Читать книгу Слуга Божий - Яцек Пекара - Страница 5

Ненавижу города. Особенно Хез-хезрон. Но именно здесь лучше всего зарабатывать и лучше всего служить Богу. Или точней – и простите, милые мои, за неверную очередность – так: здесь лучше всего служить Богу и лучше всего… выполнять волю матери нашей – Церкви Единой и Истинной. Именно здесь, в Хез-хезроне – худшем из дурных городов. В городе, где я какое-то время назад поселился. И по грязным улочкам которого теперь шел, чтобы встретиться с Алоизом Кнаппе, мастером гильдии мясников и влиятельным сукиным сыном. Было жарко, душно, а смрад от сточных канав и вонь от тел слишком многочисленных прохожих наотмашь хлестали по тонкому моему обонянию. Я прикрыл нос батистовым платочком. Может, когда-нибудь привыкну к этому: к грязи, к потным телам, гноящимся глазам и изъязвленной коже. Однако я знал, что никогда не привыкну к главному: к адскому смраду неверия и к гнили ереси, которые я, как инквизитор, должен был ощущать (и ощущал!) со сноровкой охотничьего пса.

Кнаппе занимал каменный двухэтажный дом с выходом на улицу и дверью с медной колотушкой. Как для мастера гильдии мясников – весьма скромно, но Кнаппе был известен не только деловой хваткой, но и изрядной скупостью. Скупостью, сравнимой лишь с его жестокостью. Я никогда не любил этого человека, но он столь хорошо разбирался в городских делах, что не использовать его любезное приглашение было бы крайне глупо. Ну и пару раз он уже давал мне заработать. Не слишком много, но времена тяжелые, а всякая монетка – в кошель. Я, милые мои, был всего лишь инквизитором без епископской концессии, мало кому известным пришлецом из провинции, а значит, говоря откровенно, – никем.

Кнаппе сидел в саду, вернее, на заросшем сорняками участке, который называл садом, и жрал финики из большой серебряной миски. Брюшко упиралось в его колени, распахнутая на груди рубаха была в пятнах от вина и масла, а пальцы – тяжелы от золотых перстней. Те подмигивали мне глазками драгоценных камней, словно кричали: «Мы охотно сменим владельца, дорогой Мордимер. Только дай знак! Хватит с нас этих отвратительных толстых пальцев! О, сколь же охотно перейдем мы туда, где нас станут холить!» Я знал, что снять перстни с руки Кнаппе было столь же просто, как вырвать клыки матерому волку. Но кто сказал, что все в этой жизни легко?

– Садитесь, господин Маддердин, – буркнул он, не глянув на меня, и небрежным жестом отослал слуг прочь.

Те испарились, словно туман под солнечными лучами. Нужно признать, хорошо он их вымуштровал.

– У меня есть для вас задание, но захотите ли вы подзаработать?

– Церковь платит своим слугам слишком много, – соврал я с усмешкой. Я об этом знал, он об этом знал, и я знал, что он знает. – Но если бы некто возжелал чего-то большего, чем кубок водицы и краюху хлеба, то охотно бы выслушал здравое предложение.

– Элия Коллер – говорит ли вам что-то это имя?

Я пожал плечами. Кто в Хез-хезроне не знал, что Элия публично отказала самому мастеру гильдии мясников? Разве только глухой и слепой. Элия была одинокой богатой дамой, формально – под опекой старших братьев, но в действительности те вовсю танцевали под ее дудку. К тому же была она отважной и решительной. Полагала, что с ее деньгами и положением может не бояться Кнаппе. И это, понятное дело, свидетельствовало о том, что Элия не грешит излишней рассудительностью – или же грешит гордыней. Если уж она не хотела брака, хотя бы не стоило публично унижать мастера мясников. Особенно если ты всего лишь мещанка без влиятельного мужа или любовника. А того или другого, при своей красоте и деньгах, она могла бы с легкостью заполучить. Что ж, видимо, Элия любила свободу, а сие бывает как приятным, так и опасным. Нынче же сотворила себе сильного, беспощадного врага – и даже не подозревала об этом. Или знала, но не обращала внимания. Нехорошо: ведь отвергнутый Кнаппе пригласил на разговор именно меня. Что означало проблемы для всех, кого он не любил.

– Покончи с ней, Мордимер, – прошептал он, накрывая мою ладонь своей.

