Читать книгу Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет - Яков Миркин, Яков Моисеевич Миркин - Страница 10

То маслицем намазать, то под зад коленкой. Время, как ни штопай, следует полосами. Это циклы, тренды (при всей неоднозначности того, что происходило внутри):

1797–1801 – ужесточения, Павел I, структурирование;

1801–1825 – либерализация, Александр I, парламентские проекты;

1825–1855 – централизация, свертывание власти в жгут, Николай I;

1855–1881 – либерализация, Александр II, реформы, представительство;

1881–1894 – закручивание, Александр III, административное давление;

1894–1917 – вынужденная либерализация, Николай II, парламент, февраль;

1917–1921 – октябрь, военный коммунизм, всё – административно;

1921–1931 – либерализация, НЭП;

1931–1953 – сбор всего в кулак, административная система, Сталин;

1954–1970 – либерализация, оттепель, экономическая реформа;

1970–1985 – централизация, бюрократизация, концентрация;

1985–1998 – либерализация, децентрализация, разгосударствление, разнос;

с 1998 – шаг за шагом концентрация власти, сгущение государства.

Большие качели. Как и за кордоном.

Это циклы в 15–25 лет, хотя были и короче, и длиннее. У них есть причины, никакой тайны. Живая пульсация общества. То отпустить, чтобы дышало, то придавить, чтобы удержать. То дать волю, чтобы полный вперед, то зажать, чтобы не упустить.

Наша особенность: сто с лишним лет в России – из крайности в крайность. Амплитуда чрезмерна. Из одного перебора в другой.

Ну а дальше? Никто не скажет когда, но жизнь сама отпустит вожжи. На дистанции в 5—10 лет. Скорее всего, это случится. Если, конечно, мысленно продолжить этот ряд.

Что еще? Действие равно противодействию – закон жизни больших систем. Чем дальше мы зайдем в том, что называется «сверхконцентрация власти», тем сильнее будет обратное движение.

Маятника никто не отменял.

Лучше не нужно. Просто из чувства самосохранения. Ради любви к тем, с кем мы вместе, в одно время живем. Любовь и жалость здесь – одно и то же.

Но жалость, обращенная к народу, – редкость в нашей истории.