Читать книгу Шпирт - Ян Ратапс - Страница 4

Казалось бы, молодые люди, которые темное время суток провели, держась за руки, могут не стесняться того, чтобы днем их видели рядом. Но парням, также, как и девушкам, необходимо было создавать иллюзию беспристрастности. Ведь все это кончится через несколько дней. На острове это всегда кончается за неделю.

Около полудня Катерина аккуратно снимала одежду, готовая отыграть первый ход «дефиле до волн», включающий в себя: плавную походку с прямой спиной, касание воды ступнями, поворот, улыбку (для меня), проход к шезлонгу, и звонкий смех, такой, будто мы настолько самодостаточные, что можем сами прекрасно развеселить друг друга, и вовсе нам не нужен никто. В последнее мы искренне верили.

– Ну как, он смотрел? – говорила она, заплетая густые волосы в пучок.

– Ага, они все смотрели. По-моему, у тебя теперь есть еще один кавалер – вон тот старичок с кожей цветов польского флага.

«Не издевайся», – с долей самодовольства сказала ее ухмылка, и Катерина протянула мне свои самые крупные солнцезащитные очки.

– Держи, можешь шпионить. А я пойду искупаюсь.

Если наклонить голову под нужным углом, то совсем незаметно в какую сторону направлен мой взгляд. Будто я так расслабилась, что вот-вот усну. Дори выглядел занятым, и счастливым, оттаскивал джет-ски и пританцовывал, с успехом пытаясь рассмешить Большого Босса. Затем, пока Мелкий перепрыгивал волны с какой-то девушкой на заднем сидении, Дори с Алексом устроили что-то вроде соревнования по подтягиванию. Выделываются же. Я контролировала улыбку, отпуская ее лишь на один бок.

Наше знакомство было спонтанным, и я-то знала, что не должна испытывать волнений. Ну подумаешь, целовались. Неделю назад это стало бы для меня чем-то безумным. Но «Я-ханжа» покончила с собой в Малии, очарованная молодыми британцами, которых весь третий курс института я ставила во главу пирамиды мужских особей. Они были ухоженные, современные, говорили такие комплименты, которые в России мне доводилось услышать… ни разу. Хотя нет, помню, какой-то пьяница в маршрутке сказал, что цвет моего лака на ногтях сочетается с оттенком глаз. А после выпал из открывшихся дверей, прямо на остановку.

И все-таки, когда английские парни выкрикивали мне в ухо заезженное «откуда ты?», то казалось, будто все это нереально. Было проще, потому что это было еще более безответственно, чем прогулки под луной с Дори. Англичане, они для нас как ненастоящие. Не лучше и не хуже, просто другого сорта. Будь то темнокожий красавец с сережкой в ухе, парень-воротничок с идеальным пробором на голове, или блондинка в коротком топе с наклейками-ромашками на шее. Кажется, что мы воспитаны настолько по-разному, что никогда не сойдемся дольше чем на ночь, и неважно, сколько пластинок брит-попа ты прослушал в двенадцать лет. На каком-то уровне все русские так видят запад. Людьми, которые живут удобнее нас, и, потому шансы на понимание самых сокровенных проблем стремятся к нулю.

Вот и чем мне теперь объяснить чувство, что конец должен быть не завтра? Отчасти тем, что расставаться с Критом совсем не хотелось. С местом, где я впервые ощутила свободу и настоящий облик молодости.

Здесь неважны твои достижения и провалы, здесь ты сможешь срывать голос до пяти утра, а после колесить на квадрацикле с незнакомым французским парнем в белой рубашке, который, в качестве платы за потраченный бензин, попросит лишь поцелуй в щеку. Так мы и сделали в наш второй день на острове.

