Читать книгу Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы - Яцек Комуда - Страница 19

Городской госпиталь Каркассона, мрачное замшелое здание неподалеку от площади Марку, со следами многолетних осадков, втиснулся между купеческими домами и каменной городской стеной. Вийон, огибая вонючие лужи, перебрался через грязь, в которой едва не оставил свои пулены, и встал перед дверьми. Прежде чем постучать, он взглянул вверх, на остроконечную крышу, покрытую лишайником, на край стены, над которым клубился вечный влажный туман. Густые испарения поднимались надо рвом, над рекой Од и окрестными болотами и топями, окутывая город смертельным саваном, приглушая все звуки и превращая дома и стройные башни в хоровод призраков и духов.

Вийон вздрогнул. Застучал в дверь, а когда та отворилась, показал перстень диакона. Вскоре он уже стоял перед смотрителем госпиталя – мрачным толстяком, воняющим застарелым потом.

– Што надоть? – спросил смотритель и пригладил остатки волос на покрытом шрамами черепе. – Все клиенты здоровенькие. Скачут што твои жеребятки. И палки им не надоть.

– Хочу увидеться с Жаном-звонарем. Тем, кто сбрендил после гибели людей в соборе.

– И пошто он вам? Он тута то и дело молитвы шебуршит. И на стену тарашшится.

– Господин диакон хочет, чтобы я его допросил.

– Не выйдет из этого ничегошеньки, – покачал смотритель башкой. – Да чорт с ним, шшас позову.

Он встал с лавки, взял в руки крепкую дубовую палку и кивнул поэту. Вийон понял, что толстяк смердит не только старым потом, но и старой блевотиной.

– Вы поосторожней. Тута не бордель. Тута всюду безумцы да бесноватые.

Вскоре они встали перед лестницей, ведущей вниз, она была перегорожена решеткой и заперта на мощный замок. Толстяк забренчал ключами, отпер замок и толкнул заржавевшие дверки. Они начали спускаться по витой лестнице. Откуда-то снизу раздался первый стон, потом крики, вопли, лязг металла и проклятия.

Они спустились в большой каменный подвал. Свет луны просачивался сюда сквозь зарешеченные окна, расположенные в больших каменных нишах. Огромные контрфорсы делили помещение на два ряда камер, забранных железными решетками. Воняло мочой, дерьмом и сыростью. У стен попискивали крысы. В камерах и клетках, на гнилой соломе, сидели или лежали безумцы.

Первый, кого заметил Вийон, был полуголый человек, прикованный цепью к стене. Он раскачивался непрестанно назад и вперед, что-то монотонно бормоча себе под нос. Рядом на корточках сидела огромная бабища со всклокоченными седыми волосами. Прижимала к груди куклу из скрученных и сшитых тряпок. Еще один безумец всматривался в угол клетки, подтягивая колени к подбородку: обнимал их двумя руками и трясся, дрожал всем телом, постукивая желтыми щербатыми зубами.

Вийон шел за смотрителем, напряженно ловил каждый звук. Какая-то фигура бросилась к нему справа. Случилось это так неожиданно, что вор отскочил в сторону, споткнулся о ведро с помоями, ударился плечом о решетку рядом со следующей нишей. Когда развернулся, прямо перед собой увидел келью, в которой скалил на него острые зубы заросший безумец в грязной рубахе. Безумец прижал лицо к железным прутьям, протянул руки из клетки к поэту. Крутил ими круги в воздухе, растопыривая грязные длинные ногти.

– Ну иди, – выдохнул. – Ну иди-и-и-и…

Чьи-то пальцы погладили поэта по голове. Вийон почувствовал теплое дыхание у своего уха.

– Да, да, – шептал тихо чей-то голос. – Да, да. Да-а-а-а…

Вийон отскочил от ниши. В ней сидел на корточках длинноволосый безумец и улыбался Вийону, а в раскрытом слюнявом его рту подрагивал язык.

Громкий смех привел поэта в чувство. Смотритель скалил на Вийона гнилые зубы, от смеха бил себя по толстым ляжкам. Вор грозно зыркнул на него. Толстяк развернулся, все еще посмеиваясь.

Они снова двинулись сквозь этот ад. Дальше была закрытая расшатанная гнутая решетка. За ней был заперт потный гигант, который, вцепившись двумя руками в ржавые прутья, тряс их изо всех сил.

– Я достану тебя! – выдохнул он. – Дос-с-стану тебя! Ты тварь!

Оторвал большие потные, поросшие густым волосом руки от решетки, стиснул кулаки, словно душил невидимого противника.

– И так тебя… И так! И так! И так!

Вийон шел дальше сквозь тьму, вслед за вонючим смотрителем. Прошел мимо двух госпитальных служек, лупивших палками старика в лохмотьях.

