Читать книгу Хлеб для черных голубей - Яков Сычиков, Валентин Таборов - Страница 2

Меня постоянно спрашивают, почему я работаю курьером? Особенно, девушки, у них это как бы подразумевает: я бы дала тебе с удовольствием, но курьеру дать я не могу, если так дальше пойдёт, то сегодня я дам курьеру, завтра – грузчику, а потом вообще пойду по рукам у местных хулиганов хачиков. Нет, парень, ты, конечно, хорош, но дать не дам. Из опасения, так сказать, за собственную судьбу.

***

Мой старый дом. Вроде бы обычная многоэтажка образца постройки 80-х, а всё-таки родное место − дом. Старый, обшарпанный, с разнообразными балконами, остеклёнными где автобусными стёклами, где новыми пластиковыми. На фоне новой элитной высотки, выглядит, как старый улей, в котором ещё кто-то живёт и тихо жужжит. Меня связывает с ним не только детство, но и та утерянная чистота − духовная и нравственная.

***

У одного человека спиздили мысли. И выложили в интернет. Человек ходил по улицам и недоумевал: «Как же так, граждане?! Где мои мысли? Остановитесь же вы, послушайте, спиздили мысли мои, а не хер собачий!» И люди останавливались, но − ненадолго, тотчас срывались с места и спешили по делам, недоумевая в свою очередь, нахер, понадобились кому-то его сраные мысли. Тогда человек стал кричать, что он был профессором, и мысли его были профессорские, и одна девушка заинтересовалась, потому что давно хотела переспать с профессором.

***

Сценарий короткометражки. Человек, в отчаянии, заходит в банк (возможна какая-нибудь прелюдия, вроде семейной сцены по телефону или известия о смерти близкого), человеку нужны деньги, и он предполагает снять их со счёта. Очередь: дядечки, тётечки, бабки и деды, пахнущие отчизной и кедами. Плачет ребёнок, кто-то сморкается. За окном падает снег. Мужчина подходит, просит. Ему говорят, что денег нет. Он волнуется, спрашивает, как такое возможно? Девушка мило, но безапелляционно объясняет, что последние 3000 сняли за просроченные штрафы: уточнить можете в полиции, они должны были прислать вам по почте снимки нарушений.

Иван Иваныч вспомнил, что так оно и было. Недавно получил конверт со снимками внутри, где на одном он перебегает дорогу в неположенном месте, а на другом в таком же, неположенном, месте курит. Не говоря ни слова, он выходит, стоит под зимним хмурым небом, на лице тают снег и тихие глупые слёзы. Он спускается в переход, встаёт напротив палатки с ножами, берёт посмотреть кинжал. Предварительно сняв куртку и засучив рукава, режет вены на руке и бросает окровавленный нож на прилавок (продавец напуган). Устало бредёт, поднимается по лестнице из перехода наверх, на улицу, под солнце и колючий снег. Подходит полиция (молодые сексуальные цыпочки смотрелись бы особенно абсурдно на фоне произошедшего). Он падает в их объятья, обессиленный. В больнице, придя в чувство, первым делом он узнаёт, что обвиняется в оскорблении полицейского при исполнении и насилии по отношению к нему (имеется в виду падение от потери сознания на представителей власти). Не слишком? Да не вроде, нормально.

В это время в зале премьера этого фильма (фильм в фильме), кто-то передаёт кому-то поп-корн. Люди чавкают, смеются, сосутся два влюблённых гея на задней скамейке (знак толерантности режиссёра, необходимая проходная деталь). И прочие шалости позволительны в том числе.

Потом вручение Оскара, бассейны шампанского, прыгающие в них бабы и чернокожие трансвеститы. В разные стороны брызги, смех и похабщина. Педерастический оскал режиссёра с фиксой в зубах крупным планом. Жизнь удалась!

***

Когда я учился читать, то мечтал в будущем вырасти и расхаживать, с пренебрежением почитывая свой этот первый букварёнок. Легко и непринуждённо.

***

И в этом его ритуальном самосожжении изнутри спиртом было много демонстрации протеста, пафоса неприемлимости исковерканных основ бытия: не хочу, дескать, я с вами так вот прозябать.

***

Молодая нищенка сидела среди бродяг. Один ковырялся в её сапоге, выражение лица её сохраняло ещё надменную гордость, и ссадины на лице вкупе с этим ещё не пропитым, но только возбуждённым водкою чувством личного достоинства невероятно прельщало, манило принять на себя всё, что в этой женщине собрано, сгинуть с ней в один день, чтобы не собирать живыми пыль на дороге.

