Читать книгу Вонгозеро - Яна Вагнер - Страница 5

Почему-то всем нам одновременно показалось, что наш с Сережей легкомысленный деревянный дом безопаснее Лёниной кирпичной крепости. Возможно, оттого, что она уже была осквернена вторжением – распахнутая дверь, упавший столик в прихожей, рассыпанная по полу мелочь, разбросанная обувь, следы грязных ботинок на мозаичной плитке и мертвая собака на снегу во дворе, в то время как нашу призрачную неприкосновенность мы пока сумели отстоять. Поэтому Лёня, очнувшись от оцепенения, на минуту скрылся в доме и вынес завернутую в одеяло сонную девочку, а затем подхватил Марину и оба они, не одеваясь, уже бежали через присыпанную снегом дорогу между нашими домами, даже не обернувшись на свою распахнутую калитку и настежь раскрытую входную дверь, если бы папа не крикнул:

– Эй, как тебя, Лёня, это нельзя так оставлять, соседей напугаешь! – и тогда Лёня остановился, поморгал глазами и медленно вернулся назад, закрывать калитку.

Через полчаса все мы: я, папа, Лёня с раздувающейся на глазах багрово-синей щекой и прежним, по-детски обиженным выражением на лице, и Марина, впервые на моей памяти непохожая на холодную, безупречную диву – прическа в беспорядке, припухшие веки, дрожащие руки – сидели в нашей гостиной. Папа Боря, устроившись на корточках возле камина, разводил огонь, на диване сонно хлопала глазами толстощекая девочка в розовой пижаме с медвежатами. Я сходила на кухню и принесла бутылку, которую мы начали вчера с Сережей. Лёня благодарно блеснул глазами, одним махом опрокинул в себя виски, который я налила ему, и пальцем подвинул опустевший стакан ко мне, чтобы я наполнила его еще раз.

– Мне тоже налей, Аня, – подала голос Марина, сидевшая с Дашей на диване. Одной рукой она крепко сжимала девочкину маленькую розовую пятку.

Зубы ее отчетливо звякнули о край стакана, но она выпила его до дна, не поморщившись.

В это время, громко треща, дрова наконец разгорелись. Папа закрыл стеклянную дверцу, повернулся к столу и обвел нас взглядом. Лицо у него было почти удовлетворенное. Я поймала себя на мысли, что, возможно, впервые после долгого перерыва он чувствует, что нужен своему сыну; что ему нравится, как быстро все мы – взрослые, состоявшиеся, не искавшие его советов, превратились в неуверенных детей, собравшихся под его защитой. И еще я подумала о том, что за все время с тех пор, как он появился на нашем пороге посреди ночи, никто из нас еще не сказал ему ни слова благодарности.

Словно в продолжение моих мыслей, Лёня со стуком поставил стакан на стол, и сказал:

– Вы, я смотрю, как-то серьезнее ко всему этому отнеслись. Я-то, дурак, дверь им открыл – думал, свои же, может, им воды нужно, или дорогу подсказать. Если б не ты…

– Борис Андреевич, – значительно сказал папа Боря, и протянул руку, которую Лёня пожал, торопливо приподнявшись с места.

– Если б не ты, Андреич, они бы и меня там положили, наверное, рядом с Альфой. Я даже с цепи спустить ее не успел. Пошел и открыл дверь, долбоёб, руку хотел ему пожать, – тут он схватил бутылку и налил себе еще, и поставил было ее обратно на стол, но тут же приподнял снова и наполнил еще один стакан, для папы.

Я поймала жадный Маринин взгляд и подтолкнула к Лёне наши стаканы – кокетливым, вечериночным жестом, за который мне немедленно стало стыдно. Я вдруг подумала, что всё, происходящее сейчас, больше не вертится вокруг нас, женщин; на мгновение мне показалось даже, что эти два стакана так и останутся стоять пустыми возле бутылки, но Лёня машинально наполнил и их тоже, хотя и не взглянул на нас. Он смотрел на карабин, стоявший здесь же, возле стены, дулом вверх. Вернувшись, папа Боря первым делом возился с ним, заряжая, и поставил его так, чтобы можно было схватить его быстро, просто протянув руку.

