Читать книгу Год змея - Яна Лехчина - Страница 9

Первый рев, вырвавшийся из его глотки, рассыпался ошметками звука. Эхо разнесло их по чертогу, оставив таять в полумгле. Второй рев накрыл дребезжащий воздух, будто волна, а третий нахлынул – и заполнил все без остатка. Дрожали стены и пол, о которые билась медно-красная чешуя, и от ударов чешуйки смещались, выворачиваясь с кровью.

Его крылья неестественно выгнулись, и кости прорвались наружу. Сошлись под неправильным углом – будто человек свел лопатки. Обе лапы содрогнулись, а когти оставили на камне глубокие борозды. Стальные драконьи мышцы начали расплетаться, как ленты, и расползаться в появляющиеся прорехи. Зубы старались закусить собственную морду – от нечеловеческой, бездонной боли.

Он смахнул лампаду, горящую ниже всех остальных, и желтый огонек растекся по его ломающемуся хребту. Пламя лампады было похоже на кляксу меда, на каплю жидкого воска и не обожгло его. Даже не сумело отвлечь. Золото расплылось по меди, вспыхнуло в наступающей темноте – и погасло. А драконьи кости продолжали выбиваться из суставов и рвать толстые слои чешуи и кожи.

Перевернувшись на спину, он взревел сильнее. Вымученно, чудовищно. Теперь он старался расцарапать не камень, а собственное брюхо, но не дотягивался ни задними лапами, ни распоротыми крыльями. И метался на полу исполинского чертога, оставляя под собой нити окровавленных, изломанных чешуек.

Хороша ли твоя доля, Сармат?

Луна над Матерь-горой врастала в самоцветное небо.

Если сложить все легенды, то в них нашлась бы крупица правды. Дракон обращался человеком в полнолуния – на одну ночь. В равноденствия и солнцевороты – на несколько суток. Драконье тело не боялось ни огня, ни железа, а человек был слаб. Поэтому перед летним солнцеворотом, когда чешуя спадала на самый долгий срок, Сармат убивал всех пленных, что жили в его чертогах почти год. Боялся, что рабы и жены придумали, как его извести. И поэтому все это время Сармата охранял его брат.

Каменный воин сидел перед входом в палаты, где дракон, клокоча от боли, пытался соскрести наросты с головы. Царапался, стелился по полу. Ярхо-предатель знал, что дни и ночи, когда Сармат был человеком, тянулись долго. Длиннее, чем обычно. Это – колдовство Матерь-горы, ее проклятие, словно княгиня хотела налюбоваться сыном, пока тот человек, а не чудовище. Но для Ярхо не существовало времени. И боли – тоже.

Его руки – серая горная порода. У него окаменели даже волосы, заплетенные в косу до основания широкой шеи. Где-то внутри, за прочной, будто гора, кольчугой и слоями породы год за годом не шевелилось сердце. Ярхо участвовал в сотнях битв, но его тело ни разу не кровоточило. Оно не знало усталости, а сам он не ведал ни страха, ни пощады. Разве что глаза – глаза у него были похожи на человеческие, но с матовым блеском, будто у изваяний, и зрачками, двигающимися чуть медленнее, чем у живых. Ярхо-предатель был силен и крепок, нетороплив, но способен отзываться на мельчайшие изменения вокруг него. Быть прочным щитом и смертоносным оружием.

Драконье горло Сармата, издав оглушительный рык, лопнуло, будто по шву. Прореха сползла ниже, перечертила брюхо и оборвалась у гребнистого хвоста.

Под пудами развороченной кожи – на животе, мелко дрожа – лежал обнаженный человек. Превращений не выдерживала ткань, но не металл. Поэтому, когда человек поднялся, звякнули золотые зажимы на его семи огненно-рыжих косах. В его правой ноздре блеснуло золотое кольцо.

