Читать книгу Аферист и карьерист - Яна Вовк - Страница 1

«Последний вечер в дороге, ночь в трактиришке, ещё немного мучений, – маркиз мысленно загибал пальцы, – и здравствуй, мой Санкт-Петербург!»

Чем ближе к северной столице, тем меньше надежд на раннее тепло. Тысяча восемьсот двадцать шестой год в этих краях весну ещё не вспоминал – всё было тщательно занесено снегом, за окнами экипажа тянулось однообразие, которое склоняло если не к размышлениям, то ко сну. Маркиз де Шале выглянул в окно и тут же откинулся на спинку сиденья, еле сдержав стон. На его холёном лице нетерпение сменилось скукой, и в глазах, цвета отдалённо похожего на зелёный, угас последний интерес к происходящему. Он поднял воротник шубы, непременно модной в России зимой, и спрятал пальцы в длинные рукава.

– Пожалуй, надо вздремнуть, иначе я вывихну челюсть, – сообщил он спутнику, и, тягуче зевнув, ущипнул себя за ухо. – А вы не хотите поспать?

– Гостиница скоро, – напомнил Ильин, тоже выглядывая в окно.

– Ха! Очередной клоповник! – маркиза передёрнуло. – Каждая ночь в подобном заведении становится для меня настоящим испытанием. Увы, мой друг, не все столь выносливы и мужественны, как географы-путешественники.

Поёжившись то ли от холода, то ли от ощущений, вызванных предстоящим ночлегом, Шале в который раз недоумённо посмотрел на спутника – маленький, щуплый, а сутками мог безнаказанно не спать и мёрзнуть… ни денег, ни семьи, ни славы, зато точно знал, зачем топтал эту грешную землю. «Тоска», – решил про себя маркиз, и, поправив подушку, прикрыл глаза. «Дитя», – усмехнулся про себя Михаил Иванович, глядя, как тот сунул ладонь под щеку и потешно сгримасничал.

«Дитю» было лет тридцать пять, не больше. Ильин настолько привык за время поездки к лицу маркиза, что память начинала его подводить: казалось, будто это лицо он уже где-то видел, и что-то неуловимо знакомое было в потешной мимике, привычке морщить нос и лукавом прищуре. Но чем больше Михаил Иванович напрягал память и строил предположения, тем отчётливей понимал, что их пути не могли пересекаться хотя бы по той причине, что слишком далеки они были друг от друга – по образу жизни, мышления и социальному положению в обществе. К тому же лицо маркиза было запоминающимся: без особых примет, но очень пропорционально начерченное матушкой-природой, по-мужски красивое, привлекательное. Заметив такое лицо, его легко было бы вспомнить. Ильин сам носил баки, видел их на сотнях других мужчин, но не предполагал, что кому-то они могут настолько идти. Маркиз умел носить всё: и те самые баки, и модно зачёсанные тёмно-русые волосы, и дорожный костюм, и шубу. Его можно было бы назвать элегантным, если бы не некоторые привычки, в том числе и привычка брюзжать. Весьма неоднозначно воспринимался этот француз – при всех его природных и материальных данных он вызывал своим поведением необъяснимую симпатию и снисходительность одновременно. Иногда Ильин видел, что маркиз действительно утомлён и раздражён неудобствами длительного переезда, но чаще за ним наблюдалось некое детское дурачество, от которого сам маркиз, казалось, получал удовольствие. Уже после первого дня знакомства, этого удивительного француза воспринимать серьёзно становилось нелегко.

