Читать книгу Легионер. Книга четвертая - Вячеслав Каликинский - Страница 2

…Это была третья война Ландсберга. И впервые он готовился принять в ней участие не то чтобы против своего желания – безо всякого энтузиазма. Без пьянящего душевного порыва, бросившего его в первый свой Туркестанский поход под началом генерала Кауфмана. Без честолюбивых планов своего участия во Второй Турецкой кампании.

«Может, все это только потому, что я стал стар? Тяжел на подъем? Потому, что у меня есть семья и в душе мало что осталось из того, что толкает людей на защиту своей земли, своего Отечества, – думал он. – Действительно: ради чего мне защищать Сахалин?»

На самом деле он не рвался в бой просто потому, что подготовка к стоящей на пороге войне с Японией была самой бестолковой военной кампанией на его памяти. С самым бездарным военачальником из всех, что когда-либо встречался на пути Ландсберга.

Кауфман, легендарный Белый генерал Скобелев, граф Тотлебен – судьбе было угодно, чтобы жизнь Ландсберга в разное время пересекалась с судьбами этих замечательных полководцев. Губернатор и начальник местных войск острова Сахалин генерал-лейтенант Ляпунов, назначенный высочайшим указом императора Николая II, был кем угодно, – но не боевым генералом в полном понимании этого слова. Его военный, с позволения сказать, опыт исчерпывался короткой службой в пехоте и артиллерии еще в качестве… младшего офицера. Высокие чины и ордена Ляпунов получил позже, и, увы, не за воинское искусство, а за усердное и рьяное выполнение указаний и пожеланий высокого начальства на тыловой и административной стезе.

Да бог с ним, с отсутствием у Ляпунова военного опыта и стратегического мышления, размышлял Ландсберг. Но как, как мог «проворонить» войну глава сопредельной с Японией территории? Войну со страной, в которой все последние годы совершенно не маскировались замыслы о захвате северных земель? Ведь вопрос о необходимости присоединении Сахалина к владениям Японии не сходил со страниц газет несколько лет. О близкой войне с Россией говорили практически все местные рыбопромышленники. Не скрывали своих замыслов об экспансии и японские владельцы сахалинских промыслов на юге острова – а их насчитывалась без малого сотня!

Недальновидность и политическая близорукость на грани великодержавного шовинизма простительна – вернее сказать, более объяснима – для столичных кабинетных чиновников. Для них Сахалин – не более чем забытый богом клочок земли где-то на окраине империи. Как говорится, когда-то застолбили остров – и благополучно о нем забыли.

Ландсберг не сомневался: в Санкт-Петербурге поползновения Японии не воспринимали всерьез до последнего. И это понятно и объяснимо, если оценивать необъятные просторы России в сравнении с «клочками» скалистых Японских островов где-то в самой уголке карты Евразии, чуть не под рамкой. Понятна и объяснима такая наивность у детей – но как ее объяснить у генералов и министров великой России?

Почему высшие чины Российской империи, включая военного министра, столь упорно не желали замечать реальные признаки беды, концентрировавшейся у восточных окраин?

Ландсберг не считал себя политиком. Но будучи коммерсантом, считал обязательным для себя держать руку на пульсе событий. В свое время для себя он отметил, что подготовка Японии к войне форсировалась с приходом к власти лидера японских «ястребов» Ямагаты[1]. Уже через пять лет его усилиями численность армии выросла втрое, а тоннаж ее военного флота увеличился вчетверо!

На осторожные подсказки своего окружения об опасном соседстве Ляпунов реагировал весьма легкомысленно. Он цитировал пренебрежительные и полные скептицизма высказывания военного министра, генерал-адъютанта Куропаткина, посетившего остров в 1903 году: тот назвал опасения по поводу возможного нападения на Сахалин полным бредом. Свято верил Ляпунов и в «неприступность» Сахалина для вражеского вторжения – имея в виду как погодно-климатические условия, так и рельеф скалистых, по большей части, побережий острова и отсутствие на Сахалине сколько-нибудь развитой сети дорог для продвижения войск.

Любил Михаил Николаевич Ляпунов и демонстрировать оппонентам японский орден Священного сокровища I степени, полученный им в том же году.

– Голубчик, ну кто же будет награждать одной из высших государственных наград будущего врага? Полноте вам, не берите в голову…

Что же касается Ямагато, то генерал-губернатор Ляпунов, побывавший в Японии по случаю награждения его высокой наградой, запомнил только, что тот был представлен ему как посланец Японии на коронации императора России Николая II и великий знаток японской поэзии и декоративного садоводства. О садах в поместьях и на виллах Ямагато Аритомо в Киото и Токио генерал-губернатор был очень высокого мнения…

* * *

Нельзя сказать, что Россия вообще никак не реагировала на явные военные приготовления Японии. Ландсберг хорошо помнил, как на острове работала полномочная комиссия, верстающая планы обороны Сахалина в случае возможной агрессии с юга. Но та же комиссия во главе с Приамурским генерал-губернатором Линевичем отвергла подготовленные и предложенные военным министром Куропаткиным два варианта подготовки обороны острова – как «необоснованно» дорогие. Значит, комиссия тоже не верила?