Ладонь была горячей и липкой. Неудивительно, что Элия не хотела, чтобы дотрагивались до нее этакие щупальца. Я – тоже не хотел, потому убрал руку. Ко всему прочему, не люблю, когда такие люди, как Кнаппе, обращаются ко мне по имени. «Мастер Маддердин» было бы куда более соответствующим словосочетанием.

– Я не наемный убийца, Кнаппе, – сказал я, пожимая плечами. – Обратись к кому-нибудь другому.

Я не разозлился и не обиделся. Скорее удивился, что мастер мясников мог принять меня за наемника, готового на все ради пары крон. Поднялся, но тот схватил меня за плечо. Я остановился и поглядел на его руку.

– Могу сломать ее в трех местах. Одним движением.

Конечно, я врал. Одним движением я сломал бы руку только в двух местах. Но Кнаппе об этом не знал. Помедлив, он разжал хватку. Я же продолжал глядеть на его руку, и та, словно под тяжестью этого взгляда, опускалась, опускалась, опускалась, пока не опочила в серебряной миске. Толстые пальцы стиснули фиги.

– Так-то лучше, – сказал я.

– Покончи с ней! – В голосе его я слышал ненависть, и лишь Господь ведал, была ли она направлена на Элию или же больше на вашего нижайшего слугу. – Прикончи ее, как это вы, инквизиторы, умеете…

– Не имею права действовать на территории епископства, – ответил я осторожно, удивленный, что он не знает и этого. – Моя концессия не распространяется ни на Хез-хезрон, ни на управляемые им земли. Я всего лишь бедный провинциал, – позволил я себе едва заметную иронию, – но, если хочешь, могу порекомендовать тебе кого-нибудь из местных. Знаю одного или двух еще по нашей славной Академии Инквизиториума…

– И как долго твое представление лежит в епископской канцелярии? – прервал он меня.

– Почти два года, – вздохнул я. – С того времени, как я покинул Равенсбург. Епископ нетороплив…

– Я все устрою, – пробормотал Кнаппе, а я подумал о том, насколько далеко тянутся его щупальца. – Но я не хочу ее убивать – только пригрозить судом и пыткой. Стоит ей увидеть мастера Северуса и его инструменты, как сердечко ее тотчас смягчится.

Глядя на Кнаппе, я подумал, что не уверен, выберет ли Элия Коллер брак или все же встречу с мастером Северусом, весьма прославленным своими умениями и инструментами. Ну, это будет уже ее выбор. Кроме того, оставались у меня сомнения насчет того, сумеет ли Кнаппе, предав Элию суду, после ее выручить. Дела, которым однажды дали ход, остановить нелегко. Мясника либо ослепляет любовь пополам с ненавистью, либо на самом-то деле он хочет не столько напугать Элию, сколько уничтожить. Вопрос лишь в том, обманывает он себя или меня? Впрочем, не важно. Это его – и исключительно его – дело. Я, инквизитор Мордимер Маддердин, был, есть и останусь лишь стрелой, которую послали в цель. А относительно цели пусть задумывается лучник. Быть может, Элия смягчится, увидев: Кнаппе настолько изнывает от страсти, что послал за ней гончего пса в лице вашего нижайшего слуги?

– И послушайте меня внимательно, господин Маддердин. У меня есть причины полагать, что Элия не такая уж богобоязненная и целомудренная дама, какой хотела бы слыть…

Вот теперь он меня заинтересовал. Понятно, что в словах его надлежало отделять зерна от плевел, но кто сумеет сделать это лучше бедного Мордимера, которого многие годы натаскивали на непростое дело распознания истины?

– Что имеешь в виду? – спросил я и подумал, не попробовать ли и мне финик, но Кнаппе так шуровал рукой в миске, что небось успел уже все их залапать.

– Каждую субботу, вечером, она тайно выходит из дома и возвращается лишь пополудни в воскресенье…

– Любовник, – рассмеялся я.

– Не перебивай меня! – рявкнул он, я же понял, что он несимпатичен мне, и это, увы, – навсегда. – Где тот любовник? В подземельях Сареваальда?

Видимо, упоминание о любовнике заставило мастера мясников занервничать. Не скрою, меня это порадовало, но показывать свою радость было бы неуместно. Зачем мне больше врагов, чем уже есть? Не скажу, чтобы я боялся людей, не любивших меня, но к чему увеличивать их число? Я ведь, в конце концов, тихое и покорное сердце, как и велит Писание.