А всё началось с того, что с месяц назад маркиз де Шале разыскал Михаила Ивановича в Лионе и передал ему пакет от генерала Бенкендорфа[1] с настоятельным приглашением вернуться в Петербург. На недоумение географа маркиз ответил весьма пространно, и убедителен был лишь в том, что генерал устраивает будущее России. Надежда на то, что будущее России как-то связано с последними географическими открытиями, внушила Михаилу Ивановичу определённые мысли и поторопила принять неожиданное приглашение… Полдороги Шале настойчиво вспоминал свою юность: блестящее образование, путешествие по Европе, престижные салоны. Ильину пришлось узнать о подробностях, на которые он никак не рассчитывал, и от которых некуда было деться. Но, по мере приближения к Петербургу, маркиза всё основательней стало клонить к разговорам о России, о жизни этой загадочной страны, о русских и об их привычках. Он много говорил о своём писательском труде и намерении раскрыть новые образы, правда, какие именно, не уточнял. Француз расспрашивал обо всём, что приходило на ум, иногда вынимал довольно потрёпанную тетрадь и что-то в ней записывал, или пытался зарисовать. Не один карандаш был безжалостно сломан и выброшен по ходу творческого процесса, сопровождавшегося яркими комментариями самого творца. И всё же деревья в набросках были вполне узнаваемы, а вопросы к географу вполне безобидны…

– Жак, задувает, – Шале подтянул ноги и поёжился.

Камердинер маркиза, самый молчаливый из спутников, был молод, но понятлив и проворен. Ничего не уточняя, парень укутал ноги хозяина. Маркизу надоело молчать.

– И сон не идёт, – вздохнул он, открывая глаза.

На круглом лице Жака отразилось ожидание: когда хозяин не знал, чем себя занять, парню приходилось туго. Но маркиз обратился к географу, и Жак задвинулся в свой угол, искренне надеясь, что какое-то время о нём не вспомнят.

– Я когда закончу свою книгу, – воодушевлённо заговорил Шале, – то непременно подарю вам, Мишель, экземпляр, или даже два. От вас я узнал интересного больше, чем от всех моих знакомых, вместе взятых. Их жизни довольно скучны, будто выстроены по одному образцу.

– И как же вы назовёте книгу? – спросил Ильин скорее из вежливости, чем из любопытства.

– «Великие судьбы», или что-то в этом роде. С названиями у меня всегда затруднения. Получается либо красиво, либо умно. И знаете, чаще приходится выбирать первое.

– Честно говоря, не читал ни одной вашей книги, – не без сожаления признался Михаил Иванович. – Надеюсь, это хорошие книги. Как-то один мой знакомый рассказал мне притчу, которую, пожалуй, писателям знать гораздо полезней, чем географам, – и, видя любопытство маркиза, продолжил: – Попали однажды сочинитель и разбойник в ад, сидят они в котлах по соседству… проходит некоторое время, и под котлом разбойника огонь начинает стихать, а под котлом сочинителя наоборот – разгораться. «Как же так? – спрашивают они. – Почему?» А им отвечают: «Грехи разбойника со временем забылись, а книги сочинителя всё ещё попадают в руки людей».

– О! Можете не сомневаться, Мишель, я полностью осознаю ответственность, которую берёт на себя писатель… м-м-м… владеющий словом да не опошлит! – с пафосом произнёс маркиз, впечатлённый то ли притчей, то ли собственным остроумием, и сразу перешёл от абстрактного к конкретному: – Вы говорили недавно про ваших студенческих друзей: Батутина и Стеглова. Не один ли из них был когда-то опекуном князя Артемьева? – и, не дав собеседнику ответить, понёсся дальше: – Кажется, господин Стеглов. Не так ли? Я ведь питаю к князю самые искренние дружеские чувства. Не могли бы вы рассказать подробней о его судьбе?

– Почему бы вам не спросить у самого князя? Он хоть и был воспитанником моего друга, но я не так много знаю, чтобы рассказывать.

– Расспросить князя не просто, – безобидно усмехнулся маркиз. – У Георгия Павловича довольно сложный характер, и мне долго придётся объяснять ему, как много значит для меня моя книга. Вы ведь тоже, Мишель, натура увлечённая, и ради своих трудов готовы терпеть неудобства, подвергать себя опасности, ждать, искать и надеяться. Это наша судьба: вечный поиск.