Необоснованно дорогие, не удержавшись, вслух фыркнул Ландсберг. Не более пятисот тысяч рублей на всё про всё – и дорого? При том, что полномасштабной подготовленную Куропаткиным программу назвать было никак нельзя. Она предполагала усиление Корсаковского и Александровского постов двумя батальонами пехоты, двумя артиллерийскими батареями, дополненными «вышедшими из нормальной табели» – считай, списанными! – крепостными орудиями для защиты рейдов. Программа не предусматривала даже строительства бетонных оборонных сооружений – предполагалось ограничиться деревянными блиндажами и пороховыми погребами…

Но даже эта, весьма усеченная программа подготовки защиты острова, не была к началу войны выполнена. На Сахалине «проснулись» только тогда, когда японский флот уже топил российские боевые корабли под Порт-Артуром. И только тогда, когда «жареный петух клюнул», начали спешно лепить на западном побережье полевые укрепления…

Заметим: земляные полевые укрепления! Как будто на вооружении противника были пушки времен царя гороха!

Лепить или ЛЯПУНОВить?

А готовность местного гарнизона? Как известно, необходимыми условиями успешных боевых действий командиров и нижних чинов являются слаженность действий и понимание стоящих задач. Оборонять остров в случае войны должны были подготовленные и знакомые с местностью солдаты и офицеры. Но и этого не получилось, размышлял Ландсберг. Еще в начале 1904 года по плану мобилизации командованием было сделано представление о формировании из местных воинских команд батальонов – однако к концу года в такой батальон была трансформирована одна лишь Александровская воинская команда. Дуйский батальон, дай бог памяти, был сформирован всего за несколько дней до высадки японского десанта.

Примерно так же получилось и с формированием двух батальонов из воинской команды, прибывшей на остров из Николаевска поздней весной того же 1904 года…

А что за вид был у того поступившего с материка пополнения! Нижние чины в рванине, без форменной обуви, едва не в лаптях. Защитники не были знакомы с элементарной воинской подготовкой. Все как один в возрасте, с животами и одышкой…

А артиллерийское прикрытие? Восемь клиновых орудий двадцатилетней давности, без поворотного механизма и сошников, с изношенными стволами. Стрельба из таких, с позволения сказать, пушек реально угрожала жизни орудийной прислуге – к тому же прибыли эти орудия всего за несколько дней до высадки японского десанта. Лошади для их передислокации закуплены не были – опять-таки по причинам экономии. В итоге перетаскивать этих тяжеленых монстров солдатам приходилось вручную, что лишало отряды мобильности. И чтобы не лишиться этой самой мобильности окончательно, на второй же день обороны защитники острова сбросили орудия в глубокие овраги…

К началу объявленной на Сахалине в 1904 году мобилизации Ландсберг в списках гражданской администрации давно уже не числился. На Сахалине его знали как агента Приморской пароходной компании, островного представителя КВЖД и торгового дома «Кунст и Албертс» из Владивостока.

Не дождавшись приглашения, он записался в добровольцы. На фоне разговоров о нехватке командного состава и офицеров для Сахалинского гарнизона, с учетом своего военного образования и боевого опыта двух кампаний, Карл Ландсберг был неприятно поражен тем обстоятельством, что его сначала упорно «не замечали», а позднее, вынужденно заметив, начали «задвигать».

Да, конечно, он бывший каторжник – но наказание-то им отбыто! К тому же, каторжное прошлое не мешало и гражданской, и тюремной администрации острова в полную меру использовать его инженерные знания военного сапера для строительства зданий, дорог, мостов и причальных сооружений едва ли не с первого дня прибытия на остров. А тут – Отечество в опасности, а главным его сахалинским охранителям бывший гвардейский офицер с его боевым опытом, выходит, не требуется? Проглотив обиду, Карл продолжил настойчиво предлагать себя в качестве военспеца.

А вольное сахалинское население тем временем деятельно готовилось к эвакуации с острова. Те, кто не успел покинуть остров с первым после начала войны с Японией весенним сплавом 1904 года, намеревались непременно уехать летом или осенью. Тогда же Ландсберг намеревался отправить в Европейскую Россию через Де-Кастри и Владивосток и свою семью – супругу Ольгу Владимировну и сына Георгия.

– Но ты же сам говорил, Карл, что в случае начала военных действий Японии в Татарском проливе Де-Кастри тоже подвергнется нападению! – осторожничала Дитятева.

– По моим предположениям, скорее всего, да. Но ты же не будешь сидеть в Де-Кастри и ждать нападения японцев! – уговаривал Карл. – Наймешь лошадей, и почтовым трактом двинешься во Владивосток. И не спорь, майн либе! – Ландсберг шутливо постучал вилкой по тарелке. – Не спорь! Я понимаю, что такое путешествие будет долгим и не столь комфортным, как на пароходе – но нынче нужно быть реалистом. Проливы у Японских островов заполнены минами, торговый путь нынче проходит много восточнее Японских островов. К тому же, Россия находится с Японией в состоянии войны. И хотя с начала боевых действий и до сих пор японский флот не подвергал атакам русские торговые корабли, – кто знает, как сложится ситуация летом и осенью?

