Читать книгу Записки студента. Самое лучшее время - Яромир Сотников - Страница 5

В солнечный октябрьский день я отправился к неведомой и загадочной Розе Абрамовне, жившей на проспекте Достык (раньше – Ленина). Одним из ориентиров была гостиница «Алатау» – в то время там делалась реконструкция, и гостиница была обнесена забором. Для Розы мой визит был неожиданным, поэтому она долго и подробно, будто следователь, расспрашивала меня обо всём: как я её нашёл, почему хочу проживать именно у неё, и т. д. Но в итоге убедилась, что я не жулик и не проходимец. И предупредила, что у неё есть договорённость с троими курсантами из военного училища, которые периодически приходят сюда в увольнение. А также что иногда она пускает пожить на день-другой людей, которые приезжают к попавшим в госпиталь курсантам из того же училища. Но мне после общажного бедлама и беспредела всё это казалось такими пустяками, что я даже не раздумывал.

После переезда жизнь сразу изменилась, я раскрепостился, наконец-то почувствовал себя свободным. Когда в лучшую сторону меняются условия жизни, меняется и отношение к ней. И точно так же, когда условия меняются в худшую сторону, то и отношение будет дерьмовее, какими бы позитивными установками ты себя не пичкал. Конечно, предпочтительнее, когда с тобой происходит первый вариант, вот только не всегда и не во всём это зависит от твоих желаний.

А тогда в лучшую сторону изменилось многое, вплоть до того, в каком районе я теперь проживал. Общежитие, само по себе представлявшее далеко не рай небесный, вдобавок находилось в непрезентабельном районе, посреди невзрачных частных домов (хоть это была совсем не окраина города). От одного только того пейзажа на душе становилось уныло, и совсем не чувствовалось, что я живу в Алма-Ате. То ли дело проспект Достык! Нужно пояснить, что этот проспект является одной из главных улиц в Алма-Ате, вдоль него располагается несколько престижных районов. А также в южном направлении он ведёт к знаменитому высокогорному катку «Медео». Проживая в таком районе, я получил возможность ежедневно вдохновляться «огнями большого города». Ко мне вернулся интерес к жизни, стало нравиться всё, что со мной происходит. Появилось воодушевляющее чувство, что я двигаюсь к чему-то важному, большому. И на занятия в институте я стал ездить с удовольствием.

Конечно, не всё было идеально и безоблачно. Порой и грусть накатывала, и ощущение беспомощности перед равнодушно-жестоким миром время от времени возвращалось. И проживание на чьей-то территории в качестве квартиранта – это тоже не мёд. Те, кто когда-либо снимал комнату, прекрасно знают, о чём я говорю. Хотя очень многое зависит от того, к каким хозяевам попадёшь. Если хозяйка не придирается по каждой мелочи, не треплет нервы, то жизнь может быть вполне неплохой. Но к Розе Абрамовне это не относилось. Характер у неё был ещё тот! Порой было очень трудно сносить её нападки, которые иногда были абсолютно несправедливыми. Однако всякий раз мне было достаточно вспомнить общагу, чтобы признаться самому себе, что это далеко не самый худший вариант.

Периодически приходили в увольнение курсанты. Постепенно я познакомился с каждым из них. Все трое были из Шымкента – Денис Баранов, Сергей Шкапенко и Сергей Дударев. Баранов был старше меня на один год, Серёга Шкапенко на два года, а Серёга Дударев на три года – вот такая интересная лесенка получалась. Случаи, когда они приходили все втроём, были крайне редки – у каждого был свой индивидуальный график увольнений, поэтому чаще всего приходили по одному, иногда по двое. Они появлялись в форме – в шинелях с погонами, фуражках, сапогах, и мне инстинктивно хотелось вытянуться по стойке «смирно». Но затем они переодевались в гражданку и сразу становились обычными, своими в доску пацанами.

У Розы было обыкновение спать пару часов во второй половине дня. И однажды, когда она поднялась после очередной спячки, Денис Баранов, пришедший в тот день в увольнение, сказал по-английски: «О, анкл Роуз гет ап!». Он знал, что «анкл» означает «дядя», но в тот момент не мог вспомнить, как будет «тётя», и потому сказал именно так. Мне это сочетание понравилось, и я запустил прозвище «Анкл Роуз» в оборот. И оно стало частью истории.

