Читать книгу Посол. Разорванный остров - Вячеслав Каликинский - Страница 3

Глава вторая

Оглавление

Ветер с Неаполитанского залива беспрепятственно проникал в покои генерального консула, но тут же запутывался в тяжёлых шторах, пытался надувать их пузырём, прорывался в анфиладу комнат через неплотно прикрытые двери, окна, и по-над полом. Вместе с ветром с улицы в консульство проникал обычный уличный шум и пронзительные голоса бродячих торговцев, бесконечные перебранки местных обитателей, визг и громкий смех окрестной ребятни.

Эта шумная неаполитанская «симфония», ненадолго стихавшая на несколько часов лишь за полночь, за два года пребывания Спиридона Ивановича Дендрино на посту штатного генерального консула в Итальянском королевстве, стала ему привычной и ничуть не мешала ни работе, ни сну. Скорее уж наоборот: частенько Спиридон Иванович ловил себя на том, что тревожно просыпается от тишины, воцаряющейся в квартале обычно в предрассветные часы.

7 мая 1874 года он проснулся в обычное время – большие напольные часы в корпусе красного дерева прохрипели-отзвонили четверть восьмого утра.

Вставать нынче генеральному консулу не хотелось: накануне почти до часу пополуночи он провёл в голландском посольстве на приёме, устроенном в честь рождения очередного члена королевского дома. Спиридону Ивановичу до смерти надоела эта бесконечная череда приёмов – то чужих, то своих, устраиваемых по протоколу – однако деваться было некуда: служба такая! Слава те господи, что резиденция голландского посланника было совсем рядом, неспешным шагом минут десять ходу. Так что, улизнувши при первой возможности от голландцев, Дендрино быстренько добрался до консульства и добрую пару часов посвятил работе над вечерней почтой, прибывшей из России.

Почта была, как обычно, весьма обильной. Помимо циркуляров и указаний родного начальства, в том числе от Горчакова, в ней содержалась уйма бумаг из римской канцелярии русского посланника, а также требований, прошений и доношений от прочих департаментов, министерств, учреждений как итальянских, так и из далёкой России. Хватало хлопот и с местными делами: то русские моряки подерутся в порту с местными забулдыгами или полицией, то очередной купчина окажется после весёлой ночки без бумаг, удостоверяющих его личность. Более осторожные в дамском вопросе русские негоцианты часто попадали под завораживающее «пение» местных мошенников, и тогда бежали к консулу со слезливыми жалобами и просьбами дать хоть на обратную дорогу.

В общем, жизнь у консула скучной никак нельзя было назвать. Настолько нельзя, что иной раз Спиридон Иванович, сорокапятилетний мужчина, ощущал себя глубоким старцем, которому в жизни ничего, кроме покоя, да долгих неспешных размышлений о бренности всего на свете, не мило.

Вот и сегодня, проснувшись в привычное время, он вдруг ощутил непреодолимое желание опять зарыться в простыни и попытаться уснуть часика на два-три – с тем, чтобы проснувшись, более никогда не сыскать на обширном консульском столе неразобранных бумаг и ждущих немедленного ответа писем и требований.

Увы: чудес на свете не бывает – особенно таких, на казённой ниве. Никуда проклятые бумаги со стола не исчезнут, разве что число их увеличится.

А тут и за дверями спальни раздался привычный грохот, тут же сменившейся визгливой тараторью перебранки на два голоса – мужского и женского. Спиридон Иванович вздохнул, со злостью обшарил глазами тумбочку – чем бы швырнуть в дверь, а лучше в бедовую головёнку прислужника из местных? Кинул портсигар, но в дверь не попал, портсигар мягко ударился в тяжёлую штору и почти беззвучно скользнул на паркет.

Перебранка за дверью затихла, удаляясь. Потом снова что-то грохнуло, и в спальню просунулась лохматая шевелюра прислужника Серджио.

– Доброе утро, сеньор! – как ни в чём ни бывало улыбнулся во весь щербатый рот Серджио, показывая объёмистый кувшин. – Сеньору пора вставать и умываться, я принёс воды!

Прислужник был откуда-то с севера Италии, и его трескучий диалект консул понимал иногда с трудом.

– «Воды принёс!» – передразнил Спиридон Иванович, садясь в постели. – А я-то подумал, что в доме целый конский обоз стукотит… Тебе, сын своей итальянской мамы, сколько раз говорить, чтобы по утрам поаккуратнее был? Что там опять разбилось?

– Конский обоз? Что вы, сеньор! Откуда в приличном доме возьмутся кони? – захлопал глазами Серджио. – Это только южане держат в своих хижинах ослов, чтобы их не украли соседи. Да и то сказать – не в таком большом городе, как Неаполь, а в своих горных деревнях…

– Помолчи! Что там, за дверью, разбилось опять, спрашиваю?

– Ничего, сеньор! Почти ничего, клянусь! Просто Луиза, ваша горничная, начала уборку и порасставляла везде свои проклятые тазы! Одного я не заметил и наступил в него. И зачем вы держите эту пустоголовую Луизу, сеньор? От неё только шум и суета в приличном доме!

Неумолчно тараторя, слуга мыкался по спальне, пытаясь одновременно удержать в руках кувшин с водой, фаянсовую лохань для умывания и низкий пуфик.

Сейчас что-нибудь уронит. Спиридон Иванович, в ожидании неизбежного, втянул голову в плечи. Так и есть – фаянсовая лохань выскользнула из-под руки горе-прислужника и разлетелась тысячью мелких осколков. На шум из коридора тут же явилась горничная, и, уперев руки в бока, разразилась длинной язвительной тирадой в адрес всех северян-неумех вообще и дуралея Серджио в частности.

Консул потянул на себя простыню и со стоном зарылся лицом в подушку. Сколько раз говорить этой бестолочи, чтобы не смела заходить в спальню, пока сеньор не оденется и сам не позовёт её!

– Серджио! – глухо, через подушку, закричал консул. – Серджио, негодяй! Луиза! Порко мадонна! Если через пять минут в спальне не будет убрано, а я не смогу умыться, выгоню всех слуг к чёртовой матери! И замолчите, ради бога! Молча! Молча убирайте!

