Читать книгу Мышеловка - Яна Лари - Страница 2

После нашей перепалки что-то в поведении Дари неуловимо изменилось. Она будто стала ещё более замкнутой и за всю дорогу домой не проронила ни слова. Всё взвешивала что-то в уме, прикидывала, соизмеряла, однако думы эти едва ли грозили мне разоблачением, ведь мы всегда стояли горой друг за друга. А вот чрезмерная резкость вполне могла её ранить. Эх, жаль слово не воробей. Любые намёки о неверности мужа она воспринимала крайне болезненно, упорно хороня в себе эту горечь. Страдала, но терпела. Ради чего, спрашивается, так жить?

Дома как всегда шумно. Очень шумно. И источник периодически переходящего на ультразвук визга, отнюдь не полуторагодовалая дочь Дари, что было бы простительно, а наша младшая сестра – настоящий ураган в юбке. Шестнадцатилетняя Зара спит и видит, как выскочит замуж за соседского внука – Драгомира, или Драгоша, как у нас принято сокращать это имя, и искренне верит, что тот в свои двадцать остался холост исключительно из желания дождаться пока она "созреет". Вот и изгаляется, репетируя роль единоличной хозяйки его трёхэтажного особняка. Слухи о нём ходят самые разные, достоверно известно лишь то, что мать у Драгоша русская, а сам он вырос на юге страны, куда лет десять назад переехала его семья, поближе к собственному заводу по производству металлоизделий. Говорят, парень очень хорош собой, как и большинство полукровок, но если он хоть вполовину перенял отцовский нрав, что, судя по слухам весьма вероятно, то Заре можно только посочувствовать. Впрочем, поделом ей.

– А этот палас кто будет чистить, я что ли?!

Задрав головы кверху, мы с Дари наблюдаем как краснощёкая запыхавшаяся Зара бойко перекидывает через перила второго этажа золотисто-бордовый рулон. И наверняка задаёмся одним и тем же вопросом: откуда в этом хрупком теле столько силы?

Дорожка грузно пикирует вниз, едва не свалив скрученную артритом работницу из местных, нанятую матерью выполнять особо грязный труд, и мы с Дари под картинно-страдальческий вздох младшей сестры помогаем женщине растянуть его на заборе. Зара никогда не отличалась ни состраданием, ни тактом. Пожалуй, ей даже доставляет удовольствие без конца донимать прислугу, подчёркивая свою власть.

– Ходят слухи, Драгош на днях приезжает, – сестра говорит тихо, тщательно выравнивая свой край паласа, но в глаза мне по-прежнему не смотрит. – Кажись, мелкая опять сватов ждёт.

– Я уже сама готова идти с поклоном к его семейке, лишь бы этот дурдом поскорее съехал.

– О себе пекись, – бормочет Дари, и от её занудно-назидательного тона становится тошно. Но она безжалостно добивает: – А лучше бери с неё пример, за гаджо тебя всё равно не выдадут.

– Дари, там скоро Сонька твоя проснётся, – свешивается через перила Зара, опережая готовую сорваться с моих губ колкость – Ты бы лучше к дочери шла, чем брать на себя чужую работу. Или хочешь, чтоб тебе запретили её воспитывать? – Последнее она произносит так, будто выкидывает козырь. Веский, неоспоримый.

И Дари, суетливо подхватив юбку, кометой бежит в дом, а я смотрю ей вслед, как никогда отчётливо понимая, что не хочу такой жизни. Не хочу зависеть от прихотей какого-то зажравшегося кретина, рожать от него детей и не иметь никаких, абсолютно никаких прав на собственные решения и ошибки. Сегодня же заведу разговор о поступлении в ВУЗ, а там чёрта лысого они меня под венец загонят. Буду работать – всё до копеечки верну, но выгрызу себе свободу.

Мама с рынка ещё не возвращалась, иначе Зара сбавила бы спеси, значит ещё есть время всё хорошенько обдумать, подготовить веские доводы, аргументы. Разговор предстоит непростой. Но планы мои в одночасье рушит трель лежащего в сумочке телефона. Новое сообщение. От "Оля-наращивание" – так я в целях конспирации записала Пашку:

"Прости, психанул. Отпускать тебя с каждым разом всё сложнее"

Чтобы скрыть непрошенную улыбку, я прикусываю внутреннюю часть щеки, но уголки губ так и норовят растянуться до самых ушей, а пальцы, дрожа, уже вовсю порхают по глади сенсорного экрана.