– Полезешь к ней еще?! – кричал тот, что пониже, одетый в кожаный чепец и грязную накидку. – Пойдешь к ней, дедуган, нищебродище?! Будешь подманивать на булку?!

– Пойду… Пойду! Пойду! – рычал и всхлипывал старик.

Прислужники слегка поутихли, увидев подходящего Вийона. Повернули головы в сторону, к стене, а когда поэт их миновал, вернулись к избиению старика.

Смотритель вдруг остановился – так неожиданно, что вор едва с ним не столкнулся. На миг вонь его толстого тела перебила даже ароматы, царящие в этом мрачном месте.

Смотритель указал на камеру, в которой стояла застеленная соломой кровать.

– Туточки он, – сказал. – Не бойтеся, не укусит. Токмо молится беспрестанно.

Вийон кивнул.

Смотритель взял его за плечо.

– Ежели захотите оттель выйтить, можете просто парней кликнуть.

Толстяк ушел по коридору, покачиваясь из стороны в сторону и что-то бормоча себе под нос. Вийон вошел в камеру – собственно в нишу между двумя каменными контрфорсами. Та не была заперта – как видно, звонарь не мешал стражникам. Жан Валери стоял на коленях на мешке, постеленном поверх соломы. Не отрываясь смотрел в стену, не обращая внимания на Вийона.

– Жан? – неуверенно спросил поэт. – Почтенный звонарь, вы меня слышите?

Валери не подал виду, слышит ли он что-то вообще. Продолжал смотреть в каменную стену, на которой плясал отсвет слабой лампадки.

– Я Франсуа Вийон, помощник диакона Бернара из собора. Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда. Ты должен рассказать мне, что случилось в башне вчера вечером.

Только теперь поэт заметил, что губы звонаря чуть шевелятся, будто он что-то говорит. Приблизился к нему, приставил ухо почти к его губам: Вийону показалось, что он что-то слышит. Валери шепотом произносил едва различимую латинскую молитву:

– …Tentationem in inducas nos ne et. Nostris debitoribus dimittimus nos et sicut, nostra debita nobis dimitte et. Hodie nobis da quotidianum nostrum panem. Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…

Поэт узнавал латинские слова, но не мог сообразить, о чем идет речь. О чем говорил звонарь?

– Жан, я должен знать, что случилось на колокольне. Ты увидел Бестию? А может, ты видел мерзкого карлика, который сбросил колокол с башни? Ты испугался? Я хочу тебе помочь, Жан! Расскажи мне все!

Прикоснулся к плечу звонаря. Потом тряхнул. Звонарь не отреагировал. Просто сидел и шептал молитву.

«Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…» Что-то это ему напомнило. Вийон вдруг почувствовал, как волосы встают у него дыбом. «Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…» На самом деле это должно звучать так: «Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…» Да будет воля Твоя яко на небесах, так и на земле! Валери произносил Pater noster[38]. Но задом наперед, переставляя латинские слова!

Вийон задрожал. Отскочил от звонаря. Эта молитва, произносимая тут, в городском госпитале, в котором держали безумцев и одержимых, звучала настолько жутко, что даже он – шельма, вор и эксклюзент – начертал в воздухе знак креста.

За спиной поэта послышался тихий топот ног. Вийон бросил взгляд через плечо. Показалось ему, будто по коридору пробежали две невысокие фигурки. Наверняка тоже безумцы!

Валери шевельнулся. Взгляд его все еще был мутным, как взгляд снулой рыбы, но губы задвигались в другом ритме. Звонарь заговорил…

– Вийон, – раздался ядовитый голос. – Франсуа…

Поэт ухватился за рукоять чинкуэды, потом снова перекрестился. Глаза у Жана Валери были пустые и фосфоресцировали, а губы складывались в странные гримасы, превращавшиеся в слова.

– Кто… ты?

– Ты хотел со мной поговорить… Поэтому я прибыл.

– Зачем ты преследуешь город?

– Хочу вечности, Вийон, – ответил ему шепот.

– Ты – Зверь?

– Я – предназначение, Вийон. Я ангел смерти. На моих рогах – десять корон. А на них – имена святотатственные. Дьявол дает мне силу, престол и великую власть.

– Кто тебя поддерживает? Кто вызывает несчастья в городе?

– Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом.[39]

– Зачем ты убиваешь?! Зачем тебе кровь, страдания и боль?!

– Я творец, Вийон. Тебе нужен для письма пергамент, а мне – кровь тел человеческих. Я устраиваю в Каркассоне мистерию смерти, потому что хочу сыграть в ней роль Спасителя.

– Как твое имя?

– Имя мое – знамение. Это имя Зверя, Вийон.

– Знамение – это малые дети, которые появляются в городе?

– Дети – мои. Все. Это обещание последнего… акта.

– Марион имеет к этому отношение?