***

Я подходил и говорил, зачем бить по голове, Иванов? И при словах моих он попадал именно в голову. Шкура, Харин, Слава Казанский. Все были отпетыми ублюдками. А ещё у меня была женщина по имени Татьяна, старше меня на одиннадцать лет. С обвисшим животом и сдутыми дойками. Пропивающая последние крохи жизни. И мне, в преддверии конца, хотелось мять её этот дряблый раскуроченный живот, в который сморкался не один хер здешний.

***

Мы сунули в её консервную банку по палке. Да, её это самое пахло рыбными консервами. Что, не нравится, господа? Вдыхайте глубже шлак цивилизации.

***

Долгое время я считал себя ничего не смыслящим в философии, пока не понял, что истинная философия – это философия без философии, и то, что мнил я философией, оказалось просто нагромождением ненужных фраз.

***

Мы с ним любили прелых девок. А как же без них.

***

Ты поздно понял, отец, что не можешь без земли. Сюда приехал ты, чтоб здесь твой род угас.

***

Такие, как Бурдин любят сладко вздремнуть с шальной бабёнкой и мыслями о своей гениальности, уверенные, что их талант протащит за собой всюду, но однажды проснувшись, им приходится осознать, что они проебали всё и самые бесталанные засранцы обошли их на столько, что уже не догнать Бурдинам, не проспаться, не пробздеться.

***

Кто поверит мне, даже если я заново выдумаю выдуманное?

***

Два сидака в транспорте. И вижу, как минимум, две причины. Один сидит, потому что обижен, у него нет девушки, нет собственной машины, ему не дают по утрам, не готовят завтрак, таким образом он мстит людям: хрена лысого вы у меня посидите, придётся постоять уж. И даже бабушкой его не разжалобишь. Другой тип – то же мальчик, но уже обзаведённый женой, он не обижен больше, он самодоволен и просто ему охота посидеть, немножечко комфорта для жопы. Он любуется своей наглостью, смотрит на себя со стороны, изнемогая от собственного тщеславия.

***

Несколько лет назад я расставил на столе четыре предмета, один назвав «нарк», второй «твор», третий «Я» и четвёртый «смер». И принялся думать в каком порядке их нужно расставить, чтобы осталось и «я», и «твор», а два других бы как-нибудь самоустранились. Я крутил их и вертел, не придя ни к какому решению. «Весь мир крутится и я буду так», − подумал я и забил. А вечером забрызгал семенем живот проститутки и рылом заснул в блевотине. Сегодня, спустя несколько лет, я вернулся к тому же вопросу, собрал снова на столе все те же вопросы (пепельницы не нашлось, заменил банкой огурцов), а затем я сдвинул все эти предметы в сторону и поставил вместо них один, назвав его «Бог». Эта была маленькая перламутровая пуговка.

***

Людям удаётся обманывать себя, находя друг друга. Спариваясь, они сосредотачиваются на взаимном сердце и предаются любви. Но браки и союзы разваливаются, если не скреплены пластилином, этот пластилин − Бог. Только возлюбив Бога, можно возлюбить женщину, и только − возлюбив Бога в ней. Каждый должен любить и чувствовать в ближнем Бога, того, которого любишь и ты сам. Красота не может стать укреплением. Напротив, привыкнуть и полюбить можно и некрасивую. Похоть же не исчислима, человек всегда будет мучим вопросом, почему именно эта женщина его, их красивых целый мир, хочется опробовать каждую особь в отдельности.

***

Ты говоришь себе, пусть Бог выйдет из комнаты, пока я утешусь. Но даже животные не испытывают сладострастия, ты же ведёшь себя, как человек. Но Бог не пускает в свой храм прежде, чем ты не пустишь его в свой. А твой храм − твоё тело, а Бог не терпит скверны, твой храм должен быть чистым от неё, так поверь, что нет ничего непреодолимого вместе с Богом. Достаточно одной мысли о нём, чтоб сдвинуть скалы и ходить по воде.

***

О кинце, присоветованном доброй тёлочкой из интернета. Хотя неправильно так говорить, ведь она не из интернета, она тоже где-то сидит. Нельзя забывать об этом, чтобы не проснуться однажды в матрице.