"И ты меня извини!"

"Мы всё равно будем вместе. Обещаю"

О Пашином упорстве впору слагать легенды, и это лаконичное заверение добавляет уверенности, что задуманное получится. По-другому никак.

Опасливо оглядевшись и убедившись, что вездесущая Зара всё ещё поглощена распеканием горемычной работницы, я спешно набираю ответ. Но прежде чем его отправить, получаю ещё одно СМС:

"Когда-нибудь мы сможем любить друг друга не таясь. Я зацелую твою нежную кожу, очерчу пальцами позвонки и рёбра, поймаю губами тихие стоны. Буду не только первым, но и единственным".

Дочитав, я тяжело сглатываю, чувствуя жжение в гудящей от истомы паутинке вен. Такое нужно удалять не читая, но я лишь повторно пробегаю глазами короткий набор букв, и остро, до ломоты в мышцах чувствую его фантомные прикосновения. Позвонками, рёбрами, жаром подскочившего пульса. А экран вновь мигает, затягивает в самое пекло:

"Ты ведь тоже перед сном мечтаешь об этом? Когда вспоминаешь мои руки, представляешь тяжесть моего тела. Гладишь ключицы, грудь"…

Читать дальше высше моих сил. Я прикрываю глаза, отчаянно прячась от нескромных картинок, но становится только хуже. Отгородившись от внешнего мира, мозг генерирует образы куда более откровенные и яркие, а полумрак навеянный неведеньем лишь распаляет мятежный интерес.

Не представляла я ничего такого! Ни разу. Зачем себя так пытать? Теперь бы отвязаться от его влекущего шёпота, такого реалистичного, что ушную раковину словно щекочет призрачным дыханием.

– Рада! Чем ворон считать, делом лучше бы занялась.

От неожиданности я подскакиваю и рефлекторно сбрасываю телефон в ворох сваленных для чистки ковров. Виновен-невиновен, а спешно избавляться от улик первое, чему учит принадлежность к цыганской семье. Поймают за руку, и уже не отвертишься, будь ты хоть трижды свят. Предубеждения в этом случае неискоренимы. Плавали – знаем, в школе так же было: чуть что пропадёт, сразу косились на меня.

Скинуть мобильный, запахнуть плотнее платок на груди, пряча подаренный Пашей кулон, и даже мысленно выругать себя за обличительный румянец – на всё про всё уходит пара секунд. Наконец, я поднимаю голову, чтобы встретиться с прищуренным взглядом Нанэки – моей приёмной матери.

– Сегодня в крепости проходил весенний фестиваль. Пару танцевальных кружков дали концерт в честь первого марта, – с перепуга мелю хорошо известные ей вещи, мучительно гадая о причине столь пристального интереса, и, дабы сгладить свою оплошность, мягко добавляю: – Дари взяла меня с собой, заменить напарницу. Мы только вернулись. Сейчас я переоденусь и тоже примусь за работу.

Любовь Нанэки к порядку, а если начистоту, то к строгому руководству бесконечным процессом уборки, давно уже входит в епархию местных присказок, поэтому над причиной её недовольства долго думать не приходится. Тем неожиданнее звучит её последующее заявление.

– Оставь это занятие, есть дела поважнее. Послезавтра Золотарёвы приедут за Драгомира сватать.

И смотрит почему-то не на пискнувшую с площадки второго этажа Зару, а на меня.

– Мам! Я же говорила! – Зара прижимает ладони к вспыхнувшим щекам, даже не пытаясь скрыть простодушный восторг, затем возводит к небу сияющие глаза. – Боже, ты меня услышал!

– Не поминай имя Господа всуе, – Нанэка продолжает сверлить меня тяжёлым, изучающим взглядом, отчего я невольно пячусь, недоверчиво качая головой. – Драгош Раду в жёны просит, не тебя.

– Нет… – выдыхаю одновременно с сестрой, с ужасом осознавая, что такую состоятельную семью как Золотарёвы при всём желании не получится выпроводить ни с чем. – Пусть Зару берёт, мы похожи. Она его любит и родит много крепких детей.

Мы с Зарой действительно схожи, только у неё кость мельче, а у меня кипенно-белая кожа. В остальном отличия не такие уж и разительные.

