Читать книгу Век Константина Великого - Якоб Буркхард - Страница 3

Исполнились знамения и оправдались предсказания оракулов, когда сын далматинских рабов, принадлежавших римскому сенатору Анулину, в возрасте тридцати девяти лет взошел на трон мира. Мать и сын получили свои имена по названию крошечного родного селения, Диоклеи, близ Каттара; теперь Диокл, «прославленный Зевсом», из почтения к римлянам присвоил обычное латинское окончание и превратился в Диоклетиана. Элемент Дио продолжал напоминать о царе богов, отразилось и в cognomen (дополнительном имени) императора – Иовий.

О военных достижениях, правлении и характере этого властителя (предмет, неоднократно обсуждавшийся) будет сказано в свое время. Сейчас нас интересует его особое понятие об императорской власти и то, как он берег, разделил и завещал эту власть.

Некоторым из предшествующих императоров распорядиться касательно короны помешала насильственная смерть; другие сознательно передали решение своим военачальникам. То, что Кар так бесцеремонно объявил своими преемниками сыновей, возможно, и стало основной причиной их падения. По-видимому, жена Диоклетиана, Приска, подарила ему только дочь, Валерию, и правитель вынужден был искать другое решение проблемы наследования. Если бы в империи царил мир, вопрос этот на время можно было бы отложить; но на границах собирались тучи, а в самой стране после смерти Кара появились толпы претендентов на титул – а ведь, по сути, власть Диоклетиана была такой же узурпацией, пусть даже и признанной сенатом. Где же искать спасительное средство?

Решение Диоклетиана, с одной стороны, свидетельствует о благородстве и интуитивном понимании происходящего, с другой – кажется неожиданным и странным. Опыт предшествующих десятилетий показал, что даже наиболее деятельных правителей, спасавших империю, неизбежно погубят предательство и разгулявшиеся солдатские страсти. Этого не могли предотвратить могущественные военачальники, окружавшие императора; кое-кто и не хотел, так как честолюбие пусть и осторожно, но все же подталкивало к трону. В итоге неминуемо должна была повториться ситуация, сложившаяся при Галлиене и тридцати тиранах, и в 285 г. все указывало на ее быстрое приближение; империя снова грозила распасться, может быть, навсегда.

Диоклетиан использовал верное средство: он окружил себя преемниками и равными по званию. Так венец честолюбивых мечтаний узурпаторов стал менее достижимым, и вероятность военных восстаний сократилась. Если бы даже пал один из императоров или цезарей, но не двое или четверо, находившиеся обычно в Никомедии, Александрии, Милане и Трире, тогда неумолимым мстителям оставалось бы только дожидаться расправы. Все добрые люди быстро поняли, кого поддерживать, чтобы не искать защиты у солдат. Кроме того, структуру, изобретенную Диоклетианом, выгодно отличала от прочих возможность разделения задач между правителями. Теперь проблемы решали спокойно, вдумчиво и хорошо, в соответствии с ясным общим планом.

Но система усыновлений, созданная этим императором, остается загадкой. Проще всего было бы, конечно, усыновить несколько одаренных братьев и распределить их по провинциям, и таким образом осуществить то, чего не сумел достичь род Кара, отчасти по вине Карина; преобразовать пунктирную линию цезарей в династию, к которой по определению тяготеет любая монархическая форма правления. Боялся ли Диоклетиан, что таким образом возвеличенное семейство сместит его самого? Человека столь могучего нелегко было оттеснить. Потерял ли он веру в спасительную силу кровного родства в этот век нравственного разложения? Он сам женил цезарей на дочерях императоров. Или он просто хотел удовлетворить как можно больше амбиций? Он знал лучше любого другого, что самых опасных людей удовлетворить нельзя; вряд ли он стал бы пытаться потрафить всем и добиваться всеобщей любви. Мы попробуем ответить на поставленные вопросы, рассмотрев конкретные ситуации и причины их возникновения – очевидные или предполагаемые, хотя недостаток материала не всегда нам это позволит.

