Читать книгу У метро, у «Сокола» - Вячеслав Курицын - Страница 3

У Жунева новые часы, какие-то хитрые, плохо видно под линялым рукавом. В кабинете за две недели ничего не изменилось, только вентилятор прибавился, основание синее, лопасти белые.

– Яркова Юлия Сигизмундовна, – открыл папку Жунев, – одна тысяча девятьсот десятого года рождения. Кирпич на голову, тяжелый, дореволюционный. С балкона аварийного здания на Скаковой улице. Двенадцатого мая, днем… Тринадцать пятьдесят точное время. Скончалась на месте.

– Еще и кирпич! – поднял брови Покровский. – Ты мне про эту Яркову не рассказал, когда я в четверг звонил.

– Еще не знал про нее! А после Петровского парка Подлубнов вызвал меня, говорит, смотри, какая была еще история с кирпичом на Скаковой. Получается не две ветеранши подряд, а три, и все близко, примерно вокруг «Динамо». Я поехал, конечно. Развалюха, все на соплях. Сейчас заколотили, балкон сеткой обвесили. А толку, бабушка уже тю-тю…

– Ничего не нашел в доме?

– Ни хрена. Прошло, – Жунев обернулся к настенному календарю с рекламой «Аэрофлота» в виде старика Хоттабыча на волшебном ковре, потыкал карандашом в цифры, – одиннадцать дней, когда я приехал. Районные менты ходили на балкон, натоптали. Откуда кирпич – видно, но явных следов недавнего присутствия человека нет.

– В обеденный перерыв в людном месте, – прикинул Покровский.

– А я о чем! Свидетелей полно. Все видели момент падения кирпича на старушку. А чтобы кто-то что-то на балконе увидел – никто ничего.

– Кирпич старушке по макушке – вроде классика, – сказал Покровский. – Но в моей практике не встречалось.

– В моей тоже, – согласился Жунев. Закурил свои «Столичные». Включил и тут же выключил вентилятор. – А в практике данной старушки встретилось. В общем, на несчастный случай похоже, как сразу и записали.

– А на убийство? Возможно технически?

– Технически да. Кинул – сразу на карачки и в дом. Сзади из-за дома вышел и смешался с толпой. Но это только технически. А в реальности это дикость какая-то.

Ровно две недели назад. Только праздники отшумели.

– Ясно. Вторая, значит, железякой у железки?

Жунев зачитал про вторую. Нина Ивановна Ширшикова, 1907 года рождения, двадцатого мая в 23:01 сошла на станции «Гражданская» с электрички со стороны центра. Между станцией и местом жительства Нины Ивановны в проезде Соломенной сторожки пролегает короткий и грязный Чуксин тупик. Гаражи, склады, пролом в заборе в Тимирязевский лесопарк, кривой фонарь с тусклой лампочкой. Здесь и срубил неизвестный злодей Нину Ивановну ржавым рельсом уверенным страшным ударом.

Следы – есть. На рельсе ниточки, похоже, что от нитяных перчаток. На влажной почве отпечатки галош фабрики «Красный треугольник» сорок четвертого размера. И непосредственно подле трупа, и довольно много – в тени заколоченной будки у забора. Убийца ждал, топтался.

– Окурков не было, – добавил Жунев. – Ждал-топтался, а окурков нет. Значит, не курит.

– Или в карман. А пепел затоптал, – предположил Покровский.

Труп обнаружили пассажиры со следующей электрички, 23:40, хмельная компания. Жунев как раз дежурил по городу – так, собственно, их группе и достались все мертвые старушки, включая предыдущую и сколько еще будет дальше. Неподалеку от тела хозяйственная сумка, там паспорт, сезонный проездной в кошельке, семь с небольшим рублей, ключи от квартиры, палка дефицитной сырокопченой колбасы.

Жила Ширшикова одна в однокомнатной квартире без телефона. Соседи рассказали, что захаживал – заезживал на «Волге»! – племянник. Но номера «Волги» не помнили, а та соседка, что с Ниной Ивановной близко дружила, укатила на свадьбу к родственникам в Майкоп, и записной книжки в квартире убитой не было.

Сначала Жунев – еще не знавший о Ярковой и кирпиче – придерживался версии пьяного хулиганства. Силушка у кого-то взыграла, а настроение не очень, вот для потехи и впечатал в Нину Ивановну ржавый рельс.

– Если ждал-топтался, – возразил Покровский, – значит, не случайно… Хулиган увидел бы старушку и хвать рельс, а этот ждал.

– Может стоял мумукал, ужратый. Баба выгнала. Или, знаешь, бывает, блатной в карты проиграет жизнь первого пассажира со станции…

– Сплошь и рядом, – кивнул Покровский.

– Еще через день третья старушка, в Петровском парке. Это днем двадцать второго. Я туда не мог, был на другом убийстве… в Битцевском… ну неважно. Сидел там до утра. Двадцать третьего поехал в Петровский, а тут как раз соседка Ширшиковой вернулась… Этой, убитой рельсом. Позвонила сюда, попала на Кравцова, дала ему наводку на племянника Ширшиковой.

Жунев снова закурил. Рассказал, явно затягивая, хитро на Покровского поглядывая, что сначала племянника Кравцов дома не застал, только жену с детьми… Записная книжка Ширшиковой, кстати, у них и нашлась, забытая. И от жены-то и узнали, что Ширшикова была у нее, и на какую точно электричку она пошла. Связались с племянником, он прикатил из Калинина, что ли…

Жунев глянул в бумаги:

– Да, из Калинина. И Кравцов его задержал, понимаешь, привез сюда, тут бардак, племянника в обезьянник…

– Много, я вижу, уже проведено плодотворной работы, – заметил Покровский.

– И знаешь, кто он?

– Кравцов? Пионер-герой.

– Я про племянника. Это Григорий Панасенко, тот самый козлина!

– О! И Кравцов задержал Панасенко? Я и говорю, пионер-герой.

Панасенко лет шесть назад должен был сесть, Покровский с Жуневым ему в этом помогали как могли. Панасенко был кем-то вроде телохранителя при цеховиках, проходил по довольно жесткой истории, но в какой-то момент дело у Жунева под благовидным предлогом отжали, а при новом следователе из дела исчез кастет, получил Панасенко условно. Выглядел при этом Панасенко донельзя солидно, как мафиози высшего звена из заграничного фильма. А Кравцов – три года после университета, уже не такой желторотый, каким попал на Петровку, шея не такая тонкая, плечи чуть-чуть развернулись, но на фоне Панасенки еще котенок.