– А откуда у нее столько денег на новую повозку, новые платья, стадо слуг, все эти пирушки? На некоторые она приглашает человек по двести. Точно говорю – дело Нечистого. – Он размашисто перекрестился.

Я готов был биться об заклад: больше всего ему не нравилось, что на эти приемы не приглашали его самого.

– В подземельях под Сареваальдом, – повторил я. – Ну-ну, это и вправду интересно. Но Элия ведь богата.

– Не настолько, – сказал Кнаппе. – А я проверял тщательно, уж поверь.

Это верно: если дело касается финансов, мнение Кнаппе трудно не принимать в расчет. В конце концов, круглый дурак не стал бы одним из самых богатых купцов города и мастером гильдии мясников – а должность эта имела немалый вес.

– Посылали кого-нибудь за ней? – спросил я.

– А то, – понуро ответил он, – посылал, конечно. Три раза. И мои люди не вернулись. Представляете, господин Маддердин?

Это было и вправду интересно. А учитывая, что дело становилось опасным – могло повлиять на величину моего гонорара.

– А отчего бы не сделать это официально? Созовите Совет и потребуйте расследования или составьте формальный донос в Инквизиториум…

– Господин Маддердин, – глянул он на меня раздраженно, и я видел, что теряет терпение. – Я не хочу убивать ее, не хочу жечь на костре – всего лишь принудить, чтобы вышла за меня. Узнай твои конфратеры о ереси – и даже я не спасу ее от огня! Так что решай: берешься за работу или нет, а, Мордимер?

Кнаппе путался, словно пьяница в вожжах. Он что же, всерьез думает, будто я закрою глаза на ересь? Уж тогда бы мой Ангел-Хранитель устроил мне веселье, после которого сеанс с мастером Северусом показался бы возбуждающим свиданием. Разве что увидел бы в этом какую-то пользу, но ведь неисповедимы пути, которыми следуют мысли Ангелов! Как неисповедимы и лабирины безумия, которыми те пути ведут.

– Сколько? – спросил я, зная, что из этого скупердяя непросто будет выжать хоть что-нибудь.

– Устрою тебе епископскую концессию на весь округ Хез-хезрона. Этого разве не достаточно? – Он приподнял брови, словно удивленный моей неблагодарностью. – Выполните после для меня два-три поручения – и будем квиты.

– Концессию всегда можно дать, а потом – отобрать. Зависит от настроения Его Преосвященства, – сказал я, памятуя, что, когда епископ страдает от подагры, поступки его совершенно непредсказуемы. – Кроме того, мне ведь придется потратиться. Или вы, господин Кнаппе, полагаете, что я отправлюсь в одиночку? А помощникам нужно будет заплатить.

Мясник шевельнул губами, словно что-то подсчитывал.

– Двадцать крон, – наконец выдавил с усилием.

– Там уже погибли люди, – напомнил я ему. – Триста – и ни полугрошем меньше.

Кнаппе побагровел.

– Не смейся надо мной, попик, – сказал тихо, – потому что могу и тебе устроить визит к Северусу.

Уж и не знаю, почему некоторые зовут нас, инквизиторов, попиками. Служим Церкви, изучали теологические науки (настолько, насколько могут пригодиться в нашем деле), но, мечом Господа нашего клянусь, мы ведь не священники!

Я глянул ему прямо в глаза. Как доходит до торгов, уж поверьте мне, я не знаю страха. Дукаты, кроны, талеры, дублоны, флорены, и даже сама мысль о них обладает силой воистину волшебной. Да и к тому же угрозы – часть обряда торговли, принимать их всерьез я не намеревался. Хотя, несомненно, следует признать, что Кнаппе не принадлежал к числу воспитанных людей. И с сеансом у мастера Северуса он перебрал. Кто когда видел, чтобы официально допрашивали инквизитора? Такие дела решаются совсем иначе. Насколько я знал, инквизиторы, виновные в преступлениях, попадали под опеку столь теплую, что по сравнению с ней пытки Северуса выглядели нежнейшими ласками. Вдобавок для этого должен найтись повод позначительней гнева мясника – пусть даже и мясника с весьма серьезными связями.

– А хотел бы ты когда-нибудь повстречаться с Курносом, господин Кнаппе? – спросил я без улыбки, но и без злости.