Сегодняшняя ночь должна была быть последней. Самой странной из всех, наверное. Вчера я чуть было не пошла до конца, лишь после дала отбой. Не потому что он этого хотел. Они все этого хотели. А потому что я поняла, что так мне будет комфортнее – вспоминать это как что-то, что было летом, с парнем, который не знает того, какой зубрилой я была в школе, какой безответно влюбленной я была университете, не знает моих страхов, и не сможет меня ни в чем упрекнуть. А главное, – не сможет похвастаться перед дружками тем, что был первым.

Потому что больше я его не увижу.

Я выбирала свою судьбу сама, и была чрезвычайно довольна этим. В глубине души, я еще перед отъездом знала, что так и сделаю. Я решаю, а не «Он». Здесь на меня всем плевать, а там никто не узнает. И вовсе не нужно стихов и роз, просто я чувствую, что это легко. Когда я с Дори, я понимаю, что ничего такого в этом и нет. Особенного. Просто нам весело. И с каждым его словом, я все больше уверена, что его симпатия сильнее моей.

Прекратив слежку, я сняла очки. Было так просто смотреть, не скрываясь, – наслаждаться летом, людьми, которые впитывают в себя запах соли и олеандров, расслабленно пережевывают кусочки льда, и действительно смеются над шутками официантов. Мне нужен был лишь финальный камешек в чашу его весов.

На секунду мои глаза ослепил яркий свет, я машинально повернула голову в сторону Скайдрайва. Дори, с большим квадратным зеркалом наперевес, улыбался и махал мне рукой. Они использовали солнечных зайчиков как сигнал для посетителей в море, что пора возвращаться. Я рассмеялась в ответ. Состояние равновесия нарушилось.

Катерина потихоньку сократила дистанцию до Скайдрайва, и уже махала кистями рук в попытке рассказать Алексу как идут дела. Внешне эти двое были похожи на персонажей из Бондианы – загорелая брюнетка и парень с задумчивым лицом, и спиной, похожей на перевернутый треугольник. Представилось, что они не просто так сидят друг рядом с другом, а ждут пока из моря выскочит банда злодеев для обезвреживания.

– Ясас!3 Как дела? Хорошо отдыхается? – обзор преградил большой человек с рано поседевшей головой. Босс Скайдрайва возвышался надо мной, вытянувшей голые ноги из тени. По правое плечо от него стоял затерявшийся Дори.

– Ясу! Все прекрасно, а у вас? Работа идет полным ходом? – пошутила я, изменив свое положение на сидячее.

– Сегодня нет, но все еще впереди, – добродушно прокряхтел Босс, – Я пришел, чтобы этот с тобой поздоровался. Иди, говори, что хотел.

Дори неловко сел на соседнее место, и, дождавшись пока уйдет его ментор, заговорил.

– Привет.

– Привет. Что? Почему ты так смотришь на мое лицо?

– Я только сейчас разглядел какие у тебя глаза. Днем они совсем светлые, как море.

В который раз удивляя меня, он выдавил этот эпитет с долей разочарования.

– Это что, плохо?

– Мне твои глаза сильнее нравятся ночью. В них больше темного, знаешь. Больше чего-то глубокого.

– Это потому что ночью темно, – я обрезала паузу. Скорее всего он имел в виду то, что ночью мои зрачки расширены, потому что во время наших свиданий мы гораздо ближе друг к другу, в прямом, и переносном смыслах. Пожалуй, не стоит заострять на этом внимание.

– Не знаю, но что-то в них есть. Хотя мне больше нравится, когда ты без макияжа, как сейчас. У меня вчера все лицо было в блестках с твоих век, – он засмеялся.

– Извини, они задуманы так, чтобы падать на щеки, и завораживать, – вот так, видишь?

Я притворно похлопала ресницами, подражая мультяшке.

– Вообще-то, это я его попросил со мной подойти, Стефаноса. Не думай, что это он меня подтолкнул. Просто я не смог придумать повод.

– Так вот как его зовут, – понимающе кивала я, – Ты такой смешной. Можно же просто подойти, поздороваться.