Ильин пожал плечами. Он не задумывался над вопросами, уводившими в туманные рассуждения, но его спутник вёл себя так компанейски, и так легко заводил разговор на любую тему, что отмолчаться рядом с ним было практически невозможно.

– Что вы хотите знать, маркиз?

– Мне просто интересно, как удалось вашему другу из простого гувернёра превратиться в того, кому умирающая княгиня доверила опеку над своим единственным сыном? И не знаете ли вы, Мишель, как оказались они в Харькове? Сменить Москву на Петербург – это я понимаю. Но зачем после столицы отправляться в такую глушь?

Ильин удивлённо посмотрел на француза – зная о том, что князь жил в Харькове, трудно было не знать историю, предшествовавшую тому.

– Ну, я слышал кое-что краем уха, – маркиз потешно сморщил нос. – Какая-то неприятная мелочь при дворе…

Михаил Иванович не улыбнулся. Из-за этой «мелочи» княгине пришлось покинуть Петербург. Она вернулась с сыном на родину, а Стеглов, всё бросив, последовал за ними. Наверное, Пётр действительно любил эту женщину, если смог решиться на такой поступок: отказавшись от долгожданного места в лучшем из журналов, оставив столицу и друзей, помчался вслед за той, которая пренебрегала им, и которой пренебрегли потом другие. Ильин невольно окунулся в прошлое. Безудержный полёт идей, желаний и надежд…

– И как долго князь прожил в Харькове? – снова поинтересовался маркиз, не склонный отступать.

– Точно не припомню, – Ильин посмотрел сквозь собеседника, застряв в своих воспоминаниях, по его узкому обветренному лицу заскользили едва уловимые тени.

– По-моему, предостаточно для того, чтобы успеть обзавестись пикантными историями, – заметил Шале и принялся перекладывать свои подушки.

Их было всего три, но тем сложнее оказалась задача. Красный цвет хорошо сочетался с коричневым, зато коричневая подушка была самой жёсткой, а синюю нельзя было положить на красную. Жак, тоже наблюдавший за происходящим, понял, что сейчас его подушка снова перекочует к маркизу.

– А Харьков – это где-то на юге, в Крыму? – вдруг спросил Шале и ловко щёлкнул пальцами в сторону камердинера.

– Это Слобожанщина, Малороссия, – объяснил Михаил Иванович, не удивляясь неведению француза.

Жак отдал свою подушку, и возня маркиза прекратилась.

– Мне как-то князь Георгий говорил, что в Харькове он вёл весьма интересный образ жизни, – осторожно сказал Шале, не сводя с собеседника внимательных глаз. – Воспоминания в хорошей компании могут приобрести совсем иные оттенки, не так ли, мой друг? – француз снизил голос и наклонился к Михаилу Ивановичу. – Князь рассказывал мне о харьковских приключениях… и даже о своём приятеле, тоже сироте. Вы ведь, кажется, приезжали к ним в Харьков?

Ильин недоверчиво смотрел на маркиза. Харьковские приключения были приключениями только для князя, а для Стеглова это была одна морока. Не признавая над собой ничьей опеки, Георгий противостоял ему, как мог. Стеглов писал, что, если бы не данное княгине слово, ничто на свете не заставило бы его терпеть все «радости» такого опекунства. Особенно «радовала» Петра Петровича завязавшаяся дружба князя с беспризорником, который промышлял делами отнюдь не ангельскими. Новый приятель Георгия был чуть старше его, но с таким жизненным опытом, что Стеглов хватался за голову. Дружба, которой не находилось ни пояснений, ни оправданий тогда, вряд ли могла стать предметом обсуждений теперь.

– Я понимаю ваше удивление, Мишель. Не верится, что князь кому-то рассказывал о той стороне своей жизни, – снова откидываясь на подушки, добавил Шале. – Но, мне показалось, он хранит весьма тёплые воспоминания о той удивительной дружбе… А что с беспризорником стало потом? У него ведь не было возможности делать карьеру при дворе.