В фильме показана борьба добра и зла. Два главных героя противопоставлены друг другу. Наверное, это − Ницше называл «волей к власти», у героини это выражено как воля к Богу. Её путь к Богу через умерщвление плоти и разума, её записи ритуальны, они заменяют ей религиозные обряды и помогают поддерживать связь с Богом. В ничтожестве она являет собой величие. Её воля несокрушима, героиня блюдёт себя в сохранности и теряет девственность только, чтоб связать себя с доктором и пробудить в нём мужество признать в себе раба Сатаны и зародить в нём веру в Бога. Доктор жалок и тщеславен. Он осознаёт своё ничтожество, но пытается оправдать его «величием» мысли, подходит к изучению своих пороков с научной точки зрения. Этот самообман помогают ему поддерживать наркотики, расслабляя его чувства. Чем величавее он в своих делах, тем ничтожнее в сущности своей. «Сумасшедшая» указывает ему на это. Она предаёт своё тело ему, чтоб навсегда оставить в его сердце след. Судя по концовке, доктор что-то всё-таки понял − хотя бы то, что ему не удастся всё объяснить на бумаге, сложить эту бумагу в книги, книги в чемодан, и с гордостью и чемоданом спокойно догнивать в услужении низким инстинктам; «спрятаться под кровать» ему тоже не удастся. Но финал остаётся открытым. Ему решать.

***

Мода бывает не только на одежду, мода – это новые идеи, тенденции, понятия, мода не зарождается сама собой, ростки её бросает рука тёмного властелина мира. Подхваченные, вскоре они прорастают и рождают новые идеи, тенденции. Недавно в моде были розовые эмо и педофилы, теперь в моде охотники на педофилов и антиэмо, последовательность на лицо. Когда мне было 15, модно было быть скинхедом. Я никогда не гнался за модой, зная, что всё равно не успею. Но все друзья мои были скинхедами. Мне выпала честь наблюдать, и я наблюдал. Если меня спрашивали, я не говорил, что скинхед, но − что поддерживаю идею (нечто вроде этого). Один раз только меня попросили ответить конкретнее, в остальных же случаях никогда не было времени вдаваться в дискуссии. Вот мы, вон чёрные, ты скорее скин, чем нет; значит, хватай цепь и погнали.

***

Прискорбно, что приходится обсуждать такие явления как Масадов. Эта… как она там называется − мировая закулиса (какое классное слово, я бы на девушке с таким именем женился сразу). Висят портьеры, и иногда выглядывает нос, сморкается; в данном случае выглядывает не нос, но задница − и выдаёт нечто. И это нечто журналюшки подхватывают налету голыми руками и размазывают нам в своих статейках. А мы принюхиваемся: искусство? Постмодернизм? Да нет, говна куча.

***

Пастбище. Машина мать принесла нам обед. Мы (Маша, я и родители её) сидели на склоне холма, ели и пили из термоса чай. Потом снова пошли пасти, я залез в муравейник палкой и насмешил её отца. Вечером мы ужинали в доме: сало, мясо, огурцы. Маша пыталась доить корову, разлила молоко. Потом мы мылись по очереди в тазу. Помывшись сама, Маша помогала мне мыться. Она была в ночной рубашке, взяла мою руку в свою и прижала ладонь мою к своей бритой, гладкой и влажной щёлке. У меня встал, но родители были в соседней комнате. Когда легли спать, Маша полезла ко мне, тяжело дыша и фыркая. Я сказал ей прекрати и сжал руку её, хватающую мой член. Слышно было, как отец тихо сказал в темноте: «Совсем охуели». Впрочем, не зло он это сказал. «Прекрати», − сказал ей тогда я. «Пойдём на улицу», − потребовала она. «Нет», − ответил я непреклонно. Она на это слегка сжала мне мошонку, потом стала мастурбировать мне, вскоре я кончил обильной тёплой струёй и залил ею простынь. Она сняла с себя рубашку, вытерла ею и бросила под кровать. Я быстро заснул.

***

Дядя Коля как-то спас меня, выдернув из-за коня, сзади которого я, глупый, пристроился. (В детстве).