Жунев включил вентилятор.

– У тебя не душно, – заметил Покровский.

На улице май шелестел молодыми листьями, ярко-зелеными под солнцем после утреннего дождика. Всюду сирень, дурманящий запах, зовущий куда-то… на работу, например.

Жунев выключил вентилятор.

– Проверяю. Новые выдали.

– Да, видел в кабинете.

– Мой сломался сразу, это второй… Короче, Панасенко в ярости. Кравцов предположил, что Панасенко тетку из-за квартиры мог грохнуть, а Панасенко на него смотрит как на вошь.

– Представляю.

– Ширшикова помогала его жене с маленьким, там у него третий растет. Живут они у Курского вокзала, прямая электричка до «Гражданской» полчаса. Тетка им пирожки, они ей – копченую колбасу. Дружили, Панасенко говорит, с теткой не разлей вода, и вообще у нее медали есть боевые, не только эта новая. И развернулся к Кравцову. Я думал, врежет.

Покровский кивнул.

– Жалко, что не врезал, – продолжал Жунев. – Тогда бы я с чистой совестью врезал Панасенке…

– А Кравцов что?

– А неплохо, кстати… Не дернулся.

– Нет у Панасенко предположений, кто мог на тетушку напасть?

– Предположений нет, но, говорит, эту гниду, если б найти, голову бы отвинтил руками…

– Пусть ищет, – сказал Покровский.

– Ну, так я не мог ему ответить… – сказал Жунев.

– Чем он занят-то сейчас? Трудоустроен?

– Еще как. И других устраивает. Бригадир надомниц.

– Ясно… Панасенко впрямь в Калинине был?

– Да. Там есть фабрика, полистироловые тазы производит, а он их оптом скупает и хреначит из них солнечные очки.

– Полезное дело, – сказал Покровский.

Жунев поморщился. Встал, включил чайник. Продолжил: третья жертва – Петровский парк. Четверг, двадцать второго, около 16 часов. Одинокая пенсионерка Варвара Сергеевна Кроевская сидела на скамейке близко к кустам, из кустов, судя по всему, и вышел человек и ударил ее по голове куском асфальта.

У Жунева был заграничный электрический чайник, большая редкость. На вопрос, где взял, отвечал: «Взятка!» Звучало увесисто, ибо не так давно Жунева впрямь поймала на взятке инспекция по личному составу. Дело было не очень серьезное, Жунев переквалифицировал кражу автомобиля в угон. За угон куда меньше срок, и так часто делают на пользу и следователю, и обвиняемому. Генерал Подлубнов замял тогда эту историю, Жуневу о взятке старались не напоминать. Иногда он сам напоминал таким вот нахальным манером.

– Куском асфальта? Ты булыжником говорил!

– Это я образно, чтобы не усложнять по межгороду. Там на дороге рядом меняли асфальт, старый расхреначили, и там такие серьезные куски. Асфальт спрессованный. Кило на три кусок.

– И опять, как на Скаковой, средь бела дня никто не видел убийцу? – уточнил Покровский.

– Ни одного свидетеля! Опросили сто человек, никто ничего подозрительного не видел. Все обычно, с детьми в парке люди, с собачками, любители бега…

– Любитель бега!

– Пробегал мимо и жахнул? Не с куском же он асфальта бежал.

– С куском нелепо… Все вообще нелепо, трем старушкам голову расколотили. Уезжай вот так из Москвы.

– Ты же любишь нелепое. От остальных дел отодвинься, сосредоточишься на старушках. Подлубнову уже пистон вставили, что к юбилею Победы такая дрянь. Жертвы кто воевал, кто в тылу пахал… Будут тукать из министерства.

– А следы галош есть в Петровском? – спросил Покровский. Конечно, он был заинтригован, но тон избрал подчеркнуто равнодушный.

– Следов нет. За скамейкой довольно высокая трава, а тропинки утоптанные.

– На куске асфальта кровь жертвы, и все?

– Еще у экспертов.

– Кто труп обнаружил?

– Женщина с коляской. Это место не самое проходное, но все равно проходное. Замеряли в пятницу… – Жунев сверился с делом. – Посадили практиканта на скамейку с половины четвертого до половины пятого, мимо прошло двенадцать человек, до фига. Обнаружено тело в пятнадцать пятьдесят девять, но, я думаю, самый максимум десять минут оно пролежало… Будешь кофе растворимый?

– Рисковал злодей. Кофе давай.

– Рисковал, как и с кирпичом… если убийство. Но, опять же, если хорошо знать парк, ориентироваться в тропинках…

Влетел, едва постучав, старший лейтенант Кравцов. Всклокоченный, с безумным взором, форменная куртка не на ту пуговицу застегнута, перекошена.

– Товарищ майор! Товарищ капитан! Еще две старушки! Опять на «Динамо»!

Жунев отреагировал непечатно.

– Знатный урожай жнет смерть нынешним маем среди представительниц старшего поколения москвичей, – обобщил Покровский.

– Эти две целы, – выдохнул Кравцов. – Машина уже ждет.

– Я пас, – поднял ладони Жунев. – Экспертов возьмите и валяйте.

Покровский встал.

– С возвращением, товарищ капитан, кстати! – сказал ему Кравцов. – Как там Сибирь? Прирастает могуществом?

Кравцов перепутал, что чем прирастает. Прогноз Ломоносова из школьных учебников звучал так: «Могущество российское прирастать будет Сибирью». Не она то есть прирастает, а ею. Но это неважно. Тем более что Покровский и не был в Сибири.

– Я на Урале был. Ладно, мы едем, кофе позже.

– Там рядом кофейня есть, – сказал Кравцов. – Но разве Сибирь это не Урал?

Кравцов и в Москве пока не идеально ориентировался. Сказал, что на «Динамо» опять, а поехали дальше, и «Аэропорт» проехали, свернули с Ленинградского проспекта уже на «Соколе».

– «Каркасы» место называется, – сказал Кравцов. – Не знаю, что такое.