В предыдущей части я почти ничего не рассказал об учёбе, об одногрупниках и сокурсниках. Поэтому сейчас немного вернусь назад. Впрочем, сильно назад возвращаться и не нужно, так как в первой половине сентября у нас были только лекции, без семинаров, и потому разделение на группы поначалу носило больше формальный характер. Лекции читались для всего потока, где людей было так много, что присмотреться внимательно к отдельным личностям представлялось делом непростым. Однако один из студентов выделялся в толпе сразу: под два метра ростом, с длинными волосами, весь в тёмной потёртой джинсе, с каким-то рюкзаком в чукотских узорах…. Колоритный персонаж. Когда пришло время семинаров, оказалось, что мы с этим персонажем в одной группе. И что зовут его Ильясов Арыстан. А вот на Рахимжанова Фархада даже с началом занятий в группе я обратил внимание не сразу – в отличие от Арыстана, этот добрый малый ничем таким эпатажным не выделялся.

Какого-то предчувствия, что именно с этими двумя согрупниками жизнь меня свяжет приятельскими, а затем и дружескими отношениями, у меня не было. Я вообще почему-то был уверен, что в институте друзей у меня не будет – не в силу каких-то принципов или комплексов, а просто думал именно так, и всё. И на протяжении всего первого курса так оно и было. С Арыстаном и Фархадом я общался так же, как и с другими согрупниками – только в пределах института.

Вообще, на потоке было немало интересных личностей, заслуживающих отдельного внимания. Однако если рассказать хотя бы о некоторых из них, то это растянется надолго и выйдет далеко за рамки главной линии повествования. Поэтому о каждом персонально говорить не буду. Но в целом о нашей группе сказать необходимо. Постепенно осваиваясь в новом коллективе, я заметил, что образуется достаточно дружелюбная и сплочённая атмосфера, где все равны, где нет обособленных подгрупп, ставящих себя выше других. Для меня это стало приятным открытием, потому что сознательно или подсознательно я проводил сравнения с классом, в котором учился в школе, и там всё обстояло несколько по-иному. В Жанатасе, по крайней мере в подростковой среде, невозможно было добиться уважения за счёт положительных качеств. Там уважали только тех, кого боялись – то есть тех, кто был сильнее, наглее, за кем стояла сила «толпы»…. Соответственно, на подобных правилах строились отношения практически во всех коллективах. Наш класс, хотя и являлся самым образцовым, был далёк от единства и сплочённости, в нём тоже чувствовалось расслоение. До откровенного беспредела и унижений не доходило, однако порой имели место случаи проявления неуважения через всякие мелкие подлянки, высмеивания, высокомерное отношение, и др. Оказавшись в Алма-Ате в институте, я инстинктивно, по устоявшимся за школьные годы рефлексам ожидал чего-то похожего и здесь. Но по ходу дела обнаружил, что люди-то вокруг другие! Ко мне, как и к каждому, относились с уважением и принимали как равного – я был поражён этим, казалось бы, простым фактом. Я оказался на новом, более высоком уровне отношений между людьми. И это стало ещё одним воодушевляющим моментом в моей новой жизни – как идеалист по натуре, я всегда мечтал о том, чтобы люди жили в мире и согласии. Понятно, что подобные мечты являются утопией. Но обстановку, которая имела место в нашей студенческой группе, можно смело считать приближенной к воплощению этого идеала в реальность.

Я упоминал, как по приезду в Алма-Ату был рад увидеть воочию Центральный стадион. Кто мог подумать, что судьба уготовила мне ещё больший сюрприз – наши институтские занятия по физвоспитанию проводились сначала на территории прилегающего к стадиону спортивного городка, а затем и на самом стадионе! Это была фантастика. И запомнился один забавный эпизод во время одного из занятий. Когда выпал снег, одна из согрупниц, Асель, слепила большой снежный ком, который остался лежать на краю беговой дорожки. Согрупник Даурен сидел на трибуне, на одном из первых рядов, поставив ноги на сиденья в предстоящем ряду, и склонив голову вниз – видимо, о чём-то таком размышляя (философ!). Ещё одна согрупница, Светка, взяла этот снежный ком и подбросила его вверх и в то же время в сторону Даурена. Ком, будто выпущенный из миномёта снаряд, описал в воздухе параболическую дугу и с поражающей точностью опустился прямо на кудрявую голову Даурена! Мысли философа о бренности бытия были прерваны. Отныне в нём жил только беспощадный мститель – Даурен слез с трибуны и, не спуская горящих глаз со Светки, убежавшей от возмездия вдаль, стал медленно лепить ответный снаряд. Потом под всеобщий хохот он гонялся за Светкой по всему стадиону, но отомстить ей таким же удивительным образом у него, естественно, возможности уже не было….

