Читать книгу Агасфер. В полном отрыве - Вячеслав Каликинский - Страница 4

У Малого Сухаревского переулка извозчик решительно натянул вожжи, снял шапку и наполовину обернулся к странному седоку:

– Извиняйте, барин, а тока дальше я не поеду! Тута место такое, что заедешь с лошадью, а вертаться без нее придется. Ежели башку не снесут ишшо…

Делать нечего, не поедет ведь… Дорошевич вылез из экипажа, сунул извозчику обещанный полтинник, обеими руками поправил на голове шляпу и зашагал по переулку, стараясь не обращать внимания на темные фигуры в арках тесно сдвинутых домов и подворотнях.

При виде прилично одетого господина фигуры зашевелились, но дорогу заступить никто не посмел: так смело тут мог шагать только свой, либо кто из сыскного.

К счастью, переулок, всплошную состоящий из домов терпимости и «нумеров» на совсем короткое время, был недлинен. Дойдя до пересечения с Трубной улицей, Дорошевич поискал глазами вывеску часовщика и поспешно толкнул звякнувшую колокольчиком дверь.

Часовщик, несомненно бывший и скупщиком краденного, поднял на звонок голову, немного удивился приличному виду посетителя, но виду не подал.

– Чем могу служить-с?

Дорошевич чувствовал себя крайне неуютно, и, как всегда в минуту смущения, выхватил из кармана летнего пальто платок и принялся полировать стеклышки пенсне. Днем, в редакции, он сказал Сытину правду: после опубликования своей «Каторги» он стал весьма популярной личностью в самых разных кругах – от светских салонов до малин Сухаревки и Хитрова рынка. И действительно, был как-то приглашен в этот воровской район одним из тех, кто чувствовал себя тут хозяином.

В знаменитый трактир «Каторга», разместившейся вольготно в доходном доме Елизаветы Петровны Ярошенко на самой Хитровой площади, в Подколокольном переулке, господина писателя доставил «черный извозчик»[9], а несколько дюжих молодцов, одетых с претензией на приличие, уважительно проводили Дорошевича каким-то хитрым ходом в «чистую половину» трактира, куда обычным завсегдатаям и вовсе ходу не было.

За накрытым с некоторой претензией на светскость столом гостя тут ждала принимающая сторона – полдюжины людей самого разного возраста. Однако назвался коротко только один – Степаном. Он же и говорил за всех один – остальные только время от времени кивали и поглядывали на штофы. Степан выразил свое почтение господину писателю, не побоявшемуся самого страшного в России острова-каторги Сахалина. Похвалил честность и меткость описания, сообщил, что с некоторыми «героями» книги знаком лично.

Потом Степан самолично разлил по лафитничкам водку и поднял тост за уважаемого отныне и во веки веков господина писателя. Прибавив, что отныне ни ему, ни его близким никого в Москве не стоит бояться, равно как и за свое имущество. Ну а ежели какой неразумный либо залетный «штымп» посмеет обидеть господина писателя, то жалеть он об этом будет до самого конца жизни, которая станет совсем короткой и незавидной. Что же касается самого господина Дорошевича, то, буде какая нужда возникнет – ему будет достаточно лишь дать знать ему, Степану.

Отказываться пить с блатными «хозяевами» Хитровки после такого тоста было, разумеется, нельзя. Дорошевич выпил большую рюмку, закусить решился только парой печеных яиц.

По второй выпили уже по инициативе писателя – он поблагодарил за «привет и ласку». И, осмелев, поинтересовался у Степана – куда ему обратиться, ежели что?

– Сами понимаете, уважаемые: до Подколокольного переулка я могу просто не дойти – по причинам, Степан, вам, безусловно, понятным.

Подумав, Степан и назвал тогда лавку часовщика – на углу Малого Сухаревского переулка и Трубной улицы (Грачёвки). Господин писатель завсегда может оставить хозяину лавки записку с просьбой, а ответ будет получен через самое малое время. На том и расстались – надо сказать, с чувством обоюдного облегчения.