Курносом все называли Захарию Клингбайля, которого я спас от медленной смерти в казематах и который теперь помогал в разнообразнейших моих начинаниях. Ходила о нем, о моем Курносе, дурная слава. И было это хорошо.

– Угрожаешь? – Кнаппе привстал и навис надо мною словно глыба жира.

Я внезапно ощутил бешеную ненависть и желание расквасить эту огромную морду, похожую на пудинг из кровяной колбасы. Но – сдержал себя. В конце концов, нас связывало дело, и здесь не было места личным симпатиям и антипатиям.

– Триста, господин Кнаппе, – повторил я спокойно, а он медленно опустился в кресло, словно из его тела выпустили воздух.

– Двадцать пять, – сказал, – и это мое последнее слово.

– Выбрали вы неподходящее время, – рассмеялся я. – У меня как раз хватает деньжат, чтобы спокойно подождать действительно выгодного предложения. К тому же подумайте: потом будут проблемы с ее братцами.

Я видел: ему хотелось сказать: «Это твои проблемы», – но он как-то сдержался.

– Пятьдесят, – решился, а я подумал, насколько еще сумею затянуть эту игру.

– Плюс двести, – добавил и таки потянулся за фиником.

– Тридцать сейчас и пятьдесят после дела.

– Сто сейчас и сто двадцать пять после дела. И в случае чего – задаток не возвращается.

– По пятьдесят. – Кнаппе сжал кулаки.

– Семьдесят пять и семьдесят пять и тридцатипроцентная скидка в твоих лавках до конца года.

– Десять процентов, – сказал он.

Наконец сошлись мы на семнадцати с половиной и торжественно ударили по рукам. Я был несколько удивлен, поскольку надеялся выторговать крон сто, а мысль о скидке пришла в последний момент. Кнаппе же должен был знать больше, чем говорил, – или задумал какую-то гадость. Или и вправду алкал жениться на Элии. Я лишь надеялся, что он не настолько глуп, чтобы думать, будто сумеет после завершения работы от меня избавиться. Это правда, что не было у меня концессии в Хез-хезроне, но, Боже милостивый, я ведь инквизитор! А даже Кнаппе ни скуп, ни глуп настолько, чтобы портить отношения с Инквизиториумом, который наверняка вспомнил бы о своем конфратере. Даже о таком, который не слишком известен в Хез-хезроне и у которого нет епископской концессии. Впрочем, не было у меня нужды в том, чтобы защищала меня Церковь. Да, милые мои. Бедный Мордимер – человек осторожный, осмотрительный и смиренный, но если дело доходит до проблем – в нем просыпается триединое чудовище: лев, тигр и дракон!

Кнаппе отсчитал семьдесят пять крон, а я еще велел ему поменять две золотые пятидукатовки, обрезанные по краю, и только потом спрятал мешочек под кафтан.

– Через несколько дней получишь концессию, – пообещал он.

– Буду ждать, – ответил; мне и впрямь было интересно, удастся ли ему провернуть все настолько быстро.

Впрочем, так или иначе, задаток возвращать я не предполагал. Потому что – как знать, дойдет ли дело до следующего платежа? Если Элия предстанет перед Советом, Кнаппе наверняка не будет настроен еще раз тянуться к кошелю.

– Реши это быстро и чисто, Мордимер. Да, – глянул он на меня с прохладцей, – и не вздумай обмануть. Если решишь стакнуться с девкой за моей спиной – я догадаюсь.

– Ты меня знаешь.

– О да, знаю, – кивнул Кнаппе и повернулся ко мне спиной.

– Мы еще не закончили, – сказал я твердо.

– Да ну? – протянул он и без охоты глянул в мою сторону.

– Именно. Когда буду выходить, станешь в дверях. И отыграешь одну сценку.

– Сценку? – Маленькие глазки с подозрением уставились на меня из глыб жира, которые у нормального человека были бы щеками.

– Скажешь: «Ладно, Мордимер, дам тебе на десять крон больше». Так, чтобы услышали слуги. А я отвечу: «О нет, даже если бы давал тысячу, не стану этого делать!»

– Думаешь, что в моем собственном доме есть шпионы?

– А ты думаешь, что может их не быть у человека твоего положения? – спросил я вежливо.

– Да, это верно, – усмехнулся он через миг, и я знал, что слова мои были бальзамом для его души. – Наверняка ты прав!