Ильин посмотрел в окно. Темнота почти заполнила молчаливое пространство.

– Беспризорником он был, пока не попал к Стеглову.

– И что? – в глазах Шале появился весёлый блеск.

– Да можно сказать, ничего.

– Неужто мальчишка оказался таким неподдающимся?

– Дело не в том, – Михаил Иванович свёл брови. – Я точно не знаю, что произошло. Однажды он то ли ушёл и не вернулся, то ли попал в какую-то переделку и погиб… Не могу сказать. Пропал, и никакие поиски не помогли.

Маркиз перестал улыбаться, но взгляд его оставался всё таким же весёлым.

– Ай-яй-яй. Вот беда! А что князь?

– Через некоторое время Стеглов увёз князя в Петербург.

– И как… – Шале почесал затылок и вдруг вспылил: – Не клопы, так вши! Когда же это всё закончится! М-да… Так на чём мы остановились? – он опять почесался. – И как же столица приняла отпрыска опальной княгини?

– Некоторые обстоятельства позволили увидеть в этом юноше не отпрыска опальной княгини, а сына боевого генерала, положившего жизнь за Россию.

– Весьма удачные обстоятельства… с легкой руки Жуковского[2]. И что потом?

– В столице князь, можно сказать, с головой ринулся в открывшиеся перспективы. Это был уже целеустремлённый, несколько замкнутый молодой человек, принявшийся навёрстывать упущенное. Я редко задерживался в Петербурге – экспедиции, походы… но иногда мы виделись. Князь любил послушать мои рассказы, брал почитать рабочие дневники…

– Потом успел удачно жениться, овдоветь и развеять тоску на Кавказе. Карьера, служба, дети. Тут меня настигает впечатление, будто я уже где-то всё это слышал, – маркиз снова вздохнул, но на сей раз, чтобы прекратить разговор.

Вскоре экипаж остановился.

– Одно утешает, – проворчал Шале, – что завтра я, наконец, вернусь к привычному для меня образу жизни.

Хозяйка постоялого двора, невысокая полная женщина без определённого возраста, вручила им ключи от двух «лучших, что ни на есть» номеров, пообещала вкуснейший ужин, и даже велела одному из слуг проводить гостей в комнаты. Михаил Иванович, переступив порог выделенного ему помещения, понял, что здесь не так легко согреться. Не раздеваясь, он прилёг на кровать, встретившую его усталое тело дружелюбным скрипом. Ильин осмотрелся: экономили здесь не только на дровах. На окнах сквозняк шевелил куцые занавески…

В «апартаментах» Шале вдруг послышался шум. Через тонкую стену Михаил Иванович различал практически каждый звук. Ещё через миг раздались ругательства, и дверь маркиза хлопнула, извещая всех о его бегстве из номера. Ильин выглянул в коридор, так слабо освещённый, что едва можно было заметить удаляющуюся фигуру француза. Из комнаты напротив высунулось лицо готовой возмутиться женщины.

– Успокойтесь, мадам, ничего плохого не произошло, – поспешил разочаровать её Михаил Иванович и быстро пошёл за маркизом. Почти слетев со ступеней, он наткнулся на кого-то, кто собирался подниматься на второй этаж.

– Миша! Жив-здоров… Ну, здравствуй, родимый! – крепкий россиянин с пышными бакенбардами оторвал его от пола.

– Жив-здоров буду, если не раздавишь, – улыбнулся географ, с трудом выбираясь из могучих дружеских объятий. – Здравствуй, здравствуй, Андрюша. Вот уж не ожидал тебя увидеть. Какими судьбами ты здесь?

– Проездом… Я наверх вещи закину и скоро спущусь к тебе, – сказал Батутин, оглядываясь на зал.