– У тебя есть на него разрешение? Ты прямо Натаниэль Бампо, Андреич, как ты его из окна высунул, они бы просто так не уехали ни за что…

Он говорил и говорил, а я думала – надо же, Лёня с его мясистым затылком и плоскими шутками читал, оказывается, в детстве Фенимора Купера, играл в индейцев, и наверное, воображал себя Следопытом или Чингачгуком Большим Змеем. Я подняла на него глаза и услышала:

– Такая девочка была, я ее из питомника взял, для охраны, няню мимо нее провожать приходилось, гости лишний раз боялись спьяну курить во двор выйти, Маринка вечно ворчала – завел крокодила, но собака умная – знала, кого трогать нельзя, Дашка ей даже пальцы в рот засовывала – и ничего. А они ее – на бегу, не глядя, как мусор, – и губы у него вдруг задрожали, а я смотрела на него и чувствовала, как слезы, которых не было целый день, со вчерашнего утра, когда я увидела их в нашей гостиной (свадебные ракушки во рту у пухлой Даши, Марина гладко причесанная, в утреннем макияже и Лёня, хлопающий рукой по дивану) вдруг потекли у меня из глаз – горячо, сильно, ручьями, но я не успела даже всхлипнуть, и никто не взглянул в мою сторону, потому что мы все услышали, как возле наших ворот, снаружи, остановилась машина.

Следующая секунда была наполнена событиями так густо, что должна была бы, наверное, длиться в десять раз дольше: Марина обхватила маленькую Дашу руками, и пригнувшись, села с ней на пол; карабин, только что стоявший у стены, как декорация для постановочной фотографии на охотничью тему, оказался у папы в руках, а сам он словно взлетел по лестнице на второй этаж, к окну; Лёня, на мгновение исчезнувший в кухне, показался на пороге, сжимая в руке разделочный нож – на свету стало заметно, что широкое, страшное лезвие ножа некстати испачкано чем-то жирным, как будто им резали колбасу к завтраку. Я единственная не сдвинулась с места и успела даже почувствовать неловкость за то, что совершенно не знаю, что именно должна сейчас делать. И в это время сверху раздался папин голос, который произнес с облегчением:

– Ребята вернулись.

Какое-то время все были заняты тем, что загоняли машину во двор и выгружали вещи – большие пластиковые пакеты, белые и хрустящие, словно накануне шумного домашнего праздника. Сережа внес последнюю большую картонную коробку и поставил ее на пол в прихожей, и папа сказал – не носи их дальше, оставь тут, все равно обратно грузить. В коробке что-то металлически звякнуло.

– Купили почти все, кроме бензина. На заправке очередь километровая, мы хотели засветло успеть домой. Завтра съездим.

– Плохо. – ответил папа. – Но сейчас ехать уже точно не стоит, придется ждать до утра.

– Да ладно, пап, – сказал Сережа. – Мы думали, неделю будем собираться, а сегодня достали почти все – и продукты, и лекарства. Нам осталось-то всего ничего – бензин, завтра возьмем канистры и метнемся по заправкам. Придется несколько объехать, мужики в очереди сказали – помногу в одни руки не отпускают. Да, и ближайший к нам «Охотник» в Красногорске, еще один вроде был в Волоколамске, но это уже совсем не по дороге, может, в Рязани у тебя патронов докупим?

Они вошли в гостиную, в руках у Сережи был тетрадный листок, исписанный убористым папиным почерком с двух сторон, а следом появился Мишка с ключами от Сережиной машины. Мы еще не выпускали его на трассу, но по нашим проселочным дорожкам он вовсю уже катался и с удовольствием всякий раз загонял машину во двор.

– Там мы точно ничего не докупим, – мрачно ответил папа, помолчав. – Боюсь, в Рязани нам уже делать нечего.

Тут только Сережа поднял глаза от своего списка, оглядел нас одного за другим, и наконец заметил Лёнину вздувшуюся, синюю щеку и нож, который тот все еще почему-то сжимал в руке.

