деревенских обычаев, он надеялся вывернуться, но оказалось, что личика нареченной придется ждать до первой ночи. Это начало доставать нашего новоиспеченного канадца. Тем не менее он был хорошим сыном и не таким уж современным индивидуалистом и сцену устраивать не посмел. Он продолжал тянуть время, а времени уже было мало.

И тут ему повезло. Хотя, как сказать, «повезло». Хоть кузнецы своего счастья из нас, как правило, никакие, но удачи в чистом виде тоже нет, так что как-то они всегда сочетаются, хотя и, как правило, в неведомых нам пропорциях. Как-то вечером он тусовался со своими местными одноклассниками, и его будущий шурин сказал – в шутку? в полушутку? chissa? – что, может, Омар не уверен насчет брака, потому что он уже столько времени живет среди неверных? И, может, ему теперь мальчики больше по душе, особенно с его работой, где – они чо, правда каждый раз под душем моются после тренировки? Ну, дак – и пошли подмигивания и гиканья.

Нынче-то, конечно, от такого намека у любого западного учителя инсульт будет. 70-е были в этом плане помягче, но даже тогда, как мне кажется, такого рода обвинения принимались серьезно, особенно в нефтескотоводческом мачо-городе Калгари, вдали от космополитских Монреалей или не дай бог Сан-Франциско.

Короче, Омар вспылил. И будучи после часов на тренажерах в лучшей форме, причинил обидчикам немалый телесный урон. Что он там сломал им? В детали гордый канадец не вдавался. «I hurt him bad, that’s all.» Но для оценки ущерба пришлось выписывать старейшин из соседних деревень. Семейный вердикт был единогласен: на данный момент Омару предлагалось исчезнуть.

И только когда Омар вступил в прохладный терминал Королевских Иорданских Авиалиний, он наконец-то осознал, что он был спасен от матримониальной ловушки. Ибо на ближайшее будущее примирения между семьями не ожидалось.

– «Добились мы освобожденья / Своею собственной рукой», – спел я тихо.

– Да ладно! – Серджио замахал на меня. – Русские всегда с этими коммунистическими песнями.

– А что, разве не так все и получилось? – Я продемонстрировал быструю серию левой-правой.

– Ну да, ага. Коммунисты вечно на себя одеяло тянут.

У Омара еще оставалось несколько дней отпуска от щедрот канадских налогоплательщиков, и он двинул в Рим. Он прилежно следовал туристическим инструкциям и отдал должное всем красотам, от Ватикана до Треви, от il vino (в деревне ислам толковался жестко) до gelati. Но в сексуальном плане он изголодался… ну это просто решается: пошел на диско, подцепил девчонку – такой весь из себя симпотный спортивного вида канадец (про Иорданию ни слова), какие проблемы? – и повел ее к себе в отель.

Вот с этого места… это был все же не отель. Это был pensione. Стремно как-то скромному учителю физкультуры аж на отель отстегивать, не находите? Пансион – самое то, подумаешь, туалет в коридоре! Но вот правила там другие. Омару объяснили, что нет, нельзя гостей на ночь глядя, – особенно женского пола, – и ему это совсем не понравилось, особенно после двух-трех стаканов.

«Да вы с ума сошли? Я заплатил за комнату, или как?» И на тот случай, что этот тупой макаронник не понял английского, он пнул как следует прилавок, за которым стоял ночной портье, сынок хозяйки пансиона.

А пинок у Омара был почище его джеба. Бум! Затрясся прилавок. Бум! Затрясся кассовый аппарат. Распахнулась нижняя створка, и пара монет вылетела на пол. То есть, может, и вылетели – по крайней мере, так утверждал портье. Ага! Rubata aggravata! Ограбление с отягчающими!

«Знакомая статья», – подумал я.

– Ну, ты ему тоже двинул? – Серджио перебил.

– Пальцем не тронул! Клянусь мамой!

– Совсем-совсем?

– Ну, я оттолкнул его, он же вообще хотел меня схватить…

– У-у-у… – Серджио изобразил болезненную мину. – Эти портье… у них моментально синяки, переломы…

– Да откуда я знаю? – Омар горестно посмотрел в сторону. – Я столько лет живу в Калгари, я ни разу вообще ни с кем не дрался. Ни разу.

Мы смолкли, думая о том, что же это за место такое, где Омар мог оставаться таким ангелочком. Сидел бы там в своем раю и не рыпался. Ну, разве что в Эдмонтон сгонял на матч с «Ойлерз».

И тут охранник открыл дверь и прочел – пропел – фамилию Омара с максимальным эффектом, искажая каждую гласную. Мы пожали руки и пожелали ему удачи.