Читать книгу Лучше быть тварью, чем рабом - Вячеслав Прах - Страница 4

До того, как Дору убили, до того, как на землю, в которой она была погребена, положили столько цветов и жалости, сколько не дарили ей за все последние годы жизни, Дора имела пристрастие говорить почти все, что думает, и в глаза, и за спиной, в зависимости от того, с кем и о ком говорила. В отличие от Старика, расследующего дело о ее убийстве, который обдумывал каждое произнесенное слово несколько раз, мысленно взвешивая его, осторожно выпуская из губ на волю, перед этим еще прикидывая – к месту оно будет сказано или лучше промолчать, Дора выпускала слова легко, не думая – к месту ли они сказаны, несут ли пользу или вред, могут ли ранить человека или, наоборот, обнять его, сделать ему приятное или даже утешить. Она почти никогда не фильтровала сказанное – возможно, поэтому в ее жизни было не так уж много людей, которым было по-настоящему интересно то, что она говорила.

Дора была красива. Небольшой нос с горбинкой придавал ей дополнительное очарование. Нос, сломанный еще в детстве, когда за школой две девчонки-старшеклассницы крушили палки об ее голову. Она тогда никому не пожаловалась, не позволила себе заплакать в их присутствии, проявив таким образом слабость, как она считала, а лишь смотрела со злостью и презрением на своих обидчиц. Те были старше ее на несколько лет, между ними и ею была пропасть в плане взаимопонимания. Девчонка получала удары снова и снова, закрывая лицо ладонями, – эту историю Дора любила вспоминать, как историю о девочке-героине, которую не нагнули, не выбили из нее извинений силой. Она не пролила ни единой слезинки из-за них, хотя ей сломали нос и разбили голову. Она терпела и гордилась собой.

* * *

Пшеничные прямые волосы, серо-голубые глаза, выразительные, глубокие, загадочные – так казалось многим, кто смотрел на нее, кому она нравилась. Средний рост. В компании высоких мужчин она чувствовала себя малышкой и до встречи со своим мужем выбирала исключительно высоких, стройных мужчин. До встречи с Вакулой она не уставала повторять, что мужчины ее любили, тратили большие деньги на нее, относились к ней бережно, что готовы были терпеть многое из того, что она позволяла себе делать в их присутствии, потому что боялись ее потерять.

Дора жила целых четыре года со своим первым и единственным мужем. Целых, потому что четыре года казались ей вечностью, бесконечностью, тягостью. Последние два года перед смертью она жила отдельно в собственной квартире, лишь изредка они встречались – и чаще всего это происходило по двум причинам: когда одному из них нужна была помощь – материальная, моральная, физическая, или когда они очень хотели трахаться. Тогда ее муж приезжал к ней, снимал с нее всю одежду и без лишних прелюдий трахал ее до победного конца.

Не сказать, что ей нравились эти отношения, но что-то поменять в своей жизни не находили смелости ни она, ни он. Однажды она пыталась сбежать от него, уехав на несколько недель из города к своей давней подруге в гости, спустя время муж отыскал ее и вернул. Так же пытался однажды сбежать от нее и он – за четыреста километров, поехав к своему родному дядьке, которого не видел много лет. Узнав от его родственников, где Вакула, Дора через какое-то время приехала на поезде за ним. Эти отношения каждый из них мог назвать глубоко разрушительными, но ни одному не хватало сил остановиться и, не оглядываясь назад, пойти другой дорогой, новой, которая страшила своей неизвестностью. Пойти.

Их отношения в последние годы можно было назвать потребительскими с обеих сторон, ну или взаимовыгодными, партнерскими, хотя молодой человек это всячески отрицал, ухватившись обеими руками за трупик былой любви. Сказать, что Вакула носил в себе мысль, что любит свою жену так же пламенно, как любил ее при знакомстве, было бы ложью. Он почти никогда не думал об этом, но внутри поселилось ощущение, что жена – его родственник. Однако, если периодически возникает желание заняться с ней сексом, наполнив ее своей спермой, – значит, чувства еще есть. Дора же порой ненавидела его настолько, что готова была просить, чтобы он приехал, побыл с ней или вошел в нее и побыл в ней, чтобы после найти в очередной раз причину поругаться, высказать в лицо все, что она о нем думает, и ненавидеть еще сильнее.