Несмотря на всю эту суету и шум, к девяти с половиной часам утра консулу удалось не только привести себя в порядок, но и разобрать всю вчерашнюю почту. Заложив в бювар последний циркуляр, Спиридон Иванович Дендрино откинулся на резную спинку неудобного деревянного кресла и от души расхохотался. Нет, что ни говори, а в его итальянской службе была какая-то изюминка! Некий перчик – да разве сравнить со службой где-нибудь в скучной российской канцелярии! Шумно, суетно – зато жизнь чувствуется!

Не удержавшись, он поделился этой мыслью с зашедшим в кабинет с докладом старшим письмоводителем консульства Пирожниковым.

Пётр Евсеич Пирожников служил в заграничном учреждении пятый год, и службою своей был премного доволен. Ежегодно, в день именинницы Евдокии, свояченицы, выхлопотавшей ему сие место, он не забывал заказывать о её здравии молебен в местном православном приходе.

Должность старшего письмоводителя при консульстве в Неаполе была хоть порой и суетливой, но не лишённой приятности во всех отношениях. Шестьсот рубликов годового жалования, треть которого выплачивалась швейцарскими франками и не подлежала обязательному налогообложению, пятнадцать дней оплачиваемого казною ежегодного отпуска с компенсацией проездных сумм до любого указанного в рапорте города в России, либо в Европе, выплата лечебных пособий. Кроме того, в ежемесячном табеле на выплаты было несколько приятных всякому рачительному человеку пунктов, вроде непредвиденных трат на писчебумажные и почтовые расходы, оплата извозчичьих и курьерских, и, конечно, самый приятный и весьма «гуттаперчевый» пункт «представительских» трат.

Не нахальничай, блюди разумную меру, не разевай алчно рот на всё подряд – и артельщик-кассир посольства, не слишком вдаваясь в детали, аккуратно выплатит пятого числа каждого календарного месяца всё, что подпишет к выплате генеральный консул Дендрино.

А уж про то, что служба в любом заграничном российском учреждении была гораздо либеральнее и проще для души, чем в чопорном и ревнивом к чинопочитанию Петербурге, и говорить не приходилось! По неписанной мидовской традиции, штат всякого заграничного учреждения почитался некоей семьёй – с главою, разумеется, – но главою непременно либеральной, просвещённой и далёкой от старорежимных деспотических замашек.

Нет, бывали, конечно, и исключения в виде своих доморощенных самодуров-«отцов», нервической атмосферы всеобщего подсиживания, доносительства и «семейных иуд-доносителей». Такие учреждения были на слуху, тамошние вакансии заполнялись трудно и долго, а коэффициент полезности нехороших мест столь низок, что высокое петербургское начальство, как правило, довольно быстро обращало на сие непотребство своё снисходительное внимание и принимало исчерпывающие меры к исправлению ситуации.

Хвала Господу, генеральное консульство в Неаполе никогда не отличалось по этой линии! Оттого и весь его невеликий штатный персонал прилагал все усилия к тому, чтобы так продолжалось как можно дольше.

Вот и нынче, выслушав не слишком новое и совсем не оригинальное высказывание «папы Дендрино», старший письмоводитель Пётр Евсеич Пирожников солидно, без панибратских понимающих ухмылок кивнул, и, помедлив самую малость, коротко взглянув на «папу», присел у приставного стола в кабинете консула. Вслед за этим он водрузил на полированную поверхность и аккуратно выровнял перед собой принесённые папки разных цветов.

– О чём речь, Спиридон Иваныч! Ежедневно молитвы кладу Господу нашему, что сподобил меня на службу за рубежами благословенной нашей Руси!..

Чиновный этикет непременно полагал бы после сего обязательную славословицу в адрес начальника самого учреждения. Типа: «…да, под вашим многомудрым и отеческим покровительством, ва-ше высокопревосходительство!» Однако такой моветон в адрес генерального консула был совершенно неуместным? и оттого остался неозвученным.

– Ну, что там у нас нынче, Пётр Евсеич?

– Все обычное, ничего сверхординарного, Спиридон Иваныч! – письмоводитель ловко разложил перед консулом десятка полтора перебеленных штатным писарем писем – русскому посланнику в Риме, начальникам департаментов МИДа в Санкт-Петербурге.

Пробежав глазами ровные строчки стандартных ответов, генеральный консул поставил на каждой бумаге размашистую подпись и выжидательно поглядел на Пирожникова:

– Всё, что ли?

– Никак нет, Спиридон Иванович! – письмоводитель достал из последней папки два листа, один пододвинул консулу, второй придержал перед собой. – Изволите ли видеть, Спиридон Иваныч, это последняя телеграфная депеша от русского консула из Порт-Саида. Насчёт прохода каналом итальянского коммерческого корабля «Сирена», на коем плывёт назначенный микадо Чрезвычайный и Полномочный японский посланник. Как вы должны помнить, его сиятельство светлейший князь Горчаков весьма обеспокоен сроком прибытия этого японца в Петербурге. И предвидит немалые хлопоты с возможным изменением августейшего расписания дел нашего государя. Министр Двора его императорского величества граф Адлерберг извещает, что государь, пребывающий нынче в Европе, намерен пробыть там до конца мая. Но японский посланник, скорее всего, прибудет в Петербург раньше…

– С чего ты взял, что непременно раньше, Пётр Евсеич? – консул пробежал глазами депешу. – Из Порт-Саида корабль вышел третьего дня, стало быть, к нам прибудет либо сегодня к вечеру, либо, скорее всего, завтра. Недельку положим на отдых посланника – почти два месяца в море, не шутка! И дён восемь-десять на сухопутное путешествие отсюда до Петербурга – через Австрию, Швейцарию, Берлин. Ну-ка, посчитай, Пётр Евсеич! Аккурат к концу мая и прибудет посланник в нашу столицу богоявленную!

– Не знаю, не знаю, Спиридон Иваныч! – в сомнении покрутил головой письмоводитель. – Вы на наш с вами аршин сего японца изволите мерить, на сухопутный. А ведь он вице-адмирал, к морю привычен, ему полтора-два месяца качки да болтанки на волнах – тьфу! Это я бы, Спиридон Иваныч, после такого плавания на четвереньках с корабля сполз, да с полмесяца в себя приходил.

Генеральный консул ещё раз проглядел депешу, слегка нахмурился:

– Что-то мне твоё настроение не нравится, Пётр Евсеич! Или не всё говоришь, или накручиваешь что-то в головушке своей бедовой, а? И чего ты, к примеру, молчишь о втором японском корабле, что за нашим посланником явно гонится? Только карандашом красным отчёркиваешь нужные места в депешах? Кайся, грешник!