Ландсберг помолчал, поиграл вилкой и вдруг добавил:

– К тому же, майн либе, очень даже вероятно, что с тобой и Георгием поеду и я!

– Это было бы просто замечательно, Карл! Тогда – хоть на верблюдах! – Ольга Владимировна даже захлопала от радости в ладоши.

Однако, поглядев на помрачневшее лицо мужа, снова нахмурилась:

– Но тебе же дали под начало Первую саперную дружину! Что-то изменилось, Карл? Ты говорил, что в случае начала военных действий на Сахалине будешь принимать участие в его обороне. Нет-нет, я просто мечтаю уехать отсюда вместе с тобой… Но ты расстроен… Что-то случилось?

* * *

Карл рассказал все. О том, что командирами созданных добровольных дружин ставят даже офицеров тюремного ведомства, не имеющих никакого опыта военных действий и начальной военной подготовки. А он командует Первой Саперной дружиной как гражданское лицо. Он статский начальник дружины, без присвоения воинского звания!

Рассказал Ландсберг и о своем визите к правителю канцелярии военного губернатора, подпоручику запаса Марченко – до самого Ляпунова его не допустили, объясняя сие чрезвычайной занятостью последнего.

– Я, собственно, не понимаю мотивов вашего визита, господин Ландсберг, – прервал посетителя подпоручик. – Вам оказано доверие, под ваше начало отданы две сотни дружинников. Чего еще вам угодно?

– Господин правитель канцелярии, вы же военный человек. И не можете не понимать моей озабоченности. Принципы формирования дружин на Сахалине таковы, что в них записались вчерашние каторжники, ставшие вольными поселенцами. Поддержание в таком военном формировании дисциплины и требуемого боевого духа представляют для командиров немалые сложности! Ну подумайте сами, господин подпоручик, как командир может обеспечить безусловное выполнение своего приказа, ежели крайним наказанием для дружинника является его отчисление из дружины!? А ежели во главе дружины поставлен статский – то рядовой чин, извините, пять раз подумает, прежде чем исполнить его распоряжение! Даже сейчас, когда моя дружина роет окопы и чинит дороги, а над головами не свистят пули и снаряды, дружинники шушукаются, задают мне неприятные вопросы, дерзят и пускаются в рассуждения относительно отдаваемых мной приказов. Иной раз и оспорить приказы пытаются! А что же будет, когда японцы высадят на Сахалин десант и мне придется вести их в атаку?

– Милостивый государь! – Марченко поднялся, вынуждая тем самым подняться и посетителя. – Милостивый государь, господин пароходный агент! Кто, собственно, дал вам право критически обсуждать высочайше утвержденные правила формирования дружин? И что это, па-азвольте спросить, за паникерские пр-р-редположения насчет высадки японского десанта? В директиве его высокопревосходительства, господина военного губернатора Сахалина Николая Михайловича Ляпунова ясно сказано о невозможности штурмовой атаки противника на неприступные сахалинские берега… Ландсберг, что вам, собственно угодно? Я, извините, занят!

– Я покорнейше ходатайствую о присвоении мне воинского чина подпоручика, что соответствует моему прежнему чину во время прохождения службы в лейб-гвардии Саперном батальоне. Хотя бы на военное время! Хочу вторично обратить ваше внимание, господин правитель канцелярии, что данное ходатайство проистекает не из личных мотивов, но прежде всего из интересов дела!

– Оставьте ваше ходатайство у порученца в приемной! – пренебрежительно махнул рукой Марченко. – Ответ, впрочем, могу сообщить уже сейчас – он будет отрицательный! Вы, очевидно, очень быстро забыли, господин пар-р-роходный агент, о своем каторжном прошлом. Как и о том, что прежнего чина, дворянства и прав состояния вы лишены по приговору суда! Который никто пока не отменял, милостивый государь! Представление о присвоении воинского чина лицам, назначенным командирами дружин, безусловно, является прерогативой военного губернатора острова. Однако по отношению к вам, милостивый государь, это представляется совершенно невозможным! Ступайте, Ландсберг, ройте свои окопы! И накрепко запомните, что они никому не пригодятся – это не более чем разумная мера предосторожности!

– Дай-то бог, господин правитель канцелярии! – Ландсберг коротко поклонился, четко повернулся и направился к дверям, однако напоследок не удержался от резкости. – Что же касаемо убежденности его высокопревосходительства в невозможности боевых действий противника на Сахалине и его директивы на сей счет… Это что, согласовано и с японской стороной?

– Что-с? Что вы сказали?

– Честь имею, господин правитель канцелярии! – Ландсберг еще раз поклонился и вышел из кабинета.