Покровский знал. В глубине Чапаевского парка уродливые металлические конструкции за деревянным забором. Это был разобранный и обратно не очень собранный гитлеровский ангар, который будто бы привез из поверженной Германии Василий Сталин, сын того Сталина. Не сам, понятно, а по его команде менее знатные люди как-то этот экстравагантный трофей сюда перли.

– Вот это да! – искренне удивился Кравцов. – Сколько всего в Москве интересного!

Да, интересно, сколько железнодорожных платформ, была ли на эту штуку инженерная документация, что не позволило нахлобучить на нее стены спортзала для авиаторов, как планировалось. Любопытно прочесть про это в «Науке и жизни» статью со схемами, но слишком, наверное, много секретной правды пришлось бы вставить в такую статью.

Воздух в парке свежий и даже праздничный: кому горе и беда, а у Покровского после отпуска энергия и предвкушение интересных событий.

Местные милиционеры просят местных жителей не толпиться у тополя. Рядом перепуганные, но невредимые подруги-пенсионерки. Унылый майор из местного отделения разговаривает с ними строго, будто не пострадавшие перед ним, а подозреваемые. Покровский вмешался, наладил товарищеский тон.

Обе подруги были санитарками и в финскую, и в Великую Отечественную. На груди у них поблескивали свежие яркие медали. Две недели назад миллионам граждан СССР – всем, кто воевал или работал в тылу, – вручили медаль к тридцатилетию Победы. Сестре Покровского Саше в Свердловске тоже досталась такая медаль. Участники войны последние десять лет, как День Победы стал выходным, в начале мая надевали награды, но не все участники: кто-то мог стесняться, что наград слишком много или, наоборот, немного. А эту новую медаль, демократичную, приуроченную к конкретной дате, было уместно носить отдельно, и сверкала она в эти дни на многих и многих жакетах и пиджаках.

Одна из санитарок к другой приехала в гости из Воронежа. Возвращались вчера поздно с улицы Викторенко – это у «Аэропорта», пятнадцать минут ходьбы – в Чапаевский переулок. Засиделись у третьей своей фронтовой подруги, с которой в тот день случилась большая неприятность. Протирала оконце между кухней и ванной комнатой, грохнулась с табуретки, много сильных ушибов.

– Лежать будет может месяц, синячищи вообще прям, ух не могу, – рассказывала та, которую Покровский пронумеровал про себя как старушку номер четыре.

– Идем мы домой, поздно уже, темно. Мимо каркасов проход прямой. И вот оттуда, – пятая старушка вытянула руку по направлению к каркасам, и четвертая старушка синхронно туда же вытянула руку, слегка театрально получилось.

– Просвистело, так сразу и непонятно откуда.

– Я сначала вообще ничего не сообразила! Чуть-чуть даже как снаряд свистит…

Растерянные, тревожные. Войны пережили, коллективизацию, индустриализацию, а тут… Тут, впрочем, тоже пережили.

Покровский спросил, какая из старушек была ближе к каркасам. Выяснилось, что воронежская.

– Почему сразу в милицию не обратились? – строго спросил местный майор.

– Так… еле убежали. И поздно было.

– Мы быстрее домой… – и старушка номер пять вдруг перешла на шепот. – А что, правда, товарищ милиционер, маньяк старых женщин в нашем районе…

Не договорила, что именно делает.

– Ну-ка, ну-ка, – нахмурился майор. – Что вы слышали? Слухи, знаете, нехорошо распускать.

– Говорили, что у «Гражданской» голову разбили женщине, а у «Баку» другую зарезали.

«Баку» – это новый кинотеатр тут неподалеку воздвигнут. Покровский его не видел еще.

– Преувеличение, – сказал Покровский.

Любопытно, как ловко достоверная информация переплетается с ложной. Или он сам не знает? Нет, если бы еще и у «Баку» кого-то зарезали, Жунев, конечно, Покровскому это сообщил бы.

– Я и не верила слухам, – сказала санитарка-москвичка. – А вчера как вспомнила!

– И я вспомнила, что ты мне рассказала, что у вас тут такое творится…

Обе, значит, вспомнили, но друг другу напоминать не стали. Мысль просится, а человек ее обратно запихивает… или не обратно, куда «обратно»… Отгоняет ее, наоборот, как ненужное насекомое.

Утром на свежую голову начали обсуждать ночное происшествие, тут уж и слухи пришлось в памяти оживить. Думали, идти ли в милицию. Пошли для начала все к той же подруге: вчера пообещали ей конфеты «Воронежские», вторую коробку: одну вчера открыли, так понравились конфеты пострадавшей, что московская подруга решила и свою коробку – ей тоже гостья привезла – больной уступить. И еще пластинку принесли с военными песнями. Подруга еще спала, родственница ее стережет, будить не стали, оставили конфеты и пластинку. На обратном пути, не сговариваясь, пошли к тому месту.

Если снаряд был пущен, куда-то он делся! И увидели, что в раздвоенном старом тополе застряла, как раз меж стволов въехав, пятисотграммовая гиря от магазинных весов.

Тут и вызвали милицию.

– Нехорошо, гражданки! – нахмурился майор. – Почти более полусуток вы задерживали информацию.

Выражение «почти более полусуток» – интересное, надо запомнить, подумал Покровский.

– Надо было сразу, надо было, но мы вот так… И еще Антонина все время в мыслях, синячищи у нее, вы бы видели.

– Она мне снилась, – сказала вдруг другая пенсионерка, номер пять. И тут же сама себя опровергла. – Нет, не снилась! Это я лежала не спала, сама вспоминала. В Руммельсбург когда вошли… Помнишь?

– Сколько их было, городов-то.

– Где Антонина канарейку выпустила.

– Помню!

Из сбивчивого рассказа выяснилось, что после освобождения этого неизвестного ранее Покровскому Руммельсбурга в апреле 1945 года санитарок расквартировали в доме, который ранее занимал немецкий офицер, до того культурный, что канарейку в клетке держал. И эту канарейку Антонина от полноты чувств выпустила в окно. Тоже как бы освободила. И не сообразила, что погибнет на улице канарейка. И потом, по словам старушки номер пять, много лет вспоминала это, и кляла себя, и жалела эту несчастную канарейку.

А старушка номер пять взяла да заплакала на этом месте, даже хмурый майор буркнул:

– Вы уж это… Это когда было!