Человек шел к Ярхо, и его колени подгибались. Сухопарое, до сих пор трепещущее тело лоснилось в блеклом свете лампад. Он неловко переставлял ступни и осторожно шевелил пальцами, словно вставший с постели больной. Человек повел сначала одним плечом, потом другим, стараясь привыкнуть к телу. Согнул локти, вспоминая, как отвечает ему слабая человеческая оболочка, как в жилке у сгиба бьется кровь – ничего не стоит ее выпустить. Затем человек глубоко вдохнул, ощущая себя от позвонков до ногтей, от живота до моргающих в полутьме глаз. Они видели хуже драконьих, и человек казался себе почти слепцом. Он взял положенную у входа в палаты одежду, вдел ноги в порты, а руки – в расшитую узором рубаху. Затянул кушак пальцами, покрытыми у костяшек старыми ожогами. Поднял голову и, сощурившись, посмотрел на не шелохнувшегося Ярхо, державшего на коленях меч.

У Ярхо – широкие лоб и подбородок, выдающиеся скулы. Лицо же человека было ýже и выражало множество чувств. Этого камень не умел. Человек, до сих пор перекошенный от боли, криво, но одновременно весело и жутко улыбнулся, обнажив просвет на месте одного клыка. У него были подпаленные брови и ресницы, несколько пятнышек ожогов на шее и хитрые глаза, в свете Матерь-горы похожие на темный агат с медовыми прожилками.

– Здравствуй, братец, – произнес Сармат и, едва не завалившись от усталости, смахнул за спину одну из косиц. Улыбнулся еще раз и, стиснув кулак, ударил в плечо Ярхо. Несильно, чтобы не повредить хрупкие человеческие пальцы.

Ярхо перевел на него взгляд, но не ответил. И медленно поднялся. Он был выше Сармата на полголовы и куда мощнее и шире: мышцы – базальт и гранит.

– Как тебе Гурат-град? Великолепно, верно? – Наклонившись, Сармат обул сапоги из телячьей кожи, красные, с медными бляшками. И прошел глубже в чертог, у которого его дожидался Ярхо. Чертог был меньше того, где остались лежать драконьи чешуя и кости – Сармат снова срастется с ними, когда придет время. – Кажется, он совсем не изменился с тех пор, как мы ездили туда с отцом. Нет, изменился, конечно, разросся… – Язык Сармата слегка заплетался. Глаза продолжали моргать на неожиданно ярком свету. – Были ханы, а стали князья… Но все равно это наш старый добрый Гурат.

Самый кровавый город. Город, построенный на телах.

Малый чертог был вырезан из темно-сливового минерала. Своды, куда ниже, чем в большинстве палат, подпирали колонны в виде извивающихся змей со сложенными на спине крыльями. Часть чешуи на них переливалась серебром, часть – платиной. В глазницах чернели ограненные обсидианы. Змеи распахивали пасти и выпускали раздвоенные гагатовые языки.

Змеи, крылатые или бескрылые, умели шипеть, но не владели человеческой речью. Сармат всегда был словоохотлив и за дни, проведенные в драконьем теле, хотел наговориться всласть. Он хрустнул шеей и обвел малый чертог неизменно прищуренным, не то пугающим, не то задорным взглядом. В чертоге стоял принесенный каменными слугами стол, а на нем – еда. В отличие от Ярхо, Сармат нуждался в пище – он поднял кувшин, в котором плескалось темное тягучее вино: в Матерь-горе оно хранилось в привезенных бочках и пахло дымом и дубом. Сармат захотел плеснуть его в золотой кубок – он любил золото, как и красивые дорогие вещи, – но отвыкшая рука дрогнула, и вино разлилось по столу.

– Ты сжег деревню? – нехотя спросил Ярхо. Голос – скрежещущий, словно неживой.

Сармат вскинул подбородок и, с любопытством расправляя маленькие для него пальцы, почесал щетину на горле – у Ярхо ее и следа не было. Задумчиво переставил кубок, расположился на выкованном княжеском троне.

– Я похож на того, от кого можно откупиться серебром и зерном? – неровно улыбнувшись, спросил он. – Конечно, сжег. – Драконий нюх Сармата улавливал запахи зерна и серебра так же, как и мяса. – Но ты ведь не об этом, неболтливый братец? Да, я не просил добить выживших. И не попрошу, потому что это пустая трата времени и лучше направить твоих тяжеловесных людей на что-нибудь… более стоящее. Деревня в дюжину дворов – если кто там и выжил, то мелкая скотинка, забившаяся в амбар. – Он лениво взмахнул рукой в ожогах. – И это даже смешно.