Уже в 285 г., помня о крестьянском восстании в Галлии, Диоклетиан сделал своего товарища по оружию Максимиана цезарем, а на следующий год – августом. Их родство через усыновление отразилось в новом имени Максимиана – Геркулий, взятом в честь сына Зевса. После того как они вдвоем шесть лет вели непрекращающуюся войну с варварами, мятежными провинциями и выступавшими по всей стране узурпаторами, не деля между собой империю, в 292 г. они назначили цезарями двух военачальников – Галерия и Констанция Хлора. По этому поводу Диоклетиан заявил, что «в государстве должно быть двое старших правителей, обладающих верховной властью, и двое младших, в качестве помощников». Сын Максимиана Максенций был бесцеремонно обойден; вместо того были созданы искусственные узы сыновней преданности путем женитьбы цезарей на дочерях императоров. Галерий женился на Валерии, а Констанций – на Теодоре; последняя, строго говоря, была падчерицей Максимиана. Цезари прошли школу Аврелиана и Проба. Констанций был благородного рода, со стороны матери он приходился внучатым племянником Клавдию Готскому. Галерий был крепко сложенный сын пастуха, и потому любил говорить, что мать зачала его от бога, принявшего облик змеи, или, подобно Рее Сильвии, от самого Марса. Так образовались четыре двора, четыре правительства и четыре армии. Констанций правил Галлией и Британией; Галерий – Придунавьем и Грецией; Максимиан – Италией, Испанией и Африкой; а самому Диоклетиану, источнику всей их власти, остались Фракия, Азия и Египет. Более двенадцати лет среди людей столь несходных и, в некоторых случаях, столь грубых царила поистине замечательная гармония, которая становится уж вовсе необъяснимой, когда мы видим, как один из правителей принимает участие в руководстве провинцией другого или – как мало Диоклетиан щадил в своих речах вспыльчивого Галерия, даже выступая перед целой армией. Все, что исходило от Диоклетиана – планы наиболее сложных сражений, решения самых сложных вопросов, – выполнялось безоговорочно, с сыновним послушанием; нет сомнения, что душой целого был он. «На Валерия они смотрели с уважением, – говорит Аврелий Виктор, – как на отца или даже как на великого бога; насколько это прекрасно и какое имеет значение для нас, доказывается на примерах братоубийств, начиная с основателя города и до наших дней».

Решающее испытание эта преданность выдержала в 305 г., когда Диоклетиан потребовал от императора Максимиана отречься вместе с ним от престола, о чем они договаривались задолго до того. Максимиан подчинился, хотя и с огромной неохотой. Он смирился с тем, что при провозглашении двух новых цезарей (Галерий и Констанций стали теперь императорами) его сын Максенций снова был обойден и что он сам, почтенный победитель багаудов, германцев и мавров, при этом назначении не имел права голоса. Эту привилегию Диоклетиан сохранил исключительно для своего приемного сына Галерия; тот объявил цезарем западной части империи надежного офицера Севера, а цезарем восточной части – его племянника, Максимина Дазу. На долю Констанция Хлора выпало такое же испытание, как и Максимиану; хотя его и возвели в ранг императора, он вынужден был довольствоваться Севером в качестве будущего цезаря, вместо кого-нибудь из собственных сыновей. Христианские авторы восхваляют его благоразумную сдержанность, впрочем, совершенно зря.

В «De Mortibus Persecutorum» Лактанция, составленном вскоре после этих событий, пестро и ярко представлены личные мотивы этих поступков государственного человека. Гиббон понимал, что это не объективное повествование, что оно написано обиженным противником; в частности, неверно представлять отречение императоров как результат запугиваний Галерия. Но одна весьма примечательная деталь, вероятно, все же имеет под собой фактическое основание: Галерию приписано намерение отречься от престола через двадцать лет, подобно Диоклетиану, если будет обеспечено следующее правление. Автор видит в этом добровольное решение, и его жгучая ненависть к данному человеку – причина крайней неохоты, с которой он об этом рассказывает. Но если мы не дадим ввести себя в заблуждение, мы увидим работающие здесь важнейшие принципы системы Диоклетиана, которые современники смогли постигнуть лишь отчасти. Установление двадцатилетнего срока пребывания в должности императора обеспечивало основу и безопасный контроль целостности страны. Ограничения состояли в том, чтобы наложить на усыновление и наследование печать необходимости и обязательности. Но на следующий, 306 г. вся система безнадежно развалилась, так как власть захватили сыновья императоров, решившие, что они были несправедливо обойдены. Константин (Великий) при поддержке войска объявил, что он наследует своему отцу, Максенций добился для себя Италии, и даже старый Максимиан позабыл о своей нежеланной отставке, чтобы помочь сыну. Это нарушение установленной Диоклетианом преемственности обратило в ничто все принятые им меры, и империя, как он полагал, оказалась обречена. Естественно, что глубокой скорбью были полны последние годы его жизни, которые он провел, больной и усталый, в чертогах дворца в Салонах, замышлявшегося как римский военный лагерь.