Действительно, было это тридцать лет назад, канарейка не дожила бы.

Какие-то конфликты последнее время, недоброжелатели? Нет, ничего подобного. Соседи прекрасные, с хулиганами конфликтов не было.

Подлетела ухоженная женщина лет сорока, в красном платье, бросилась к старушке номер пять.

– Мама, мамочка! Что же ты не звонишь! Соседи мне позвонили!

– Я, Олечка, не хотела… Ты же на работе…

– Мама, ты вся цела? – Олечка стала быстро вращать маму вокруг оси, как манекен, потом обратилась к ее подруге. – А вы?

И, не дожидаясь ответа, набросилась на милиционеров.

– А вы куда смотрите? Ветеранов войны от маньяка не можете оградить?

Покровский хотел пошутить, что это небесный невидимый милиционер и оградил, дернул злодея вовремя за рукав. Но не стал шутить. Пенсионерок вместе с активной дочерью отправили домой. Пострадавшее дерево сфотографировали и изучили, гирю вытащили.

– Гири такие где вообще берут? – спросил Покровский коллег. – Есть они в свободной продаже?

– «Товары для торговли» есть вроде магазин, – сказал Кравцов.

– Это же холодное оружие. В авоську положил и пошел молотить, – сказал Покровский. – Смотрите, тут знаки… Это на всех гирях такие?

На свинцовой вставке в гирю и впрямь виднелись знаки. Буква К, буквы ГЕ, римская двойка, арабские семерка и двойка.

– Выясню, – сказал Кравцов.

«Товары для торговли» – звучит с парадоксом. Все товары по идее для торговли.

Но главный парадокс, конечно, не в этом.

– На покушение не похоже, – сказал Покровский. – Швырнул какой-то дурак из-за забора гирю…

Кравцов и эксперты согласились, что случай скорее анекдотический, чем криминальный. Придется, конечно, заводить дело о хулиганстве… Главное, не включать эпизод в дело о серийных убийствах, замучаешься потом с отчетностью… Но появилась вдруг группа милиционеров из местного отделения на подмогу, прямо толпа, а унылый майор сообщил, что на подходе еще одна группа… Зачем?!

Приказ вдруг поступил поднять на ноги все силы, вот зачем. И звонок Покровскому от Жунева в телефонизированную служебную машину тоже поступил, через полминуты. Буча пошла на уровне руководства, велено срочно носами разрыть всю землю вокруг метро «Сокол», а охальника поймать. Покровский заикнулся, что история с гирей левая, похоже, но Жунев повторил установку: исследовать место происшествия максимально тщательно. Поскольку идеологический момент, бьют по ветеранам.

Ладно.

Между тропинкой и каркасами относительно крепкий забор из серых неструганых досок, за забором небольшой ров. Вихрастый пацан бродит, любопытствует, Покровский его подозвал. Митяем зовут, все тут знает. Вызвался показать путь на площадку, что виднелась за забором как раз напротив раненого дерева.

Обошли каркасы справа, на финальной стадии надо пробиваться через кусты, через тесный проход. Митяй туда было шмыгнул, Покровский его за шкирку поймал. «Следы уничтожишь!» Осмотрели внимательно проход… Покровский почти сразу снял с ветки маленькую пуговицу, как от рубашки. Судя по чистоте, недавно тут.

Раскрыть преступление по пуговице – это красиво бы… Если тут преступление.

Под забором в одном месте яма не яма, а такое углубление. Если лечь в него, можно проползти, перетянуть себя на ту сторону.

Покровский с Кравцовым сели на корточки, изучили яму не яму. Труха, щепки, листья, спички, картонный кругляшок – изнанка крышечки для лимонада, все утрамбовано, лаз активно используется.

Покровский подстелил платок, лег затылком в лаз, внимательно осмотрел нижние полусгнившие торцы досок… Может, что оставил ночью злодей. Тех же нитяных перчаток следы, он ведь держался руками. Нет, ничего. Жук выглянул, тут же упал Покровскому чуть не в рот, капитан жука сдул со щеки. Прополз за забор, к каркасам. Нагромождение металлических конструкций, бетонные блоки.

– Митяй, – позвал Покровский. – Объясни, как идти.

– Я с вами, я там сто раз… – начал Митяй.

– Нельзя… Хорошо, пролезь и отсюда покажи, и сразу назад.

Митяй шмыгнул в лаз, четко все объяснил. Прямо по овражку, вдоль забора под арматурой, до самого угла. Потом таким же манером еще с десяток метров направо, там залезть на площадку, с которой есть путь («Кусок забора давно там лежит») на следующую площадку, а эта следующая и есть нужная.

Покровский отослал Митяя, позвал Кравцова. Медленно двинулись с промежутком метров в пять. Пахло гнилью, кислой какой-то затхлостью, но стоило распрямиться, летело в лицо голубое небо и свежий, совсем уже летний воздух.

Внизу ничего, полезли наверх. На секции забора, соединявшей площадки, четко виднелись четкие серые следы тупорылой обуви.

– Галоши! – воскликнул Кравцов.

Вот ведь… До этой секунды Покровский был уверен, что заняты они на каркасах пустой работой. Но галоши!

Серые следы – хозяин обуви где-то вступил во что-то вроде сухого цемента, эксперты точнее скажут. Тропинка, по которой шли старушки с медалями, как на ладони.

– Отсюда и засандалил, – сказал Кравцов. – Далековато для точного попадания.

Покровский тоже об этом подумал. Если нужно было попасть в конкретную из двух старушек и прямо в голову – далековато, метров десять. Если в любую старушку и в любую часть тела – легче. Но и в любую ведь не попал. Но бросил очень сильно, учитывая, как гиря впечаталась в тополь.

Осмотрели площадку, еще раз путь до нее, еще раз кусты, потом пространство вокруг каркасов, и скоро нашли на огромной ржавой жестянке два фрагмента следов тех же, похоже, галош. Уже на самом углу каркасов, засыпанном землей. Тут же огромная вышка ЛЭП, нерабочая, без проводов, с нее, возможно, и спикировала ржавая жестянка. А рядом с ЛЭП фонарь на невысоком нестандартном столбе. Как на плакате: два разновеликих члена одной дружной электрической семьи: дедушка (бабушка ржавая!) и внучок.