Выговаривая письмоводителю с показушной суровостью, консул меж тем внутренне подобрался: Дендрино был дипломатом и никогда не забывал об этом. Дипломат – это, прежде всего, подозрительность. Подозрительность и недоверие. Доверчивый и доброжелательный дипломат – нонсенс! Таких не бывает – случаются, конечно – но очень ненадолго. Себя к таковым Спиридон Иванович не относил.

Подозрительность, недоверие, а ещё способность ничему и никогда не удивляться. И в первую очередь – неожиданным порой, как гром с ясного неба, маневрами и поворотами «главнокомандующих» дипломатического ведомства. Впрочем, какая уж тут неожиданность, ежели даже безусым и без всякого опыта новичкам в дипломатии известно, что самый важный элемент в международной политике – личные чувства, симпатии и антипатии монархов!

И ещё каждый дипломат должен быть актёром. Непременно актёром! Спиридон Иванович Дендрино не видел в этом ничего постыдного – более того, эту роль он исполнял с большим тщанием и даже некоторым удовольствием.

Роль добродушного и снисходительного «папы», главы консульского учреждения, давалась ему легко и без лишних угрызений совести. Ежемесячно подписывая табеля на выплату жалования служащим, он без особых усилий видел практически в каждом из них лёгкие, ненахальные хитрости, дописки, а то и откровенные приписки. Лукавым припискам в пределах разумного он порой дивился, и делал пометки в особой тетрадочке, но служебного хода этим записям не давал – зачем, ежели казною подобные выплаты и расходы предусмотрены? Почему бы им и не иметь места в житейском быту?

Спрашивается – а зачем тогда по каждому пустяку служебные проверки учинять, время и казённую бумагу переводить? Спроси кто у Спиридона Ивановича об этом, он бы, наверное, объяснился так: что до пометок – так ведь жизнь длинная. И судьбы людские непредсказуемы. Сегодня полтора рубля человек припишет, а завтра, уверовав в начальническую слепоту – и на полсотни рот раззявит. Правда, этаких алчных мздоимцев генконсулу за время его службы не попадалось – видимо, сказывался всё-таки строжайший кадровый отбор при заполнении служебных вакансий в заграничных учреждениях. Да и место этакое терять, разумеется, не хотелось никому.

Да что там финансовый пригляд!

Актёром приходилось быть практически во всех своих служебных ипостасях. Взять, к примеру, тот же итальянский период дипломатической стези Спиридона Ивановича. Казалось бы – повезло! Тихая такая (в смысле международных скандалов пока, тьфу-тьфу) страна, практическое отсутствие здесь вездесущих, разбежавшихся из России по всей Европе доморощенных отечественных революционеров и бомбистов. Не сравнишь с той же Францией, ставшей европейским гнездовьем русского вольнодумства и антиправительственной деятельности.

Да и сами итальянцы – ну, легкомысленный с виду народ! Бесхитростный, лёгкий – а поди-ка! Про то, что Россия не сразу, а только через год после объединения Италии в единое королевство эту державу признало, только ленивый здесь, как оказалось, не помнит! И при итальянском монаршем дворе частенько россиянам сей грех припоминают, и министерские чиновники ядовито щурятся всякий раз, как с законною просьбою посланник либо консул обратятся. Англичанам да германцам – тем сразу: prego! А как до России – непременно палец многозначительно поднимет, скажет: unna faccia, unna razza[9]. Нет, чтобы другую свою поговорку вспомнить, как её… Franza o Spagna, purché se magna[10].

Вот и приходится актёрствовать, балансируя, всей мимикой, паузами в разговоре подчёркивать: милый, bello mio, да нешто это я такой толстокожий? Служба обязывает, знаете ли! Государь мой повелел повременить, вот я и того… А лично я Италию всегда обожал! Обожал и преклонялся! Боже упаси – не вслух всё это, конечно! Мимика, жесты… Чтобы не оказаться для своих fessi, а для итальяшек furbo[11]. И ведь, скажи-ка на милость, не только одни высокие министерские чины про российское промедление помнят и поминают – дурень Серджио, слуга, и тот консулу как-то попенял этим. Вот и скажи после этого, что arrangiarsi[12] дуракам недоступно!

– Так что там с японцем нашим? – повторил свой вопрос консул.

– Да ничего пока! – развёл руками письмоводитель. – Я к тому клоню, что замыслы этого азията нам доселе не ведомы. А что до японского же клипера, который, по сообщению нашего консула в Японии, вполне очевидно за своим же посланником гонится, тут и вовсе ничего угадать заранее невозможно, Спиридон Иваныч! Вот, извольте поглядеть сами депеши: в Коломбо клипер зашёл через неделю после выхода оттуда «Сирены» с посланником. В Порт-Саиде клипер уже всего на сутки с коммерческим судном разминулся. Надо думать, здесь, в Средиземном море, он его непременно догнал. А зачем – один бог знает японский! Может, японский император решил сменить посланника ещё до его прибытия в Россию. Может, инструкции к будущим переговорам решили обновить – непременно узнаем всё, Спиридон Иваныч! Сами изволите говорить: не сегодня-завтра итальянское коммерческое судно ждут здесь, в Неаполитанском порту. Вот и всё сразу станет ясно…

– Ясно пока, что ничего неясно! – буркнул консул. – И вообще: до Японии ли какой-то нам нынче, когда с Европой да турками разобраться не можем. Впрочем, наше с тобой, Пётр Евсеич, дело петушиное: прокукарекал, а там хоть и не рассветай! Желает светлейший князь Горчаков отследить маршрут японца – отследим!

– Вот и я про то! – поддакнул письмоводитель.

– Только вот что, Пётр Евсеич: ты к себе когда возвращаться будешь, пригласи-ка ко мне вице-консула Назимова! Сергей Николаевич хоть в наших делах и новичок, а долгое время на Дальнем Востоке плавал, в Японии бывал неоднократно. Может, прояснит как-то ситуацию с этой погоней!

– Слушаюсь, Спиридон Иваныч! – поклонился письмоводитель, собирая свои папки и бумаги.