– Что у вас тут происходит? – спросил он после паузы, и Лёня, смутившись, быстро положил нож возле своего пустого стакана. Лезвие звякнуло о полированную поверхность стола. Он открыл было рот, но папа опередил его, сказав то, о чем я думала с момента, когда мы вернулись в дом, но боялась произнести вслух:

– Плохи дела, Сережка. У нас тут были гости. Судя по машине, на которой они ехали, и по форме, в которую были одеты, патруль, охранявший въезды в город, разбежался. Никто ими больше не командует, и они решили немного помародерствовать. Да в порядке мы, в порядке, все обошлось более или менее. – продолжал он, мельком взглянув на Лёню. – Дай бог, чтобы я ошибался, но по-моему, все это может означать только одно – город погиб.

Сережа опустился на диван, и лицо у него было скорее задумчивое, чем встревоженное.

– Вот черт, – сказал он. – Хорошо, что мы не сунулись в Красногорск, это же сразу за МКАДом. Вот там, наверное, весело сейчас.

– Так я не понял, – подал вдруг голос Лёня, – какой план? Будем тут держать оборону? Я вижу, вы провизией запасаетесь. Патроны, все дела, это, конечно, здорово, только что мы будем делать, если они в следующий раз на танке приедут?

Сережа с отцом переглянулись, и пока они молчали, я посмотрела на толстого шумного Лёню, который всегда смертельно раздражал меня своими бестактными замечаниями, привычкой громче всех смеяться над собственными шутками, способностью немедленно и без остатка заполнить собой любое помещение и заглушить любую компанию, не обращая внимания на поднятые брови и недовольные лица, и неожиданно для себя сказала:

– Здесь нельзя оставаться, Лёнь. Скоро тут начнется настоящий кошмар. Так что мы уезжаем, мы почти все уже собрали, и я думаю, вам нужно поехать с нами.

– Хорошо, – быстро ответил Лёня. – Куда?

– Левино отпадает, – сказал папа Боря с досадой. – Вы тут тоже в двадцати километрах от трассы, и посмотри, как быстро они сюда добрались. Я надеялся, все эти жирные коттеджные поселки на Новой Риге задержат их подольше. Моя деревня от Рязани далеко, но до шоссе там только шесть километров, мы там выиграем неделю-другую, не больше, а потом нас накроет. Тут нужна тайга какая-нибудь, чтобы никого вокруг. Жаль, мы не в Сибири. В нашей средней полосе, черт бы ее побрал совсем, таких мест, боюсь, не найдется.

– Тайга! – закричал вдруг Сережа и вскочил с места. – Тайга, ну конечно, вот же я идиот, Анька, я знаю, куда мы поедем!

Он торопливо вышел из гостиной, и споткнувшись об один из хрустящих пакетов, стоявших в холле, скрылся за дверью кабинета. Слышно было, как он, ругаясь вполголоса, роется в шкафу, что-то с глухим стуком упало на пол, и через мгновение он снова показался на пороге. В руках у него была зажата какая-то книга, которую он, торопливо расшвыряв стоявшие кучкой стаканы в стороны, звонко шлепнул на стол. Лицо у него было торжественное, и мы все – даже Марина с девочкой, не издавшие ни звука с минуты, когда пересекли порог нашего дома, подались вперед и посмотрели на то, что лежало перед нами – зеленая обложка, большие белые буквы: «Атлас автомобильных дорог. Северо-Запад России».

– Не понимаю, – сказала Марина жалобно.

– Вонгозеро, Анька, вспоминай, я тебя три года уговариваю туда со мной поехать, – заговорил Сережа быстро. – Пап, мы там были с тобой перед тем, как Антошка родился.

Он схватил атлас и начал торопливо перелистывать страницы, но папа Боря протянул руку и остановил его.

– Отлично, сын, – сказал он вполголоса. – Лучше места, пожалуй, не придумаешь. Значит, мы едем в Карелию.

– Там есть дом, Анька, я тебе рассказывал, помнишь, дом на озере. Это остров, иначе, как на лодке, не добраться.