Человек в испачканной цементом обуви вышел после покушения сюда.

Дальше на асфальте, впрочем, следов не было, а рядом начинался длинный газон.

– Мог вытереть, – сказал Кравцов и стал всматриваться в траву. На траве не видно ничего. Но на ней пошаркал ногами – пыль и размазалась вся, ушла.

Митяй по-прежнему болтался неподалеку, Покровский попросил его поболтать с окрестными пацанами, может что кто слышал. Тот просиял:

– Так точно, товарищ следователь!

– Старший инспектор.

– Так точно, товарищ старший инспектор! Первая смена закончилась, все, кто из школы, гуляют как раз! Разрешите исполнять?

– Действуй!

Два часа уже на объекте, можно и кофе. Разыскали хмурого майора, вместе пошли в кафе «Сокол» тут же, на краю парка. Футуристическое строение с огромным диском-козырьком, эдакая летающая тарелка на фоне простецкого серого здания протезного завода. Гордая внешность «Сокола», впрочем, оказалась обманчивой, внутри все обыденно: столики с разводами, заветренные бутерброды с сыром в витрине, из горячей пищи сосиски – кипят в баке за спиной буфетчицы.

Контингент пестрый: и чистые граждане пришли на обеденный перерыв, и местные обшарпанные товарищи сидят с пивом, косятся на милиционеров. Покровский в какой-то момент взял да сказал громко: «Граждане и товарищи, если кто-то хочет что-нибудь нам рассказать, не стесняйтесь, подсаживайтесь. Или потом нас у каркасов найдите, мы еще здесь». В кафе на некоторое время стало совсем тихо, но через минуту-другую возобновился осторожный гул.

Кофе, кстати, неплохой. Покровский взял с коньяком. Налили ему щедро, явно больше анонсированных двадцати грамм. Хмурый майор глянул с завистью, даже подкрякнул, но все же сказал:

– Я не раньше восемнадцати ноль-ноль. Как после Нового года дал зарок, так держу…

Втянул, однако, глубоко ноздрями воздух, словно коньячные флюиды из чашки Покровского подманивал. И ведь подействовало – порозовел, оттаял, заговорил свойским голосом… Сообщил, что прозывается Михаилом Никифоровичем, хотя при первой встрече лишь фамилию невнятно процедил. Удивительно, что даже через воздух может сработать ничтожная молекула алкоголя.

Лопнувший мешок с цементом нашли на улице Острякова, и следы галош видны возле мешка. Получается, злоумышленник пришел по той же улице, что и бабушки.

– Живет, возможно, где-то в той стороне, – предположил майор.

– Если следы заметаешь, можно и круг дать, – сказал Покровский.

– А пойти потом он от вышки ЛЭП мог, в общем, в любую сторону, – сказал Кравцов.

– Я бы на его месте убег все же к Песчаным, – сказал майор. – И сразу прочь от каркасов, и народу там поменьше, чем на Ленинградке.

Уже опросили и охрану аэродрома, который располагался совсем близко, и сторожа маленькой овощебазы, и жителей маленького частного сектора, зажатого между базой и аэродромом (сохранилось несколько бараков, выстроенных некогда для сотрудников одного из авиационных КБ), и коллег из милицейской конюшни на Викторенко, и постовой патруль, дежуривший как раз до полуночи, и вредного консьержа дома физиков-ядерщиков, который, пока не рыкнули, заявлял, что на вопросы МВД ему отвечать запрещено, так как дом подчиняется КГБ.

Рассказывал майор скупо, но четко, было понятно, что и район человек знает, и работу любит, первое неприятное впечатление о коллеге оказалось ложным, это хорошо, но…

– Но кого искали? – недоуменно спросил Покровский. – Примет-то нет.

– Приказ был исполнять срочно! Спрашивали, кто что слышал.

Буфетчица, до этого не покидавшая своей боевой точки, вдруг шагнула из-за стойки к их столику, поставила перед Михаилом Никифоровичем чашку – Покровский и не сразу понял, что с коньяком, – а Михаил Никифорович все не менее ста грамм в себя стремительно перелил.

Ловко.

– И что? И ничего! – сказал Михаил Никифорович с некоторым избыточным неожиданно проснувшимся артистизмом. – Одинокого мужчины сомнительного вида и подозрительного поведения никто не зафиксировал.

– Дождались бы нас с каркасов. Теперь хоть про галоши можно спрашивать.

– Пройдем по второму кругу… Человекодней жалко, что ли, – и вдруг заливисто, рассыписто, по-детски даже как-то расхохотался майор.

Тут же сосредоточился, рассказал, что и как вообще в районе по криминалу, вытащил машинопись со списком последних убийств… Сплошная бытовуха и без каких-то выкрутасов типа летающих гирь.

– Не очень удобный способ, между прочим, старух убивать, – заметил Кравцов. – А если бы шлепнулся в темноте, когда назад лез? А если бы наряд проезжал мимо? Как в ловушке за этим забором.

– Согласен, – сказал Покровский. – Но, похоже, он хорошо ориентируется.

– В кариках многие тут хорошо ориентируются. Сколько лет стоят… Странно, что до сих пор смертоубийств там не было, – сказал майор.

«Карики» – Покровский не сразу понял, но через полсекунды сообразил, что это каркасы.

– А несчастные случаи? – спросил Покровский.

– Эти случаются. Там с дальнего края-то безопасно, зимой там даже горка, на санках детишки… А в середине можно ногу свернуть. Года два назад один сломал ногу, но он из этих был… которые… ну как спортсмены, но не спортсмены. На спор. Специально в опасных местах трюки выделывают.

– А есть такие любители? – заинтересовался Кравцов.

– Ну, от скуки-то каких нет только любителей. А тут у нас все-таки «Сокол», не Монтана какая… Пацана спросите, который с вами лазал, может с ними якшаться, – майор подсказал короткий путь к любителям.

– Сосиски с горошком кончились! – раздался голос из-за буфетной стойки.

Довольно тихо, но отчетливо прозвучали позывные «Маяка». Договорились, что делать дальше. Местные продолжат работать по местности, обходить объекты, дома, потом до вечера ждать тех, кого не застали. Это Михаил Никифорович организует. Едет еще подмога с Петровки – займется транспортом.