– Да, и вот ещё что, милейший, – голос Дендрино построжел. – Подай-ка сургуч, Пётр Евсеич! Занесёшь сию записку по известному тебе адресу…

Консул быстро набросал несколько строк, помахал бумагой, просушивая чернила, и запечатал в конверт, наложив на клапан личную печать.

– Лично занесёшь! – консул счёл нужным напомнить старшему письмоводителю. – В дверь не звони, всё одно никто не откроет – бросишь письмо в прорезь для почты.

– Понимаю-с! – поклонился Пирожников. Убедившись, что на конверте отсутствует адрес доставки, он счёл уместным уточнить. – Заштатному нашему консулу изволили написать?

– Ему, – коротко завершил разговор консул. – Ступай, не мешкай!

Выпроводив письмоводителя, Дендрино вышел на балкон, затенённый полосатыми маркизами, и закурил сигару. Настроение у него явно испортилось – и было от чего!

Заштатный русский консул в Неаполе звался Георгием Артуровичем Гартманом, и в формуляре консульского персонала числился негоциантом и представителем швейцарского торгового дома с труднопроизносимым названием.

Институт заштатных консулов при российских дипломатических представительствах зарубежом был делом обыденным. Не получая жалованья, заштатные консулы пользовались тем не менее дипломатическим иммунитетом за оказываемые ими российскому флагу «услуги торгового и представительского» свойства. Довольно часто услуги «заштатников» были весьма специфичными и отнюдь не торговыми и представительскими. Истинную сущность этой категории «заштатников» в дипломатических кругах знали лишь консул и посланник в стране пребывания, остальной персонал только догадывался, да держал язык за зубами.

Гартман был агентом Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии. Числился, как и прочие его коллеги-жандармы, по Военному министерству, но имел при этом прямое подчинение товарищу министра внутренних дел, ведающим политическим сыском в России и за рубежом. Главной задачей Заграничных отделений была, разумеется, политическая составляющая – всемерный пригляд за разбежавшимися по Европе откровенными революционерами и опасно мыслящими субъектами. Однако циркулярами за подписями двух министров – внутренних и иностранных дел – консульской службе и заграничным резидентам охранки предписывалось «взаимопонимание и тесное сотрудничество» по самому широкому кругу вопросов, имеющих для России жизненно важные интересы.

Дендрино знал, что в распоряжении неаполитанского агента, или, правильнее назвать, резидента заграничной охранки имеется несколько рядовых сотрудников наружного наблюдения – в основном из местных. Что Гартман имеет тесные связи с местными же частными сыскными агентствами и бюро. Догадывался консул и о том, что итальянская резидентура занимается не только наружным наблюдением, но и обязательно имеет нескольких специальных агентов для внедрения в интересующий Третье отделение круг лиц и тайных организаций.

Дипломат и резидент охранки близко не сходились, однако время от времени встречались, обменивались различными сведениями и услугами. Именно эти встречи более всего и раздражали Спиридона Ивановича совершенно бессмысленной, на его взгляд, конспиративностью. Вот и нынче, когда пришло время «негоцианту» оказать отечеству небольшую услугу, приходилось действовать в строгом соответствии с инструкциями и наставлениями Гартмана. Протелеграфировать нельзя, даже указать в посланной записке место встречи тоже никак невозможно… Добро бы шла речь о страшном заговоре, либо о визите инкогнито в Неаполь отечественных монарших особ. Тьфу, пустяк – а попробуй, отступись от установленных правил!

Время встречи надобно было указывать на два часа позднее истинного. С местом встречи и вовсе смех: указываешь любое, а идёшь в очередное по заранее согласованному с резидентом списку мест рандеву. Ну-ка, посмотрим, куда нынче нелёгкая понесёт?

Консул погасил сигару, вернулся в кабинет и достал из сейфа загодя присланный Гартманом список. Последний раз они встречались в здании Торговой биржи – значит, сегодня надо идти в кофейню на Королевской площади. Делать нечего, надо собираться! Консул вздохнул и позвонил в серебряный колокольчик, велел явившемуся Серджио почистить и привести в порядок лёгкий сюртук и к 10 часам сбегать за извозчиком.

– Buongorno, сеньор! Вы позволите? – Гартман явился в кофейню в заранее оговорённое время, минута в минуту. И, несколько помедлив, подошёл к столику на открытой веранде, где консул допивал уже вторую чашку превосходного кофе.

– Разумеется, присаживайтесь, господин Гартман! – с некоторым раздражением кивнул на соседний стул Дендрино. – Или вы допускаете мысль, что, пригласив вас на встречу, с соблюдением всех ваших правил конспирации, я заявлю, что столик занят?!

– Ну-ну, не сердитесь, добрейший Спиридон Иванович! В такой чудесный день грех сердиться! – резидент опустился на стул, уложил на колени лёгкую трость и щёлкнул пальцами топтавшемуся неподалёку официанту. – Portate una grande di caffe, un bicchiere d̓’acgua com ghiaccio![13] И стакан воды со льдом! – Люблю, знаете ли, Спиридон Иваныч, кофе по-гречески! Не пробовали?

– Зубы берегу, Георгий Артурович! Мы, по-моему, уже обсуждали сей вопрос – нешто запамятовали?

– Ну, не хотите просто, по-дружески поболтать, давайте к делу! – пожал плечами резидент.

Выслушав суть просьбы консула, Гартман снова чуть заметно пожал плечами:

– Проследить за японцем – и только-то? Разумеется, я помогу вам, хотя сия азиатская персона, насколько я понимаю, не политическая?

– Может, и не политическая, – легко согласился Дендрино. – Однако, учитывая настоятельное требование его сиятельства канцлера Горчакова и обеспокоенность министра двора Адлерберга относительно майского расписания государя, пустяковой сия просьба мне не представляется.

– Разумеется! – посерьёзнел жандарм. – Что ж, не будем терять времени. Разрешите откланяться – мне необходимо навести некоторые справки ещё до прибытия в порт корабля с японским посланником. Честь имею, Спиридон Иванович! Подробный отчёт вы получите обычным путём-с!

Проводил глазами удаляющегося лёгкой походкой Гартмана, Спиридон Иванович от досады аж сплюнул: ну скажите на милость, стоил ли минутный разговор всех предшествующих ухищрений?! Черкнул бы в утренней записке – так, мол, и так: возьмите японца под наблюдение. А Гартман ответ бы черкнул – и все дела! А теперь тащись обратно в консульство, доставай из несгораемого ящика секретный меморандум о способах передачи письменных сообщений «обычным путём»… Тьфу!