Между тем, наша с Адилем почтовая переписка набирала обороты. Правильней даже будет сказать – зарождалось отдельное явление, целая культура обмена письмами, которая просуществует на протяжении всех четырёх лет моего студенчества. Пока я проживал в общаге, писал нечасто – поначалу в новом ритме жизни было просто некогда. Да и настроение чаще всего было хреновое, что никак не способствовало написанию писем. Адилю это было понять трудно, и он со своей стороны вполне справедливо ждал от меня ответов, даже обижался немного. Но я наверстал упущенное после переезда на проспект Достык, когда более-менее освоился, вошёл в новый ритм, появилось желание делиться новыми впечатлениями. Адиль не скрывал радости, когда письма от меня стали приходить регулярно.

Поскольку от планов поступить в АГЮИ Адиль не отказался, ему, помимо собственно дружеского общения, переписка давала возможность перенимать мой опыт, касающийся учёбы, проживания в Алма-Ате, и многих других житейских вопросов – всего того, что могло пригодиться ему в будущем. Отрывок из его письма от 28 октября 1996 года:

«Ты – молодец. По твоему письму я вижу, что у тебя с однокласниками всё ОК. И готовишся чётко, по конспекту. На следующий год я тоже так буду делать, а не сидеть часами в читальном зале….»

Для меня, в свою очередь, помимо собственно общения, письма Адиля являлись чем-то вроде моста в ту прежнюю привычную жизнь. Конечно, со временем я всё больше влюблялся в Алма-Ату, но и чувства к родному городу тоже были очень сильны. Вообще, это было удивительное сочетание чувств – я жил параллельно в двух реальностях: первая – Алма-Ата, где я постоянно открывал что-то новое и интересное, вторая – Жанатас, где всё было родным и знакомым до последней мелочи. При этом мне одинаково нравилось и то, и другое. Вот, например, в плане погоды и климата – раньше южнее Жанатаса я не бывал нигде, поэтому алма-атинское тепло было мне в радость. Но вместе с тем, когда за семнадцать лет привыкаешь к сильным тургайским ветрам, без них уже как-то не по себе, будто не хватает чего-то. Я так и написал Адилю где-то в середине осени: мол, хочу почувствовать наш колючий ветер. И попросил, чтобы он в каждом письме хотя бы пару строчек писал про жанатасскую погоду на текущий момент. Адиль откликнулся уже в следующем послании:

«… А теперь по твоей просьбе, сообщаю тебе о погоде в г. Жанатасе.

Сегодня до обеда погода была плохая, шёл дождь и к тому же прибавился сильный ветер. Я пошёл в магазин за хлебом и молоком. Это было ужасно, я шёл в аляске и в ботинках. Когда дул ветер, меня несло словно соломку. При этом я вспоминал, как ты хотел почувствовать наш колючий ветер….»

Точно так же мне было интересно всё, что происходит в Жанатасе, и я узнавал об этом благодаря переписке с Адилем: что творится в городе, новости про наших общих знакомых, как он сам проводит своё время, куда ходит, что покупает, и т. д. Всё это кажется такими мелкими, наивными вещами, но от них на душе становилось светлей. Я знал, что после сессии в конце января у меня будут каникулы, и ждал этого времени с нетерпением, чтобы съездить домой.