***

Заслали в Домодедово. Разруха страшная. Сначала думал, что жопа мне, не знал, куда идти: кругом пустыри одни и шоссе вдалеке. Но монтажники, починяющие высоковольтные кабеля, подсказали, как добраться до остановки. Зашёл в магазин, возле него соображали трое. Купил пару пирожков с мясом. Возвращаюсь на остановку, на остановке мужики бухают. Бабки ворчат о своём. Собака смотрит на меня своим выразительным очеловеченным взглядом. Я отошёл в сторонку, собака за мной. Придётся делиться. Девушка без энтузиазма ответила: да, здесь. На вопрос: «Тут ли на Подольск автобусы?» Мой глупый и каверзный вопрос.

***

Я словно выблеван человечеством, как абортированный ребёнок, как хлеб насущный, превращающийся в вашем нутре в дерьмо.

***

Думаю, конец света придёт именно тогда, когда между людьми сотрутся все различия. А разве не большие различия между людьми? Чем и хороши они, что если уж гадки, то хотя бы по-разному. И не только между мужчинами и женщинами, но и между людьми одного пола. Я противник унификации, этого уродства.

***

У мальчика зияла в сердце дыра размером с туннель. Он истреблял свои гениталии, прокалывал глаза, уши, нос, попу, расковырял голову, но в сердце всё сосало и сосало − отверстие тёмное. И не было лекарства от боли. Когда-то он выгнал из сердца любовь.

И что некогда такое прекрасное «Мы отменим границы…» обернётся для людей таким ужасом, кто же знал. Что сольются в едино понятия добра и зла, и человек снова − или только сейчас, впервы, − станет животным. Что так вот и наступит апокалипсис. Ибо не зачем станет больше и некуда.

***

Стриптизёр трясёт мошонкой, стриптиз любящие зрители − мошной.

***

Мы сидели с мышонком мокрые. Я на кровати, она – на мне, сжавшись в комочек и головку на грудь мне склонив. Потные волосы прилипли к моей шее. Целовал её в лобик.

***

Зюзин позвонил мне рано утром.

− Да?

– Здорово!

− Ну привет.

− Филипп! Это Зюзин, слушай я тут книгу классную достал − короткие рассказы Чехова: ночь, кошмар, деревня, такой мистики у него ещё не видел, не в бровь, а в глаз. Ты как? Подтянешься? Чайку Ленка заварила. Из Сибири, понял. Приходи.

– Ладно (не в силах даже отказаться).

***

У Ермакова вологодского есть чему поучиться нашим постмодернистам, сплошь страдающим копрофелией. «Посыпались на мостовую яблоки…» − это он про естественную потребность коней. Как хорошо. Настоящий русский рассказ, лечащий городскую душу; старобытный, простой. Создаёт нравственный климат и улучшает психическое здоровье, вот.

***

Ты говоришь, что любишь; хочешь придти, быть со мной. Приходи, пароль: жиды погубили Россию.

***

Ножка маленькая, зато полноги в рот залезает зараз.

***

В каком-то дворе убивали собаку, и слышался вой. На улице стояло хмурое утро. «Здравствуй, батюшка, дело есть», − сказал я, глядя в голубой небосвод под куполом храма, где из-за облаков выглядывали нарисованные ангелы; перекрестился. «Сейчас, только разоблачусь, − сказал друг моей юности, чуть задрав подрясник и показывая обутые уже старенькие гриндерсы с белыми шнурками. – И пойдём тогда».

***

Она кричала, что я дерьмо, чтоб я убирался к чертям собачьим, что не даст мне и хлеба, чтоб я пропадал, как собака, лакал от жажды из лужи, из грязных луж.

Ну и сон. А также приснилась карлица с секиркой и ещё какая-то чушь.

***

Поначалу неприятно было плохо пахнуть. Потом кожа обросла грязевой коростой, запах приелся, и Федя привык. Он чувствовал себя черепахой, и грязь была защитным панцирем.

***

Я романный герой, мой дырявый сюртук обреченно ждёт меня, повиснув на стуле. Позабыт мной писатель. Где мой писатель? Кто он, не помню я; забыто, забыто, всё забыто. Известный писатель, самый известный он, мой писатель, и я должен рад быть, что герой его книжки; из-под его пера вышел, его чернилами разлит по гладкой письменной бумаге. Теперь я заклят быть читаемым, я весь исчитан до нитки, до палки, до мягкого знака, до голой косточки, до копчика, до попочки, до глупости, до дурости и чего-то ещё − безмятежного. О, Боже! Читаемый герой я читабельного романа, читабельный герой, мать вашу.