Сережа снова зашуршал страницами, но я уже вспомнила: серая и блестящая, как разлившаяся ртуть, поверхность озера, выцветшая прозрачная трава, растущая прямо из воды, заросшие черным лесом одинокие бугорки островов. Свинцово-серый, безрадостный карельский сентябрь, которого я, взглянув на Сережины привезенные с охоты снимки, испугалась раз и навсегда, таким он показался мне холодным, даже враждебным по сравнению с нашей теплой и солнечной оранжево-синей осенью. А зимой, как же там все выглядит зимой, я и здесь лишний раз не выглядываю из окна, чтобы не наткнуться взглядом на черные скользкие ветки и серое небо; я вечно мерзну в любой одежде, ты, барсук, говорит Сережа, ну выйди на улицу, уже три дня носа не высовывала, а я не люблю холод, не люблю зиму и отгораживаюсь от нее огнем, горящим в камине, и коньяком. Только много ли можно взять с собой коньяка? Надолго ли я смогу удержать в себе тепло, без которого совсем не умею жить, в маленьком доме, сложенном из посеревших от времени досок, пропитавшихся сыростью холодного озера?

– Там же нет электричества, Сережа…

Я уже знала, что глупо возражать, что больше нам действительно бежать некуда, но не могла хотя бы не произнести этих слов, мне было нужно, чтобы они прозвучали.

– И две комнаты всего. Он совсем маленький, этот ваш охотничий домик.

– Там есть печка, Аня. И лес вокруг. И целое озеро чистой воды. И еще там рыба, птица, грибы и брусники полный лес. И знаешь еще, что самое важное?

– Знаю, да. – сказала я вяло. – Там совершенно – никто – не живет.

И вопрос был решен.

Чего я никак не могла ожидать – так это Лёниного восторга по поводу предстоящего нам бегства. Он был похож на ребенка, которому в последнюю минуту разрешили присоединиться к чужому празднику. Не прошло и пяти минут, как он уже говорил громче всех, тыкал пальцем в карту: «через Питер не пойдем, там такой же беспредел наверняка». Выдернул из-под Сережиного стакана позабытый было список, по которому совершались покупки: «картошка, да у нас три мешка картошки в кладовке, Маринка, посмотри, крупы у нас тоже всякой полно, а тушенки я докуплю, завтра прямо съезжу и докуплю», и потом вдруг притих, горестно сдвинув брови, словно толстый ребенок, которому не хватило подарка под елкой: «у меня нет ружья, только пистолет травматический», и Сережа отозвался успокаивающе: «дам я тебе ружье, у меня их три». Они сидели, сдвинув головы – папа Боря, Сережа и Лёня, оживленно разговаривая, и рядом с ними – Мишка с горящими глазами, заразившийся общим волнением, а я разлила оставшийся виски в два стакана и протянула один Марине, которая схватила его немедленно свободной от девочки рукой, как будто все это время следила за мной, не отрываясь. Наши взгляды встретились, и в глазах этой отстраненной, едва знакомой мне женщины, с которой за два года жизни здесь я обменялась от силы парой фраз, я увидела то же чувство, которое переполняло и меня – беспомощный, бессильный страх перед тем, что уже случилось с нами, и перед тем, что обязательно еще произойдет.

Спать засобирались через час. Есть никому не хотелось, потому даже в этом ни я, ни Марина не смогли оказаться полезными. Повысив голос, я по крайней мере смогла отослать наверх Мишку, который, недолго посопротивлявшись, горестно ушел, а за ним поднялись и все остальные, все еще продолжая разговаривать. Лёня наклонился, чтобы взять девочку из Марининых рук, но та вдруг прижала ребенка к себе, и голос ее прозвучал неожиданно резко, так, что все замолчали:

– Аня, можно мы у вас переночуем. Я не хочу туда возвращаться.

Все мы, не сговариваясь, посмотрели в окно гостиной – черное небо, мерцающий в свете уличных фонарей снег, пустая дорога, уходящая в лес. Я подумала о развороченной прихожей соседского дома, о мертвой красавице Альфе, лежащей на красном снегу; наверное, в наступившей темноте пятна крови сделались черными и белая собачья шкура заиндевела на морозе. В наступившей тишине Сережа произнес:

– Хорошая мысль, Марин. Оставайтесь. Отца положим в гостиной, а вы размещайтесь в кабинете. А еще я думаю, что всем сразу спать нельзя, ребята. Кто-то должен смотреть за дорогой. Если уж они днем не побоялись, было бы глупо надеяться, что ночью нас оставят в покое.