* * *

Курнос и близнецы сидели в «Хромом пони»: играли. По лицам было понятно, что играли неудачно. Ну а потом я увидел человека, которого они пытались обуть, – и рассмеялся.

– Отдай им деньги, Ганс, – сказал, присаживаясь. – Или уж – половину того, что проиграли. Никогда не читал разве, как говорит Писание: «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись!»[12].

Шулер широко раззявил рот в усмешке, показывая черные десны и пеньки гнилых зубов.

– Я всего лишь достойный жалости грешник, – сказал с театральным раскаянием, – и не знаю Писания так хорошо, как слуги нашего Господа.

– Так это Ганс? Ганс Золотая Ручка? – спросил Курнос и ткнул его кривым пальцем в грудь.

Близнецы заворчали что-то под нос и одновременно, хотя и незаметно, потянулись к стилетам.

– Нет-нет, – придержал я Первого. – Мы ведь не хотим здесь драк, верно, Ганс?

Шулер усмехнулся и подтолкнул в их сторону кучку серебра.

– Считайте это бесплатным уроком, – сказал. – Выпьешь со мной, Мордимер?

– Почему бы и нет? – ответил я, а Курнос и близнецы встали, оставляя нас одних.

Трактирщик принес нам вина, и я, прежде чем сделать глоток, сперва смочил губы.

– Всегда осторожен? – усмехнулся шулер.

Я глянул на него, не понимая, что тот имеет в виду.

– Ах, нет, – сказал наконец. – Просто привычка.

Ганс склонился ко мне.

– Был у Кнаппе? – спросил шепотом.

– Как всегда, когда в городе, – ответил я, не понижая голоса.

– Да он уже предлагал работенку то одному, то другому, – засмеялся Ганс. – Но дураков нет, парень. Знаешь, кого мы давненько не видали в Хезе? Русого и его людей.

– А откуда б ему здесь взяться, – насупился я, поскольку Русого в последний раз видели в подземельях барона Берга. Судя по тому, что я слыхал, из тех подземелий быстро не выходят. А если выходят – то не своими ногами.

Ганс пожал плечами:

– Я что, гадалка? Ты просто учти: вот он был, а теперь его нет.

– Взял задаток и смылся, – сказал я, поскольку все знали, что Русый и его люди – не самая солидная компания.

– Ты вроде бы не дурень – верить, что Кнаппе дал ему задаток, – фыркнул он. – Это дело смердит, парень, и я тебе советую: держись подальше от проблем.

– В смысле?

– В смысле – уезжай, Мордимер. Просто-напросто уезжай. Или займись чем другим.

– Вот как, – пробормотал я. – И какова будет цена моего послушания?

– Лучше спроси, какова будет цена строптивости. – Сукин сын даже не старался скрыть угрозу в голосе.

– Ганс, ты ведь столько лет меня знаешь – должен бы помнить, что меня можно купить, но нельзя запугать, – сказал я с упреком.

Шулер допил вино и встал.

– Мне всегда казалось, что ты понимаешь, откуда дует ветер, Мордимер, и всегда падаешь на четыре лапы. Не ошибись теперь.

Я кивнул ему:

– Спасибо за вино. И – взаимно. Я хотел бы, чтобы ты знал одно. Я ненадолго выезжаю из города, а делом Кнаппе займусь, когда вернусь. Или не займусь. Это будет зависеть от многого – и от состояния моих финансов в том числе.

Ясное дело, я врал, но это был неплохой способ успокоить Золотую Ручку. Если он имел отношение к Элии Коллер, а мне казалось, что имел, то он, вне всякого сомнения, повторил бы, что Мордимер Маддердин покидает Хез-хезрон. И даже если ему не поверят, зерна сомнений будут посеяны.

Шулер ушел, от порога снова махнув мне рукой, а я минутку посидел в одиночестве, допивая вино. Когда наконец вышел, увидел, что Курнос и близнецы сидят вместе с парой оборванцев подле корчмы и играют в монеты. Кивнул им. Они неохотно оторвались от развлечения. Мы отошли в сторону.

– Ничего не получилось, – сказал я им.

Курнос скривился, а скривившимся выглядел он еще хуже, чем обычно. Близнецы помрачнели.

– Ну, тогда сами чего-то найдем, – буркнул Второй.

– Как хотите, но, – я поднял палец, – поступим по-другому. Ждите меня здесь каждый день, с полудня до двух. И никаких авантюр, потому что вытаскивать вас из казематов бургграфа во второй раз я не стану.