– Я здесь не сам, Андрей. Меня, как ценный груз, везёт в столицу маркиз де Шале. Спускайся скорей, я буду за одним из столиков…

Маркиз был в плохом настроении. Его ухоженные пальцы нервно скакали по крышке стола, не рискуя прикоснуться к прибору, поставленному перед ним. На холёном лице нетерпение выплясывало галоп.

– Небеса смилостивились надо мной: я вас дождался! – воскликнул он, как только Ильин сел напротив. – Жак согласен спать и есть, где угодно… Не знаю как вы, Мишель, но я более не намерен находиться в этом… готеле, а потому сообщаю, что нынче буду спать в карете. Даже мороз – ничто в сравнении со здешними четвероногими обитателями. Подумать только, я видел крысу!

Михаил Иванович усмехнулся заявлению собеседника, на что тот обиженно фыркнул, и, скрестив руки, спрятал пальцы под мышками, словно боялся лишний раз к чему-либо здесь прикоснуться. Ильин помедлил какое-то время, потом придвинул свою тарелку и взялся за вилку.

– Бог мой, вы будете это есть?!

Беседа не ладилась. Шале продолжал сидеть на месте, несмотря на угрозы немедленно покинуть заведение. Он ворчал, не утруждая себя подумать об аппетите спутника, и ничуть не смущался тем, что был единственным, кто говорил за столом.

– А кто это вас обнимал? – резко меняя тему, вдруг спросил Шале, и, услышав знакомую фамилию, тихо воскликнул: – Батутин? Тот самый? Один из ваших студенческих друзей? Вот уж совпадение! Удивительное, я бы сказал, совпадение.

Ильин посмотрел в очень живые глаза маркиза, но не увидел там ничего, кроме обычного любопытства.

– Пожалуй, я пойду, – наконец произнёс француз и поднялся с места. – Приятного вам аппетита, Мишель. И будьте крайне осмотрительны: крысы повсюду. Фи!

В зале появлялись новые люди. Одни заходили со двора, другие спускались с верхнего этажа. Михаил Иванович, поглядывая на часы, пытался втолкнуть в себя рагу, давно остывшее и застревавшее в горле.

– Сыт, согрет и к тому же один! – раздался знакомый низкий голос.

– Как же я рад тебя видеть, Андрюша! – Ильин отложил вилку.

Батутин сел на то место, с которого недавно сбежал маркиз, и поманил полового к их столу. Слуга, выслушав пожелания нового посетителя, собрал грязную посуду, покосился на нетронутый заказ странного француза, и удалился, чтобы отработать чаевые.

– Сколько ж это ты не был в России? Я уж и не припомню, когда видел тебя в последний раз, – Батутин рассматривал друга. – И как? Всё исследовал, что хотел?

Ильин помотал головой.

– Всё такой же ты, Миша, неугомонный. На месте тебе не сидится, жаждешь объять необъятное. Срываешься с места, никого не предупреждая… А годы-то наши уходят. Взгляни на мой лоб: морщин уже, что у гармошки.

– Это не морщины, Андрюша, а роспись напряжённой мысли, – тепло улыбнулся Ильин. – Годы не только уходят, но и приходят.

Вскоре половой вернулся с заказом. На столе сразу стало повеселей, а на душе поуютней.

– Ты, наверное, и не знаешь, что Петрович женился, – Батутин взял паузу на жевание.

– Неужели? Стеглов? Что ж он, чёрт длинноногий, не написал мне? Я бы всё бросил и на свадьбу этого прожжённого холостяка непременно приехал. Надо же…

– Ага, приехал бы. Любаша мне по сей день простить не может, что я свёл её старшую красавицу со старым холостяком без состояния.

