Читать книгу Провинциальная богема. Пьеса в 2 действиях - Вячеслав Злобин-Алтайский - Страница 3

Начало 1998 года. Событие происходит в студии художника Милешко Евгения Сергеевича.

У фасадной стены стоит мягкий диван, журнальный стол, вокруг стулья. Слева – старенький сервант со скромной безликой посудой. Рядом этажерка – с книжками, журналами и электрическим чайником. На стенах несколько картин советского монументального реализма.

В зал вваливается возбужденная компания: Милешко, Зарубин и Липин.

ЗАРУБИН. Неугомонная старушенция. В неделю по три рассказа! Строчила, как швейная машинка. Бедолага Гущин, похоже, взмолился перед Кудиновым… Открыли шлюз для нее в журнале. И пропал наш Евгений Геннадьевич. Как Д’Артаньян после отбивался!

МИЛЕШКО. Что ты хотел – вдохновение! А чем богаты, тем и рады! Эта зараза как эпидемия: захватывает целиком, а там кого целует в темечко, кого за неистовство карает…

ЛИПИН. Пенсия с ней сыграла злую шутку. Начиталась Шукшина и решила, а я че, хуже?! Вот и попала шлея под хвост! Она просто несчастная… С кем не бывает…

ЗАРУБИН. Да нет – счастлива она. Это был ее звездный час! А ведь держал ее, он держал для передачи ее энергетики молодым!.. А тут вот у молодого хандра… За пару недель творческого заточения начинаешь воспринимать эту келью вратами рая!

МИЛЕШКО. То-то и оно, но какая келья, Иван?! Это храм таинства наших деяний!

ЛИПИН. Если не злодеяний!..

ЗАРУБИН. О-о! Каково?.. Андрей у нас, как всегда, циничен, как и сокрытое в подвалах его души творчество…

ЛИПИН. Почему же цинично творчество!? Загадочно – да, но реалистично… Совсем реалистично.

ЗРУБИН. Одно беда, мы его совсем не осязаем, не обоняем и не ощущаем… Андрюша, ну дай же, наконец, нам его на суд наш божий!? И мы его разнесем со всей своей одержимой принципиальностью! В пух и прах!

ЛИПИН. Рождение романа не требует суеты. В муках созидания пребываю!

МИЛЕШКО. Так сказать, в продолжительном и упоительном смятении духа!..

ЗАРУБИН. Мятущимся! И ты свой крест влачишь лет десять – сколько я тебя знаю. С первого дня, как пришел в гнездо к нашему мэтру! Все зубки точишь? Так, наконец, открыл бы личико, Гюльчатай?! Ну, хоть единственную главку? Хоть дозволь в щелочку подсмотреть? Мы ведь все птенцы одного гнезда…

МИЛЕШКО. Я думаю, что птенчик открыл уже свое сокровище, но мэтру!.. А нас, Андрюша, просто водит за нос. Что ему до нашей чернорабочей миссии, нашей мелкой тусовки! Хитер, как бес, чего скрывать!..

ЛИПИН. Иван, я же не хочу ошарашивать нашу уважаемую публику, как некто при своем первом визите… Кровавое средневековье, а результат – паралич сердец и смысла.

МИЛЕШКО. Вот жахнул! Прямо залпом «Авроры»!..

ЗАРУБИН. Простительно, в боевом угаре и не то выкинешь. Я же был прав: не слово точит, а зубки! Однако одно – первый опыт в миниатюре, другое – вечные истязания себя точкой и суффиксом! А после: полюбят, не полюбят – страшно!.. Тебе не страшно? А мне иногда снятся страшные сны… и я пишу их. А это уже другое. Отрезал страх – и снова в бой!

МИЛЕШКО. И все же стоит выдавать на-гора вирши наших друзей во «Вселенский собор». Есть в этом нужда, движущая сила некоего общего литературного процесса. Это кислород, безусловный двигатель, я бы сказал, сподвижник большой истории!..

ЗАРУБИН. Но кто сказал, что это панацея от неуспеха?! Казалось бы, тот же Лейкин, не чета нашей старушке, сотнями своих опусов заваливал русские журналы… и стал великим? Вовсе нет. Покаркал над светлым небосводом творческой России и пролетел мимо истории. Но в том-то и дело, что он винтик истории… и винтик с большой буквы! Сколько таких обогащает Русь могучим и великим? Бесконечное множество.

ЛИПИН. А вот скажу… Я как альбатрос. Утомительно разбегаюсь перед полетом, бегу до изнеможения, но если взлечу, то долго буду в небе парить. И буду смотреть свысока на бренность вашего суетного бытия!..

МИЛЕШКО. Во, как?! Мелко плаваем – по дну коленками сучим?!