Курнос вновь скривился, припоминая те события. Впрочем, у Курноса любое упоминание о казематах (где бы те ни находились и кому бы ни принадлежали) пробуждало старые воспоминания. И как свидетель его приключений, я мог сказать, что воспоминания эти были крайне мрачными.

Да и на сей раз все могло закончиться куда как невесело. Мне и вправду пришлось крепко поднапрячься и использовать немногие свои знакомства, чтобы вытащить парней из тюрьмы. Их обвиняли в убийстве, насилии и грабеже. В лучшем случае – виселица. В худшем – содранная кожа, отрубленные конечности или переломанные колени… И все же мне удалось добиться лишь публичной порки и месячного искупления. Ежедневно они должны были восемь часов лежать на плитах собора, в покаянных одеждах и с остриженными головами. Также ежедневно получали по пять ударов кнутом на рынке, куда должны были ползти на коленях. Ну в конце концов все это веселье закончилось, а парни получили незабываемый жизненный опыт.

Я лишь надеялся, что они сумеют сделать из него выводы.

* * *

Концессия пришла через восемь дней, и не сомневайтесь, проверил я ее очень тщательно. И печать, и подписи были настоящими. Красная печать со львом и драконом да размашистая подпись самого епископа Хез-хезрона. Я не думал, что Кнаппе решился бы на подделку церковного документа, но береженого Господь Бог бережет. Получив бумаги, я отправился в хезский Инквизиториум, чтобы официально представиться новым братьям и зарегистрироваться в канцелярии. Восемь дней ожидания я потратил не только на развлечения. Да и что за развлечения в Хез-хезроне? Дешевые девки грязны и больны, а дорогие, как следует из самого этого слова, – дороги. Слишком дороги для бедного Мордимера, что с трудом сводит концы с концами. Но я послушал там и сям то, что послушать стоило, и… Кнаппе был прав: Элия не только не производила впечатление богобоязненной и законопослушной мещанки – напротив, похоже, скрывала некую тайну. Ганс тоже не ошибся: это дело смердело. Но у меня была концессия, и благодаря этому грядущее виделось в более радужных тонах. При том условии, конечно, что я вернусь из Сареваальда. А если уж не вернулся оттуда негодяй Русый, означало сие лишь одно: задание не из легких.

Сареваальд – руины замка в трех стае[13] от Хез-хезрона. Замок сгорел лет сто тридцать тому, и раза три его пытались отстроить, но ничего из этого не вышло. Некий епископ даже хотел поставить на холмах церковь, но как раз случилась война с монголами, и епископа сожгли, а после войны у всех нашлись более насущные проблемы. Поэтому руины крепости так и темнели на склоне, вечно окруженные туманом и легендами. Рассказывали о детях, что не возвращались с холмов, селяне клялись, что ночью там горят огни и раздаются ужасный вой и дьявольский хохот. То, что пропадали дети, не удивляло, поскольку вокруг были только болота да глиняные карьеры, что же до селян – трудно найти среди них трезвого. Но здешние жители верили, что в руинах затаилось Зло, и селяне даже направляли прошения епископу, дабы снарядил туда экзорциста или инквизиторов. Будто у епископа нет других забот.

* * *

В Сареваальд мы двинулись в вечер пятницы, с тем расчетом, чтобы всю субботу ждать на месте. Я не скрывался. Напротив: мы выехали через северные ворота, а Курнос и близнецы свято верили, что направляемся мы на работу в городок Вильвен, до которого было полдня пути. Что цель наша – Сареваальд, я рассказал им, уже когда стены Хеза скрылись с глаз.

Отчего выехали мы через северные ворота? Потому что руины Сареваальда лежали как раз к северу от города. Если кто-то следил за нами, наверняка должен был подумать: «Глядите-ка, хитрован Мордимер и его люди выезжают через северные ворота. Если бы намеревались попасть в Сареваальд, выехали бы южными, а потом тихонько обошли город». Но не было похоже, будто кто-то пытается идти за нами, а уж поверьте, вашего нижайшего слугу выучили распознавать подобные вещи.

Мы не спешили и до Сареваальда добрались к ночи. Небо было в тучах, и луна лишь время от времени показывалась из-за темной их вуали. Но даже в этом слабом свете было видно, что внутренние стены крепости сохранились весьма неплохо. Если здесь кто и появится, придется ему пройти сквозь врата, а вернее – через тот пролом, что от них остался.