* * *

– Теперь, конечно, воинского чина мне не видать как своих ушей, – грустно посмеиваясь, закончил рассказ Ландсберг. – Но все равно обидно, Олюшка! В моих бумагах всё есть – и про участие в боевых походах, и о наградах. Я не настолько тщеславен, чтобы ставить условием моего участия в обороне Сахалине непременное присвоение воинского чина. Но согласись, майн либе, что одно дело – гражданский начальник дружины, роющей окопы и строящей дороги. И совершенно другое – состояние боевого духа добровольца, которого должен поднять в атаку не командир, а статский начальник.

– Карл, Карл, ну, право, ты как мальчишка! Неужели за все годы на острове ты не привык к тому, что здешние бездари в мундирах просто завидуют твоим способностям, знаниям, умениям! Они не могут состязаться с тобой по-честному – умом, талантами, способностями, и пытаются уязвить тебя любым способом!

– Да всё я понимаю, Олюшка! И давно бы махнул рукой: не нужен вам Ландсберг? Как угодно! И уехать… Но, майн либе, тут не всё так просто! Во-первых, я мужчина, я – Ландсберг! А Ландсберги никогда не отсиживались в кустах, когда вокруг сверкала сталь и гремели выстрелы! И потом…

– Что же ты замолчал, Карл? А что дальше?

– А дальше вопрос уже более практического свойства. Наместник императора на Дальнем Востоке, генерал-адъютант Алексеев, направил государю императору ходатайство о высочайшем даровании бывшим каторжникам, которые примут участие в боевых действиях, многих льгот. В их числе и полное помилование, и возвращение прав состояния, и дозволение на жительство в столице… Ты же знаешь, майн либе, сколько раз я писал прошения во все инстанции. Я просил, если ты помнишь, не о возвращении дворянского звания, не о правах состояния! Только чистый паспорт! Пусть мещанин – но без упоминания о каторге!

– И все твои прошения, все ходатайства за тебя канули в вечность, – грустно кивнула супруга.

– Увы! Поэтому единственным способом добыть себе чистый паспорт остается участие в боевых действиях. Выходит, мне есть за что воевать, есть за что рисковать жизнью! Полное помилование, Олюшка! Представляешь?

– Карл, послушай! – Ольга Владимировна помялась, нерешительно посмотрела на мужа, но все же продолжила. – Видит бог, я не хотела говорить на эту тему, но коли ты сам начал… Ты не рассердишься, Карл?

– Я догадываюсь, о чем пойдет речь. И не рассержусь, майн либе, – усмехнулся Ландсберг.

– Я просто подумала, Карл… Может, то, что тебе не дают проявить военный талант – это знак судьбы? – Ольга Владимировна встала из-за стола, подошла к мужу сзади, обхватила его голову руками, прижала к груди. – Карл, ну зачем тебе эта война? Неужели ты не навоевался за свою жизнь? И зачем мне твое полное помилование, если… если тебя не станет? Ты ведь уже не молод, Карл! И у тебя есть сын, которому нужна твоя поддержка и опора. Люди забыли о тебе – забудь о них и ты! Забудь об этом проклятом острове, давай просто уедем!

– Я думал об этом, Олюшка, – глухо отозвался Ландсберг. – И давай-ка, милая, больше не будем называть Сахалин проклятым островом: мы ведь встретились здесь! И только за одно это я благословляю эти берега!

Тем временем, война гремела орудийными залпами пока далеко от Сахалина. Поздней осенью, одним из последних пароходов каботажного плавания, Ольга Владимировна по настоянию мужа все же уехала с сыном в Де-Кастри. А уже оттуда, дождавшись снега, на санях, направилась во Владивосток. Там семья Ландсберга села на немецкий пароход и отправилась в длинное морское путешествие вокруг всего материка, в Санкт-Петербург. Прощаясь с Ольгой Владимировной и сыном Георгием на год-полтора, Ландсберг и предположить не мог, что расстается с ними на долгие пять с лишним лет…

– Бог даст, и минует нас чаша сия! – крестилось в Александровском посту гражданское население. – Япошки нынче уже верх взяли. Чего им еще воевать?

Военные, в общем и целом, так же склонялись в пользу того, что до Сахалина война не докатится. Главным аргументом их уверенности теперь была Балтийская эскадра под командованием адмирала Зиновия Рожественского, шедшая боевым порядком на Дальний Восток через южные моря.

Однако эскадра двигалась не слишком быстро и с приключениями. Приняв небольшую флотилию мирных английских рыбаков за японские боевые корабли, «рожественцы» лихо их расстреляли из орудий и потопили. Британия, естественно, возмутилась. Их эсминцы расчехлили орудия, и теперь вся надежда была на дипломатов. На Сахалине тоже узнали про это, но особой тревоги в задержке эскадры Рожественского не было.

– Не полезут японцы на Сахалин, – уверяли люди друг друга. – Они ж понимают, что здесь, в проливах, их флот легко запереть и уничтожить!

Военный губернатор Сахалин Ляпунов затишье перед грядущими мирными переговорами с Японией трактовал опять-таки в пользу своей уверенности.

– Я же говорил, господа! Я всегда говорил, что воевать нам тут не придется! К тому же наш остров имеет статус колонии, а в цивилизованном мире с колониями не воюют-с!