Сармат многое находил смешным. Мелкие деревни, одинокие хижины на склонах Княжьих гор – они для него ничего не стоили. И он не мог относиться к ним серьезно. Сожжет одну – вторая решит прибиться к своей столице или придумает, чем заплатить. Но иное дело – древний Гурат, как и любой защищенный город, пославший дракону вызов. Тридцать лет назад их было много, сейчас – почти нет, но каждый раз это заслуживало и внимания, и сил. Сармат поднял со стола кривой тукерский кинжал, украшенный резьбой.

– Кажется, это от какого-то хана. – Он смахнул с лезвия капли пролитого вина и осмотрел его вязким, неспешным взглядом. Сармат так смотрел на все. На присланное оружие, украшения, свои палаты.

На женщин.

Ярхо-предатель знал, что в Матерь-горе эта ночь будет длинной. А в соседних деревнях, тех, что остались, ее назовут ночью драконьей свадьбы.

А за десятками топазовых, ясписовых и сапфировых зал от малого чертога драконья невеста случайно порвала ожерелье. Нить лопнула, и горсть жемчугов рассыпалась по апатитовым плитам. От стука Кригга побледнела и втянула голову в шею, ожидая наказания – его не последовало. Будь она в деревне, ее бы за такое оттаскали за косу. Но сейчас на нее не обрушилась ни Матерь-гора, ни дракон, чье сокровище она испортила, ни драконьи слуги – каменные марлы и сувары. Даже Малика Горбовна не повернула головы, хотя жемчужины подпрыгивали и катились, отзываясь под сводами пугающим эхом.

Казалось, княжна забыла о существовании Кригги. Она словно выплеснула то, что накопила в дни молчания, и погрузилась в свои мысли. Гурат-град был для Малики как нарыв. Тронешь – болит, потревожишь – брызнет зловонной жижей, а потом затихнет, продолжая отдаваться внутри тупой ноющей болью. Кригге стало стыдно. Да она нагрубила княжне! Кто Кригга такая – растереть и забыть, – чтобы так разговаривать? Кто дал ей право рассуждать о будущем Гурата?

Она то и дело бросала на Малику взгляды – смесь смущения и любопытства. В их деревне жили веселые и строптивые девушки, про которых бабка говорила, что придет время – и мужья их укротят. Сама Кригга хотела быть на них похожей, да ведь это неправильно, не по ней. Но гуратская княжна – не деревенская гордячка. Осанка, взгляд, речь – Криггу это и восхищало, и пугало. На вид Малике было лет двадцать пять: в деревне – старая дева. Но, похоже, княжна могла позволить себе долго не выходить замуж.

Кригга зарделась. Любопытно, а кто к ней сватался? Какие красавцы-князья, какие статные воины? Ведь обязательно сватались. Малика Горбовна – не шестнадцатилетняя девчонка из Вошты. К тому же Кригга знала, что ее младшего брата изгнали из Гурата. Значит, Малика стала бы великой княгиней – и правила бы. Жестоко, как и ее отец, совершая ошибки, но так, чтобы дворяне трепетали, а слава Гурата звенела во всех краях. Для Кригги это было невероятно: ее учили, что место женщины – за плечом мужа, но никак не на кровавом гуратском престоле. Кригга смотрела на Малику Горбовну, на ее гордо поднятый нос, на черные глаза в обрамлении густых ресниц. И боялась встретиться с ней взглядом.

Кригга стеснялась мыться и переодеваться – она выбрала чудесное палевое платье. Его пышные рукава сужались к запястьям, а по центру, от ворота до подола, шли две широкие ленты вышитого узора: птицы и переплетения ветвей. Кригга чувствовала себя неуютно, пока перебирала серьги и кольца в сундуках, опасаясь, что княжна ее высмеет. Но Малике Горбовне было все равно.

Волна медовых волос небрежно рассыпалась по ее плечам. Кригга успела разглядеть, что у корней они были чуть темнее, насыщеннее, а местами длинные пряди выгорели от солнца Пустоши. Завораживающее зрелище. Кригга терзалась смутными чувствами: ей хотелось и убраться подальше, и прикоснуться к княжне. Заплести ее волосы в замысловатую косу. Может, даже надеть венец из закромов Сармата – нечто тяжелое, с бронзой и цепями-ряснами. Тогда Малика стала бы вылитой княгиней с фресок на гуратских соборах: соколиный профиль, точеные черты.