Караулить первым вызвался Сережа. Пока папа переносил свой спальник из кабинета на диван в гостиной, он ушел наверх, доставать свои ружья из железного шкафа, стоявшего в гардеробной, а Марина отправилась купать девочку. Я не пошла с ней, потому что и там я тоже была бы не нужна, и сказала только: «полотенца в шкафчике в ванной комнате, посмотри там», и после уже просто стояла посреди гостиной, глядя им вслед. Ребенок, как курортная обезьянка, выглядывал из-за тонкой ее спины, повернув ко мне голову; расфокусированный взгляд маленьких глазок, бесформенная пухлая щека, лежащая на Маринином плече. В очередной раз я про себя удивилась тому, насколько пассивна эта крошечная, некрасивая девочка; маленький Мишка уже исследовал бы всю гостиную, пересидел на коленях у всех собравшихся взрослых. Я попыталась вспомнить, слышала ли я когда-нибудь, чтобы девочка эта разговаривала, и тут за моей спиной Лёня произнес:

– Не говорит еще ни слова, даже «мама» не говорит. Мы по врачам ее затаскали. Ждите, говорят, мы и ждем, а она молчит, засранка, только смотрит.

Я обернулась к нему. Он стоял возле окна и смотрел куда-то вбок, словно пытаясь разглядеть собственный темный дом, который даже не было видно из окон нашей гостиной; потом он повернулся ко мне и сказал:

– Я бы сходил, похоронил собаку, да Маринка распсихуется. Анюта, ты нам выдели белья постельного, – и пошел в сторону кабинета, а я отправилась за ним, почти радуясь тому, что наконец-то кому-то нужна моя помощь.

Посреди ночи я проснулась. За окном было темно, где-то вдалеке лаяла собака, и это был успокаивающий звук, голос мирной жизни. Мне даже не пришлось поворачивать голову, чтобы почувствовать, что в постели рядом со мной снова никого нет, но я все равно обернулась и даже протянула руку – подушка была не смята. Сережа вообще не ложился. Спать не хотелось совершенно. Я лежала на спине в своей тихой темной спальне и чувствовала, как сердитые слезы холодными дорожками струятся по скулам вниз, затекая в уши. Как же мне надоело просыпаться в пустой постели, ничего не знать, ждать, пока все решат за меня, чувствовать себя лишним бесполезным балластом. Я вскочила на ноги, вытерла глаза, и не зажигая свет, спустилась по лестнице вниз, на первый этаж. Я отправлю Сережу спать, возьму ружье и буду смотреть в окно; я хорошо стреляю, Сережа всегда хвалит меня за меткость, я правильно держу ружье и спокойно целюсь. Первый этаж был таким же темным, как и второй, балконная дверь приоткрыта. По ногам потянуло холодом и я пожалела, что не оделась. На цыпочках я пробежала через пустую гостиную, выглянула на улицу и позвала вполголоса:

– Сережа!..

Мне хотелось, чтобы он обернулся, услышав меня, шагнул обратно в гостиную, отругал меня за то, что я не одета, «ну куда ты выскочила, замерзнешь, дурочка», и скинул бы куртку, которую я отказалась бы надеть; я поняла, что страшно соскучилась по нему, что мы уже бог знает сколько не оставались вдвоем. Мы постелили бы куртку на пол, возле окна, выкурили бы одну сигарету на двоих, а потом, может быть, занялись бы любовью здесь же, на полу, мы целую вечность не занимались любовью. Я распахнула балконную дверь пошире, и сделала еще один шаг вперед.

Человек, стоявший на балконе, щелчком отбросил сигарету куда-то в сторону забора, и она рассыпалась маленькими красными искрами. Он обернулся ко мне и сказал:

– Аня, черт возьми, почему ты не спишь? Иди в дом, ты замерзнешь.

И это был не Сережин голос.

– Где Сережа?

Я посмотрела на диван в гостиной, он был пуст.

– Давай зайдем в дом, – повторил папа Боря и протянул ко мне руки, а я оттолкнула его, подбежала к перилам балкона и заглянула за угол, на парковку перед домом.

Сережиной машины не было.