Однако грянула Цусима, после которой военно-морские силы Японии могли уже не беспокоиться за свои тылы. Япония вновь обратила взгляды на Север, на Русское Охотоморье. И, разумеется, на Сахалин. В секретных донесениях русских дипломатов из Кореи называлась даже точная дата начала сахалинской экспансии. Были ли доведены эти сведения до военного губернатора острова Ляпунова?

Может быть, да. А, может, и нет – во избежание «возникновения панических настроений».

В конце концов война до Сахалина всё же докатилась – поправ оптимистичные прогнозы командования. После разгрома русских войск под Мукденом вся Россия ждала другого – начала русско-японских мирных переговоров. Однако в верхах что-то тянули, переговоры так и не начинались.

* * *

Тем временем сформированная весной 1805 года на Хоккайдо из резервистов общевойсковая дивизия под командованием генерал-лейтенанта Харагучи уже в конце июня того же года двинулась на собственной вспомогательной флотилии через пролив Лаперуза. Флотилия шла под прикрытием Северной эскадры вице-адмирала Катаоки.

23 июня 1905 года порученец Канаев ворвался в кабинет генерал-лейтенанта Ляпунова с развевающейся, как вымпел, длинной телеграфной лентой в руках:

– Ваше высокопревосходительство, только что получена депеша из Корсаковского поста, от полковника Арцишевского: через пролив Лаперуза под японским флагом идет большое соединение военных кораблей…

– Значит, все-таки началось, – искренне расстроился Ляпунов. – Вот что, батенька: мне срочно нужен прямой провод с Петербургом. Предупредите телеграфиста, а пока соберите на совещание командиров отрядов! М-да… Все-таки началось!

С этой последней фразы военный губернатор и начал оперативное совещание, спешно собранное уже через час после получения депеши из Корсаковского поста. В штаб были вызваны командиры Арковского, Александровского и Дуйского отрядов, сосредоточенных на западном побережье острова, а также командиры всех приданных отрядам дружин. Конный разъезд помчался с донесением о японских кораблях в село Рыковское, где был расквартирован Тымовский резервный батальон.

На оперативном совещании Ляпунов уточнил диспозицию Сахалинского гарнизона и задачи, стоящие перед защитниками острова. В южном укрепрайоне были сосредоточены серьезные силы: отряд Арцишевского из четырехсот пятнадцати штыков, восьми орудий и трех пулеметов защищал пост Корсаковский. Еще четыре орудия удалось снять с затонувшего крейсера «Новик». На юге Сахалина «осели» также длинноствольные орудия, несколько пулеметов и большое количество стрелкового вооружения, отправленные по приказу военного министра Куропаткина для довооружения двух постов еще в октябре 1904 года. Однако присланной буквально вслед директивой военного министра все это вооружение предписывалось оставить в Корсаковском.

Остальные четыре отряда укрепрайона предназначались для партизанской войны в случае захвата противником юга острова.

Но как защищать северное побережье?

По телеграфному проводу Ляпунову удалось связаться с военным министром. Поставленный перед фактом нападения на Сахалин, министр сообщил, что им в Ставку направлено требование об отправке на Сахалин регулярного батальона численностью две тысячи штыков, а также необходимого тяглового лошадиного резерва и боезапаса. Переброска войск и обозов должна была быть осуществлена предстоящей зимой, с установлением санного пути.

Собранные на совещание офицеры со значением переглядывались: враг уже на пороге, а военный министр, словно не слыша, уповает на санный путь! В июне, когда до зимы еще пять месяцев!

Кстати говоря, этого пополнения на острове так и не дождались: Ставка, в который уже раз, отклонила план Куропаткина.

Ляпунов, стараясь не встречаться глазами с офицерами, напомнил им: Арцишевский имеет приказ оборонять пост Корсаковский сколько возможно, а в случае неминуемого захвата его противником ему предписывалось уничтожить административные здания, денежную наличность, документы и уйти в тайгу, для ведения партизанских действий. Чтобы сохранить орудия и обозы, в тайге заранее прорублена просека, по которой отряд Арцишевского и приданная ему артиллерия могли быть скрытно от движущихся в Татарском проливе японских кораблей переброшены до села Соловьевка. В тайге, утверждал генерал-губернатор, были заранее размещены и замаскированы тайники с продовольствием, оружием и боеприпасами.

Ландсберг слушал генерала со смешанным чувством гнева и бессилия. Давно оставив службу инженера-архитектора, он за недавнее время, тем не менее, дважды побывал в Корсаковском посту – прошлой осенью и нынче летом. И по возвращению с юга острова счел своим долгом письменно изложить военному губернатору острова профессиональное мнение о состоянии той рокадной[2] дороги.

Может, его высокопревосходительство просто забыл об отвратительном состоянии рокады в той просеке? Но ведь невозможность прохождения по ней обозов и артиллерии была подкреплена самолично сделанными Ландсбергом фотографиями. По той наспех сделанной просеке могли пройти – по зимнему времени, и то с великим трудом! – лишь легкие нарты с собачьими упряжками. К нынешнему лету просека и вовсе заболотилась, и была преодолимой разве что для пешего либо верхоконного прохождения. Да и то при условии, что лошади были бы сахалинские, привычные к подобному передвижению по оставленным корням и невыкорчеванным пням.