Однако обычным путём не получилось: события последующих двух дней приняли такой оборот, что консул схватился за голову, и, презрев все установленные правила конспирации, данной ему властью, собрал экстренное совещание. На нём присутствовали он сам, вице-консул Назимов и Гартман – последний был представлен Назимову как нагрянувший в Неаполь «ревизор МИДа», ответственный за некие «литерные мероприятия».

– С вашего позволения, господа, я начну наш «военный совет», – попробовал пошутить Дендрино. – Итак, три месяца назад, с соизволения государя и в соответствии с международной практикой, японское правительство от имени своего императора известило Петербург об утверждении кандидатуры Чрезвычайного и Полномочного Посла Японии – некоего Эномото Такэаки. Были подтверждены обоюдные намерения сторон об открытии в Санкт-Петербурге постоянного дипломатического представительства Японии и безотлагательном начале переговоров по острову Сахалин. О посланнике известно: вице-адмирал военно-морских сил Японии, образование получил европейское, знает французский, немецкий и фламандский языки. Дипломатического опыта не имеет, до назначения послом служил на самом северном японском острове Хоккайдо. Кем служил – неясно. То ли управляющим, то ли помощником министра по развитию северных территорий. Наш консул в Японии господин Струве уверяет, что так и не смог выяснить это обстоятельство – ну, да ему простительно: он в Японии человек новый, а тамошние азиаты – народ, как известно, необычайно скрытный…

Дендрино при последних словах обернулся к вице-консулу Назимову, словно за поддержкой. Тот кивнул, шевельнул окладистой бородой, и консул продолжил:

– С означенным Эномото в Россию следуют переводчик посла, лейтенант японского флота Уратаро Сига и назначенный секретарём посольства в Петербурге Асикага Томео – тоже лейтенант, только уже не флотский. С переводчиком всё вроде ясно, а вот второй лейтенант, как утверждает господин действительный статский советник Струве – тёмная лошадка! Его формулярный список японское министерство внешних связей почему-то не предоставило, лишь сообщило, что господин Асикага до нынешнего назначения служил при штабе военного министра Сайго Такамори. Вчера утром итальянское судно «Сирена» с японскими дипломатами на борту прибыло в Неаполитанский порт, высокие японские гости сошли на берег. Багаж был отправлен в гостиницу «Везувий». Предполагалось, что после кратковременного отдыха японский посланник выедет в Санкт-Петербург через Австрию и Швейцарию.

Консул залпом выпил стакан воды со льдом, промокнул усы платком. Прочие участники «военного совета» хранили молчание.

– Имели ли вы, господин консул, какие-либо указания относительно японского посланника? – возникшую длинную паузу прервал, наконец, Гартман.

– Самые невнятные, если позволительно будет так высказаться! – признался консул. – Япония является совершенной terra inkognita на наших дипломатических горизонтах. Да что там дипломатических! Ни обычаев, ни языка никто почти не знает – страна буквально до последних дней была в некоей самоизоляции от всего мира. Из директивы его сиятельства министра Горчакова несомненно только одно: Россия весьма заинтересована в скорейшем открытии японского посольства в России. И, как следствие – в открытии переговоров по острову Сахалину. Мне сообщено также, что живейший и, осмелюсь предположить, личный интерес к визиту японцев проявляет сам государь. При этом его императорское величество соизволило повелеть, чтобы высокому гостю в трудном пути следования была оказана всемерная помощь и поддержка – возможно более деликатная, не могущая обидеть или оскорбить человека, мало знакомого с европейскими обычаями и нормами поведения.

– Близко не подходить, кланяться издали? – тонко улыбнулся Гартман.

– Почти что так, – вздохнул консул. – Приказано отследить прибытие посла в Неаполь и немедленно донести в Петербург о предполагаемой дате его прибытия в Россию. Ну, это уже для министра двора, его высокопревосходительства графа Адлерберга – для согласования с расписанием его величества. Японцу велено оказывать всемерную помощь только в случае его явного затруднительного положения и личного его обращения за содействием в русское дипломатическое представительство.

– Какие же могут быть затруднения у японского самурая-дворянина, который получил европейское образование и несколько лет жил в Европе? – откашлялся Назимов.

– Вот именно, Сергей Николаевич! – поддержал вице-консула Дендрино. – Но это ещё не все, господа! Через три недели после отплытия господина Эномото из Иокогамы вслед ему по решению японского правительства был спешно снаряжён и отправлен самый быстроходный клипер японского военно-морского флота. Сообщивший об этом консул Струве не смог выяснить причину таких действий. Что же касается нас, то известно, что третьего дня клипер настиг «Сирену» в Средиземном море, корабли легли в дрейф, Эномото перешёл на борт клипера, однако спустя час вернулся на «Сирену» и продолжил путь к итальянским берегам. А военный клипер на всех парусах помчался обратно в сторону Суэцкого канала. Надо полагать, обратно в Японию… Вот и растолкуйте мне, господа, что сие может означать? Хоть вы, Сергей Николаевич! Вы же неоднократно бывали в Японии, знаете о них побольше моего!

Назимов решительно помотал бородой:

– Увольте меня от таких предположений, Спиридон Иваныч! Тем более, применительно к дипломатическим делам! Да, я бывал в Японии, общался с тамошними чиновниками и народонаселением – но ведь я простой моряк! Одно могу сказать: японцы – чрезвычайно трудный в общении народ…

– Рискну предположить, что посланнику Эномото были переданы какие-то срочные и важные указания, – заявил Гартман. – Настолько срочные и важные, что потребовали этакой погони через полмира!

– Ну, насчёт указаний – это очевидно, – хмыкнул Дендрино. – Не кальсоны же запасные посланнику передали, которые тот впопыхах забыл. А посланник-то наш что выкинул, прибывши в Неаполь? Взял да и отправился вместо России во Францию! Может, это и было главной причиной погони? Во Францию, господа! Я, конечно, телеграфной депешею немедленно информировал об этом его сиятельство князя Горчакова. И уже получил сегодня строжайший разнос: как? почему? Из министерства требуют подробностей, объяснений…

– Да уж, действительно! – хмыкнул Гартман.

– Вот и гадай теперь – что сие означает, учитывая наши нынешние более чем прохладные отношения с Францией после откровенной поддержки Россией Пруссии в её войне с Наполеоном Третьим.