Одна примечательная деталь: все годы, что я жил в Алма-Ате, письма отправлял с одного и того же отделения связи – что чуть ниже Арбата, через дорогу от центрального переговорного пункта. Собственно, благодаря переговорке я о той почте и узнал – ещё в самом начале сентября, когда в первый раз ехал звонить домой, мне подсказали, что рядом можно заодно и письмо отправить. Так что первые месяца два я ездил на ту почту в основном из-за того, что других отделений ещё не знал. Но почему же я продолжал это делать и в дальнейшем, когда хорошо изучил город, и найти почту в любом его районе не составляло труда? А просто для меня так было интересней. Да, это было не совсем рационально, особенно в последующие годы, когда я проживал в каком-нибудь из окраинных микрорайонов, но зато так было гораздо интереснее. Мне всегда нравилось бывать в историческом центре Алма-Аты – на улицах Аблай-хана, Фурманова, Панфилова, на Арбате, эта особая атмосфера – там я неизменно испытывал душевный и эмоциональный подъём, даже внутренний восторг. И любому поводу посетить тот район я был рад. А если вдобавок учесть, что переписка сама по себе была для меня явлением важным и захватывающим, то каждая поездка именно в то отделение связи приобретала совершенно иную, особую значимость. Самая обычная отправка самого обычного письма превращалась в ритуал, в миссию огромной важности.

И, надо сказать, подобный подход в то время касался не только посещений почты. При новых, захватывающих впечатлениях, которые я испытывал от познания большого столичного города, даже самые простые дела и действия обретали ауру романтизма, казались куда более значимыми, чем были по сути. Порой я ощущал себя на месте героя какого-то увлекательного романа. Способность легко вдохновляться какими-то вещами, видеть в обычном необычное, вера в чудеса – конечно, всё это было присуще мне и раньше. Но Алма-Ата способствовала раскрытию этих качеств с новых сторон и с большей силой. И в этом плане воспоминания о первом курсе наиболее ценны. В последующие годы такого уникального сплава чувств, ощущений и эмоций уже не будет. Будет что-то другое хорошее – да, но такого же – нет.

Вернёмся всё же к делам насущным. У Анкл Роуз, как оказалось, была дача в одном из горных районов, и там было много грушевых деревьев. Однажды Анкл Роуз предложила мне сделку – я должен был помочь ей на даче собрать и привезти груши, и за это получал право на грушевый куш. Конечно, я помог бы ей в любом случае, но поскольку груши – это один из моих самых любимых десертов, то согласился с радостью. Тогда я впервые побывал в горных окрестностях Алма-Аты. Мы приехали, нагруженные грушами как верблюды. Получив свою долю, я затем неделю или даже две объедался грушами. Жизнь была хороша!

В начале ноября наш институт переименовали в университет, и теперь он стал называться АГЮУ. Конечно, это добавило понтов самому заведению, а мне, как студенту этого заведения, добавило гордости – ведь «университет» звучит куда круче, чем «институт»!

Однако, несмотря на понты, первые три месяца нам не платили стипендию. Зато в декабре выдали всё сразу! Правда, в тот день нас изрядно помурыжили – ждать мы начали с середины дня, час проходил за часом, но денег всё не несли…. И только к вечеру, когда уже начало темнеть, наконец-то под торжествующие вопли внесли заветный пакет с баблом. Каждый получил на руки чуть больше трёх тысяч тенге – вполне нехилая сумма. Получать деньги всегда приятно, а мне было приятно вдвойне. Ведь я жил на родительские деньги, а тут получалось, что это пусть и не очень большой, но всё же мой личный вклад в семейный бюджет.

Но и незадолго до этого у меня случился разовый приработок. Анкл Роуз подрабатывала уборщицей в магазине посуды, который находился через дорогу от дома и чуть выше по Достык. Однажды вечером она сказала, что приехала машина с большой партией товара – его нужно разгрузить, а грузчиков не хватает. И вот она не то чтобы предложила, а скорее отправила меня туда своим типичным командорским тоном: иди, мол, подработай, бабки лишними не будут. Потрудиться, конечно, пришлось немало – там был целый «КамАЗ» этой посуды. Нас было человек пять, если не больше, и в основном это были местные алкаши, калымившие ради выпивки (потом один из этих алкашей тут же взял в ларьке две бутылки «Таласа» – была такая марка сравнительно дешёвого казахстанского вина). Я получил семьсот тенге – очень даже неплохо, если учесть, что стипендия тогда была тысяча тенге в месяц. А тут сразу семьсот тенге всего за пару-тройку часов работы.

Ну а в студенческой жизни приближалась пора сессии – очередного неизведанного мною прежде явления, но которое я неминуемо должен был познать. И мы заранее знали, что первым испытанием для нас будет зачёт по римскому праву….