– Так чем могу служить, господин хороший? – столь же мягко, но уже с оттенком нетерпения повторил часовщик, чуткий нос которого уловил в воздухе некоторое амбре от выпитой Дорошевичем перед визитом водки.

– Надо бы мне человеку одному с Хитровки письмецо передать. Степаном прозывается, он же этот адрес и дал в свое время, – Дорошевич положил на прилавок запечатанный конверт с короткой запиской.

– Степанов тут много, – задумчиво нахмурился часовщик, однако конверт сбросил в ящик. – Сделаем, господин хороший, не извольте беспокоиться!

Степан протелефонировал в гостиницу «Лоскутная», где время от времени останавливался Дорошевич, собственного жилья в то время в Москве не имевший, на следующий день. Поскольку суть просьбы литератора была изложена им в записке, лишних вопросов у Степана не возникло.

– Сыщу я, господин писатель, потребного вам человечка – только извиняйте великодушно, в вашей «Лоскутной» невместно вам видеться. Запишите адрес, господин Дорошевич, – Степан назвал улицу и номер дома почти в центре Москвы. – Там имеют быть нумера коммерсанта Овсянникова, а вывески, кажется, нету. Но вы смело заходите и требуйте ключ от нумера пятого: там в семь часов пополудни сегодня и будет ждать потребный вам человечек. Захватите с собой фотографический портрет с указанием точного роста и особых примет, если таковые имеются. Говорить с мастером можете вполне откровенно, денежками баловать – боже упаси! Всего вам доброго, господин писатель! Рад, что хоть в малости услужить вам могу. Даю отбой!

В необозначенных нумерах Овсянникова визиту Дорошевича и его требованию предоставить ключ ничуть не удивились. Гостю подали требуемый ключ и кивнули на правую часть коридора, абсолютно пустого и тихого.

Открывая дверь, Дорошевич поудобнее перехватил тяжелую трость, залитую свинцом и представлявшую собой серьезное оружие. Однако при виде ожидающего его там человека едва не рассмеялся: росточком тот был едва выше пояса Дорошевича. Соскочив со стула, на котором дожидался важного гостя, человечек оказался еще ниже, поскольку ножки в сапогах и вовсе имел короткие и кривые.

Однако лицо у человечка казалось умным, серые глаза смотрели доброжелательно, а редкая растительность на нижней половине лица делала его похожим на мальчишку, смеха ради налепившего на физиономию пряди от шиньона своей матушки.

Не теряя времени, Дорошевич сбросил крылатку и шляпу на единственную в нумере кровать, уселся за стол, придвинул поближе настольную лампу и достал из кармана сюртука британский паспорт.

Человечек к тому времени успел вскарабкаться на свой стул, обтер ладони о скатерть и принялся внимательно рассматривать документ.

– Паспорт английский, поэтому записи в нем, прошу убедиться, тоже на английском языке, – словно извиняясь, подал голос Дорошевич. – Мне желательно внести некоторые изменения вот тут и тут. В первой графе упоминается про рост владельца, а второй…

– Не извольте беспокоиться, господин Дорошевич! – неожиданным басом перебил его человечек. – Я, ежели не принимать во внимание свою карикатурную личность, вполне владею и английским, и французским, и немецким языками. Приходилось иметь дело с документами большинства стран Европы. Вам, простите за нескромность, сей паспорт для каких надобностей?

– То есть… То есть – как это для каких? – не понял Дорошевич. – Для путешествий и удостоверения личности при пересечении границ…

– То есть не только для внутрироссийского употребления, – кивнул человечек. – В том числе и в самой Британии?

– Ну, там – это вряд ли…

– Уже хорошо, – перебил карлик. – Предполагается ли, что обладатель сего паспорта будет пользоваться межбанковской и международной системой безналичных расчетов, дорожными чеками, аккредитивами и прочими финансовыми документами?

– Разумеется…

– Угу! Стало быть, работа нужна серьезная, – понимающе кивнул головой карлик.