– Иди к ней, Вийон. Я буду…

Валери захрипел, а потом свалился на кровать в судорогах. Вийон подскочил ближе, ухватил его за руку – та стала холодной как лед. Проверил пульс: тот почти не прощупывался. Звонарь бился в припадке – он умирал.

Вийон выскочил в коридор и бегом бросился к выходу. Хотел позвать кого-то из прислужников, но во тьме наткнулся на что-то мягкое, пошатнулся, упал на колени, уперся рукой во влажную стену. Словно слепец, ощупывал руками в темноте неподвижное тело человека, одетого в кожаный кабат. Труп? Задел какой-то предмет, который со стуком покатился по камням. Это была деревянная палка.

Он вскочил и помчался в сторону света. Первая ниша между контрфорсами была не заперта – решетка открыта, а камера пуста. И он уже какое-то время не слышал криков, воплей и смеха безумцев, а подозрение, от которого его обдало ледяным холодом, теперь превратилось в уверенность. Безумцы вышли из клеток и камер на свободу! Вышли? А может, их кто-то выпустил?

Он направился к выходу, одновременно потянувшись за оружием. Какая-то темная фигура мелькнула в лучах лунного света, что падал из ниши под потолком. Кто-то вертелся в камере слева, кто-то еще ползал по гнилой соломе и по полу, бормоча проклятия. Погнутая решетка камеры, где сидел гигант, осталась открытой, связка ключей все еще торчала в замке. Чуть дальше он увидел пустые оковы, потом перевернутое ведро и еще один труп – это был смотритель госпиталя. Лежал он навзничь, глядя широко открытыми глазами в свисающую с потолка паутину. Его голова была повернута под неестественным углом, а на шее виднелись пятна. Видно, его задушили и сломали шею.

Душа Вийона ушла в пятки, он побежал к лестнице. Вскочив на нее, он пролетел мимо слюнявого раскачивающегося старика, который раскинулся на первой же ступеньке. Никто больше не загородил ему дорогу. По всей видимости, безумцы ушли из госпиталя.

В мрачном вестибюле он осмотрелся вокруг, но не заметил ничего подозрительного. Двери были распахнуты настежь. Когда же он приблизился к арке, то услышал странный скрежет и хруст. Остановился и выглянул через порог.

На площади перед зданием клубился туман, сквозь который поэт различил каменную стену ближайшего жилого дома, а внизу рядом с ней скрюченного горбатого человека, который кусочком металла выцарапывал некий знак…

Горбун! Это был горбун из собора! Вийон бросился к калеке. Хотел добраться до него, повалить на землю и схватить.

Не сумел! Едва он высунулся из арки, как некая сила не позволила ему сдвинуться с места. А потом он почувствовал на шее хватку сильных, холодных как камень пальцев.

Захрипел, махнул стилетом, но чинкуэда выпала у него из рук, покатилась с лязгом по неровным камням брусчатки. Позади он чувствовал чей-то мощный торс, в ноздри ему ударил запах гнили и грязи, а над ухом он вдруг услышал тихий хриплый голос, наполнивший его ужасом:

– И так вот тебя… И так! И так! И так!

Это был великан из клетки! Должно быть, он прятался за дверьми и напал, едва лишь вор переступил порог. Вийон задыхался в его хватке, тщетно пытаясь оторвать его руки от своей шеи. Дергался, бился и пинался. Кинжал! Если бы только у него был кинжал…

Жизнь медленно покидала его. Он видел, как горбун закончил выцарапывать на стене большую римскую цифру V, а потом обернулся. Посмотрел со страхом на Вийона, сделал несколько шагов вперед, горбясь еще сильнее.

– Это не… это не я… убиваю, – проговорил он, запинаясь. – Не я. Это не я призываю… Зверя.

Вийон поджал ноги. Думал, что его тяжесть перевесит, что враг опустит руку, но просчитался. Начинал уже терять сознание. Пульс в висках раскалывал череп, сердце стучало словно молот, а перед глазами появился красный туман.

Горбун поднялся… Смотрел, как погибал его враг, его преследователь. Тряхнул шишковатой башкой, откинул со лба прилипшие волосы.

Вийон сдался. Захрипел, давясь слюной. Откинулся назад, вытягивая руки к горбуну в последнем молящем жесте.

Горбун кивнул и поднял что-то с земли. И перед самой смертью, в миг, когда краснота уже почти затопила его мир, Вийон почувствовал в руке спасительный холод чинкуэды.