Кригга глотнула воздуха и убрала в сундук порванное ожерелье. Поддавшись порыву, закрыла его яхонтовыми браслетами и юбкой голубого платья. Ей казалось, что еще немного – и она лопнет, как жемчужная нить. От того, что заключена в толще горы и больше никогда не выйдет на поверхность. От того, что она видела дым над своей Воштой и, несмотря на то, что старательно гнала мысль о расправе, всхлипывала время от времени. В неописуемой глубине Матерь-горы было просто страшно. И страшно было за мать и сестер, за старую бабку, уже не поднимавшуюся с постели.

«Так будь что будет», – решила Кригга, стараясь выцарапать ужас из своего нутра. Злобный взгляд княжны – ничто по сравнению с этим.

– М-малика Горбовна, – запнувшись, позвала она. И княжна повернула голову в ее сторону.

– Чего тебе? – Теперь в ее голосе не было гнева. Только усталость и легкое раздражение.

Собрав волю в кулак, Кригга объяснила свою просьбу, а Малика ответила равнодушно:

– Заплетай. – Но Кригге показалось, княжна слегка смягчилась.

Подобрав нежный палевый подол, Кригга встала на ноги. У нее были ступни, большие для ее возраста и худосочного телосложения, но она сумела найти в сундуке славные башмачки. Они стучали по плитам почти так же, как каблучки княжны. Кригга понимала, что волосы Малики Горбовны могут пахнуть только водой из недр Матерь-горы да дымом, но почти ощутила аромат мира, которым благословляли великих гуратских князей. Она знала, что князей помазывают миром, но не могла знать запаха.

Кригга заплетала волосы Малики, и это ее и успокаивало, и разжигало новое любопытство. Княжна словно пришла из другого мира, мерцающего, как чрево Матерь-горы. Этот мир – многолетняя слава, древняя кровь и верные воины, которых воспоют в легендах. Это литые колокола на соборах, бьющие на княжеское рождение, свадьбу и смерть. Это величие, ладан и бархат, а не пряжа, коромысло и холстина. Не скот, который Кригге нужно кормить, и не сестры, за которыми присматривать.

Криггу снова ужалила жуткая мысль о семье, и, не сдержавшись, она подала голос. Лишь бы не думать о горе. Лишь бы не бояться.

– Ты сказала, в нас нет злобы, – осторожно начала она, перетягивая косу алой лентой из сундука. – Но меня учили, что злоба не для женщин. Потому что их призвание – рождать и ласкать, а не ненавидеть.

Малика медленно погладила свою косу по всей длине. Кригга боялась, что княжна ей не ответит, но та задумчиво провела прокушенным языком по зубам – откуда Кригге было знать, что недавно она даже хотела разговорить старую вёльху?

– Ненависть – это сила, – прошелестела Малика. – Она разрушительнее любви и страха. Ты когда-нибудь встречала людей, вынужденных ненавидеть? У них внутри огонь – и не хуже драконьего.

– Он убивает их.

– Он дает им мощь. А уж потом убивает. – Малика пожала плечами. – Если бы люди ненавидели Сармата больше, чем боялись, он бы давно был мертв.

Бабка рассказывала Кригге много историй, и иногда в них встречались такие женщины, как Малика. Они растили сыновей для мести. Доставаясь завоевателям, резали их на ложе. Жгли дома тех, кто сгубил их род.

– Но вы же не только боитесь его. – Малика склонила голову. – Вы, жители деревень в Пустоши, называете себя княжьими людьми – такими, что живут в Гурате, Черногороде или в Волчьей Волыни. Но вы слушали степные сказки о том, как велик Сарамат-змей. Ох как он могуч, как опасен. Вы прятали в своих подполах тукеров, когда те зарезали моего старшего брата. Мой отец не выжег вас только потому, что решил, будто это был честный бой. И, как тукеры, вы боитесь Сармата – и восхищаетесь им. Это отвратительно раболепное чувство.

И в Горбовичах текла тукерская кровь – одна из их прародительниц была ханской дочерью. Но жили они, как и все в Гурат-граде, по заветам Княжьих гор – степь меняла их быт, но не костяк. И Кригга застыла: для их деревни Сармат действительно был внушающим ужас, жестоким, но божеством.