Чуть поодаль, моя сестра, с серьезным выражением лица переводила расценки на водные развлечения для пары русских посетителей Скайдрайва. Стефанос похлопал ее по плечу, выказывая похвалу, и она, запрокинув голову, радовала глаз своим смущенным смехом.

– Я заметил, что ты наблюдала. Будто бы смотришь в другую сторону, но у тебя не очень-то вышло, даже в очках.

Уткнувшись головою в коленки, я хихикнула:

– А сам? Дурачился изо всех сил. Я тоже не глупая.

– Мы с Алексом решили повеселить вас.

– У вас неплохо вышло. Особенно мне понравился солнечный зайчик.

Сейчас он тоже совсем другой. Не у меня одной глаза меняются. Дорины очень глубоко посажены, и лишь днем можно разглядеть, что радужка не такого уж и темного цвета. Больше древесного. «Почему он так нервничает, когда не целует меня.? Наверное, боится сказать лишнее. Спугнуть. Я словно олень, которого выслеживают несколько дней. Подстрелить, пока не убежал в другой конец леса».

Мы встретились на Скайдрайве затемно, и он снова, нервничая, переплел наши пальцы.

– Пошли погуляем? – сказал он.

– Ага.

Один за одним наши ступни аккуратно перешагивали камни, спящие в теплой воде, будто боялись их разбудить. На моей левой руке плясали отсветы из прибрежных кафе.

– И долго ты будешь работать там, с парашютом?

– Пока не кончится сезон… думаю до октября. А если поссорюсь с ним, то уйду работать в большой отель.

– Со Стефаносом? Ты с ним ссоришься? Почему?

– Потому что говорю, что думаю, когда дело идет о работе. Я часто ругаюсь с начальниками. Правда потом они все равно зовут меня обратно. Здесь не так уж и много тех, кто сможет работать так много… В смысле, я молод. А люди постарше не выдерживают смены по двенадцать-четырнадцать часов на ногах.

Он говорил это обыденно, улыбаясь с зубами. Мои губы куксились, а глаза понимающе моргали, глядя на песок.

– И ты бы не хотел пойти в университет? Учиться, а после получить хорошую работу?

– Нет. Я не подхожу для этого. По многим причинам.

– Да ладно, я уверена, что ты не дурак. Катерина сказала, что Алекс собирается куда-то поступать. У вас здесь, видимо, все немного позднее… В России без высшего образования не примут даже на самую дурацкую работу, и мы идем в институт лет в семнадцать-восемнадцать.

– Только не смейся… Я так и не закончил школу. Нужно было работать, так что на это времени не хватало. Да и все равно в местную школу я не вписался. Я ненавидел все это.

– То есть?

– Ну… когда мы переехали из Албании, я ни черта не понимал по-гречески. Отец говорил, если я не выучу язык в течение месяца, значит я бездарь. Я выучил его достаточно быстро… но вначале отвечал всем учителям на албанском. Они так злились. С тех пор и не заладилось, – я слышала собственный смех и думала, что он просто находка.

Какую-то часть меня передернуло, когда он признался, что не имеет даже среднего образования. Боже, не узнаю себя. Были бы мы в России, я бы и говорить с ним не стала. Мерзко признавать это. Но мне всю жизнь объясняли, что без диплома ты в этом мире как без рук. Папа, – вечно твердит, что это одна из самых важных вещей в его жизни – обеспечить мне высшее образование. Я должна быть благодарна. Я благодарна. И все же, некоторым вещам не научишь за партой. Например, как быть хорошим отцом.

Но Дори, он же совсем не глупый. Сам выучил и греческий, и английский, и немного говорит на трех других языках. Была бы у него возможность, думаю, он бы смог чего-то добиться.

– Скажи, ты вернешься сюда через год? Следующим летом?

Мы сели на полосатый лежак с поднятой спинкой. Я прижалась к Дори спиной, и разгладила подол малинового платья. Белый шум волн уводил меня от беседы, убаюкивая мозги.