Перехватил в пальцах рукоять клинком вниз и ткнул за себя, широко размахнувшись! Кинжал воткнулся в живот врага, распарывая кишки. Одержимый застонал, хватка его ослабла – и Вийон сумел вырваться из рук безумца! Качнулся и сразу ушел в пируэт. Обернулся вокруг словно юла, раз, и еще раз, и еще… с каждым оборотом нанося убийственный горизонтальный удар. Горло, бедро, колени, снова горло, глаза…

Венчая дело, Вийон с размаху воткнул нож в грудь гиганта. Безумец удивленно захрипел, затрясся. Ступил шаг к поэту, с недоверием глядя на свои окровавленные руки, потом с усилием шагнул еще и еще. Вийон отступил и оперся на колодец. Гигант шел к нему, давясь собственной кровью. Когда он тяжело оперся о лошадиную поилку, вор подскочил поближе. Ухватил за торчащую из груди врага рукоять чинкуэды и одним движением вырвал ее.

Гигант захрипел. Свалился, перевернул поилку и так и остался на залитой кровью брусчатке.

Вийон даже не взглянул на него. Туманная осенняя ночь ожила. Со стороны башни Лоре и площади Пети-Пуи он услышал вопли, лязг стали и жуткий, нечеловеческий вой. Мимо пробежала полуголая дама, которую преследовали двое выродков из госпиталя. В окрестных домах зажигались огни. Эта ночь принадлежала безумцам, которые вырвались из оков. Поэт видел, как часть одержимцев бросалась в дома, магазины, лавки, как они врывались в жилье на площади, нападая на мещан. Видел, как молодую женщину выбросили из окна, как убивали и насиловали, как поджигали дома. Часть одержимцев выстроилась в процессию, что вышагивала по улицам Каркассона, выла, кричала, стучала в ворота и двери.

А все стены окрестных домов, колодец и даже лавки и магазины на площади означены были латинской цифрой «V».

Посреди криков, суматохи, тумана и дыма поэт искал согбенную, скрюченную спину горбуна. Однако нигде его не находил. Горбун исчез в этом хаосе, канул, не оставив и следа.

Вийон взглянул на стену дома прямо напротив госпиталя, где калека нацарапал таинственный знак. Подошел ближе, и тут что-то хрустнуло у него под ногой. Раздавленный черепок старого глиняного горшка. Поднял две половинки, заметил выцарапанную надпись, сложил их вместе и прочел: «Quod iuratum est, id servandum est»[40].

* * *

– Чудесно, – подвел диакон итог всему, что услышал от Вийона. – Стало быть, дерьмо, прилипшее к твоим ногам, господин Вийон, отчего-то не желает отлипать. Однако ж, тщу себя надеждой, что оно отвалится под воздействием раскаленного железа. Сперва тебя поймали в соборе, теперь же, когда я послал тебя в госпиталь, кто-то освободил безумцев, устроив жителям настоящую бойню. В Каркассоне царит страх. Инквизиция уже что-то подозревает. Словом, все просто превосходно. Вскоре найдутся первые доносчики – и начнется следствие.

– Я ни в чем не виноват! – возмутился поэт. – Я разговаривал с Жаном Валери – вернее с чем-то, что говорило его устами, и… Поверьте мне, это не был приятельский разговор за бокалом вина о молодых шлюшках. Но благодаря этому у вас есть теперь главный виновник – прямо на блюде. Это сам дьявол устраивает беспорядки в городе.

– Я не сомневаюсь, что это работа Врага, – сказал диакон задумчиво. – Но дьявольская сила что-то значит лишь тогда, когда за ней стоит живой человек, сбитый с пути и пойманный бесом. А все указывает на то, что горбун…

– Не думаю, – пробормотал Вийон. – Этот калека спас мне жизнь. Зачем ему было это делать, если он знал, что я следил за ним и намеревался схватить? Что же, он спасал того, кто хотел навредить ему? Это бессмысленно…

– Быть может, ты и прав. Но пока мы его не схватим, не узнаем ничего. Поэтому его нужно найти.

– Очень интересно, каким именно образом? Мы ничего о нем не знаем. Я даже имени его не слышал.

– Ты расспрашивал городских воров?

– С них и начал. Увы, никто ничего не знает. Но взгляните вот на это, – Вийон вынул из-за пазухи глиняные черепки – те, что он нашел в комнате шлюхи, и куски того, который бросил горбун. – Эти я нашел в норе Марион, а вот эти бросил этот маленький мерзавец. И это след, который объединяет карлика с распутницей.

Священник прочитал латинские слова. Губы его сложились в неприятную гримасу.

– Никогда не видел ничего подобного, – сказал он. – Это выглядит как пословицы, как указания. Может, именно таким образом еретики и общаются? Вопрос только: куда ведет этот след? К свету или в бездну?

– Я расспрашивал и людей на базаре, однако никто ничего не знает. Может, это дьявольские стигматы?

– Знаешь ли ты, – прошептал священник, – почему я тебя спас?

– Потому что я добр в душе своей. Могу ли я быть Иудой, человеком без чести и совести? Выгляжу ли я как вор и шельма?