Вооружившись лупой, он внимательно просмотрел всю книжицу паспорта, указывая заказчику на незаметные для дилетанта отметки, проглядел все страницы на свет и даже поколупал кое-где бумагу и чернильные записи сточенным бритвенным лезвием.

– Работа серьезная, – повторил он. – К счастью, паспорт выдан не самой Британии, а консульским отделом Соединенного Королевства в Австралии. Как отмечено – взамен утерянного. Иными словами, это не что иное, как дубликат настоящего паспорта. И это обстоятельство внушает нам некоторый оптимизм. У вас есть фотография нового владельца паспорта, господин Дорошевич?

Литератор достал фотографию Краевского и положил на скатерть. Карлик внимательно вгляделся в лицо на фотографии, перевернул ее, убедившись, что там помечен карандашом рост и особая примета – старый шрам на кисти левой руки.

– Знаете ли вы форму этого шрама и его размеры? Отлично! Диктуйте!

Записав сообщенное на клочке бумаги, карлик вложил бумажку в паспорт и повернулся всем корпусом к заказчику.

– Документ будет готов послезавтра, господин литератор. Я буду очень стараться, тем не менее, должен вас предупредить, что использование сего паспорта господином э… Палмером в самой Британии, пересечение границ метрополии и денежные операции в оной крайне не рекомендуются!

– Стало быть, подделку могут распознать? – приуныл Дорошевич.

– Я этого не утверждаю. Заметьте, господин Дорошевич, я не задаю вам никаких лишних вопросов. Я не знаю и не хочу знать – чем будет заниматься этот человек, – карлик постучал коротеньким искривленным пальчиком по фотографии Краевского. – Однако если он обратит на себя внимание таможенников, пограничной стражи, чиновников, полиции и банкиров, то внимание к удостоверению его личности будет повышенное. У англичан глаз в этом смысле особо «набит».

– Нет, на территории Англии он не будет пользоваться этим паспортом, – решительно заявил Дорошевич.

– Что ж, в таком случае я гарантирую вам, что в любой другой стране моя работа не вызовет ни малейшего сомнения!

Поняв, что разговор закончен, Дорошевич встал, надел крылатку и шляпу и вопреки предупреждению Степана осведомился у карлика о стоимости его трудов. Тот покачал большой головой:

– Разве вам не сказали, господин Дорошевич, что для вас эта работа стоить ничего не будет? Всего доброго. Счастлив был познакомиться с вами! – карлик соскочил со стула и раскланялся. – Итак, послезавтра, во второй половине дня, у портье этих нумеров вас будет ждать конверт с исправленным паспортом.

– Фотографию этого господина я тоже попросил бы вернуть! – вспомнил Дорошевич.

– Разумеется! Кстати, а этому вашему человеку не понадобится «липовая сара»? – уже вслед, словно невзначай, поинтересовался карлик.

– Простите? – не понял Дорошевич. – Впрочем, это, кажется название фальшивых денег? Пожалуй, что нет…

– Жаль. Я мог бы предложить вам дополнить паспортную экипировку вашего человека бумажными «фантиками» и почти золотыми соверенами[10], – с надеждой предложил карлик. – Или, по вашему, господин Дорошевич, пользование фальшивым паспортом менее предосудительно, чем «липовой сарой»?

В голосе карлика звучала явная насмешка, однако тон был серьезен.

– Ну, почему же – менее? – смутился Дорошевич. – Просто в этом нет необходимости!

– Жаль! – повторил карлик. – Что «фантики», что «совки» изготовлены отменно! Я ведь, знаете ли, на Коняевском заводе[11] науку сию проходил! Потом: за паспорт с вас плату брать не велено, а насчет всего остального уговора не было! Так что можем доставить друг другу, как говорится, взаимное удовольствие! И возьму недорого…

– Простите, но все же я, наверное, откажусь! – решил Дорошевич. – Так что простите, господин э… вот не знаю, как вас звать-величать…

– Крохой-Матехой свои кличут. А настоящее имя свое я и позабыл. Ну, что ж, всего хорошего, господин Дорошевич! Значит, не забудьте – послезавтра! Дверь снаружи заприте, сделайте милость! А ключик от нумера портье послезавтра отдадите, в обмен на конвертик-с!