– И особенно после победоносного щелчка по носу французикам в виде пересмотра статьи Парижского трактата о нейтрализации Чёрного моря и возвращения России права иметь в нём военный флот! – подхватил, довольно огладив пушистую белоснежную бороду, Назимов.

– Выводы из этого неожиданного разворота японского посланника в Париж его сиятельство делает совершенно логические, – кивнул консул. – Либо Япония ещё до начала дипломатических контактов с Россией намерена ясно показать нам свои профранцузские ориентиры в международной политике, либо эти ориентиры существуют давно, а мы все их проглядели. Такие вот невесёлые наши дела, господа! Теперь ваша очередь, Сергей Николаевич! Вы, по счастью, до назначения вице-консулом в Неаполь, несколько лет крейсировали на своих кораблях в морях Дальнего Востока. И, судя по вашему послужному формуляру, неоднократно бывали в самой Японии. Вам и карты в руки, господин капитан первого ранга! Выручайте!

Назимов несколько смущённо поёрзал в кресле, тронул бороду:

– Господа, я ведь в вашей дипломатии и большой политике пока профан-с! Ну, бывал в Японии многократно – так и задача была поставлена нашему брату-моряку такая: демонстрировать своё военное присутствие в Дальневосточных морях. Что до вице-адмирала Эномото Такэаки, то хоть убейте, господа, не припомню! Бывал, разумеется, с визитами в их военно-морском ведомстве – и с официальными, и с товарищескими, так сказать. И ведь должен был ежели не знать, то слышать! Вот упомянутого вами переводчика по имени Уратаро Сига припоминаю: проходил такой лейтенант практику на моём корабле. Вместе с другими японскими младшими офицерами. Но побей меня Бог, если он отличался по части знания русского языка! Как и все они – с пятое на десятое. А про третьего азията и вовсе ничего знать не могу, коли он при штабе военного министра обретался.

– Хорошо, оставим это! – Дендрино вздохнул. – Но самих япошек-то вы лучше нашего знаете, Сергей Николаевич! Характеры, обычаи, традиции, так сказать… Может, хоть вы нам объясните – что сие может означать: едет японец в Россию с пальмовой ветвью, так сказать, и вдруг на полпути поворачивает, чтобы сделать визит в недружественную нам державу! Ну не сглупа же, прости мя, Господи! Не по скудоумию ведь из Италии не на восток поворачивает, а на запад!

– И тут не знаю, как истолковать сей парадокс, господа! Одно могу сказать твёрдо: у японской нации характер и нрав от европейских, а паче чаяния славянских, отличаются как небо от земли! Терпеливы, законопослушны поболее нашего, российского, – под тем подпишусь двумя руками. Вот поймайте нашего крестьянина с ружьишком в барской роще – он ведь и под плетью не признается в браконьерских своих умыслах! А японский простолюдин в такой же ситуации – боже упаси! Он поперву никогда на чужое либо законозапретное не позарится. А уж коли случился грех – так признается сразу, не хитря.

– Очень образно, – кашлянул Гартман. – Хотя как сей пример может нам помочь – ума не приложу!

– И я тоже! – развёл руками вице-консул. – Вы спросили про отличие, я вам и выложил. Военных инструкторов у них в Японии европейских много! Больше всего – голландцев, французов, немцев. Даже обитателей Северо-Американских Соединённых Штатов встречал там… Про тех могу сказать твёрдо: все гнут в Японии свою линию, Россию же всячески оттирают от японских дел. И при каждом удобном случае норовят нас дискредитировать. Вот тот же Сахалин взять, господа: у Европы, да и Америки неблагодарной свои виды на этот остров! Англичане не только пугают Японию усилением России вблизи их островов. Не только нашёптывают о коварных планах русских вслед за Сахалином захватить Хоккайдо. Они и корабли свои охотно предоставляют для переброски на Сахалин японских колонистов, воинских команд и даже преступников для расселения. Сам свидетелем был!

– Признаться, я тут, в Италии, нашими делами на Дальнем Востоке не слишком интересовался, – признался Дендрино. – Хотя, конечно, догадываюсь, отчего это вы Северо-Американские Штаты неблагодарностью попрекаете.

– Именно неблагодарностью! – загорячился Назимов. – Ну, про продажу Аляски Америке поминать не будем сейчас – это потомки оценят, по прошествии долгого времени – надо было продавать или нет. Я про другое: помните, как наш государь, рискуя втянуть Россию в новую войну, отправил к восточным и западным берегам Америки сразу две русские эскадры, наперегонки с британским флотом, направлявшемуся туда же с экспедиционными войсками? Ведь спасли же тогда, по сути, Америку. Нас там со слезами и встречали, и провожали. Кланялись, благодарили, обещали вечно помнить. И что же? Короткая память у американцев оказалась! Не только настоятельно рекомендуют японцам откупить у России Сахалин – деньги на это дело ссудить обещают! А России намекают прямо: Япония-де после визита «чёрных кораблей» Мэтью Перри и подписания договоров с Америкой всегда может рассчитывать на заокеанскую военную помощь в деле защиты своих территориальных интересов. Вот вам и «вечная память», господа!

– Ну, для дипломатов такие смены курсов – дело привычное, – усмехнулся консул. – Ничего удивительного: сие есть политика!

– А англичане? – всё ещё не мог успокоиться Назимов. – Всё ясно как божий день: если японцы застолбят свои права на Сахалин, то туда тут же ринется вся эта франко-британо-американская свора!

– М-да… – протянул разочаровано консул. – Спасибо, конечно, Сергей Николаевич – просветили нас, как говорится, насчёт коварных замыслов. Но всё это – большая, как говорится, политика! А нам бы нашу малую задачку порешать. Что вы скажете, Георгий Артурович? Какую лепту в наше совещание внесёте?

Гартман покосился на Назимова, словно взвешивая: как внести свою лепту и не выдать непосвящённому в государственный секрет человеку свой истинный статус «ока государева».