***

Русские в России − истинно андеграунд.

***

Если б в каждом доме было по стоп-крану. Это было бы наивысшим проявлением демократии (распроёб её трижды). Мы бы чрезвычайно часто дёргали рычажки стоп-кранов, как любимых девок косы. Мы были бы такими красивыми, нас бы уважали, к нам приходили бы полиционеры и ставили галочки в своих голубых блокнотиках гелиевыми ручками с чёрными чернилами. Мы б излучали правосознание, мы сочились бы потом свободы, как после толерантного кровосмешения. И научились бы читать на иврите, а не как варвары. А я лично стал бы твоим персональным эвакуатором, моя дорогая Ева − твоим личным евакуатором. Но сейчас только кирпичами крушу я стёклышки проходящих поездов, чтоб хоть чуть-чуть почувствовать себя человеком; стёклышки − только и всего. Как в электричке, когда едешь пьяным и дёргаешь ручку стоп-крана, а он оказывается всего лишь пенисом в эрекции седого трансвестита.

***

Не знаю, кто первый сказал, что отношения между людьми строятся на доверии, но… Нет, я не презираю такую мать… Нет. Человечьи глаза? Диалектика подземных труб или о святости воды в унитазе на Крещение. И если б не одна особенность: давал тараканам посмертно имена (клички): таракан Александр – этот был убит последним. А перед ним − Лёшка, сукин сын. Что я хотел, собственно сказать?.. Не помнится ничего, не держится.

***

Милости просим в нашу… э-э-э! Да-да, заходите, пожалуйста, в нашу фекальную, лучшие освежители воздуха, мягкие подтирки, удобные кресла, всё, что может поддержать приятную беседу, каждый, приведший с собой друга, второй сверхмощный подмыв получает бесплатно. Общественные срални «Акакий Акакьевич», милости просим, милости, господа!

***

Пишет Аркадий Антиутопийский: «Когда-то в допотопные времена человечество жило по примитивным законам, все скрывали и стыдились своих половых органов, лишь немногие решались бросить вызов системе и откровенно демонстрировали то, что видеть для нас в порядке вещей. В почёте были лица − то, что мы теперь благоразумно скрываем друг от друга. А раньше таких людей, как мы, называли озабоченными, но, если природа наградила нас половыми органами, тем обязав быть озабоченными: всё время думать, куда пристроить, с кем лучше свести, согласитесь сами, мы не имеем право не быть озабоченными. Посредством половых органов мы взаимодействуем с миром, природой вещей и явлений, воздавая Вселенной тем самым дань. И мы абсолютно правы. Так и начинала строиться цивилизация. В древней культуре ранним человечеством почитался фаллос, и фаллос породил мифологию, он почитался людьми как святыня. Пока не пришёл человек, спутавший карты. И с того момента человечество сбилось с пути истинного. Оно поверило ему, пошло за ним, и стали люди покланяться лику святому, о, мерзость! И придумали они, что и Бог носит гордо чело своё и потому и людей сделал такими − челообразными. Но мы-то знаем с вами, что лишь половые органы ведут нас к Богу, ведь и сам Бог есть ничто иное как гигантский половой орган, расположенный между Сатурном и Венерой, и нас всех породил он, благодатный. Глаза же даны нам, чтобы завистью испепелять ближнего. Уши − чтоб подслушивать, язык – сплетничать, рот − чтобы жрать, и лишь половые органы – предел человеческого совершенства. Ведь только производящее натуральным образом ценно. Поэтому едим мы в отхожих местах, из специальных унитазов и вместе только в том случае, если в законном браке; случайные люди же должны непременно питаться отдельно, ибо неприлично дела сие творить парно или группами. А опорожняемся мы обычно все вместе и три раза в день − для этого мы собираемся за семейным столом. Раньше людей смущал характерный запах, но мы лишены этих предрассудков: все выделения половых органов и гениталий также ценны и святы, как и они сами. И запахи их давно почитаем мы за лучшие ароматы, явленные миру на земле. Даже животные это подтверждают, что ни капли не брезгуют ими, а иные и с удовольствием поедают то, что источает их. Глупцы из прошлого стыдились же своих запахов, фукали и фикали всё время. К этому, правда, надо добавить, что их выделения действительно зачастую дурно пахли, ведь питались они плохо, одной химией. Что же до лица, то особенно подверглись этому заблуждению жители России, молившиеся на лики святых. Теперь это смешно, но когда-то эти русские доходили в своём неистовстве до таких масштабов, что на протяжении всей древней истории считались главным врагом прогресса, который, собственно, и создал в итоге нашу половую цивилизацию.