⁂

– Господин Краевский! Владимир Эдуардович! Впрочем – чего мы тут официальщину разводить будем – Володинька! Садись, дорогой, поближе – и не ужасайся! – Дорошевич усадил Краевского рядом с собой на диван и продолжил, внимательно глядя собеседнику в лицо. – Володя, редакция имеет к вам серьезное предложение!

– Слушаю вас, Влас Михайлович! – Краевский присел на край дивана, аккуратно поддернув брючину, закинул ногу на ногу.

– Редакция «Русского слова» предполагает отправить специального корреспондента в Японию. Насколько я знаю, во время войны этого не делала ни одна редакция!

– Гм… Признаться, я тоже не слыхал о подобном, – Краевский покрутил стопой ноги, озабоченно проверяя – достаточно ли тщательно начищен башмак.

– Отправить сейчас своего корреспондента в Японию! – Голос у Дорошевича стал мечтательным. – Пусть объедет всю страну, своими глазами поглядит – что там делается? И по возвращению расскажет нашим читателям всю правду – правду очевидца!

– Это было бы интересно, – кивнул Краевский, сконцентрировав свое внимание на втором башмаке.

– Редакция предлагает это вам! – торжественно выпалил Дорошевич.

От стола, за которым сидел, взявшись обеими руками за голову, Сытин, послышался чуть слышный стон.

Если Краевский и удивился неожиданному предложению, то виду не подал. Он сел ровно, сложил руки на коленях, подумал пару мгновений и кивнул головой:

– Благодарю за доверие, Влас Михайлович! Полагаю, это было бы интересным!

От стола послышался более громкий стон. Дорошевич, гневно сверкнув пенсне в сторону издателя, снова впился глазами в лицо Краевского. Ни смущения, ни сомнения, ни страха… Поистине, невозмутим, как истый англичанин!

– Что ж, я согласен, господа! – Краевский негромко рассмеялся. – Ха-ха! Таким образом, «Русское слово» «переяпонит» и саму Японию и всех своих конкурентов! Конечно, я согласен! Надеюсь, редакция подготовит мне соответствующее прикрытие?

– Разумеется, мой мальчик! Разумеется! – Дорошевич был старше сорокалетнего Краевского всего-то на неполный десяток лет, и такое обращение вызвало новую улыбку корреспондента.

– Владимир Эдуардович! – послышался от стола голос Сытина. Говорил издатель с некоторым надломом. – Голубчик, вы так быстро согласились – право, как мальчишка, которому приятели предложили слазить за яблоками в соседский сад! Как же вы так можете? Вам предлагают рискованнейшее дело, а вы смеетесь! Соглашаетесь, не подумав! Не узнавши подробностей, не выговорив условий, наконец!

– Позвольте, Иван Дмитриевич! Я знаю господина Дорошевича достаточно давно, еще с «Одесского листка», и хорошо знаю этого человека! Если он оказывает мне этакую профессиональную честь и доверие – значит, у него все достаточно серьезно продумано! Я что же – должен бегать по кабинету, заламывать руки, причитать и требовать время на размышление? Извините, Иван Дмитриевич: от таких предложений ни один настоящий газетчик не отказывается!

Стеклышки пенсне снова сверкнули в сторону Сытина – на этот раз торжествующе.

– Володя, я действительно многое продумал и предусмотрел. И окончательно план вашей поездки мы будем шлифовать и шлифовать до полного блеска! Не оставим на нем ни одного спорного пятнышка! Но самое главное: вы говорите по-английски как англичанин! Как меня уверяли – совершенно без акцента! А уверяли меня настоящие англичане – помните, месяца четыре назад мы после театра заехали в один клуб и вы, дурачась, представились компании британцев как их соотечественник? Вы болтали с ними часа полтора, и никто ничего не заподозрил, пока мы сами не признались им в розыгрыше!

– Это было забавно! – кивнул Краевский. – Помнится, они так до конца и не поверили, что я не британец, а русский! Нет, я действительно готов ехать хоть сегодня!