– Ну-у, что сказать, Спиридон Иваныч. Когда вы, памятуя о моей старой дружбе с главою местного сыскного бюро, попросили помочь приглядеть за японскими визитёрами, я сразу к приятелю моему и направился. Так и так, брат, выручай! А итальяшки что? Они, кроме как о любви, измене и рогоносцах, и говорить-то ни о чём не умеют! Вот и мой «Петрарка» сразу оживился: il tradimento?[14], спрашивает. Да, говорю, она самая – il tradimento! В общем, договорился я ним, «Сирену» встречала целая команда местных сыщиков. До гостиницы «проводили», как положено. Там – коридорного своего временно поставили. И уже к вечеру выяснили всё досконально! Японец, что постарше, вызвал хозяина гостиницы, спросил, как можно заказать билеты на поезд до Парижа? Тот ему объясняет: из Неаполя в Париж поезда пока не ходят. Японец удивляется: как же, мол, так? Он, дескать, долгое время жил в Центральной Европе и доподлинно знает, что железнодорожное строительство здесь очень быстро развивается. Ну, хозяин его и просветил: тысяча извинений, сеньор, но Италия стала единой страной не столь давно. Мол, железные дороги строились в отдельных областях Италии, в основном на севере – в Пьемонте, Ломбардии, Тоскане… И от Неаполя на север железнодорожная ветка только строится.

Консул осуждающе кашлянул: не отвлекайся, мол, друг любезный! Рисорджименто[15] и все проблемы, связанные с ним, обсудить можно и потом… Гартман кивнул:

– В общем, японцам втолковали, что на поезд прямого сообщения в Париж они могут сесть только в Турине. А туда быстрее всего можно добраться на почтовом дилижансе. Или морским путём, через Геную. В итоге японцы откупили почти все места в утреннем дилижансе, и нынче утром отправились на север.

– Но из Турина, насколько я понимаю, можно отправиться на поезде через Милан и Швейцарию, – возразил консул. – А там, через Берлин, и в Россию.

– Полагаете, что японцы путают следы? – хмыкнул Гартман. – А смысл? Путешествует посланник не то, чтобы инкогнито, но совершенно безо всякой помпы. Итальянские власти, по-моему, даже в известность не поставлены. Вот если бы наоборот, так сказать. Выспрашивали о дороге в Россию, а в Турине неожиданно сели бы на парижский поезд! Не-ет, Спиридон Иваныч!

– Значит, Париж… Но всё равно, господа, это пока только наше предположение! Вот и его сиятельство, Александр Михайлович Горчаков, в последней депеше допускает возможность какой-то путаницы, непонятности намерений посланника. В общем, он не собирается огорчать государя этим известием до тех пор, пока не будет известно о точном маршруте следования Эномото… Георгий Артурович, голубчик! На вас вся надежда! Может, есть у вас в Турине надёжные люди, которые могут взять посланника под наблюдение?

– Сделаем, Спиридон Иваныч! – кивнул Гартман. – Я ведь, знаете ли, не случайно обмолвился, что японцы откупили почти все места в почтовом дилижансе. Двое моих людей с ними в одной карете отправились… В смысле, не моих, а частного сыщика местного, – поправился он, быстро взглянув на Назимова. – И в Турине с японцев глаз не спустят, не сомневайтесь! И доложат мне, что и как. А я вам, соответственно!

– Спасибо, голубчик! Премного вам благодарен за ваше деятельное участие. Ну-с, господа, на этом наше совещание будем считать законченным. Теперь остаётся только ждать известий из Турина… Георгий Артурович, я вас провожу!

Закрыв за собой дверь поплотнее, консул взял Гартмана на пуговицу сюртука:

– Георгий Артурович, я, действительно, чрезвычайно вам признателен за содействие. И не премину отметить в ближайшем рапорте в Петербург ваше усердие и расторопность! Но… Нельзя ли устроить, чтобы и в Париже за японцами нашими пригляд был? Знаете, визиты-то разными бывают – и официальными, и частными. А у нас, дипломатов, каждая мелочь может решающей стать… Я не сомневаюсь, что Петербург и без нас догадается соответствующее распоряжение французскому бюро отдать, но… Пока депеши через всю Европу туда-сюда летать будут…

Гартман сдержанно улыбнулся, мягко освободил пуговицу из пальцев консула:

– Давайте-ка выйдем на улицу, Спиридон Иванович! Или, по крайней мере, на ваш балкон. Терпеть не могу обилия всяческих штор, занавесок, драпри… Можете считать меня сумасшедшим, но за каждой тряпкой так и чудится подслушивающий соглядатай.

На балконе жандарм облокотился на перила и серьёзно поглядел на собеседника.

– Прежде всего, многоуважаемый Спиридон Иваныч, благодарю за высокую оценку моих скромных усилий. Хотите отразить их в рапорте? Честно признаться, не хотелось бы. Но и запретить, увы, не могу-с! Однако прошу и заклинаю: непременно укажите, что я лишь выполнял вашу настоятельную просьбу! Можете добавить: с неохотой выполнял! Ваш рапорток-с ведь не только ваше, но и моё начальство читать станет, понимаете? И я ни в коей мере не желаю, чтобы у моего шефа сложилось подозрение, что мне в Неаполе, по своей линии, и делать-то нечего! Тем более что в своих рапортах и отчётах я, наоборот, всячески подчёркиваю чрезмерную загруженность делами своего департамента…

Помолчав, Гартман совсем серьёзно закончил:

– Я ведь жандарм, господин консул! Имею чин ротмистра. И в задачи нашей Заграничной службы вовсе не входит слежка за японскими и прочими дипломатами – если они, конечно, не лезут в политику, не злоумышляют на нашего государя, не мастерят бомбы и не занимаются агитацией и вербовкой противников русской монархии… Впрочем, вы и сами всё это знаете, Спиридон Иваныч! Я к чему всё это говорю: хоть обижайтесь, но по линии нашего департамента я своим коллегам во Франции никаких просьб и пожеланий выказывать просто не могу-с! Нету в Париже, извините, филиала нашего Третьего отделения!

– То есть как это нету? – взвился консул. – Простите за прямоту, Георгий Артурович, но я полагал, что у нас вполне доверительный, откровенный разговор. Я ведь не второй день служу, кое-что, извините, знаю-с! Париж – это самый центр революционной эмигрантской заразы! Уж там-то нигилятины и бомбистов хватает! И чтобы этакая публика, да без должного присмотра?!