– Предположим, что человек пришел от метро «Аэропорт», – сказал Покровский. – По Острякова, где цемент. А уходил, похоже, через Песчаные, мог сделать круг, выйти к «Соколу», а там в метро, чтобы меньше маячить. А на «Аэропорте» уже выйти, если он вдруг там живет. Или дальше поехать.

– Или на троллейбус или на трамвай по Ленинградке, – сказал Кравцов.

Покровский кивнул. На данном этапе только кивать, что еще делать.

Митяя встретили в парке, ничего пока не вызнал. Покровский спросил у него про ребят, которые на спор рискованные трюки на каркасах выделывают. Митяй сказал, что знает, конечно. Из их двора в ней Сеня Семенов, но его сейчас нет. Родители затеяли на праздники ремонт в квартире, а не закончили, так что Сеня пока ночует у бабушки в Медведкове, сюда только в школу приезжает. В той рисковой компании из генеральского дома два видных парня…одного особо важного Шефом зовут. Можно пойти в генеральский двор поискать. Можно! «Кравцов, дуйте с Митяем в генеральский. Потом жду на Петровке». Сообразил вдруг, что это Митяй весь день не в школе, спросил.

– У меня прогул сегодня, – ответил Митяй очень важно, будто так и надо.

Ладно.

Дородная буфетчица из «Сокола» как раз курила у заднего выхода из кафе, Покровскому заулыбалась. Шагнула навстречу, едва не коснувшись массивным бюстом, теплом большого тела, запахом недорогих духов.

– Уже покидаете нас, товарищ милиционер?

– Навсегда не прощаюсь…

– Будем ждать! Коньяк у нас качественный, граждан не обманываем.

Сигарету опустила, дым струйкой вверх. Вчера вечером тоже была ее смена, и наблюдательный пункт у Веры отличный. Информация разошлась мгновенно и довольно точно, картина происшествия в головах завсегдатаев «Сокола» недалека от реальности, но никаких реплик о ночных странностях… ничего такого Вера не слышала. Попросила милицию рыскать шибче (так и сказала!), потому что и сама тут живет, и у нее мамахен восьмидесяти лет, любит гулять, а потому все новые сведения об убийствах и покушениях, конечно, слышать не очень приятно.

Покровский кивнул.

В Чапаевском переулке припаркован знакомый невзрачный серый «Москвич» старой модели, но – Покровский знал – с новой начинкой, с хорошим двигателем. Оттуда выкарабкивается огромный бритоголовый Гога Пирамидин, обещанная помощь с Петровки. Покровский описал Гоге ситуацию, объяснил, что вводных для поиска пока немного, Гога от души выматерился. Но делать нечего, пойдет в метро выяснять, не было ли после одиннадцати больших компаний (во всякой большой компании есть какой-нибудь малообщительный, но глазастый человек), не было ли людей, которые чем-то обратили на себя внимание… например, человек нервничал и оглядывался… одинокий мужчина, скромно одетый… не было ли вдруг человека в галошах.

– Только он, если не совсем дебил, снял бы перед метро галоши.

– Согласен, – кивнул Покровский.

Криво началось расследование, но что уж теперь делать.

Вернулся в управление на служебной машине, сразу пошел к экспертам, свернул в пустой коридор, а там окно в конце, и вдруг в коридоре появилась резная тень, великолепный девичий силуэт, тонкий стан, колокол юбки и стройные ноги, и длинные волосы взметнулись волной, если волна взметывается, конечно.

Если бы дело происходило в кино, прекрасный силуэт мог бы начать стрелять, держа пистолет в двух вытянутых руках. Или, напротив, броситься Покровскому на шею с поцелуями как жаркими, так и страстными.

В реальности же Лена Гвоздилина строго сказала:

– Товарищ капитан! Вы майский заказ забрать забыли.

– Меня не было, – виновато начал Покровский и спохватился. – Нет, я забирал майский!

– Это вы праздничный забирали, – Лена пошла вперед, Покровский послушно двинулся следом, слегка отставая, чтобы продлить визуальное впечатление. – А обычный майский не получали.

Коридор повернул, освещение изменилось, силуэт превратился в обычную Лену Гвоздилину, очень симпатичную, даже, быть может, красивую, но волшебство кончилось.

Лена выставила на перегородку картонную коробку. Перечислила скороговоркой банку венгерского компота, чешский паштет с жизнерадостным гусем на баночке, сырокопченую колбасу, фисташки, консервы печень трески, банку сгущенного какао, лечо «Глобус», пасту «Океан». У пасты «Океан» – ее делали из ранее неизвестного моллюска «криль» – был странный статус: она попадала в заказы как новый полезный, будто бы особо качественный и потому потенциально дефицитный продукт и одновременно наводняла магазины как изделие еще экзотическое и непривычное.

Покровский не все расслышал, потому что Лена, во-первых, говорила очень быстро, а во-вторых, почти сразу увидела в зеркале, что у нее помада слегка поехала, и говорила дальше, уже повернувшись к Покровскому затылком.

Занес к себе коробку, сунулся к Жуневу, но нет, он в комнате для допросов, неизвестно, когда освободится. В коридоре встретился незнакомый курчавый юноша в кедах, робко глянул на Покровского.

Эксперт Кривокапа раскуривал трубку и листал пухлую тетрадь.

– Сделали ваше, – оставил трубку и стал искать на столе нужную папку. – Как там Сибирь?

– Урал.

– Как там Урал?

– Прирастает.

– Куда? – не понял Кривокапа и, не дожидаясь ответа, объявил, глядя в папку: – По фрагменту асфальта из Петровского парка – да, это орудие убийства, кровь и мозг принадлежат жертве.

Покровский кивнул.

– А нитки от перчаток?

– Тоже да. Есть на данном орудии убийства следы данных ниток.

– От тех же перчаток, что на рельсе в Чуксине?

– Такие же нитки.

Отлично.

– Тебе сейчас Чоботов еще пуговицу принесет и цемент, и гирю еще, это сегодняшнее…

– Сегодняшнее, извини, в лучшем случае завтра, – Кривокапа вернулся к трубке.

– Да-да. Посмотри только след. – Покровский достал из своей папки лист с отпечатком обуви с каркасов. – Похоже, тот же, что у «Гражданской»?