Вообще говоря, идеальная система государственной власти, как она представлялась Диоклетиану, являет собой нечто довольно странное и в своем роде замечательное. Рассматривая возможные результаты правления военачальников (к которым относились все императоры той эпохи), мы должны приготовиться к интересным открытиям; нельзя с точностью утверждать, что из опыта современной Европы пригодится нашим потомкам. Двойной двадцатилетний срок с принудительной отставкой; назначение цезарей; особые привилегии для старших императоров; вечно раздраженные и обиженные пренебрежением к их сыновьям отдельные правители – так создавалась искусственная династия. В результате принципиального разделения власти обеспечивалась определенная ее безопасность, и задача узурпатора, пришедшего извне, становилась бесконечно более трудной при наличии четырех правителей, нежели одного, – но как было предотвратить захват власти внутри самого императорского дома? Это лишь немногие из загадок, на которые Диоклетиан не дал ответов.

Для их решения недостаточным будет только выяснение политических и психологических причин. Отсутствующий элемент восстанавливается путем введения фактора религиозных суеверий, которые управляли всеми мероприятиями императора, пронизывая их.

О значении предзнаменований и пророчеств в жизни Диоклетиана уже упоминалось. О нем говорят как об «испытателе грядущего», «всегда следующем священным обычаям». Мы видим, как он, окруженный жрецами, усердно изучает внутренности жертвенных животных, исполненный беспокойства по поводу зловеще сверкнувших молний. Он обращал внимание на разные знаки даже в том, что касалось личных имен. Галерий должен был взять имя Максимиана, чтобы обеспечить магическую связь со старшим Максимианом, преданность которого была доказана; по той же причине молодой Даза принял родовое имя Максимина. Очевидно, император претендовал на особые отношения с божеством, имя которого он носил; Юпитер очень часто появляется на аверсе его монет. Акт его отречения совершился под колонной со статуей Зевса в чистом поле близ Никомедии, и привлекает внимание восьмигранный храм этого бога в резиденции Диоклетиана в Салонах. Его официальные объявления также отличаются заметной религиозной окраской; вступление к закону о браках 295 г. читается как проповедь, и закон 296 г. против манихеев дышит личным чувством.

Его соратники были почти так же суеверны, без чего, впрочем, трудно было бы объяснить столь длительную их покорность. Они, конечно, прекрасно понимали, что своим возвышением обязаны исключительно мистическим соображениям. Что за удивительные тревоги, совершенно нам непонятные, предшествовали усыновлениям Диоклетиана! Например, во сне ему являлся некто и тоном, не терпящим возражений, повелевал выбрать в качестве преемника конкретного человека, чье имя называлось. Диоклетиан считал, что против него применяется магическое воздействие, и в конце концов вызывал этого человека и говорил ему: «Получай власть, которой ты требуешь у меня каждую ночь, и не докучай своему императору, когда он отдыхает!» Мы не знаем ни того, к кому относится этот дворцовый анекдот, ни того, правдив ли он; тем не менее он, конечно, весьма показателен.

Максимиан был великим, по крайней мере способным, полководцем, и Диоклетиан, возможно, просто оказал ему уважение, как давнему поверенному своих высоких планов; но вполне может быть, что решающим фактором в его возвышении стала дата его рождения, совпадавшая с датой рождения Диоклетиана. Касательно Константина мы можем предположить с известной долей уверенности, что провозглашение его цезарем состоялось исключительно благодаря пророчеству жриц-друидок.