***

Так уж вышло, что, родившись четвёртым ребёнком в семье я ощутил, что не нужен никому, кроме моей матери (сестёр, и отца). Даже отец поначалу поддерживал в этом вопросе советское государство и настаивал на аборте, хотя я и не знал этого до его смерти. Плюс врождённое императорское честолюбие.

В детстве я думал, что у баб там присоска, или щупальца. В принципе, не сильно дал маху. А мой друг Пашка думал, что там то же там, что и у мальчиков. «Ты что? Разве не знаешь, что там щупальца? − спрашивал я. – Телевизор смотреть надо, а ещё хвастался, что больше каналов, чем у меня».

***

Не знаю, насколько уместно начинать книгу со слов «не знаю», но я начну, начинать ведь как-то надо. Все когда-нибудь что-нибудь начинают, вот и я сподобился, наконец-то. Ну так вот, о чём дальше-то? О книге. Признаться, не мастер я в этом деле далеко, хотя и ловкач порядочный, слова у меня, как загипнотизированные крысы пляшут под мою дудку, и сами, верно, не ведают, что творят. Сам Бог, видать, снабдив раздолбая, как я, этакой способностью, похохатывает себе на облаках, болтая ногами и покрикивая: «Э-эй! Чего творишь, бродяга?! Лоб не расшиби!» А я вот расшибал уже не раз. Не знаю, каким голосом начать. Говорят, девки любят, чтоб в голосе звучал металлический звон от стукающихся друг о дружку яиц мужицких. Но я не уверен, что бархатистый мой баритон заведёт их меньше.

***

Губа лежала на губе, губа лежала.

***

Несколько слов о жидовской харизме. Конечно, все сразу скажут, что я антисемит, но хрен бы с ними. Все мы знаем известную группу «Ленинград». Я не особо интересовался ею, пока не услышал, как Юлия Коган поёт о желанном бы в её влагалище члене. И ведь согласитесь, притягательное зрелище, худощавая девушка, красивая (на первый взгляд) и голосистая (на первый взгляд) поёт вдруг о мужской члене. Да так страстно. Нам всё это, конечно, нравится. Также многим из нас нравится порно, хотя и шокирует, но тем оно и слаще ведь. А знаете, почему? Потому что мы все привыкли жрать пошлость и нет никаких сдерживающих нравственных или моральных рамок. Свобода слова сломала рамки, и нам это по душе. Что касается Шнура, то хватит делать из него высокоодарённую личность с мужицким нагаром поверх тонкой артистичной души. Это обыкновенный порнограф, разрушающий мозги людей через свои похабные песни. Быдло жрёт их, а он на этом зарабатывает. И тут не важно, в какой семинарии он там учился. Судить надо по делам. О жидовке Коган отдельный разговор. Заметьте, что она кажется привлекательной. По той же причине, почему нам нравится всё пошлое. Она поёт матом, и это возбуждает нашу похоть. Но прислушайтесь, взгляните в эту ротастую кривую пасть, разве это голос, пение? Это поросячий визг, а её движения, это разве танец? Она просто мотает и дрыгает своими палками в разные стороны. Крик в унисон ещё не пение, а походка её – это передвижение на костылях. При этом в интернете есть интервью с ней, где она говорит о своей королевской стати, грации, а в «Википедии» вы найдёте удобное объяснение, почему Юленька терпима к обсценной лексике. И так разоблачить можно почти любого еврейского деятеля. Хоть того же Эйнштейна. Для начала надо просто задуматься над тем, что дала теория относительности человечеству? И из-за чего столько шума?

***

«Её сиськи из-под летнего платьица выглядывали, когда она наклонялась к подружке. И хотелось подставить руки и немного поиграться ими, произвести руками движения вроде тех, что делает фокусник, жонглирующий шарами, или купец, когда в руках взвешивает без весов товар». Вот, что записал я, когда увидел, что мужик позади меня таращится в написанное (в мой мобильник), я заржал на это козлом и спросил: что нравится? Он не смутился, но надулся и забурчал что-то под нос (в усы щёткой), отворачиваясь от меня. Наверное, он возбудился.