– На ложе пыток ты вспомнил о горбуне – именно это тебя и спасло, поскольку я уже слышал о нем раньше кое от кого другого. Проклятие, которое висит над городом, это мой крест, который я несу ко славе Божьей, – сказал диакон. – Корни этого дела уходят куда глубже, ты о них еще не знаешь. Все началось намного раньше, задолго до того, как случилась первая катастрофа.

Поэт встрепенулся.

– Некоторое время тому назад умер Вальтэ, настоятель парафии Святого Назария в Каркассоне, мой хороший знакомый. Умирая, он сказал, что после его смерти на город обрушится великое несчастье из-за тайны, о которой знают только он да убогий горбун-калека. Священник был слегка не в себе, поэтому я больше ничего не сумел от него узнать. Не знаю, в ереси ли тут дело или в измене. Он не сказал мне ничего, кроме того, что вспомнил этого горбуна. Поэтому, когда ты упомянул, что искал его, я вытащил тебя из-под пытки. Потому что у меня было доказательство, что ты не врал.

– А покойный священник не оставил после себя ничего, что могло бы натолкнуть нас на след тайны?

– Я искал какие-либо указания в его бумагах, просматривал церковные книги и книги городские. И не нашел ничего. Последнего человека тут сожгли почти тридцать лет назад. Причем – за некромантию, а не за ересь. Нет никаких подозреваемых, а детей, которые якобы появляются перед этими катаклизмами, ни разу не удавалось схватить. Единственный след – это горбун. И этот человек, который говорил с тобой устами звонаря.

– Это дьявол, отче. Бес из адских глубин.

– Если это бес, то мы должны испробовать экзорцизм.

– На ком?

– Возможно, на всем городе.

Воцарилась тишина. Они долго сидели, не произнося ни слова.

– Если на этих черепках написаны дьявольские слова и заклинания, то нам нужна помощь мудреца, которому не страшны фокусы и ловушки дьявола, – сказал наконец диакон. – Так сложилось, что я знаю одного.

– И кто он?

– Богобоязненный монах, о котором я много слышал. Мы можем испросить у него совета, поскольку это человек, видывавший адские огни и изгнавший беса не из одного несчастного. Он живет в монастыре в горах, в половине дня дороги отсюда.

– Это недалеко.

– Готовься в дорогу, Вийон.

* * *

Прежде чем она успела бросить плоский камень на середину большой лужи, Дюран выхватил его из ее руки. Бросил окатыш, пустив два «блинчика», а потом кинулся наутек. Шансы его были невелики. Колетт уже почти восемь, а Дюран младше на три года. Она мигом настигла его под домом братчиков, схватила за волосы и поволокла назад, к луже, – к вящей радости собравшихся вокруг детей. Она уже готовилась к унизительному наказанию брата, когда вдруг замерла. Никто на нее не смотрел. Все обернулись в сторону ворот, из которых вышел…

Маленький, неухоженный мальчуган в терновой короне на голове.

Был покрыт засохшей кровью. Ладони его были пробиты, а вместо глаз зияли две дыры. Группка детей тотчас притихла.

– Кто ты… Кто ты такой? – спросил Пьер, сын портного, самый смелый из детей.

– Я – Исусик, – сказал малыш голосом, от которого всех детей охватила дрожь. – Пришел вас предупредить. К городу этому близится неприятель.

Дети молчали. Кто-то заплакал.

– И что за неприятель? – снова отважился спросить Пьер.

– Зверь, который заберет ваших родителей. Ваших сестер и братьев.

– Это невозможно! – крикнул малыш Жерар. – Мой отец – капитан стражи. У него меч. Он отрубит Зверю голову!

– И сказал Господь: все, взявшие меч, мечом и погибнут![41] Только вы можете спасти ваших родителей от смерти.

– Как?

– Молитвой. Ваши чистые сердца спасут этот город. Зверь испугается ваших молитв и оставит в покое ваших отцов и матерей.

– Что мы должны сделать? – прошептала Колетт.

– Через несколько дней – праздник святых апостолов Симона и Иуды Фаддея. Приходите на всенощную в собор, и к вам выйдет Мария. Отведет вас за город, в святое место, где вы помолитесь о здоровье своих родных.

Кровь из ран Исусика капала в грязь, смешивалась с нечистой, вонючей водой в луже.

– И помните. Если скажете кому-то, что видели меня или что должны встретиться с Богоматерью, я перестану быть вашим другом, – печально добавил Исусик. – И тогда Зверь… придет сюда раньше. И заберет ваших родителей, непременно заберет.

Исусик пошел дальше. Дети наблюдали за ним с тревогой. Некоторые плакали.

* * *

– Колетт, с кем ты, черт побери, говорила? – спросил Жюстин Тул, мастер цеха золотых дел. – Кто там был с вами?

Колетт заколебалась. Опустила глазки. Не могла сказать правду.

– Никого, господин отец. Это был лишь… один наш дружок.