– Погоди, ты о сестре своей, Любаше Васильевне? Ха-ха-ха, она же Стеглова терпеть не могла, как впрочем, и в Москве твоя родня его недолюбливала. Вот Стеглов, вот молодец! Ай да Пётр Петрович! Говорить не разучился, коли девке голову заморочил, – Ильин усмехнулся и добавил: – Что ж, теперь я один буду стоять против армии девок и вдов. Женюсь – весь мой труд, что свинье вёсла.

Батутин покосился на невзрачного мужичка за соседним столом, прислушивавшегося к их разговору.

– Голова что-то тяжела стала. Может, прокатимся, Миша, в санях для бодрости?

– Да я как-то за последние дни накатался, Андрюша, – Ильин допил чай. – Значит, вы со Стегловым окончательно осели в столице.

– Уже много лет, гораздо больше, чем ты ездил по своей Европе. Петрович теперь чаще заходить стал… родственничек. Мы с ним как встретимся, так непременно и заведёмся спорить о чём-нибудь. Упрямый, как… слов нет.

Андрей Васильевич замолчал, поняв, что его уже не слышат. Он догадался о причине внезапной рассеянности путешественника, но первым заводить разговор на щекотливую тему не хотел.

– А что твоя родня в Москве? – спросил Ильин, не глядя на друга.

– Если ты про Ольгу, так она с семьёй в Петербург переехала.

Михаил Иванович кашлянул.

– С мужем и дочерью, – уточнил Батутин.

– Стеглов писал, что она вышла замуж после нашей размолвки.

– Вы с Петровичем сговорились? Он женился на дочери моей сестры, а ты всё вздыхаешь по дочери моего брата. Миша, кроме моих племянниц есть ещё сотни девиц, готовых стать хорошими жёнами, как только ты будешь готов выбрать одну из них.

– А я не готов.

– То-то и оно. Если не пойдёшь со мной гулять, сам пойду, – Батутин крякнул и первым встал из-за стола.

Морозная ночь с прояснившимся небом стояла безмолвно. Любопытные звёзды поглядывали вниз, выблёскивая ритмы светоносного счастья. Двое весёлых, шумно спорящих людей стояли прямо под ними: эти двое спорили, куда им ехать и ехать ли вообще.

Придя к согласию, люди уселись в сани.

– Гони, милый, гони! – крикнул Ильин кучеру, едва ли не готовый сам лететь впереди лошадей. – Эх, Россия-мать, угости раздольем!

– Ещё занесёт куда – не выберемся.

– Выберемся, Андрюша. Вот увидишь, – в голосе Ильина прорывался азарт.

Поток морозной бодрости, в который они врезались, смахнул последние остатки удушья, вынесенного из трактира.

– А-а-а! Эгэ-гэ-э! – завопил некто изнутри, отозвавшийся эхом в мозгу Ильина.

До чего же здорово, вольно! Над головой ночь, изрешечённая созвездиями. И никого вокруг, кто мог бы осудить, перед кем надо из приличия сдерживать порывы… Какое счастье иметь такие зимы! Их хочется помнить, осязать, держать в руках…

– Стой! Погоди, Фёдор! Да стой же ты!

Расторопный кучер усмирил разогнавшуюся тройку. Как только сани остановились, географ выскочил из них, и, проваливаясь почти по колено в снег, стал пробираться в поле.

– Я дома, Андрей, я дома! – оглянувшись, закричал он. – Это же самое большое и так редко ценимое нами счастье! Ступай же из саней, Андрюша! Вываляемся в снегу, учиним безобразие над возрастом и манерами, хоть без свидетелей, да не с меньшим удовольствием. Как мальчишки, а?

– Ты и без того мальчишка, – проворчал Батутин, не двигаясь с места.