Дора в последние годы терпеть не могла своего мужа и оттого порой говорила ему, что любит его. Что хочет его, его тело, хочет видеть его чужие глаза в моменты наслаждения и моменты боли. Ее презрение к нему как к мужчине было настолько велико, что порой она звонила и говорила ему очень непривычные для его слуха вещи, например: «Я общаюсь с твоим другом и не нахожу в нем собеседника, такое чувство, что когда вы с ним дружили, вся наполненность была от тебя». Или: «Я хочу ребенка. Давай сделаем ребенка».

Вакула никогда не понимал любви Доры, а Дора никогда ее не растолковывала. Если бы она хоть раз попыталась объяснить ему свои чувства, возможно, это прозвучало бы так: «Моя любовь многогранна. Она доставляет мне и наслаждение, и боль. Я желаю тебя, желающего меня, зная, какие мерзкие, отвратительные вещи ты делал. Я прошу тебя обнимать и целовать меня, несмотря на то, что не смогу тебя простить, – но мне порой очень нужны твои объятия или поцелуй. А иногда просто присутствие рядом».

Дора была заложницей общественного мнения, хотя всегда отрицала это. Более того, она всегда пыталась показать, как ей плевать на то, что о ней подумают окружающие, вступая в бесчисленные споры по делу или по пустякам, одеваясь броско, смело, даже дерзко и экстремально, в собственном стиле – ей было важно, чтобы ее замечали, обращали внимание, чтобы о ней говорили, чтобы ее обсуждали.

Никто не знал, что эта девчонка за своей улыбкой, за сарказмом и колкостью прячет тотальное одиночество, нехватку любви матери (которая, по ее ощущениям, любила больше ее сестру), нелюбовь мужа, непринятие мужа, жалость к себе, гибель отца, подлость сестры… Всю ту боль, которая настолько велика, что не она ее носит в себе изо дня в день, а боль носит Дору в себе, потому что женщина – пятно по сравнению с величиной этой му́ки. А признаться во всем этом она боялась порой даже самой себе. Она предпочитала пускать пыль в глаза своему окружению: что она счастливая жена, счастливый человек, сильная, несгибаемая личность, которая все стерпит и вынесет. Девушка подходила к зеркалу и подбадривала себя иногда: все хорошо, и не такое проходила. Переживем.

Эта маска была настолько приятна, будто внутрь позабивали гвозди – острыми концами к лицу. Эта ложь насиловала Дору больнее, чем ее насиловал собственный муж в те моменты, когда хотел ее, а она позволяла себя брать. Она говорила ему, что любит нежность, ласку, поцелуи, а он брал ее грубо и не считался с ее желаниями, ему важно было получить удовольствие самому и отодвинуть ее. Она сначала терпела, воспринимая его животную дикость как насилие, и до того дотерпелась, что ей стало казаться, будто она даже наслаждается этим.

Доре нравилось фантазировать, что однажды она уедет в другую страну, начнет новую жизнь, выйдет замуж второй раз за богатого, красивого мужчину, которого она не будет любить, но который будет любить ее. И с довольной ухмылкой Дора будет оглядываться на тех, кого оставила позади. Бывший муж никого лучше ее не найдет, его жизнь будет кончена без нее. Мать, наконец, поймет, что недодала ей любви, когда Дора упорхнет от нее – и больше никогда не скажет ни слова. Сестра просто будет молча завидовать, вспоминая о сделанных гадостях с сожалением, пытаясь виновато сбросить с себя старые, тесные обноски былых недостойных поступков по отношению к ней. А когда сестре вдруг понадобится серьезная срочная помощь, то она всячески будет искать возможность связаться с ней. Дора забудет старые обиды и, конечно, поможет, несмотря на то, что ей в помощи в свое время отказывали. Доре казалось, что вот эта будущая неожиданная помощь своей младшей сестре перерастет в нечто большее со временем. В то, чего между ними никогда не было, но чего она в глубине души очень желала, не признаваясь никому.

Она верила в то, что у всех этих людей изменится жизнь без нее.

* * *