***

Возвращаясь с купанья, я увидел впереди пьяную бабу, которую волокли под руки двое. Сначала было похоже на то, что девушка им хорошо знакома, но когда я подошёл ближе и увидел их сладострастные старые, смуглые рожи, а также то, что она полностью дезориентирована, я понял, что они тащат её ебать, – второпях, как стервятники, пользуясь моментом. Неплохо было бы вмешаться, но я поймал себя на мысли, что не знаю, что с ней делать потом и не уверен, что сам не хочу того же − козлиного. Я ушёл, представляя, как они будут пихать в неё свои вялые в седых волосах члены, с мальчишеским задором и блеском в глазёнках, а она будет что-то невнятное мямлить занятым ртом.

***

Я помню тебя размытым силуэтом, ты стояла над моей кроваткой, потом твоё лицо приближалось ко мне, и ты целовала меня, лезла языком мне в рот, дыша перегаром. Затем тебя оттаскивал кто-то, и я плакал, но я любил тебя. Но я люблю тебя…

***

Остановить хлынувший поток фекалий сложно, придётся отказаться от канализации в целом.

***

Ехал вверх на эскалаторе, глаза – вниз: в босоножке – лапка: пяточка и пальчиков подушки под весом девушки красненькие, кровь так играет под кожей. На лапке – вдоль – надпись, да не по-русски к тому ж. Зачем, спрашивается? Лапка ведь и без того хороша, изумительна даже. И почему не по-русски? На последний знаю: пошлость на родном слишком явна.

***

Поиск темы, на что это похоже? Это когда достаёшь из чулана коробку с воспоминаниями и начинаешь копаться. То одно, то другое тянешь оттуда: лошадка на колёсиках − это не подойдёт, самолётик без крыла, колёсико от машинки, монетка, обёртка, билет, рисунки…

***

Крест на шее – символ распятого Христа. Я помню, как одна проститутка, просила меня убрать его за спину, пока трахаемся. Не могла видеть его, и я убрал. Полез целовать её там и исцарапал щетиной нежную кожу. После мы выпили с удовольствием водки, и она рассказала, что хочет замуж, а я – что сам не знаю чего.

***

Ещё полчаса назад тема была передо мной во всей красе, во всём пылающем, пышущем жаром мясе. Стоило отвлечься, остыло всё: туман над водой, обглоданные кости.

***

В метро прижалась ко мне ненароком толстая прелая баба. Эх, хорошо!

***

Мужика латать надо. Дырявой он, как дуршлаг, только под лапшу и годится.

***

Такое чувство бывает в больнице, когда выходишь, встаёшь, приходишь в движение, что всё не твоё, и ты сам в первую очередь. Ты бесконечно маленький, и на всё должен испрашивать разрешения, даже пописать. А ещё эта пижама, она позорит и унижает тебя одновременно, и вонючие выданные сестрой-хозяйкой тапки. И все такие озабоченные, − правда, не тобой, − ходят туда-сюда, а ты не мешай, иди и лежи, или бегом на рентген. Всё, после такого ты уже не тот. Даже если дома у тебя остались родные, и ты как бы одной ногой в семье, и это не спасёт тебя от окружающих, так же убого ты будешь выглядеть в своих домашних штанишках и маячке. Всё равно тут ты лишь кролик в клетке, которому мамочка привезла гостинцев. И попробуй только ослушаться. Впрочем, всё равно твоё буйство – лишь озорство глупого мальчишки.

***

Если бы можно было собирать в банку эти пойманные на себе или вызванные тобой взгляды. Больше вызванных. Смотришь на человека, он не выдержит и тоже посмотрит. Посмотрит и отвернётся сразу. Не нравится. А может, и нравится, просто цену набивает – кокетничает или стесняется. Эх, собирать бы их в банку, как рыбок, чтоб смотреть потом, искать правды в глазах. Искать её.

***

Каждому в детстве предоставляется шанс сделать себя. Некоторые имеют такую дерзость, некоторых к тому подталкивает что-либо, а многие просто бояться, отталкивают своим детским умом ситуацию в прекрасное будущее. А будущее наступает и вроде всё нормально, больше нет столько требующих от тебя что-то ситуаций, можно вообще сидеть и ничего не делать, но при первой острой необходимости проявить себя, понимаешь, что нужно было Косте Шишунову в пятом классе дать пизды тогда, а не забиваться с кровавым носом в угол под лестницей и плакать.