– Авантюристы! – не выдержав, Сытин выскочил из-за стола и кругами забегал по кабинету. – Мальчишки, право слово! Мало мне было одного Власа Михайловича – так теперь и второй авантюрист в редакции завелся! Благодарю покорно! Не солидное издательство, а цирк-шапито, право слово!

– Сядьте и успокойтесь, господин издатель! И попрошу не бросаться оскорбительными намеками!

– Кроме того, doubt generals before the decisive battle could undermine the spirit of the troops, sir[12], – не удержавшись, вставил Краевский с той же легкой улыбкой.

Сытин, остановившись напротив него, подозрительно наморщил лоб:

– Пользуетесь тем, что я сильно плаваю в английском, господин Краевский? Вы изволили сказать что-то про генералов, мешающим своим солдатам? Слушайте, Владимир Эдуардович, а откуда вы вообще столь хорошо знаете английский и так ловко на нем объясняетесь? Только без шуток, пожалуйста! И по-русски, если можно!

Краевский не впервые слышал подобные вопросы, и, как правило, избегал исчерпывающих ответов. Вот и сейчас он пожал плечами:

– У меня были очень хорошие учителя, Иван Дмитриевич! Преимущественно англичане. Я, видите ли, получил домашнее воспитание: отец часто менял места службы и всегда говорил мне, что человек не в состоянии быть первым во всем. И решил, что мне надо обязательно знать в совершенстве английский язык. Он и со мной говорил только по-английски – как только ему предоставлялась такая возможность…

– А лучшую языковую практику вы, Володя, получили на английском пароходе, на который нанялись простым матросом, бросили «Одесский листок» и уехали на несколько лет куда-то на Дальний Восток, – проявил осведомленность Дорошевич. – Если не ошибаюсь, единственное, что вы тогда привезли в Одессу, был шрам на левой руке. Никаких «алмазов пламенных в пещерах каменных» – не считая языковой практики, не так ли?

– Да, с тем экипажем мне повезло! – кивнул Краевский. – В него входили практически все слои традиционного английского общества – кроме особ королевской крови, разумеется.

– А почему вы не спрашиваете, Володя, под какой «крышей» мы собираемся вас послать? – прищурился Дорошевич. – Вы же не собираетесь ехать под своим настоящим именем: японцы вас просто не пустят!

– Вероятно, у вас уже есть какое-то решение этой проблемы, – невозмутимо парировал Краевский. – Не с закрытыми же глазами мне ехать!

Дорошевич, победоносно сверкнув пенсне, бросил на колени корреспондента паспорт. Увидев его, Сытин опять застонал и вернулся за свой стол. Краевский с любопытством раскрыл серо-желтую книжицу, перекинул несколько страниц, вернулся к первой – с описанием владельца. Внимательно прочитав внесенные данные, он еще раз осмотрел весь паспорт и даже проглядел его странички на свет. Поднял глаза на Дорошевича и очень серьезно спросил:

– Это что – настоящий британский паспорт? Примите мои поздравления, Влас Михайлович: вероятно, вы потратили уйму времени на поиск моего двойника: единственное расхождение, которое я заметил – это возраст. Сэр Персиваль Палмер старше меня на четыре года. А так… Даже шрам мой упомянут в качестве особых примет. И нет ни малейшего признака подделки, черт побери! Может, вы просто подружились с кем-то из Королевской службой выдачи паспортов для путешественников из министерства внутренних дел Соединенного Королевства, Влас Михайлович?

Тот самодовольно улыбнулся:

– Значит, никаких сомнений в подлинности?

– Мне доводилось держать в руках подлинные британские паспорта, – кивнул Краевский. – Причем держать достаточно долго. Я, конечно, никогда не служил по таможенной части, либо по линии иммигрантских бюро. Однако полагаю, что если это и подделка, то подделка высочайшего качества. Ее обладателя, думаю, можно «раскусить» – но для этого потребуются очень серьезные основания и большой опыт. Да, с таким паспортом можно смело ехать куда угодно!