– Пожалуйста, не жди от меня обещаний. Понятия не имею, что случится через год. Да и какой смысл приезжать в одно и то же место дважды, когда на Земле так много мест, которых ты еще не видел. Хотя… мне здесь понравилось.

– А я бы и не хотел куда-то ехать, – его губы уткнулись в веснушки на моем плече, – Я не думаю, что смогу встретить что-то еще, что меня удивит.

– Как ты можешь так говорить! – меня тряхнуло из уже привычного тепла, – Ты же не видел и сотой доли. Неужели тебе не интересно?

– Не думаю, что жизнь станет счастливее от того, что я посмотрю на иностранное здание.

– Ты чокнутый. Притворяешься первым дурачком в округе, а на самом деле думаешь такие вещи.

– Все мечтают уехать. Неважно, где ты находишься, пусть даже в самом роскошном доме, в самом богатом месте. Люди мечтают оказаться там, где их нет. Но ничего не меняется. Надо менять себя, а не место, – он подумал, и добавил, – Если, конечно, ты уезжаешь не за работой.

Почему-то рядом не было ни души. Зря люди так мало времени тратят на то, чтобы любоваться закатом. А может и не зря, ведь так нам удавалось разделить берег на двоих.

Где-то за выступом Херсониссоса солнце падало в яму горизонта. Величественно, не зная никакой суеты.

– Я хотел сказать кое-что, перед тем, как наступит завтра, – он выставил перед нами ладонь, и стал загибать пальцы.

– Раз – мне давно не было так легко, как с тобой. Два – я уверен, что не смогу работать, когда ты уедешь. Ну, как минимум пару часов.

Я рассмеялась, хотя к горлу подступал комок.

– Три – ты одна из самых красивых девушек, каких я встречал. Четыре – мне кажется, будто я знаю тебя давно.

На указательном пальце голос Дори затрясся, и я испугалась.

– Пять – я думаю, что влюбляюсь в тебя, – выпалил он обвинительным тоном.

Эта арифметика сбила меня с толку. «Ты сумасшедший? Ты точно сумасшедший. Этого просто не может быть. Ты же сам говорил, когда мы встретились, что был влюблен лишь в пятнадцать лет, и то, в девушку со своей родины. И что для всего остального у тебя здесь хватает веселья. Что я наделала…»

– Не говори так, – я чувствовала, как краснеет мое лицо, как через минуту опухнут веки. Мне не хотелось, чтобы он видел все это, какую-то снисходительную жалость к нему, и ко всей ситуации в целом. Я вырвалась к воде, и стала шагать вдоль берега, не глядя по сторонам.

Он подошел, аккуратно тронув мои плечи.

– Пожалуйста, не плачь. Я прошу тебя, шпирт…

– Ты думаешь, ты единственный, у кого есть чувства?! – закричала я, обернувшись. Мне самой было неясно, вопрошала ли я о любви, или о переживаниях в целом. Захотелось поколотить его глупую обреченную голову. Вместо этого я стала бить его кулаками в грудь. Чтобы заглушить свой стыд за то, что сначала обратила внимание не на него, что все так выходит, что я оставляю его, причиняя боль, что все это складывается так нелепо, будто мы шестиклашки.

Шумное море беспокоилось рядом, и он меня обнимал, и его кроссовки намокли.

Я сказала «пошли в Гелиотроп». Мы взялись за руки, так, как это делают пары – пальцами, и, молча зашагали, переваривая мелькающую толпу покрасневшими зенками.

В ту ночь я оставила ему засос на шее. Мы стояли посреди спящей улицы.

Он попросил меня сделать это на память. А после я шла в свой номер и думала о том, кого должна любить я. Как должна любить я. Как все должно было быть в моих представлениях. Все не то. Но ведь никто еще не любил меня так, со слезами на глазах. В последний раз за ночь я утерла лицо, встретив испуганный взгляд темнокожего парня, проходящего мимо.