ЛИПИН. Суета обламывает многих, и с семи пядями во лбу. В творчестве не только полет мысли решает все, но и элементарный банальный расчет, если хотите – усердие! Точи, лелей, причесывай свое детище, плод своего гения, просчитай каждое движение, каждый жест, каждый миг… И выстрели. Да выстрели как из пушки, чтобы гром и молния показались надрывом, тихим всхрапом. И вещь, чтоб запела, зазвенела колокольным звоном на все лады, если хотите, запела музыкой слова!..

ЗАРУБИН. И все же если этой музыкой наполнить наш «Вселенский собор»?

ЛИПИН. Да ну тебя к черту, Иван… Твой «…собор» не вместит всю глыбу моего Я!

ЗАРУБИН. Вот он мятеж, вершина самолюбия. Браво, дружище! Ты, кажется, переплюнул самого Северянина!..

МИЛЕШКО. А впрочем, все мы таковы… наследники Пушкина!.. Кстати о Пушкине, Гоголе! Андрюша осыпает свой роман словами, как алмазами, изумрудами, бриллиантами. А потом перебирает их долгими зимними вечерами и чахнет как Плюшкин над своим барахлом!..

ЛИПИН. Должно быть, ноздревы с чичиковыми кому-то тоже нужны?!

ЗАРУБИН. А как же, все они сеют вечное, доброе, великое, как сам Гоголь!..

Входят шумно Горькая, Варина и Марцинкевич.

ГОРЬКАЯ. Все о великом и вечном трещим?! Браво-браво! Так и хочется нежно прильнуть к таинству вашего группового соития!..

ЛИПИН. Любушка! (Встает и встречает ее, крепко обнимая ей руку.) Как же так романтично, но извращенно понимать наши интересы? Как всегда, ты брызжешь энергией дикой природы!

ГОРЬКАЯ. Андрюша, не стоит преувеличивать и делать из меня какого-то монстра! На самом деле я нежная страдалица! Да-да-да, и никак иначе…

МИЛЕШКО. Люба, отныне нежно страдать будем вместе!..

ГОРЬКАЯ. Да, согласная я! Надеюсь только, не на одном ложе?!

ЛИПИН. Ну как же, Люба, мы же все в одной лодке!

МИЛЕШКО (к Вариной). Олечка, наша ты хозяюшка! Проходи сюда… Мы как раз уже засохли без чаепития. Все карты тебе в руки! Как творится?

ВАРИНА. Ох, Евгений Сергеич, проще и не спрашивать. Тормоза полные…

МАРЦИНКЕВИЧ. Евгений Сергеевич – руки прочь от подневольного труда! Довольно женщин грузить черной работой. Это все же эмансипированный класс! Они плод вдохновения и поэтического духа!

МИЛЕШКО. От черной работы рождается черный чай! Значит, чай тоже плод поэтического духа!.. Так что будем пить черный чай и читать белые стихи!

МАРЦИНКЕВИЧ. Вот-вот, понял!.. Чай – эликсир творчества!..

Кстати, не поверите. Сегодня поутру свалился с кровати… и сразу гениальным стихом исцелился! Просто чудеса! Не поверите…

ЗАРУБИН. И как, после ушиба не упустил Музу?

МАРЦИНКЕВИЧ. Я же исцелился!.. Право сказать, при падении тела стул вдребезги… но ноту ухватил – вместе с Музой! Вот, получите!.. (Остервенело декларирует.)

ЛИПИН. Светоч, Люцифер! Нет, ты не падший ангел – ты утренняя звезда!

МИЛЕШКО. На Вулкана и сына Амура похож!..

МАРЦИНКЕВИЧ. Не понял? На какого вулкана?

МИЛЕШКО. Как на какого? Ты же поклонник Венеры?

МАРЦИНКЕВИЧ. Ну, да.

МИЛЕШКО. А это ее муж…

МАРЦИНКЕВИЧ. Что вы, я потомок Мельпомены?! Муза трагизма обуревает меня!

МИЛЕШКО. А я знавал ее дочь Молпу – плясок божество!

МАРЦИНКЕВИЧ. Но для меня не то главное. Главное в высо-ких материях!..

ЗАРУБИН. Вирши высокого полета!

МАРЦИНКЕВИЧ. Что вы считаете, мои мысли так уж и плохи?

ЗАРУБИН. Что ты, мой друг, до середины восемнадцатого века в польской терминологии это слово означало стих светский и духовный. Я лишь только это хотел подчеркнуть!

МИЛЕШКО. Мы знаем, что в амурной философии и поэзии ты силен, но не с такой же силой! Ни с таким же императивом?!

ЛИПИН. В муках рождаются философы, и иной раз молнии их озаряют!

МАРЦИНКЕВИЧ. Да бросьте друзья, мы все самородки! Вот нас молния и озаряет!.. Как у меня батька любил говаривать: мы дети Галактики и дети нашей дорогой Земли! То-бишь – Мира и Земли! Его же тоже озарило! Мало того, мы же сами – духовные Миры?! Может, я что-то и перепутал, но слов из песни не выкинешь!