Констанций, как уже говорилось, был родом из Далматии; Максимиан – сын крестьянина из Сирмия (Митровица-на-Саве), родины мужественнейших императоров III столетия; Галерий был пастухом, родом из Дакии или Сардики (теперь София в Болгарии); Максимин Даза, по-видимому, из тех же земель; Констанций Хлор во время рождения сына Константина находился в Ниссе, в Сербии; Лициний, позднее выступавший как друг Галерия, был крестьянином из Нижнего Придунавья; родина Севера неизвестна. Есть вероятность (но нет объективных данных), что этих властителей связывала особая местная религия или ряд поверий. По поводу отречения Максимиана мы знаем только формулу, произнесенную им в храме Юпитера Капитолийского (находившегося, очевидно, в Милане): «Возьми назад, о Юпитер, то, что ты даровал». Обеты, жертвы и дары храмам, возможно, заменяли Диоклетиану то, для чего политическим его мероприятиям недоставало действенности и стабильности.

Читатель, не желающий принять наше объяснение, может предположить, что в случае с возвышением Максимиана Диоклетиан не мог отказаться от сотрудничества с человеком с его талантом к военному делу, а сына Максимиана Максенция обошел вниманием потому, что Галерий долго враждовал с ним. Однако согласуется ли подобный способ действий с характером Диоклетиана и его бесспорными качествами властителя – вопрос спорный. Есть некая глубинная значимость в его постановлениях, особенно в ограничении императорской власти определенным сроком. Если другие рассматривали эту власть как источник удовольствий, то Диоклетиана в этом обвинить было нельзя; он видел в ней долг и огромную ответственность, от которой следует держать в отдалении детей и стариков – для их же собственного блага и для блага империи. В то же время бралось в расчет разумное честолюбие цезарей – теперь они могли высчитать день и час, в который (если ничего не случится в промежутке) они получат трон. С чувством человека, который знает время своей смерти, через каждые пять лет император справлял сперва квинквенналии, затем деценналии, затем квиндеценналии; неумолимо приближались виценналии, когда он должен был сбросить пурпур. Такова была воля «всемогущих богинь судьбы», которых славили монеты, выпущенные в год отречения. Что его преемников уже ничто не связывает, Диоклетиан прекрасно понимал; но, по-видимому, он хотел подать пример. Более того, только установленный законом двадцатилетний срок мог гарантировать, что сыновья императоров останутся в стороне, что было бы невозможно при неограниченном сроке правления. Остается вопросом, было ли благоразумно умножать таким образом враждебные, разрушительные элементы в стране, где из-за строго фиксированного срока правления восстание вполне могло оказаться успешным; но были и средства противостоять мятежу. Во время болезни, предшествующей отречению Диоклетиана, в течение полутора месяцев люди не знали, останется ли он вообще жив; тем не менее ни один меч не поднялся против него в государстве, где царил порядок.

Интересно заметить, что те же проблемы и те же процессы имели место в государстве Сасанидов, недружелюбного соседа империи на востоке. О Бахраме III, находившемся у власти в течение всего нескольких месяцев 293 г., авторитетные источники в первую очередь сообщают, что у владыки Персии наследником, которого он сам избирал, был сын или брат, временно исполнявший должность начальника области и носивший титул шаха; сам Бахрам, пока был жив его отец Бахрам II, именовался просто шахом Сегана или Систана. После его короткого царствования, по-видимому изобиловавшего жестокими возмущениями, на трон вступил его младший брат Нарси, который затем провозгласил своим наследником сына Хормуза и в 301 г. удалился на покой, в тишину частной жизни, «под тень благости Бога». Согласно Миркхонду, на этот шаг его подвигли мысли о смерти, «чья пора записана в вечном законе и которой нельзя избегнуть». Возможно, маги предсказали точный час его смерти и этим лишили его радости жизни. Но существует также предположение, что Нарси хотел избежать превратностей царской судьбы, о которых он получил богатое представление, ведя войны с римлянами. «Путь долог, – говорил он, – часто человек должен подниматься, и часто – спускаться вновь». Нет ничего невозможного в том, чтобы пример Нарси оказал свое влияние на Диоклетиана.