Ильин, заметив, что одинок в своей бурной радости, и затея его не вдохновляет на действия, перестал шуметь и просто упал в снег лицом к небу. Широко раскинув руки, он запустил голые пальцы сквозь пробитый наст в обжигающее тело зимы. Небо было прямо над ним, огромное, яркое. Он смотрел в него и видел обрывки своей жизни, которая была так туго набита событиями, что незаметно разошлась по швам, и всё её содержимое выпало в мир, перепуталось с ним и составило одно целое. Этот мир ему хотелось знать от и до, заглянуть в каждый тайник, сорвать всякий занавес. Хотелось всегда, но не сейчас… Если бы не пальцы, забытые в снегу и настойчиво напомнившие о себе, он пролежал бы ещё бог весть сколько, покинутый самим собой. Нехотя он всё же поднялся, и, не отряхиваясь, побрёл к саням.

– Пройдёмся вперёд, – оставляя нагретое место, предложил Андрей Васильевич. – Ходьба – дело полезное.

Он крепко взял Ильина за руку и почти потащил его вперёд по дороге.

– Я поговорить с тобой хочу, а кучеру не доверяю, – тихо произнёс Батутин, продолжая идти.

– Опять твои причуды, Андрюша, – Ильин обогнал друга, чтобы вглядеться в лицо, недавно выражавшее радость.

– Да какие уж причуды! У нас, Миша, в последние месяцы много чего изменилось[3], – Батутин снова взял друга за руку и повёл дальше от саней.

– Читал я в газетах.

– Читал! Бенкендорф, от которого ты письмо получил, имеет виды только на тех, кто, по его мнению, так или иначе, причастен к какому-либо подозрительному делу. А Шале, этот избалованный аристократишка, далёк от политики, как ты от женитьбы. И если он согласился передать письмо Бенкендорфа, то трудно представить, каким географическим открытием ты их заинтриговал…

– Надо же, – Михаил Иванович покачал головой. – Маркиз показался мне вполне милым человеком. Даже его капризы и ребячество не портили моего впечатления о нём. Кстати, он говорил, что письмо от Бенкендорфа взялся передать лишь потому, что у него были свои дела в Лионе.

– Может, и были. Я едва выволок тебя сюда, пока ты там не наговорил чего лишнего.

– Лишнего?

– Ну, мало ли… Внимательные уши сейчас повсюду.

Ильин остановился, и, сняв шапку, взъерошил волосы.

– С вами не соскучишься…

– А с вами? Если б не князь Артемьев, я бы не успел тебя предупредить. Только и с князем нужно быть теперь осторожным, – Батутин почему-то оглянулся. – Воспитанник Петровича уже в звании полковника, состоит флигель-адъютантом в Свите его императорского величества. Пользуется особым доверием государя.

– Георгий?

– Георгий. Он одним из первых присягнул новому царю. Во время восстания в Николая стреляли, а пуля попала в князя. Те, кто были рядом, уверяют, что Артемьев заслонил собой государя, мгновенно сориентировавшись в ситуации, но остаются и такие, кто верит в случайное совпадение. Бенкендорф принадлежит к числу последних. Ни для кого не секрет, что меж ним и князем процветает соперничество, прокол одного послужит ступенькой в карьере другого. Я хоть и не питаю к Артемьеву тёплых чувств, но всё же не могу не признать, что порой он нас здорово выручает.

Михаил Иванович натянул шапку и поднял воротник шубы.

– Я сейчас вот о чём подумал, Андрей… Не сказал ли я чего ненужного про князя? Маркиз очень интересовался его судьбой.

– Не знаю, в чём дело, но Стеглов предупредил, что в присутствии француза нельзя верить ни глазам своим, ни ушам… Ладно, не переживай, – Батутин похлопал друга по плечу. – Не за князя думай, а за себя.

– А Оленька? Как она?

– Годы тебе ума не прибавили.

– Я её мир нарушать не стану.

– Уехать бы тебе, пока всё не утрясётся.

– Нет уж, благодарю! – Ильин отпрянул от заботливого друга. – У меня уйма дел, а ты предлагаешь всё бросить и бежать. Если б ты знал, как хотел я вернуться в Россию!

Ильин махнул рукой и пошёл к саням. Батутин, громко вздохнув, потопал за ним.