Читать книгу Катастрофа - Яков Окунев, Яков Маркович Окунев - Страница 2

Поднимаясь в лифте на десятый этаж, Ундерлип пребывает в неизменно отличном расположении духа и, продолжая напевать свое «три-ди-дим», снисходит до маленького панибратства с мальчиком в красной курточке, в галунах и золотых пуговках, поднимающим лифт. Он захватывает двумя пальцами, большим и указательным, розовую щеку мальчика и щиплет ее:

– Три-ди-ри… Имя?

– Тедди, мистер.

– Возраст?.. Ди-ри-дим.

– Четырнадцать, мистер.

– Ди-ри-ди-ди… Патриот или красный? Хо-хо!

– О, мистер! Мой дядя…

– Что твой дядя, бой?

– В организации Кингстон-Литтля.

– Дри-ди-ри-дим… Получай, бой.

Маленькая желтая монетка перекатывается из пухлой ладони Ундерлипа в сложенную лодочкой ладонь юного патриота, у которого на щеке цветет розочка от снисходительного щипка хлебного короля.

А хлебный король, выйдя из лифта, направляется через приемную акционерной компании «Гудбай» в директорский кабинет. В приемной посетители. Кивок головы направо, кивок налево, два-три рукопожатия. По очереди, мистеры и миссис, по очереди, дри-ди-ри-дим… Ах! Его преосвященство. Какая честь! Конечно, вне всякой очереди. Пожалуйста.

У его преосвященства накрахмаленное лицо. Оно мертво, деревянно, и когда его преосвященство говорит или смеется, то размыкается только узенький бледно-розовый шнурочек губ и золотится ряд великолепно сделанных зубов.

Преосвященство садится в кресло, сохраняя свою крахмальность. Ундерлип хочет сказать свое «дри-дирим», но спохватывается и маскирует вырвавшееся было легкомыслие кашлем.

Замороженным голосом его преосвященство произносит:

– Я получил пакет акций компании «Гудбай». Примите, мистер, глубокую благодарность церкви.

Таким же ледяным голосом Ундерлип отвечает:

– Правление нашей компании находит, что церкви не подобает существовать мелкими случайными даяниями. Наше правление делает почин. Церкви подобает быть акционером и распоряжаться дивидендами.

Бледно-розовый шнурочек размыкается.

– Да, дивидендами.

– На акции вашего преосвященства получается дивиденда триста тысяч долларов.

– С божьей помощью, триста тысяч долларов.

– Скоро будут выборы.

– Выборы, – доносится эхо из-за золотых зубов его преосвященства.

– Палаты должны быть послушны верховной власти.

– Должны.

– А власть должна слушаться голоса патриотов.

– Да, патриотов.

– Итак, церковь разделяет наши взгляды.

– Церковь разделяет… благословляет.

Его преосвященство делает благословляющий жест, торжественно прощается и торжественно уносит свое накрахмаленное тело из кабинета хлебного короля.

Лицо Ундерлипа тотчас же размораживается, и он, приоткрыв дверь, звенит:

– Ди-ди-дим… Кто следующий?

В промежутке времени, пока входит следующий, Ундерлип хлопает себя по тому месту визитки, где находится боковой карман с бумажником, смеется:

– Ха-ха-ха! Церковь. С божьей помощью.

Следующий – Редиард Гордон, директор «Нью-Йоркского Вестника». Весь в устремлении вперед. Куда угодно и что угодно.

– Я доволен вами, мистер… Дри-ди…

Верхняя половина туловища Редиарда Гордона устремляется к Ундерлипу, тогда как нижняя, утвержденная на желтых массивных ботинках, остается на месте:

– Мистер, наша газета…

– Моя газета, – поправляет Ундерлип.

– Ваша газета, мистер, завтра открывает кампанию за высокие пошлины на иностранный хлеб.

– Отлично, мистер. Высокие пошлины – дорогие цены, дорогие цены – большие дивиденды, большие дивиденды… Ди-ри-ди-дим…

– Хи-хи-хи!

Ундерлип отпирает правый ящик письменного стола.

В правом ящике – белые пакеты, и в каждом пакете цветные бумаги с водяными знаками и затейливыми подписями членов правления акционерной компании «Гудбай». Акции. Один такой пакет он протягивает Редиарду Гордону.

– Завтра общее собрание акционеров. Есть оппозиция. Здесь сто акций, мистер. У вас будет сто голосов, мистер. Сто голосов против оппозиции.

Редиард Гордон прижимает пакет к сердцу.