Мы подыскали безопасное местечко и устроились на ночлег, решив сменять друг друга на посту каждые три часа. С утра субботы слегка осмотрелись в руинах, и Курнос нашел проржавевший топор. Такое вот таинственное место. Но я и не думал расслабляться. В конце концов, Кнаппе, по его словам, послал сюда три отряда, и никто не вернулся – а это о чем-то, да говорило. До ночи мы подкреплялись неплохим винцом, которого Курнос притащил несколько бурдюков. Не вижу причин, отчего бы парням не выпить перед делом. Они достаточно опытны, чтобы знать: если напьются и напортачат – погибнут. Не убьют их враги – сделаю это я сам. Собственными руками и так, чтобы дать хороший пример остальным любителям неразумных развлечений. Но и близнецы, и Курнос были крепкими ребятами. Я лично видел, как Курнос однажды за раз опорожнил пятилитровую баклагу крепкого, сладкого вина – и даже бровью не повел. Разве что проблевался потом от излишка сладости, а после зарезал человека, который осмелился над этим посмеяться. А потом – еще и двух приятелей того человека, поскольку те почувствовали себя оскорбленными. В городе потешались над тем случаем целый год.

Внезапно Второй, который теоретически бдил на посту (а на деле нет-нет, да и прибегал к нам глотнуть винца), крикнул по-совиному. Мы сорвались с места и припали к отверстиям в стене. По тракту медленно ползли светляки.

– Идут, – прошептал Первый.

– Ага, идут. – Курнос достал из ножен саблю.

Удивительная у него была сабля. В самом широком месте – с ладонь, но острая словно бритва. Разрубала железный брус словно трухлявое дерево. Некогда Курносу отдавали за нее сельцо, но он не продал – предпочел бы умереть с голоду. Был он крепким парнем, мой Курнос, и, между прочим, за это я его и любил.

Огоньки приблизились, и мы услышали шум голосов, а потом увидали людей с факелами. Было их семеро, шестеро мужчин и одна женщина, если в такой тьме я разобрал верно. Мужчины – спереди и сзади – несли факелы. Двое других волокли немалый сверток. Коней наверняка оставили внизу, и некоторое время я жалел, что не послал кого-то из своих к подножию, чтобы разобрались с охраной и свели лошадок. Ведь деньги лишними не бывают. К тому же слабо верилось, чтобы Элия Коллер приехала на захудалой кляче.

Пришельцы вели себя так, словно Сареваальд был самым безопасным местом на свете. Шутили, смеялись, кто-то ругался в голос, сбив ногу о камень, кто-то пил, громко глотая, из фляги. Мы напряженно ждали, куда же они последуют. Здесь наверняка был умело замаскированный вход, которого мы не нашли.

Точно. Один из мужчин, настоящий гигант, подошел к камню, поднатужился и передвинул его в сторону. Под камнем была железная плита со слегка заржавевшим кольцом. Я видел все отчетливо, поскольку мы лежали буквально в нескольких шагах от них, в руинах галереи, меньше чем в трех метрах над подворьем. Теперь я был уверен, что женщина – именно Элия Коллер. Следовало признать: красивая бестия! Длинные светлые волосы, сколотые высоко на голове, хищное личико с маленьким носиком и большими изумрудными глазами. Лампа, которую нес один из мужчин, хорошо ее освещала, и я уже не удивлялся, что Кнаппе влюбился в эту женщину. Может, я и сам бы в нее влюбился, если бы не тот факт, что собирался ее погубить. Ни одного спутника Элии я раньше не видел, но, по правде сказать, насчет того, кто все время стоял за пределами освещенного факелами пространства, у меня были сомнения.

Великан поднял металлическую плиту, и все остальные сошли по ступеням во тьму. Сам же он закрыл за ними вход и вновь, покряхтывая, передвинул камень на место. Потом уселся поудобней, оперся о стену, набил трубку и принялся лениво пускать из нее дым, глядя в небо. Курнос посмотрел на меня вопросительно.

– Живьем, – выдохнул я ему прямо в ухо.