Рапорты Ландсберга и его фотографические снимки легли под сукно…

Что же касается тайников с боеприпасами и продовольствием, устроенных в тайге для будущих партизанских действий, то это и вовсе было общеизвестным скандалом. Некто Коптев из ссыльнокаторжных еще прошлой осенью выдал эти тайники японским рыбопромышленникам юга острова – агентам японских спецслужб. Пропивая полученное вознаграждение в кабаках, Коптев без зазрения совести хвалился перед собутыльниками своим иудиным делом. Слухи о предательстве дошло до властей Корсаковского поста, Коптев был арестован и попал под следствие, во всем признался и получил новый срок. Арцишевский провел ревизию нескольких тайников, и убедился, что они частично разграблены, а частично приведены в полную негодность. Об этом было доложено военному губернатору Ляпунову и озвучено им на очередном совещании. Однако мер по пополнению тайников и смены мест складирования в тайге припасов для партизан не принял ни Арцышевский, ни сам Ляпунов. Не были арестованы и изолированы прознавшие про тайные склады японские агенты.

Тем не менее на нынешнем совещании Ляпунов с воодушевлением вещал про переброску войск с юга по несуществующей рокаде. Были и упомянуты как действующие и разграбленные таежные тайники. Ландсберг слушал генерала и не верил своим ушам. Все это походило на дурной сон…

При этих условиях говорить о сколько-нибудь длительном сопротивлении Корсаковского гарнизона и действенности сопротивления партизанских отрядов Южного Сахалина было просто безумием! Тем не менее военный губернатор утверждал, что долгое сопротивление корсаковцев свяжет силы японцев и не даст им возможности двигаться на север.

Да здоров ли Ляпунов? Не страдает ли он провалами памяти? А прочие участники совещания? Отсутствие условий для маневра войск на юге острова и провальная ситуация со схронами для партизан были известны всем – и люди молчали…

Да и какая разница, мрачно размышлял Ландсберг, на какое время свяжет Арцишевский японские силы на юге острова – на два дня или на две недели? Да хоть на два месяца! Какая разница – если здесь, на главном направлении удара противника, ничего уже не изменить ни за два месяца, ни за два дня.

Вся сущность Ландсберга, всё, чему его когда-то учили в саперном батальоне и наглядно демонстрировали на полях сражений – всё восставало против выработанных Ляпуновым тактики и стратегии обороны. Господи, да имеет ли его высокопревосходительство вообще понятие о таких военных науках?!

Ландсберг хорошо знал западное побережье острова, исходив его в своих охотничьих странствиях вдоль и поперек. Много раз, во время морских поездок на юг острова и во Владивосток, он видел здешние скалистые берега. И сейчас, глядя на крупномасштабную карту средней части острова, по которой суетливо металась указка военного губернатора, он был совершенно убежден, что наиболее пригодными для вражеского десанта являются сравнительно невеликие участки побережья. В общей сложности – протяженностью не более двадцати пяти верст. Да и не к чему, собственно говоря, японцам высаживаться на неласковые берега далеко южнее или севернее островной столицы. Отсутствие дорог делает сухопутную переброску войск с места высадки до столицы острова невозможной и нецелесообразной.

Ландсберг был убежден: именно здесь, на этих двадцати пяти верстах, и следовало бы сосредоточить все силы защитников острова! Для сплошной линии обороны сил, разумеется, маловато. Однако десантный флот противника будет для защитников острова как на ладони! Замысел японцев направить удары севернее или южнее будут настолько очевидны, что угадать их и направить к местам высадки мобильные отряды труда не составит!

Имеющейся у сахалинцев артиллерией потопить японские корабли, появись они на рейде Дуэ, конечно, невозможно. Однако шквальный винтовочный и пулеметный огонь по десантным баржам и катерам нанесет противнику серьезный урон. А несколько господствующих высот на побережье словно самой природой были созданы для того, чтобы небольшая горстка защитников, с достаточным запасом боеприпасов, не имея перед собой «мертвых зон» для обстрела, смогла бы долго удерживать свои участки от захвата десантом.

Правда, нельзя забывать об огневой поддержке, которую окажет десанту корабельная артиллерия японцев. Под прикрытием орудий японский десант – пусть со значительными потерями – рано или поздно достигнет берега. Но тут японские солдаты окажутся на открытом, простреливаемом насквозь участке. И, озаботься военный губернатор заблаговременно о строительстве второй линии качественных береговых укреплений, противника вполне реально было бы задержать и даже сбросить в море.

Но о какой второй линии сейчас можно говорить, если и первая-то никуда не годилась! Спустя самое малое время после завершения спешного, абы как, строительства, неукрепленные стенки траншей и окопов «поползли» от дождей, их дно превратилось в грязевую ловушку. Сейчас, когда реальная угроза десанта проявилась во всей своей очевидности, времени для приведения вырытых окопов в порядок, наверное, хватит. Часть окопов и соединительных траншей была спланирована настолько бездарно, что при орудийной поддержке с моря засевшие там защитники будут неминуемо уничтожены огнем артиллерии.