– Есть, сэр. Позвольте выразить…

– До свиданья. Ди-ди-ди!

Следующие и еще следующие. Ундерлип опустошает свой ящик с пакетами и умножает число голосов против врагов своего правления. Ну-ка, прикинем, дри-ди-ди! Его преосвященство стоит пять тысяч акций.

Когда из собрания акционеров его преосвященство подаст голос, то это будет не один голос, а пять тысяч голосов, черт возьми! А эта куриная нога? Сто голосов. Закон? Ундерлип раздает голоса из ящика своего стола с глазу на глаз и плюет на закон. У правления остается законное число акций. Комар носа не подточит. Ди-риди-дим.

А на улицах, а на бульварах, а в скверах манифестируют чистокровные американцы, патриоты с оркестрами и полосатыми флагами. Они горланят, не переставая, «Янки-Дудль», и вместе с ними, выхаркивая остатки своих легких, орет, задыхаясь, чахоточный Сэм. Удушливые газы съели его легкие на войне, в груди Сэма сидит немецкая пуля. Сэм не обедал сегодня, не обедал вчера, не обедал… Давно не обедал.

У Сэма кипит желчь. Баста! Надо выгнать из Америки всех зеленых немцев, поляков, евреев. Тогда будет работа, и Сэм будет обедать каждый день. Еще надо свернуть головы всем этим жирным акулам, которые живут в мраморных дворцах и устраивают локауты.

– Америка американцам! – хрипит Сэм.

– У-ра! – подхватывают вокруг него.

– Долой миллиардеров! – выбрасывает Сэм из своей голодной души.

Что он кричит? В него вонзается пара десятков глаз, таких же голодных и таких же злых, как его глаза. Чья-то рука впивается в его плечо и трясет его:

– Что ты крикнул? Ты социалист? Сэм возмущен:

– Я социалист?! К черту красных, розовых, желтых! Я не получу от них жратвы.

– Кто же ты такой?

– Истый американец. Америка для американцев.

– Но ты горланил: «долой миллиардеров».

– Ну да, долой этих пиявок. Ведь я безработный. Два года без работы.

– И я.

– И мы.

– Компания «Гудбай» вышибла меня из фермы, – говорит серый мужиковатый парень с бычачьими глазами и орет громовым голосом:

– К дьяволу миллиардеров.

– Правильно! Правильно! – подхватывают несколько голосов.

Сзади напирают новые и новые кепки и котелки, и Сэма и мужиковатого парня уносит толпою вперед, в желтый тусклый туман.

На экране, в витрине редакции, горят огненные буквы, они кричат на всю улицу:

Америка для американцев!

высокие пошлины на иностранный хлеб

мы не дадим наживаться иностранцам

мы не дадим вывозить наше золото

новость!!! новость!!!

читайте вечерний выпуск!

пожар в Филадельфии

авария в океане

тысячи тонн хлеба для океана

вечерний выпуск стоит

пять центов

Толпа несет Сэма. У витрины «Вестника» – затор. У Сэма вскипает желчь.

– Ха-ха! Золото? Пусть вывозят мое золото!

– Браво, парень, браво! – трещат кругом ладони. – Пусть вывозят наше золото. Начхать!

Но у Сэма есть еще кой-что. Вместе с кровавым плевком он выбрасывает:

– Х-хе! Америка для американцев, а какие американцы будут покупать дорогой хлеб?

– Откуда ты взял это, парень? – раздаются недоуменные возгласы.

И Сэм, сам того не подозревая, повторяет доводы Ундерлипа:

– Высокие пошлины – высокие цены. Ко всем чертям высокие пошлины!

– Долой!

– Бей!

Вложив два пальца в рот, какая-то кепка оглушительно свистит: Фю-юить! Долой! Бей! Долой!

Камень летит в витрину «Вестника», звенит стекло. Экран гаснет. На ступенях редакции, в озарении дугового фонаря, коротенькая, круглая фигурка Кингстон-Литтля. Тише! Тс-с!

Литтль обращается к дорогим братьям. Дорогие братья попались в чью-то ловушку. Конечно, это агенты Москвы подбили дорогих братьев на такую штуку, ибо братья ни уха, ни рыла не понимают в политике. Если бить окна, то надо выбирать окна редакции врагов национального движения.

Сэму нужно спросить Литтля кое-что о высоких пошлинах на хлеб. Но Сэм не решается, потому что он ни уха, ни рыла…

– Правильно! – хрипит Сэм.

– Правильно! – грохочут сотни Сэмов, ни уха, ни рыла не понимающих в политике, но голодных и злых из-за безработицы.