– А разве им не стоит… – Она поздно спохватилась.

– Восхищаться? – зло усмехнулась княжна. – Черви откупились тобой. Ты была им сестрой и дочерью, а они швырнули тебя Сармату. Вот они, ваши страх и обожание. Приятно?

Нет.

– Это спасло мою деревню.

– Уверена?

Нет.

– Но даже если спасло, не мерзко ли принимать подачку от такого, – Малика скривилась, – существа? Ты, кажется, любишь легенды. Кем был Сармат?

Кригга, устроившись у стены, подтянула к груди колени.

– Княжьим сыном. Тукеры говорят, что ханским. Но он обрел великий дар.

– Он украл его. И пытался отнять власть у человека своего рода – а каждая власть от богов. Значит, он был мятежником и вором.

Кригга ждала, что Матерь-гора содрогнется, но этого не случилось. И тогда задумчиво наморщила светлые брови.

– Но ведь и твои предки захватывали власть. – Увидев, как изогнулись губы Малики, Кригга забеспокоилась: – Разве нет?

– Хан Багсар позвал моего праотца, жившего на юге Княжьих гор, править в Гурате. Он сам окропил его лоб миром и сам подал ему венец.

Гурат недаром считался кровавым городом. Хан Багсар прибегнул к помощи могущественного чужака потому, что опасался собственных братьев. Первый князь, который даже не был прямым предком Горбовичей, разбил тукерские орды, уничтожил приближенных к престолу изменников и отстроил Гурат ввысь и вширь.

– Мой праотец убил хана Багсара, когда тот задумал от него избавиться, чтобы получить богатый город и усмиренную степь.

Степь недолго была спокойна. Тукеры не приняли новую власть, и кровь щедро оросила Пустошь. Поэтому в тукерском языке «ксыр афат», княжьи люди, еще означало «захватчики», «враги». И сейчас в глубине степи существовали особые ритуалы. На праздниках тукеры сворачивали головы соколам – символу нынешних правителей Гурат-града.

«Если такая власть от богов, то очень злых», – подумала Кригга. Злых и великих, потому что, что ни говори, предки Горбовичей сделали «город ослепительных ханов» жемчужиной Княжьих гор, оплотом прославленных князей. Словно услышав ее мысли, Малика спросила:

– А был ли Сармат достойным правителем?

Нет. Веселым и жестоким – да. А достойным, какую легенду ни возьми, не был. Но Кригга решила, что не ее ума дело отзываться о венценосных, и промолчала.

В Матерь-горе даже тишина казалась звенящей, дробящейся о самоцветы. Кригге постоянно слышались какие-то звуки – не то далекий, едва различимый рык, не то шарканье ног и стук капель. Шорох, шепот, дыхание в минералах… Поэтому Кригга верила, что Матерь-гора – живое существо.

– Мне рассказывали, у Сармата множество чертогов с сокровищами, – проговорила Малика. Не столько для Кригги, сколько для себя. – Я давно плутаю в горе. Я видела десятки зал, но с золотом и кристаллами – ни одной.

– Зачем тебе золото? – Княжна брала из сундуков только самое необходимое, и Кригга даже побоялась предложить ей венец с гуратских фресок. Малика подняла черные глаза.

– Где золото, там Сармат.

В Кригге шевельнулся еще один страх, который она отчаянно старалась подавить. Платье, кольца, башмачки – придет время за это платить. Придет время, и Кригга встретит дракона, и тогда ее не спасет никакая молитва. Человек он или чудовище, божество или вор – не столь важно. Все вызывает ужас до холодного озноба.

– Ты… ты не видела его? – Кригга тут же осеклась. Она могла бы и догадаться.

– Нет. – И в этом «нет» не было страха. Только показное, небрежное равнодушие и взлелеянная в груди ненависть.

Ярхо-предатель убил отца Малики на ее глазах. Сармат сжег ее великий город. И если дракон действительно бывает человеком, так, как говорят деревенские сказки, несколько дней, ночь или час – пусть заклинает мать, чтобы этот год не стал для него роковым.

Матерь-гора словно расправила огромную каменную грудь и легонько вдохнула: с грубо обтесанного потолка посыпалась крошка.