Исключение представлял лишь участок линии обороны, подготовленный дружиной Ландсберга и под его руководством – по всем правилам фортификационной науки.

Отметил Ландсберг и еще один минус: линия обороны, намеченная лично генерал-губернатором, была слишком коротка. Японцы быстро поймут это, оглядев берег в бинокли… И, высадившись на доступных участках севернее и южнее, зайдут с флангов и вынудят защитников отступить.

А нынче его высокопревосходительство, между тем, о необходимости укрепления береговой обороны даже и не поминает! «Ждать» и «готовиться» – это были, пожалуй, самыми употребляемыми им на памятном совещании 23 июня глаголами.

«Конечно, – рассуждал Ландсберг. – Конечно, за всякой военной доктриной неминуемо стоит так называемая большая политика. Вот и Ляпунов напоминает о директиве Ставки военного командования: драться за Сахалин до заключения с Японией мирного договора. В Ставке были убеждены, что яростное сопротивление защитников Сахалина даст русской делегации на будущих мирных переговорах сильную козырную карту».

Закончилось совещание сообщением ординарца генерал-губернатора о том, что телеграфная связь с постом Корсаковский прервана. Офицеры переглянулись: очевидной причиной прекращение связи был захват противником телеграфной конторы в самом посту. Либо диверсионная вылазка японцев на берег и порча ими телеграфной линии. Но в любом случае было ясно: японские солдаты уже вступили на островную землю…

Отпустив офицеров, командующих отрядами, Ляпунов попросил задержаться командиров приданных отрядам дружин. В большинстве своем ими были командированные из Маньчжурской армии офицеры. Почти у всех на мундирах с погонами красовались совсем недавние боевые награды.

На статского начальника Первой саперной дружины Ландсберга маньджурцы поглядывали с иронией, а некоторые и откровенно посмеивались над его маловразумительным военным «нарядом». Форма дружинников была придумана кем-то в Ставке и получила личное одобрение Ляпунова – всё того же каторжного серого цвета, она была лишена погон и знаков отличия.

Каторжное прошлое Ландсберга не было тайной ни для кого, и только двое-трое из командиров отрядов относились к нему без предубеждения, как к равному. И возмущались вопиющей несправедливостью – тем, что по чьей-то злой воле либо недомыслию начальства ему не присвоен воинский чин. Капитан Филимонов и штабс-капитан Рогайский, командиры второй и пятой дружин, не ограничились выражением сочувствия и солидарности, а неоднократно поднимали в присутствии военного губернатора вопрос о присвоении Ландсбергу воинского чина. Однако их вмешательство вызвало лишь откровенное раздражение генерала.

– Господа офицеры! Я хотел бы обратить ваше внимание на морально-нравственный дух воинских формирований, которыми вам доверено командовать, – начал Ляпунов. – Я не желаю нынче устраивать подробных разбирательств участившихся за последнее время случаев мародерства и грабежа местного мирного населения. Не до того, господа! Однако жалоб на ваших дружинников приходит много, верьте слову! Там забрались в курятник и несушек передушили, здесь произвели незаконную реквизицию муки или сена… Дружинники, аки псы голодные, рыщут по селениям и требуют у обывателей водку, мясо… Это крайне неприятные факты, господа! Тем более – в свете предстоящих нам, по всей вероятности, партизанских действий. Первое дело для партизан – поддержка мирного народонаселения, его лояльность и помощь. Ничего этого не будет, если вы в самом начале не искорените факты ограбления мирных поселян и случаи мародерства… Капитан Щекин, вы имеете сказать что-нибудь по существу?

Тот вскочил:

– Если позволите, ваше высокопревосходительство. Я уже письменно доносил и вам, и исполняющему должность начальника штаба местных войск подполковнику Осипову про случаи маскировки грабителей – очевидно, беглых арестантов – под дружинников. Две таких шайки были пойманы мною собственноручно, на месте преступления. Добыли, мерзавцы, красных ленточек, понашили их на бушлаты и армяки, и под видом квартирьеров и заготовителей обшаривали подворья поселенцев. Так что, господин генерал, тут всех собак, извините, вешать на наше воинство нельзя-с!

– Дозвольте дополнить капитана Щекина, господин генерал! – вскочил и молодцевато щелкнул каблуками капитан Быков. – Мало того, что обмундировка у дружинников, смею доложить, невразумительная какая-то, так еще и вопрос наведения дисциплины в дружинах не проработан. Где это видано, господин генерал, чтобы самым тяжким наказанием для солдата было его отчисление из воинского подразделения? Этак и сам Александр Македонский свои когорты мигом бы растерял, осмелюсь предположить! На время боевых действий и объявленного на острове военного положения самым разумным было бы приравнять дружинников к нижним армейским чинам. Вот когда они будут знать, что за оставление поля боя или мародерство под трибунал пойдут – тогда и дисциплина будет!