– Разумеется, к этому паспорту необходимы какие-то мелкие «дополнения и приложения», – зачастил Дорошевич. – Личные письма от родственников, всевозможные квитанции, банковские аккредитивы… Нужно продумать все на свете!

– Господа, господа! Да разве возможно продумать все мелочи, с которыми может столкнуться человек с чужим паспортом? – снова застонал Сытин.

Дорошевич, не обращая внимания на издателя, демонстративно глянул на часы, встал и торжественно пожал руку вскочившему Краевскому.

– Спасибо, Володя… Владимир Эдуардович! Я рад, что не ошибся в вас! Идите сейчас, заканчивайте все дела в редакции и вживайтесь в образ мистера Палмера. Я думаю, что эта тайна не выйдет из стен этого кабинета, Иван Дмитриевич! Никто в редакции, никто из ваших домашних не должен ничего знать! И вы, Володя, воздержитесь, ради Создателя, хоть словом, хоть намеком, хоть кому! Для всех: редакция посылает вас в Берлин и Париж!

– Я все понял. И с вашего позволения, господа, удаляюсь! – поклонившись присутствующим, Краевский, чуть слышно насвистывая, вышел из кабинета.

Заперев дверь, Дорошевич захохотал и даже исполнил несколько па невесть какого танца перед столом издателя, потом подскочил к Сытин, и в порыве чувств, обняв, звонко расцеловал в обе щеки.

– Дело сдвинулось, Иван Дмитриевич! Дело сдвинулось, дорогой вы мой! Теперь – дело за вами!

– В каком это смысле? – возмутился Сытин. – Вы меня, Влас Михайлович, в свою авантюристическую артель не записывайте! Молчать буду, извольте! Хотя, по-хорошему, нужно бить тревогу и направить вас с вашим Краевским на психиатрическое обследование! Вы почему не сказали ему о том, что ждет пойманных шпионов в Японии? Не читали последних телеграмм Рейтер? Вот, извольте! Петля! А вы столь легкомысленно пускаетесь тут в пляс и радуетесь, что толкаете человека в петлю?!

Дорошевич мельком пробежал отчеркнутые заметки о казнях в Японии и отбросил газету в сторону. Бросился на диван, заложил руки за голову, покосился на Сытина:

– А вы почему не использовали сей аргумент, Иван Дмитриевич? – вкрадчиво спросил он. – И перевод, и сами газеты все время были у вас на столе, если не ошибаюсь!

– Ну, почему, почему? Не знаю! – выпалил Сытин. – Наверное, потому, что до сих пор надеюсь, что вы одумаетесь! Кто помог вам подделать паспорт? Ваши уголовники? Вот специалистов нашли, тоже мне! А если они разболтают о вашей просьбе?

– Прекратите, Иван Дмитриевич! – поморщился Дорошевич. – С чего бы им болтать? И потом: они же не знают имени того, кто поедет с этим паспортом! Прочь пессимизм, Иван Дмитриевич! Нужно думать о хорошем, а не накаркивать беду! Лучше вызывайте-ка нашего главного бухгалтера и думайте с ним, как можно потихоньку, не привлекая внимания, в течение недели, скажем, снять со счетов потребную для поездки Краевского сумму!

– Я уже имел сегодня с Лурцевым беседу относительно расходов на ваши поездки, Влас Михайлович! – мрачно покачал головой Сытин. – Вы только что вернулись практически из полукругосветного вояжа в Индию и снова собираетесь в Италию.

– Совершенно верно. Возможно, и в Испанию придется заскочить! – небрежно согласился Дорошевич. – Но деньги на поездку Краевского тоже надобны! И немалые: я полагаю, что безопаснее всего для него будет попасть в Японию через Америку! Японцы охотно привечают американских туристов – им и в голову не придет, что оттуда к ним в страну может «просочиться» русский репортер!

Услыхав про Америку, Сытин откинулся на спинку кресла и в изумлении выкатил глаза до пределов, положенных природой.

– Через Америку?! Вы не шутите, Влас Михайлович?