Кривокапа вздохнул, взял новый отпечаток, нашел в папке старые, посмотрел, линейку приложил. Пожал плечами:

– На первый взгляд модель та же самая, и размер сорок четвертый. Но эти галоши, как и предыдущие, новые. Индивидуальных признаков нажить не успели.

Покровский кивнул.

– Ты чего киваешь, все сам знаешь? – разозлился Кривокапа. Он иной раз заводился с полоборота.

– Не знаю, но выводы одобряю.

– Он одобряет! Ты Иисус Христос, чтобы одобрять? Это я тебе результаты научного, твою мать, анализа…

– У тебя тут все орудия убийств? – остановил Покровский Кривокапу.

Покровский только гирю видел, и то она до орудия убийства не доросла, только до орудия покушения.

Кривокапа молча указал на стол у дальней стены. Неизвестно, для каких целей были выложены на длинном столе все три объекта. Здоровенный, вдвое от современного, бордовый кирпич с фабричным клеймом «КононовЪ». Чудовищного вида кусок рельса, ржавый и с огромным темным пятном. И слоистый кусок асфальта, как раздавленный черный торт, тоже с пятном, очень странный предмет, если отвлечься.

Стол стоял у стены с фотообоями: сосны и за ними озеро. Покровскому на мгновение показалось, что это он вышел к озеру после долгого тягучего марша через смолистый воздух бора, а тут на берегу стол с кирпичом, рельсом, асфальтом, все расположено очень аккуратно, через равные промежутки. И никого. Ветер только, рябь по воде.

Гиря, кстати, отлично сюда встанет.

Жунев был еще занят, Покровский зашел в столовую, где все закончилось, кроме гречки и капустного салата, съел по две порции того и другого и полстакана сметаны, пошел читать дело.

Эти бабушки неживые – кто они? Только по Ширшиковой сложилось какое-то впечатление, а две другие – пока строчки в протоколе.

Личности жертв и для маньяка могут иметь значение. Вот душитель из Подольска относительно недавний – наказывал девушек, которых считал безнравственными. Но убитые бабушки если и были недостаточно нравственными, то очень давно.

Яркова – проживала вдвоем с незамужней дочерью 1943 года рождения. Родила, значит, дочь в войну, в Москве… Так, а вот Панасенко… Бригадир надомников. Инвалиды и одинокие старики – некоторым, несмотря на семимильный ход всей страны в светлое будущее, едва хватает на хлеб. Сидят по домам, кто пластмассовые висюльки для люстр точит, кто на шнурки наконечники насаживает, а Панасенко заказы им обеспечивает. Бизнес, смежный с цеховым. На первый взгляд божии одуванчики ушки к пуговицам приклеивают, а на деле это большие возможности: наличные деньги, своя бухгалтерия… Покровский углубился в бумаги.

– Товарищ Покровский, – заглянула Лена Гвоздилина, – зайдите к Жуневу.

Заглянула – и снова силуэтом в проеме. За прошедший час Лена надела черные чулки. Покровский сказал, что понял, посидел с закрытыми глазами. Взяла с собой на работу чулки, чтобы надеть перед вечерним выходом в город, когда похолодает. Или подарил кто-то из сослуживцев… что было бы, конечно, не очень прилично.

У Жунева уже сидели Кравцов и курчавый юноша из коридора. Юноша вскочил, стал суетливо приветствовать.

– Это Фридман, – сказал Жунев, – практикант из школы милиции. Бойкий парень, выполняет ответственные задания. Отлично отсидел час на скамейке в Перовском парке, засекал, сколько людей мимо прошло.

Фридман покраснел.

– В выходные в соответствии с предложением старшего лейтенанта Кравцова, – Жунев с усмешкой глянул на Кравцова, – стажеру Фридману было поручено наблюдение за подозреваемым Панасенко…

– Непростое поручение, – сказал Покровский. – И что, получилось?

– Держи карман, – ответил за Фридмана Жунев. – Панасенко садится в «Волгу» и уезжает, а Миша ждет его у дома. Ждет, ничего не скажешь, героически… Ночью в футболочке караулил, простыл аж. Видишь, шмыгает.

Из информации, собранной Мишей, интерес, да и то не самый оперативный, представляла следующая: Панасенко, выезжая вчера из своего двора, притормозил у стенда с газетами, вышел и начертал что-то шариковой ручкой. Миша, разумеется, кинулся к стенду и прочел слово из трех букв.

– На «Правде»? – строго спросил Покровский.

– Нет, на «Вечерней Москве».

– «Вечерняя Москва» ладно, – согласился Покровский.

– Это он тебе написал, – сказал Жунев. – Ты понял?

Миша нехотя сказал «да».

– Этот… – Жунев употребил то же самое слово из трех букв, – из парткома… приходил. Тридцатилетие Победы, а у нас ветеранов глушат…

– Ты его послал? – Покровский хорошо знал Жунева.

– Немножко…

Ясно. А парткомовский, значит, обиделся и устроил кипиш. Преуспел: по поводу эпизода на «Соколе» позвонили аж из Мосгорисполкома, требовали оперативных результатов.

Кравцов рассказал, что видного парня по кличке Шеф, живущего в генеральском доме, быстро удалось вычислить расспросами во дворе. Дома оказались родители, отец, действующий генерал, и жена его, очень напористая, полковник в отставке. Все по фамилии Шевченко. Очень были недовольны, что милиция заявилась. Кравцову больше пришлось объясняться, по какому праву он заслуженных людей отвлекает. В итоге пообещали, что Эдик позвонит, когда появится. Но он дома не каждый день появляется.

– А зачем нам вообще эти… скалолазы? – спросил Жунев.

– Злодей наверняка изучал место заранее, – сказал Покровский. – Могли его видеть люди, которые часто туда лазают… Надо во все стороны рыть…

Пока в голове каша. Не окажись на каркасах следов галош, все проще – левый эпизод, ненужная ерунда. Но они там оказались.

– Ты уже полдня в деле, – с напускным недовольством сказал Жунев. – И что, до сих пор нет глобальных идей?

– Есть! Смотрите, что получается, – сказал Покровский и написал в столбик:

– Это года рождения гражданок по порядку, от Ярковой до двух выживших. Четко в сторону увеличения возраста жертв. Первая покушаемая самая молодая, четвертая и пятая, ровесницы, самые старые…

– И хрен ли? – спросил Жунев.