* * *

Эскорт, что сопровождал Вийона и диакона к монастырю Сен-Роше-де-Пре, состоял из четырех рослых прислужников в стеганках, туниках и плащах. У каждого из них был меч, а у двоих на седлах еще и мощные арбалеты. Прежде чем поэт увидел их, он гадал, удастся ли ему по дороге сбежать, а потом тайно вернуться в Каркассон. Однако, узрев их мрачные, отчаянные лица, он и думать забыл о таких шутках. Не собирался закончить со стрелой в спине и не хотел подтвердить своим бегством всех обвинений, которые против него выдвигались. Похоже, он и правда вступил в то еще дерьмо.

Рассвет был хмурым и холодным. Над стенами и железными пиками башен Каркассона повисли клочья тумана, а свежая роса блестела на крышах и сухих травах. Гордые башни барбакана Од влажно поблескивали. На них сгрудились стаи воронов и ворон. Птицы сидели неподвижно, те, кого спугивали люди, неохотно отлетали прочь. Всматривались черными глазками в город, словно дожидаясь момента, когда случится очередное несчастье и они слетятся на пир и будут клевать свежие человечьи трупы.

– Люди болтают, – ворчал диакон, увидев птиц, – что эти вороны забирают души умерших в ад. Надо бы нам поспешить, потому как и правда у них сегодня может прибавиться работы.

В молчании они проехали старый мост на двенадцати опорах, выстроенный еще при Людовике Святом, миновали крест, обозначающий границу между Верхним и Нижним городом. Потом оказались среди низких деревянных построек, возведенных на фундаментах жилищ, сожженных сто лет назад английскими войсками Черного Принца Эдуарда. И направились на юг по тракту, что шел вдоль излучин реки Од.

Когда они покинули город, распогодилось. Перья тумана рассеялись, открывая абрисы далеких гор, к которым вела дорога. Двигались они вдоль Од, что яростно пенилась на скалистых порогах. Была уже осень, они ехали темно-желтыми лесами, устилающими дорогу ковром золотых листьев, в темных ущельях шумели потоки, стекающие с гор, пустые поляны покрывали ковры высохших трав; они объезжали ямы, образовавшиеся после падения стволов огромных, старых деревьев, – и в этих ямах в такой серый, мрачный день светились многочисленные светляки.

Они находились в сердце Лангедока, некогда страны трубадуров, доблестных рыцарей и прекрасных дам. Но два века назад тут прокатился крестовый поход против катаров. От замков остались лишь руины, города сровняли с землей, а еретиков послали на костер. Нынче от тех времен не осталось и следа. Разве что песни и баллады, которые пели при дворах и в трактирах, а порой произносили шепотом, боясь доносчиков инквизиции.

Вийону вспомнились слова старой лангедокской песенки:

Поляны и луга, по которым некогда шагали горделивые катарские Перфекти, Совершенные, уже давно заросли лесом. Церкви и замки Добрых людей превратились в развалины. И все же в этой земле еще хватало следов столетней истории. Окрестные скалы, горы и холмы щетинились остатками катарских замков. Перпертюз, Дюрфор, Керибюс, Пюивер, Арк, Монсегюр и прочие твердыни еще напоминали о славе старых властителей Лангедока. Остались от них и другие воспоминания… Теплый пепел костров, которые жгли в Нарбонне, Безье, Тулузе и Русильоне. И инквизиция, которая внушала страх каждому пастуху или селянину.

Они ехали на юг. Местность становилась все более дикой, щетинилась скалами, холмами и горами. Они проезжали небольшие бедные села, притулившиеся к отвесным склонам, недоступные башни, замки и церкви, которые в любой момент могли бы стать убежищем от нападения.

– Вийон, – прошипел Бернар после одного из поворотов горной дороги.

– Слушаю, ваше преподобие.

– Де Роше – бенедиктинский монастырь. Я с ними не в лучших отношениях. Держи ухо востро и не спускай с них глаз: может так случиться, что монахи не станут нам помогать.

– Слушаюсь, господин диакон.

Когда они миновали очередной поворот, Сен-Роше-де-Пре предстал перед ними во всей своей красе. Монастырь и церковь возносились на высокой скале, которую с трех сторон омывала река Од. Уже издалека Вийон заметил гордую колокольню церкви, остроконечную крышу капитулярия и замшелую стену, что окружала постройки. Миновали они убогое сельцо, втиснувшееся между скалами и лесом, и оказались на дороге, что вела к вратам аббатства. Перед огромными створами собралась толпа нищих, перехожих калик и отвратительных уродцев. При виде кавалькады диакона все они бросились выпрашивать милостыню. Четверо прислужников коннетабля, однако, не выглядели добрыми самаритянами и не собирались делиться своими богатствами с ближними. Нескольких пинков и ударов батогом хватило, чтобы указать оборванцам их место.