– Не мелите ерунды, здесь вам не рынок! Или вы мне спорить, паршивки,  удумали? – одёргивает нас Нанэка. – Отец прознает, обеим ремня всыплет.

С отцовским ремнём знакома даже матушка. И удовольствие это настолько сомнительное, что желание беспокоить его, или боже упаси перечить, в здоровую голову точно не придёт. Но сейчас родитель в отъезде, как раз до выходных, так что воздух вовсю искрит преддверием скандала.

– Да он её даже не видёл ни разу! – змеёй шипит Зара, всерьёз рискуя перевалиться через витые перила. – Или ты что-то скрываешь, а, Рада? Чего молчишь? Зачем только мать тебя купила?! Дочь шлюхи!

– Рот закрой! Стараться лучше нужно было, – басовито командует Нанэка, по-мужски хватая меня под локоть, и тут же включает коммерческую жилку, какой даже в самых старых районах Одессы позавидуют. – А ты, Рада, за мной иди. Научу тебя как им понравиться, мы их выкупом до трусов разденем.

– Понравиться? – выдавливаю тихо, не до конца оправившись от шока, и вдруг понимаю, что то, чего я боялась больше всего, свершилось. – Да ни за что! – выкрикиваю самое страшное табу в цыганской семье. Семье, в которой основа отношений между родителями и детьми – строгость и безоговорочное подчинение, а слово старших – непреложный закон.

Обидно и досадно, воочию убедиться, что меня всю жизнь оценивали как товар, на котором можно хорошо заработать. Эдакое долгосрочное капиталовложение, с опцией временной домработницы, а все эти цацки и наряды, казавшиеся проявлением родительской любви, на деле лишь яркая обёртка призванная привлечь внимание купца, потому что ни одна уважающая себя цыганская девушка не заговорит с мужчиной первой и уж тем более не станет строить ему глазки.

Вот так сотня долларов через восемнадцать лет превращается в роскошный особняк или пару сотен золотых николаевских монет. Простой расчёт и никакого мошенничества. Только я этот фарс поддерживать не собираюсь.

– Куда намылилась? – моя неуклюжая попытка вырваться крепкую Нанэку лишь умиляет, и она тащит меня к дому, свободной рукой довольно похлопывая себя по увядшей груди. – Ничего, Рада, брак дело нехитрое. Слюбится со временем, а нет – так стерпится. Вот я по молодости перед свадьбой топиться собралась, повезло не дали. Прямо в мокром платье замуж выдали и ничего, гляди, каких красавиц воспитала! Прав был отец, передержали мы тебя, уж больно к воле ты голубушка пристрастилась. Забудь. Драгош скажет ноги ему омыть – омоешь. А пожелает – и воду выпьешь. Привыкай уже сейчас, иначе плакать будешь кровью, не слезами. В их роду с женщинами не церемонятся.

В цыганских семьях нашего региона и вправду царят довольно строгие нравы. Любые решения о судьбе женщины принимает муж. Его слово закон. Он решает можно ли ей ходить в брюках или только в юбках в пол. Пойдет ли она в гости к своей маме или нет, разрешит ли он ей воспитывать детей, или этим будет заниматься свекровь. И не всем везёт связать свою жизнь с адекватным, покладистым мужчиной, готовым общаться на равных или, на худой конец проявить элементарное уважение. Дари не повезло, она вынуждена молча терпеть измены любимого человека, ведь женщине, в случае непослушания, грозит остаться на улице ни с чем. Причем ее семья непременно поддержит супруга.

– Я не хочу замуж! Не так. Другое, что хочешь делать заставь, но не это.

Мой порыв разбивается о стену насмешливой снисходительности, которой так часто отгораживаются старшие, когда уверенны в собственной правоте.

– Тоже мне новость. Никто не хочет, – медленно, с нажимом цедит Нанэка и, замешкавшись, заправляет прядь волос за ухо сбежавшей к нам Заре. – А ты не реви! Прощёлкала парня, зря только пироги его деду таскала. Иди лучше ворота запри, будет и на твоей улице праздник. За Раду теперь головой отвечаешь. Хоть волосок с неё тронь, и отцовский ремень тебе раем покажется.

– Драгош будет моим, – тихо шипит сестра, нарочно толкая меня плечом.

Мы встречаемся взглядами. В её карих глазах неприкрытая ненависть и… угроза. Да. Обещание неминуемой расправы. Чем бы ни стращала Нанэка, Зара не сдастся.