– Можем гарантированно через неделю задержать преступника. Иных маньяков десятилетиями ловят…

– А как через неделю?

– Элементарно. Вы что, действительно не видите закономерности в цифрах? – посмотрел Покровский. – Кроме увеличения возраста?

– Все четные… – пролепетал Миша.

– Правильно! Но не просто четные. Между первой и второй старушками разрыв в два года рождения, между второй и третьей четыре года, между третьей и четвертым эпизодом… сколько?

– Шесть, – сказал Кравцов. – Каждый раз прибавляется два года.

– О чем и речь. Значит, в пятом эпизоде будут старушки старше предыдущих на восемь лет… Их, кстати, может быть и три сразу, но тут мы пока не можем выстроить ряда, мало данных. Главное, что тысяча восемьсот девяностого года. В шестом эпизоде – отнимаем от тысяча восемьсот девяностого восемь плюс два, десять лет – тысяча восемьсот восьмидесятого. В седьмом эпизоде минус сколько лет от шестого, Миша?

– Минус двенадцать, – осторожно сказал Фридман. – Одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмой год рождения…

– Старше Ленина, – сказал Кравцов.

Жунев закурил, положил зажигалку на стол, крутанул ее, смотрел, как крутится.

– Бабушек старше Ленина в Москве, думаю, наперечет, – продолжил Покровский. – Между первым и вторым случаем прошло восемь дней, между вторым и третьим два дня, между третьим и четвертым три дня. Если он сохранит ритм в два-три дня, около недели, значит, остается до покушения на стосемилетнюю гражданку! Ко всем стосемилетним москвичкам мы приставим усиленную охрану и сможем задержать злоумышленника.

– Какие хорошие были две недели, спокойные, без этого вот твоего головожопства, – сказал Жунев.

– Размяться уже нельзя в начале сложного расследования…

– Длинно, Покровский… Все согласны, что все четыре эпизода связаны?

Кравцов и Миша Фридман закивали. Покровский, подумав немного, тоже кивнул.

– Связаны, но хрен пока знает как, – Жунев сделал в деле какую-то пометку. – При этом есть ощущение, что выбор жертв случаен. Так?

– Конечно, гораздо проще выскочить с рельсом, когда видишь абстрактную пенсионерку, чем четыре раза конкретных подкараулить, – согласился Покровский.

– Маньяк, получается, самая очевидная версия. Кто-нибудь ловил маньяков? – спросил Жунев.

Никто не ловил.

– Маньяк в рифму коньяк, – сказал Жунев, достал из тумбы письменного стола бутылку. – Я тоже не ловил. Давай, Кравцов, резюмируй по каждому эпизоду, какие есть факты.

– По кирпичу на Скаковой никаких. Ни следов, ни свидетелей. Завтра пойдем с товарищем капитаном, еще раз залезем на этот балкон. Но шансов мало. По горячим следам не работали…

– Мог, сволочь, в толпе стоять… Кинул и выскочил к людям, – сказал Жунев.

Показал Фридману знаками взять лимон с тарелки на тумбочке, а рядом там и нож, а что не только взять, но и нарезать надо, Фридман и сам догадался.

– По рельсу у «Гражданской» есть следы галош и ниточки от перчаток. Галоши и перчатки новые, зацепиться не за что. Сорок четвертый размер галош – это не то что примета…

– Но ее подобие, – Жунев разлил, поднял рюмку, все чокнулись. – Дай бог, чтобы не последняя.

– У «Гражданской» нитки и галоши, в Петровском похожие нитки, на каркасах похожие галоши, – резюмировал Покровский. – Три последних эпизода таким образом связаны вещественными уликами. Первый – нет.

– Это все у нас вещественные? – спросил Жунев. – Негусто.

– Еще есть пуговица сегодня. Но она может и не иметь отношения, – сказал Кравцов.

– Первый эпизод заметно отстоит по времени, – заметил Покровский.

– Есть такое, – согласился Жунев.

– Но не может же он быть простым совпадением! – воскликнул Кравцов.

– Не должен, но может, – сказал Жунев, разливая по второму кругу.

Рюмочки у него были грузинские, металлические, с чеканкой, с непонятными буквами.

– Пороемся там завтра, на Скаковой, – сказал Покровский. – Еще есть заметное отличие между первыми тремя событиями и четвертым.

– На «Соколе» живы старушки! – догадался Миша Фридман.

– Живы полбеды, – сказал Покровский. – Тут другое: хотели ли их вообще убивать? Попробуй попади ночью. В то время как три первые бабушки ликвидированы наповал.

– Все три без шансов, – согласился Жунев. – А в этих промазал и добивать не прибежал.

– Там и не добежишь добивать, – сказал Покровский. – Прилично вокруг шуровать. Впечатление, что он больше продумывал, как отходить потом безопасно, чем как убить.

Некоторое время, недолгое, все молчали.

– Может быть, пациент всякий раз пробует разные способы? – спросил Жунев. – Попробовал издалека. Не вышло. Но что он теряет? Лето впереди, старушек вокруг пруд пруди… Время мирное, слава КПСС.

– Лето впереди… – согласился Покровский.

– План вместе составляем? – деловито спросил Жунев. Видно было, что ему не хочется.

– Мы потыкаемся день-другой туда-сюда, – сказал Покровский, имея в виду, что и ему пока лучше без утвержденного плана расследования. Подошел к окну, глянул на луну. Хорошая луна, толстая, в чистом небе. – Сейчас я обратно на «Сокол». Кравцов, со мной?

– Конечно! Осмотреть место в темноте? – догадался Кравцов.

– А я могу с вами? – робко спросил Миша Фридман.

Кравцов, как взрослый, важно сказал Мише, что у того сопли, что надо беречь себя для полноценной работы, но Покровский взял и Фридмана.

В темноте все выглядит иначе… еще и не сразу нашли лаз… Луна лупила, облаков почти нет, но, перед тем как лезть в кусты, Покровский все же включил фонарик: проверить, работает ли.

– Смотрите… кровь! – крикнул Фридман.

Будто без него не видно. Луч выхватил чуть сбоку, в пяти метрах от забора, распростертую на траве мужскую фигуру, кровь на траве и на голове.