Надвратное здание одной стороной прижималось к отвесно встающей скале. С другой стороны зияла пропасть – склон тут резко спускался к реке Од, и обрыв этот не рискнул бы преодолеть ни один человек.

Диакон спрыгнул с коня. Застучал в монастырские ворота.

– Кто там? – спросил голос из-за дверей. – Чего ищете тут, добрые люди?

– Я Бернар Одри, диакон собора Святого Назария из Каркассона, – ответил священник. – Хочу увидеться с братом препозитом.

– И зачем же вам брат препозит, почтеннейший диакон?

– Как говорит святой Иоанн, источник мудрости Божьей подобен драгоценному камню, а меня издалека притягивает его сияние. Жажду, чтобы брат препозит позволил мне зачерпнуть из своего колодца знаний и дал совет в делах духа.

Наступила тишина. Вийон думал уже, что красивые слова диакона прозвучали впустую. Что братья-бенедиктинцы не отворят им ворота и выставят дураками.

Вдруг засовы стукнули, и дверь открылась, выпуская полосу света. Привратник смерил прибывших внимательным взглядом. Был он высокий, худой и костлявый, с кривым и прищуренным левым глазом и шрамом на лысом черепе. Узкие ладони он заткнул за пояс оленьей кожи, что перехватывал черную рясу, на голове его был ржавого цвета куколь. Он молчал и не подавал никаких знаков. Вийону казалось, что его запавшие темные глазки сверлят пришельцев не хуже, чем глаза мытаря – купеческие повозки, груженные штуками шелка.

Привратник отодвинулся в сторону. Они прошли под низким сводом ворот. Диакон кивнул Вийону и жестом приказал слугам остаться снаружи. Они же оказались в мрачном помещении, освещенном полосой света, проникавшего сюда сквозь щель в стене.

– Нона[42] уже минула, – сказал монах. – Отца приора вы наверняка найдете на веранде.

– И как я его узнаю?

– Я вас проведу к нему.

Привратник двинулся вперед. Они пересекли площадку позади ворот и оказались в переходе между рефекторием и дормиторием. Вийон огляделся. Старый, вековечный монастырь строили из песчаника, который потемнел и выкрошился за долгие столетия, что миновали со дня основания аббатства. Дикий виноград и плющ оплетали здания дормитория и капитулярия, вползали на крыши, а их разросшиеся корни поднимали плиты и камни на подворье. Поэт вздрогнул. Не пойми отчего, но при виде высокой колокольни и остроконечных, замшелых крыш аббатства он почувствовал странный холодок в сердце. А может, это просто тянуло ледяной стылостью от влажных монастырских камней и келий дормитория?

Они миновали остроконечный портал, на котором архангел Гавриил замахивался мечом на зверя из адских глубин, и оказались в тесном дворике, окруженном каменной галереей. Золотое солнце выглядывало из-за линии далеких гор и освещало осенний сад, в котором росло множество сонных роз и кустов, сад, устеленный россыпями желтых листьев и высохших побегов, что цеплялись за колонны и взбирались на деревянные крыши.

Монахи выходили из церкви. Вийон и диакон миновали группу бенедиктинцев в коричневых рясах. Братья смотрели на гостей с интересом, переговариваясь друг с другом на языке жестов. Однако к пришлецам никто не обратился.

Препозит монастыря сидел на каменной лавке, погруженный в свои мысли, спрятав голову под капюшон. Не встал, когда они подошли ближе.

– Брат препозит, – подал голос привратник. – Я привел брата Бернара, у которого к вам, по его словам, дело, не терпящее отлагательств.

– И куда же, брат, вы так спешите? – негромко спросил приор низким голосом. – Ведь сказал Господь: семь дней ешь с нею опресноки, хлебы бедствия, ибо ты с поспешностью вышел из земли Египетской…

– …дабы ты помнил день исшествия своего из земли Египетской во все дни жизни твоей,[43] – закончил Бернар. – Простите, брат, но я пришел сюда не вести диспуты о Святом Писании, а потому, что у меня есть к вам просьба.

– Просите – и дано вам будет, ищите – и обрящете, стучитесь – и отворят вам.[44]

– Господь наш тяжко испытывает Каркассон. В последние дни на город пало множество несчастий. Мы, однако, подозреваем, что может стоять за ними некто, чье имя вычеркнуто из книги небесной. Князь падших ангелов…

Препозит перекрестился. То же самое сделал привратник. Вийону показалось, что немногочисленные монахи, находившиеся в виридарии, как по команде повернули головы в их сторону. Он замер. Нет, все же они на них не смотрели. Кажется, ему показалось.

– Прости, брат, но в этом деле я мало чем могу помочь, – тихо сказал приор. – Мы только горсть монахов, которые возглашают Слово Божье среди простецов и странников да еще заботятся о бедняках. Ибо, как сказал святой Бенедикт, попечитель нашего ордена, всякого пришлеца надлежит принять, особенно если тот беден. Однако я понимаю, к чему ты ведешь, брат.