– А вот представьте себе, дражайший Спиридон Иваныч! Понимаю, в этакое трудно верится, но так уж в Париже исторически сложилось! Граф Орлов[16], принявший бразды у своего предшественника, в своё время негативно охарактеризовал действующих в Париже агентов русской политической полиции и выступил инициатором так называемого берлинского варианта. А сие означает ненадобность создания во Франции русского заграничного охранного бюро. В нужных случаях, мол, можно привлечь и силы местной полиции. Идея была немедленно подхвачена состоящим при Верховной распорядительной комиссии[17] неким полковником Барановым – и понеслось!

Гартман вздохнул, переменил позу – теперь он опирался на поручни балкона спиной и локтями, что дало жандарму возможность время от времени бросать быстрые взгляды вверх и вниз.

– Знаете главную беду и тормоз нашей многострадальной России, Спиридон Иваныч? – продолжил он. И, не дожидаясь реакции собеседника, ответил сам. – Главная беда – это не кровавые бунты во все времена, не нынешний разгул вольнодумства и террористических идей! Всё перечисленное неизбежно в истории каждого государства. Зло – в непрофессионализме противостояния и кадровых ошибках власть предержащих! Беда в том, что весьма часто важное и требующее специальных знаний дело в России отдаётся в руки честного, но совершенно некомпетентного человека.

Дендрино, которому не терпелось заручиться конкретным согласием жандарма на помощь, вынужденно слушал давно знакомые ему философствования и кивал. Прерывать Гартмана было нельзя – пусть человек выскажется!

– Так и с Францией у нас получается, Спиридон Иваныч, – Гартман слегка понизил голос. – Ничего плохого не могу сказать о графе Орлове – боевой генерал, редкая умница, честный и прямой человек. Но не на месте граф, хоть режьте меня! На посольскую службу попал он после тяжких ранений, лишившись глаза и будучи неспособным по состоянию здоровья продолжать службу в армии. Киснул, хандрил генерал на долгом излечении – вот и пожалел его государь, дал живое дело. Прости меня, Господи, – о человеке подумал, а о деле нет. Или Баранов этот… Не смею судить о нужности и важности Верховной распорядительной комиссии как таковой, однако пример полковника Баранова, отвечающего за противодействие терроризму, весьма нагляден! Не знаю, каким уж он был артиллеристом, не ведаю путей, которыми попал в сию комиссию – но результат налицо! Один-единственный инспекционный вояж полковника в Румынию, Швейцарию и Францию отбросил все оперативные наработки Департамента полиции и его заграничных бюро на много лет назад!

Дендрино сочувственно покашлял, но прерывать собеседника опять не стал.

– В Париже полковник, ознакомившись с деятельностью сыскной агентуры, сумел договориться с префектом Парижа Луи Андрие о реорганизации Заграничной службы при непосредственном участии помощника префекта, некоего Мерсье, – продолжил Гартман. – Французы при этом поставили условие, чтобы в Париже не было других агентов нашего Третьего отделения. Вот вам и реорганизация, Спиридон Иванович! Баранов по завершению командировки спокойно отбыл в Петербург, а координацией действий французской агентуры вынужден заниматься сам посол! Неслыханное дело! Как вы можете догадаться, сами французские агенты в наших российских делах оказались, увы, несостоятельными! Иначе и быть не могло – по моим сведениям, нынешние и языка-то русского не знают!

Гартман вздохнул, вытянул за цепочку брегет, щёлкнул крышкой.

– А вы упрекаете меня в недоверительности разговора, Спиридон Иваныч! Все тайны наши, как есть, выдал вам… Понимаете теперь, что никак нельзя мне в Париж самому обращаться? Здесь, в Неаполе, у меня на редкость удачное прикрытие. Узнают обо мне французы – немедленно поделятся новостью с итальянскими коллегами, и конец моему прикрытию. И вы, Спиридон Иваныч, без верного помощника в тайных делах останетесь!

– Но ведь время потерять можем! – едва не простонал Дендрино.

– Не извольте беспокоиться на сей счёт, Спиридон Иваныч! – перебил Гартман. – Желаемого вами ускорения можно достигнуть совершенно иначе, уверяю вас! Вариант первый: вы лично можете обратиться к графу Орлову. Но, как понимаете, это вызовет на парижской улице Гренель лишь раздражение. Вам немедленно напомнят, что в Париже центральная резидентура в Европе. И про великую разницу в объёме работы там и тут, в Италии, напомнят! Чего греха таить – там действительно революционеров и социалистов с бомбами гораздо больше, чем здесь, слава Создателю! Признаться, я в Италии и четверти забот и усилий моих парижских соратников не имею!

– Чёрт, а ведь об этой стороне дела я даже как-то не подумал.

– И впредь не думайте, Спиридон Иваныч! – посоветовал жандарм. – Ни к чему вам нашими проблемами голову забивать. А посему сделаем так: дождёмся телеграфного подтверждения от моих людишек о прибытии почтового дилижанса в Чивитавеккью – и отобъём в Петербург свои рапорта. Вы в МИД, я – своему начальству. Оба выразим озабоченность нештатной ситуацией с японским посланником. А вы ещё и обратите светлейшее внимание канцлера Горчакова на целесообразность привлечения к делу парижской резидентуры! И всё закрутится как надо, уверяю вас, Спиридон Иваныч! Наши начальники-министры скорее договорятся, нежели мы, право слово! А о моём вкладе в вашу дипломатическую лепту пока помолчите, ладно? Успеется, поверьте.

9

Одно лицо, одна порода.

10

Хоть испанцы, хоть французы – дали б только жрать от пуза (итальянская пословица).

11

Fessi – недалёкий человек, дурак. Furbo – ловкач, умеющий обделывать свои делишки при любом раскладе (итал., жарг.)

12

Искусство, умение устраиваться.

13

Большую чашку, любезнейший!

14

Любовная, супружеская измена?

15

Так называли период борьбы за политическое объединение всех областей Италии в единую страну.

16

Русский посол в Париже Н. А. Орлов.

17

Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия – чрезвычайный государственный орган Российской империи, который объединил действия всех властей в борьбе с терроризмом. Учреждена именным указом императора Александра II шесть лет спустя после описываемых в романе событий. Предтечей Верховной распорядительной комиссии были разовые инспекционные поездки высших чиновников по именным повелениям императора и постановлениям Сената. Принимаемые Главным начальником комиссии распоряжения и меры подлежали безусловному исполнению и могли быть отменены только особым Высочайшим повелением.

Посол. Разорванный остров

Подняться наверх