МИЛЕШКО. Юзя, уломал – ты Космос!..

МАРЦИНКЕВИЧ. Мой род и инициалы обязывают меня быть поэтом!

МИЛЕШКО. Пожалуй, круче Космоса сказано!..

Друзья, мне кажется, Любовь Ивановна принесла нам сегодня опять что-то съедобное и пламенное… Однако, желает нам душевно открыться. Так как? (Вопросительно смотрит на Горькую.)

ГОРЬКАЯ. Ну, уж извольте. Есть у меня боекомплект! (Декларирует.)

ВАРИНА. Люба, а позволь задать нелепый вопрос? Как-то у тебя там Саманта?.. Ну, подскажи? Я сейчас язык сломаю…

ГОРЬКАЯ. Самантабхадра?

ВАРИНА. Это что? Фигура речи, звуковое оформление рифмы или нечто значимое и существенное?

ГОРЬКАЯ. Золото мое, это в индийской мифологии Будда – всеблагой. Символ безграничности природы ума. Кстати, его цвет тела – темно-синий, символизирует то же самое. А белый цвет его супруги – это символ пустоты природы ума. А их союз обозначает неразрывное единство блаженства и пустоты!

ВАРИНА. Исчерпывающе!

ЛИПИН. Как изящно передана суть мучительной трагедии! Она расстается с человеком, с собственной иллюзией его мифологических достоинств. Ей становится горько от потерянных надежд, бесполезности трат времени и своей энергии на одного, и, видимо, единственного. «К чему отдать всю сущность одному?!» – этот лейтмотив определяет все это, с ней происходящее. И она открывает глаза на новый мир более насыщенный и содержательный. «Мелькают лица, много лиц…» Она прощается с возлюбленным. Находится уже там, в мучительном освобождении, в свободе выбора и возможностей. В нирване!

МИЛЕШКО. Да, поклонник Венеры и Канта был более категоричен! Тут же, у Любы – широкие перспективы… От Гомера и Сартра, от Лимонова и… до всех остальных!

МАРЦИНКЕВИЧ. Да, у меня категории глубоки, как яма… бездна… Любовь Ивановна, а к чему тут такое высокое и вдруг такое низкое потребительство: «Давать, чтоб взять нельзя». Это ж как понимать? Просто обрушение всяких устремлений и понятий? Я понимаю, что взять нельзя, но давать-то зачем?!

ГОРЬКАЯ. А давать, вероятно, чтоб обрушать!..

ЗАРУБИН. А я в улете от недостатков возлюбленного: «Красноречивый, как скелет, тупой, как лапоть иностранный!»

Только вслушайтесь в музыку определений?!

А, по сути, я так же восхищен, как Андрей. Поклонники у ее ног!

ГОРЬКАЯ (грустно). Друзья, я польщена, но пьяна я от прозы!

МИЛЕШКО. Люба, как смеешь ты отрекаться от существа своего? Понял: это зловредное влияние хмеля!..

ГОРЬКАЯ. Евгений Сергеевич!? Вместо комплиментов в алкоголички записал? Воздастся вам у черта на куличках!..

Воцарилось непродолжительное молчание.

МИЛЕШКО. Люба получила свою минуту славы… А теперь предлагаю Ольге эксперимент. Вот изволь! Ты на память излагаешь свой прошлый рассказ. Я тебя перебиваю… и делаю вставки на свое усмотрение. Что из этого получится – посмотрим. Оля, согласна?

ВАРИНА. Я не уверена, но можно попробовать.

МИЛЕШКО. Тогда пробуй. Поехали!..

ВАРИНА. Рассказ называется «Маша и Паша». «Маша сидела у окна. Угрюмо и уныло смотрела на увядшую пожелтевшую листву березы. Той березы, что помнила еще с малолетства, когда еще только открылись глаза на этот новый для нее загадочный мир. Березка тогда торчала жиденькой голой стрункой, с тонкими гвоздиками веток. А на этих гвоздиках причудливыми бабочками трепетали вскрывшиеся из почек смолистые листики.

Грустно было оттого, что Паша не пришел на последнее свидание…»

МИЛЕШКО (подает знак рукой). Паша был пунктуален. Он, как стреляный щегол, поджимал раненую лапку к белой грудке, садился меж пожухлых листочков березы и щебетал Маше сердечные песни о главном! Как он был красив при этом! Одной Маше было только это известно.

ВАРИНА (улыбается). Ну, Евгений Сергеевич?!

МИЛЕШКО. Продолжай, продолжай, Оля!