– Какие тут могут быть шутки! Краевский пересечет Европу под своим настоящим именем. Сядет в Марселе или в Ливерпуле на пароход и доберется до восточного побережья Соединенных Штатов – тоже под своим именем. А там – на трансконтинентальный экспресс и на Западное побережье, где он превратится в Палмера. Купит всю американскую одежду, белье – до последней пуговицы, до последнего носового платка…

Слушал Сытин Дорошевича молча, лишь нервно играя пальцами.

– Краевский организует сам себе письма их разных городов Америки, какие-нибудь рекомендации, продолжал трубить Дорошевич. – И в Сан-Франциско сядет на пароход, отправляющийся в Японию. Да, чуть не забыл! Кроме того, в Японии он должен иметь на руках аккредитивы и дорожные чеки на серьезную сумму, Иван Дмитриевич! Солидный банковский счет – лучшая рекомендация для американского туриста!

Закончив, Дорошевич схватил с тумбочки графин, и, не тратя время на поиски стакана, залпом опорожнил едва не половину.

– Ну? Что вы молчите, Иван Дмитриевич?

– Вы еще спросите: почему я не танцую, как вы, от радости! – мрачно парировал Сытин. – Я слушаю вас и поражаюсь: вам, Влас Михайлович, действительно надо бы показаться хорошему специалисту в области психиатрии! Извините за прямоту, конечно… Вы, может быть, просто забыли, что мы с вами не на Монетном дворе служим! Не деньги печатаем, а газеты с книгами! Ну откуда я вам выну этакую прорву деньжищ?! Разве что пару типографий продать…

– Дороговато выйдет, конечно, – согласился Дорошевич. – Но ведь можно взять банковский заем! На покупку того же, скажем полиграфического оборудования. Да вам всякий даст, Иван Дмитриевич!

– Даст, конечно! А чем отдавать?

– Слушайте, Иван Дмитриевич, шутки в сторону! Я не лезу с ревизиями в вашу бухгалтерию. Но я вижу другое: позвольте вам напомнить, что с момента, когда я согласился работать на вас в «Русском слове», тиражи газеты возросли впятеро! Соответственно растут очереди рекламодателей, что дало вам возможность только в нынешнем году трижды поднимать рекламные расценки! Вы, Иван Дмитриевич, большая умница! И не можете не понимать, что если Краевский привезет из Японии то, что мы ему закажем, газета получит такую популярность, что наши конкуренты тихо помрут в нищете под заборами! Мы будем продавать право на перепечатку репортажей Краевского по нашим ценам! Мы издадим его публикации отдельной книгой! Да вы с вашим главбухом Лурцевым впятеро от вложенного вернете!

– Возможно, – мрачно кивнул Сытин. – Только для этого нужно, чтобы Краевский вернулся! И написал серию репортажей… Чтобы его не разоблачили в Японии и не повесили как шпиона!

– А вот как раз для этого я и прошу у вас денег на столь затратное «мировое турне»!

Сытин безнадежно махнул рукой и дважды нажал на кнопку электрического звонка. Дорошевич знал, что так он обычно вызывает главного бухгалтера своего издательского дома. Торопясь, пока издатель не передумал или не стал задавать массу вопросов, Дорошевич с самым серьезным видом торжественно пожал Сытину руку, и, открыв запертую дверь, поспешил удалиться, наказав несшему вахту у дверей сторожу:

– Вот что, братец: сейчас к главному господин Лурцев придет. Так ты того: больше никого и ни под каким видом в кабинет не пускай!

– Слушшюсь, Влас Михайлович! – откозырял сторож.

– И вот еще что, братец… Разговор у главного с бухгалтером долгий будет. И трудный, я полагаю. Так что ты капелек сердечных раздобудь пока побольше, что ли…

– Слушшюсь, Влас Михайлович… Только, осмелюсь спросить – где их раздобыть, этих капелек? В аптеку нешто сбегать? Так пост мне никак оставлять нельзя!

– Ну, тогда водки! – махнул рукой Дорошевич. – Этого добра, полагаю, в каждом шкапу в редакции припрятано…