– Вы не можете отказать нам в помощи, брат препозит. В городе из-за демона гибнут люди.

– Если это дьявольское дело, отчего не обращаетесь в Святой Официум? Ведь недавно к вам прибыл знаменитый инквизитор.

– Ты, брат, как и я, хорошо знаешь, что порой излишняя ревность мешает больше, чем деяния Врага. Вот уже тридцать лет Каркассон обходился без инквизитора, так зачем же утруждать преподобных, если дело можно решить и самим? К тому же, едва начнется следствие, может так случиться, что благородные братья святого Доминика явятся и на ваш скромный порог, и тогда уже Святому Официуму захочется узнать, как живется твоей пастве, брат препозит…

– Я приметил в тебе, брат, проницательность, достойную инквизитора Бернара Ги из Тулузы, положившего конец еретикам в Лангедоке, или Николя Жакье из Турне, знаменитого охотника на колдуний и еретиков. Дай ему, Господи, здоровья. Однако, уверяю тебя, нам нечего сказать о тех несчастьях, которые обрушились на город, поскольку все мы – богобоязненные монахи. Не мне, убогому, воевать со злыми духами.

– Благословенны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное, – усмехнулся диакон. – Но позвольте вас спросить, нет ли в монастыре…

– Вот уже почти четыре века наш монастырь не запятнал себя грехом ереси или апостазы, – с нажимом произнес препозит. – С давних пор, когда аббатство только обустроил Жофре, граф Сердан, в покаяние за убийство жены и сына, мы не поддались альбигойской ереси, пережили крестовые походы и гражданскую войну, да еще вторжение этих дьяволов во плоти – англичан под предводительством Черного Принца. Мы не имеем ничего общего с мирской жизнью, и помощь наша мало тебе пригодится.

– Позвольте с вами не согласиться, брат препозит. Я слыхал, что у вас есть некий монах – брат Арнальд. Хочу просить вас позволить нам поговорить с ним, чтобы он посоветовал, как поступать с катаклизмом, обрушившимся на город.

Препозит долго молчал.

– Брат Арнальд Достойный не ищет ничего более, кроме спокойствия и молитвы, и то и другое нашел он в стенах нашего монастыря.

– Брат Арнальд некогда был великим экзорцистом. Нам нужны его знания и сила. Позвольте же поговорить с ним во имя Божьего милосердия.

– Сказано: сохраняйте себя в любви Божьей, ожидая милости от Господа нашего Иисуса Христа, для вечной жизни.

– …и к одним будьте милостивы, с рассмотрением, а других спасайте, исторгая из огня,[45] – закончил диакон.

– Арнальд Достойный стар и устал от мира, – сказал приор. – Давным-давно он погрузился в свое одиночество и не желает видеть ничего, кроме образов ангелов и Господа нашего под своими сомкнутыми веками. Простите, но я не смогу удовлетворить вашу просьбу.

– Но я настаиваю.

– Грешны вы, брат, грехом гордыни. Ступайте и подумайте над моими словами. Мне больше нечего вам сказать.

Приор развернулся боком и вернулся к молитве.

– Mea maxima culpa, Domine, – покорно произнес диакон Бернар.

Диакон и Вийон поклонились приору. Привратник провел их мимо монастырских построек к воротам. На этот раз тут было полно нищих и калек. Брат ялмужник с несколькими монахами делил меж ними еду. Убогие толкались, поспешно жрали большие куски глинистого хлеба. Молодые братья ордена отталкивали их от корзин, давая место паралитикам и слепцам, что ползли на коленях к еде, – следили, чтобы более сильные не затоптали их. Еще двое монахов несли к воротам новые ивовые корзины с хлебом.

– Спасибо за помощь, брат, – сказал диакон привратнику. – Не стану больше вас отвлекать.

Он двинулся вперед и принялся проталкиваться сквозь толпу нищих. Вийон шагал следом. Они вышли за ворота, где уже ждали их прислужники с лошадьми. Диакон вдруг обернулся.

– Черт бы побрал этих монахов! – обронил со злостью. – Прости, Господи, за гнев мой, но что же мне делать, когда в городе вот-вот погибнут люди? Что еще нам остается?

– Ora et labora,[46] – пробормотал Вийон. – А кто такой этот брат Арнальд?

– Я слышал, что некогда он был известным экзорцистом. Рассказывают, будто выгонял из людей демонов и проклятых духов. Вот уже много лет как он затворился в монастыре и не выходит в мир. А его помощь очень бы нам пригодилась. Проклятые бенедиктинцы! Если бы не… обстоятельства, я бы поговорил с ними иначе.

Вийон вздрогнул, услышав угрозу в голосе диакона.

– Возвращаемся в Каркассон! – рявкнул священник. – Страшно даже подумать, что нынче может случиться в городе.