ВАРИНА. «За березкой, через улицу, сосед дядя Яков рубил дрова. Отчетливо видно было, как за плетеным тыном полумесяцем летала его тяжелая кувалда. Тук-тук, трещали, отлетая от очередной чурки поленья. Дядя Яков при каждом взмахе громко крякал, и ожесточенно сдувал с бархатных усов капли пота.

Маша вздрагивала при мысли о том, что в дверь так же стукнет любимый. Замирала в ожидании… и ждала… Ждала – непостижимого…»

МИЛЕШКО (подает знак рукой). В русских селеньях девушки томятся разгадыванием таинств жизни. Яков стучит: тук-тук, а Паша где-то рядом бродит. Или как щеголушка – летает! Непременно рядом, и летает! Перышки крыльев с черно-желтым оперением распускает, и клювиком с малиновым ободком щебечет все громче и громче. А дядя Яков все тук-тук, тук-тук…

ВАРИНА. Евгений Сергеевич, издеваетесь?

МИЛЕШКО. Дальше давай, заканчиваем…

ВАРИНА. «Плетень дяди Якова усыпан разнообразными горшками и чугунками. В народе есть поверье, что они отгоняют диких животных и птиц, оберегая домашний скот. В детстве Маша любила бегать вдоль этого забора с обломком сухой палки, стучать ей по горшкам, как по клавишам, и петь. Петь так же задорно и весело, как Утесов в фильме „Веселые ребята“. Это было так занятно и увлекало, что однажды в запарке Маша разбила горшок… Было не до веселья».

МИЛЕШКО. Маше сейчас было грустно. Желание увидеть любимого было выше всяких ее сил… И вдруг из уголка окна блеснул ослепительный луч солнца – она крепко зажмурилась. А когда протерла пальцами глаза – увидела в окне Пашу! Он скакал вдоль плетня, так же как она в детстве, но не с сучковатым обломком палки, а на крыльях. Он прыгал с горшка на горшок, но уже не как красавец щегол, а как орел с гордо поднятым клювом. Маша замкнула дверь на крючок и подумала: «Если придет – духу открыть не хватит, и не буду…» Дверь сыграла: тук-тук-тук. Силы Машу покинули, но на крючок хватило… Маша любила Пашу, а стервец Паша – полюбил Машу!..

Вот и сказке конец…

Все аплодируют.

ЗАРУБИН. Предлагаю практику пародий исполнять системно!

ВАРИНА. Если появятся желающие на такую экзекуцию…

МАРЦИНКЕВИЧ. Но ведь это шедеврально! Полет мысли!.. Да-да, щеглы – красавцы, а только орлы по-настоящему любить могут!..

ЗАРУБИН. Кстати сказать, сидит во мне заноза сомнений.… Как может быть так, что персонажи, например, у Достоевского часто бывают умные, порой мудрые, глубокие – размышляющие?! А вот возьми ты Шукшина, ну, на худой конец, Горькую…

ЛИПИН. Да зачем же так, такую! (Поднимает вверх палец.) И на «худой конец»?!

ЗАРУБИН. Андрей, все мы поклонники Эроса. Слабы человеческие души! Чего скрывать…

ЛИПИН. Да, я о том же. Чего скрывать – это сильнее нашего сознания!

ЗАРУБИН. Однако продолжу. У одного умные, у Шукшина чудики, а у Горькой в прозе все глупенькие и злые?! Сидят, так себе, на кухне, чаи гоняют, несут всякую политическую брехню, и, разного рода, бытовую околесицу! Нечто похожее на прозу многоэтажек и уличных фонарей!.. (К Горькой.) Ну, лады Люба – грубо, отвлекся… Ущипнуть-то ведь надо самую малость!

Отчего некая стилизация, что ли, авторских персонажей?! Хотел бы я в этом разобраться?

От самобытности автора, от его интеллекта, от мировоззрения она? Какая-то однобокость? А может в этом разнообразие и есть?

А кому-то приходилось читать «Власть тьмы» Толстого?

ЛИПИН. Ты о Никите?

ЗАРУБИН. Ну да, именно о нем!

ЛИПИН. Попробую… Стрелы Амура раскрутили его на житейскую бесшабашность, а далее, под влиянием окружающих бесов к дальнейшим преступлениям и деградации. Ведь он же воскликнул: «Люблю женщин, как сахар!» Это и есть изначально его грехопадение. Нет тормозов в этическом, нравственном понимании о предназначении мужчины. Есть понимание самца, в сознании которого, как и у многих, есть только вокруг него хоровод красивых и нужных кукол! Это зверь, вырвавшийся на свободу, а как оказалось, свободой управляют бесы! Природа выстрелила ему в сердце стрелами любви, и наградила его пороком похоти. В упоении от этих даров природы он безнаказанно стал глумиться над объектами своих бывших вожделений. Мало того, стал откровенно питаться кровью своих жертв и приговаривать в зверином оскале: «Сахар!.. Сахар!»