– У вас все, господа? Тогда отвечу сразу обоим, – кивнул военный губернатор острова. – Грабителей, маскирующихся под дружинников, приказываю изобличать, и с помощью местных гражданских и полицейских властей разъяснять. Местных жителей передавать гражданским властям, беглых арестантов расстреливать на месте. Это первое. Со вторым сложнее, господа офицеры! Формирование дружин и положенные в его основу принципы, включающие как льготы для дружинников, так и примерные меры наказания, изложены в приказе № 47 Наместника его Императорского Величества. А коли так, господа офицеры, то и обсуждать, а паче чаяния, осуждать сей приказ никому права не дано. Его надо исполнять. Есть еще вопросы? Нет? Тогда есть у меня вопрос к господину начальнику Первой саперной дружины господину Ландсбергу.

Ляпунов близоруко сощурился на вскочившего с места Ландсберга.

– Так вот, господин начальник Первой саперной дружины. Из имеющегося у меня рапорта следует, что всю последнюю неделю ваши люди усердно упражнялась в ежедневной стрельбе по мишеням. Стреляли по полтора-два часа, растрачивая при этом всякий раз не менее тысячи патронов. При всей похвальности воинских занятий, из данного факта вытекает грубейшее нарушение изданной мной директивы, доведенной, как уверяет начальник штаба, до всех войск местного гарнизона. А именно: налицо легкомысленное, если не преступное расходование боеприпасов, коих на каждую дружину выдано из расчета по двести патронов к винтовке системе Бердана. Учиться стрелять – это, конечно, похвально. Но чем же воевать после этакой расточительной учебы собираетесь, господин Ландсберг? Патронов в наших арсеналах почти не осталось!

– Полученный дружиной боекомпект, о котором говорит ваше высокопревосходительство, пребывает в целости и сохранности. Если вам угодно произвести личную ревизию, господин генерал – я готов предъявить все сорок две тысячи патронов немедленно!

– Тогда позвольте – а как же стрельба? Вы хотите сказать, что меня ввели в заблуждение?

– Никак нет, господин генерал! – Пряча под густыми усами легкую улыбку, Ландсберг шагнул к военному губернатору и протянул ему какие-то бумаги. – Извольте!

– Что это? – Ляпунов зашарил по столу в поисках очков. – Рапорт?

– Никак нет, господин генерал! Это оплаченный счет и расписка капитана норвежской зверобойной шхуны «Норд старз» в получении денег за проданные им винтовочные патроны системы Бердана. Если изволите вспомнить, то сия шхуна заходила в Дуэ за углем две недели назад. Зная скудость наших островных арсеналов, я поинтересовался у норвежца, нет ли у него лишних патронов? Таковые нашлись, и мне охотно их продали. Поскольку норвежский флаг является дружественным России, я не стал испрашивать разрешения властей на эту коммерческую сделку. Лицензия на подобные сделки с оружием и боеприпасами у меня, как у купца первой гильдии, имеется. Осмелюсь также напомнить вашему высокопревосходительству о разъяснительном письме господина генерал-губернатора Приморской области Гродекова, в коем он еще осенью прошлого года усиленно рекомендовал всем начальникам войск Охотоморья всемерно пополнять имеющиеся боезапасы, в том числе и за счет закупок у населения и прочих заинтересованных лиц…

Ляпунов сердито обернулся на подпоручика Марченко, и тот виновато развел руками: не знал, мол… Ляпунов откашлялся:

– М-да… Значит, не оставляете своих купеческих привычек, господин Ландсберг? – пробормотал он, потирая лоб. – За свой счет патроны купили… Что ж, в данном случае сие весьма похвально! Возьмите ваши счета и расписки… Так-с… О чем это я? М-да… Есть у кого еще вопросы, господа офицеры? Ну, тогда все свободны. Прошу следовать в расположение своих формирований и помнить все, о чем мы тут нынче говорили.

На улице штабс-капитан Рогайский догнал широко шагавшего Ландсберга и дружески потряс его за локоть.

– Здорово ты, Карл, «умыл» нашего «судейского генерала»! – негромко, с оглядкой на остальных офицеров проговорил он. – А заодно и этого лизоблюда Марченко! Экий поганец! У нас в Маньчжурии таким руку не подавали – доносы на товарищей писать!

– Ему не впервой, Аристарх! – хмыкнул Ландсберг. – Каждый месяц по два-три строчит – видно, обет такой дал своему богу: меня непременно «закопать»!

– Да черт с ним! – махнул рукой Рогайский. – Ну и что ты думаешь о нашей нынешней военной кампании? Полная конфузия! Полная! А ведь и я, грешный, поверил было нашему «судебному генералу», что войны на Сахалине не будет. С такой уверенностью он про это регулярно утверждал! Ну, думаю, начальству виднее! Опять-таки, он же со Ставкой все время сношения поддерживает! А тут смотри-ка, докатилось и до нас!

– Да, Аристарх, война уже совсем близко, – кивнул Ландсберг. – Японцы уже на юге острова… Неделя, много две – и мы увидим вражеские броненосцы здесь, на рейде!