Он лишь кивнул, и мы потихоньку отступили. Вернулись на подворье и притаились неподалеку. Когда я подал знак, рванулись все вчетвером, но великан оказался очень проворен. Вскочил, выхватывая из-за голенища нож такой величины, что любому из близнецов мог бы служить мечом. Курнос едва не погиб: с трудом сумел уклониться, покатившись по земле. Гигант же оказался подле меня – и тогда я сыпанул ему в глаза шерскен. Он завыл, вскидывая руку к глазам. Первый ударил его палкой в пах, а Второй ткнул в кадык. На том все и закончилось. Потом связали ему руки за спиной и ноги в щиколотках, протянули веревку между узлами – и вот уже великан лежал на животе, словно огромная, грубо срубленная люлька. Был беспомощным, словно улитка. Мы высекли огонь и при свете фонаря рассмотрели его пристальней. Широкое, безо всякого выражения, безволосое лицо без левой ноздри, огромный синий шрам, пересекавший нос.

– Красавчик, – пробормотал я.

Был доволен, что парни управились столь умело и быстро. Интересно, правда, как бы оно все обернулось, не швырни ваш нижайший слуга шерскен, но ведь… зачем рисковать? В любом случае шерскен свое дело сделал: у великана теперь были зажмурены глаза, а из-под покрасневших век ручьями лились слезы. Ха, сильней шерскена никого нет! Можешь, человече, быть огромным и тяжелым, словно гора, но, коли ребенок швырнет тебе в глаза шерскен, думать будешь лишь о том, чтобы добраться до ближайшей лужи. А если окажешься настолько глуп, чтобы тереть глаза, – скорее всего последним, что увидишь, будут твои собственные пальцы, трущие веки.

Наш пленник глаза тереть не мог, поскольку руки у него были связаны за спиной, но я видел, что он лишь усилием воли сдерживается, дабы не завыть от боли и страха. Я достал флягу и плеснул воды в сложенную лодочкой ладонь. Придержал великану голову и омыл ему лицо. Должно быть, он понял, что помогаю, поскольку перестал сопротивляться. Я же плеснул в горсть еще воды и хорошенько промыл ему глаза. Я ведь не хотел, чтобы он думал лишь об ужасной, жгучей боли – только чтобы вежливо ответил на мои вопросы. Но Курнос решил, что я слишком милосерден, и изо всех сил ударил лежащего кованым сапогом под ребра.

– Ох, Курнос, – сказал я, но даже не рассердился.

Знал, что Курнос зол, поскольку великан едва его не подловил. Никто ведь не мог и подумать, что при таком росте и весе он будет настолько стремительным. Впрочем, можно было и догадаться: ведь спутники Элии не дураки, чтобы взять себе в телохранители первого попавшегося забияку с улицы.

– Откуда ты, парень? – спросил я его.

Великан в ответ выругался. Очень невежливо, особенно учитывая, что минуту назад я промывал ему глаза от шерскена. Второй воткнул пленнику в рот кусок тряпки, а Курнос уселся ему на спину и сломал мизинец на левой руке. А потом сломал безымянный, средний и указательный. Всякий раз слышался хруст, а потом стон из-под тряпки, глаза же великана становились все больше. Второй склонился, приложил палец к губам, приказывая пленнику вести себя тихо, и вынул кляп. Великан болезненно дышал, густая слюна стекала у него изо рта.

– На мои вопросы отвечать тотчас, – сказал я ласково. – Ибо, как говорит Писание, «нет ничего тайного, что не сделалось бы явным; и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу»[14]. Потому повторю: откуда ты, парень?

– Из Тириана, – прохрипел он.

Тирианон-наг, обычно называемый Тирианом (убейте меня, но не знаю, откуда это варварское название происходит[15]), был небольшим, хотя и богатым городком у самой границы марки. Насколько мне было известно, там можно заработать неплохие деньги на охране купеческих кораблей, которые путешествуют в довольно опасные районы вверх по реке. Но этот бедолага подумал, что сделает карьеру в Хез-хезроне. И карьера его заканчивалась теперь здесь, в руинах крепости Сареваальд. Плохое место для смерти, но с другой стороны, а какое место для смерти хорошо? О том, что он умрет, знали все мы. Вопрос заключался лишь в том, будет ли эта смерть быстрой и в меру безболезненной – или же наш забияка окажется у адских врат, воя от боли, искромсанный на кусочки. Впрочем, после длительного и тесного знакомства со мной и моими инструментами даже ад показался бы ему раем. Но, во-первых, у нас не было достаточно времени для длительного знакомства, а во-вторых, ясное дело, не оказалось у меня при себе инквизиторских инструментов.