Читать книгу Чудовище (сборник) - Ярослав Астахов - Страница 1

1

Бывший хозяин квартиры весьма гордился, что она в обиталище его есть. Хотя чего такого особенного в наличии темной комнаты? Возможно, он просто не имел иного предмета для гордости, показывая квартиру Косте, потенциальному покупателю.

Жилище было маленьким однокомнатным (не считая упомянутой темной). Располагалось на первом этаже, в нем были низкие потолки, сантехника, убитая безнадежно.

Ржавые трубы не особенно волновали Костю. Ведь он был не сибарит – напротив, он был исследователь.

А вот потолок стал для Кости, со временем, источником серьезного беспокойства… Что там – потолок был опасен.

С отваливающейся кое-где штукатуркой, в причудливых желтых пятнах, какие оставляла вода, когда она проливалась, по небрежности верхних соседей, в разные, далеко отстоящие друг от друга эпохи… Костя был убежден: этот потолок, однажды, его раздавит.

Потому что потолок умел опускаться. И Костя это видел собственными глазами, вполне отчетливо. И видел не один раз.

Происходило это всегда в моменты, когда исследователь отдыхал, улегшись без движения на спине – вытянувшись на раскладушке, которую никогда не складывал. Чуть вздрогнув, потолок начинал движение вниз. Сначала весьма замедленное… затем быстрее, еще быстрее…

В такие мгновенья Костя хотел бежать. К примеру – соскользнуть с раскладушки и выбросится в окно. Однако с ужасом убеждался, что он не может и шевельнуться… затем он терял сознание.

Когда оно к нему возвращалось, все в комнате обнаруживалось как прежде. Все было по местам и подозрительно чинно… Да Костя был не простак! У него не было высшего образования, не мог он похвалиться и завершенным средним, но не таков он был, чтобы обмануться дешевой уловкой комнаты – соблазниться пристойной маской: решить, будто случившееся лишь померещилось.

Нет, Костя хорошо знал: это было.

И оно повторится.

Конечно же, о поведении потолка Костя никому не рассказывал. Даже матери. Хотя она могла бы понять, в отличие от иных многих. Ведь мама Кости… словом, и она тоже видела, по временам, скрытое. Хотя и далеко не так ясно, как ее сын. И разве только урывками, невзначай, краем глаза. Но все-таки она видела, и потому Косте было интересно общество матери, несмотря на разницу в возрасте и почти полное отсутствие общих тем.

Наличие опасности

(потолок)

тяготило Костю, но не особенно. Он подходил философски. Ведь от подобного не уйти: за любой квартирой, где бы и какой ни была, имеются грешки в этом роде. Всякое жилище есть хищник… естественно, ограниченные люди это не замечают. Потому что не видят. А если ты увидишь и скажешь им, желая предостеречь, – то они не верят, они смеются. Хотя могли бы иногда и задуматься: ведь нет-нет, а и промелькивает в печати сообщение типа «обнаружен убитым в запертой изнутри комнате».

Возможно, кое-кто и задумывается…

и делается бомжом.

Когда-нибудь, думал Костя, потолок достанет его. И кто-то обнаружит «веселенькую» картинку; следователи начнут гадать: и с чего бы – весь потолок залит кровью, а стены от нее, гляди, почти чистые?

Но только это не повод менять квартиру или вообще отказываться от крыши над головой, считал Костя. На новом месте может поджидать что похуже… да и вообще по сути никакой разницы! Ведь так или иначе видящий не живет долго, и это известно всем: средняя продолжительность жизни исследователя гораздо меньше, чем у людей ограниченных.

Течение философской меланхолии прервал звонок в дверь. Защелкал мелким соловушкой… Костя б убил звонок! Он видел образ его души: жестяная птичка, заклепанная и размалеванная. Она закидывает головку и булькает, а под хвостом ее медленно поворачивается блестящий ключик.

Приличные люди вообще приходят не через дверь, учил Костя. И афоризм этот был результат обобщенья большого опыта. Но Костя признавал исключения из этого правила: например, мама. Она использовала всегда дверь, и тем не менее считать ее неприличной не было оснований. Или вот хотя бы жена (законная или нет – Костя уже не помнил). Анечка появлялась, в большинстве случаев, именно через дверной проем, но уж ее-то никак было нельзя причесть к плохим людям!

Впрочем, в последнее время на этот счет у Кости возникали сомнения.

(Сука!)

Соловушка пел вовсю…

Необходимо было срочно вставать и совершать вошедшие в канон действия. А этого – вставать и совершать действия – Костя терпеть не мог! Однако заставлял себя делать. И очень гордился тем, что у него, в отличие от абсолютного большинства исследователей, твердая воля. Он помнил канон по пунктам, хоть разбуди ночью.

Первое. Смахнуть со стола все на пол. И, смахивая, Костя уколол руку, сильно, об иглу шприца. И глухо выругался. Сам виноват, конечно, смотреть бы надо, что делаешь, да некогда тут смотреть!

Второе. Комнату обежать взглядом. Нет ли еще чего где из горячихпредметов? Ага, на подоконнике столовая ложка, железная, почернела вся… для понимающего достаточно – тоже на пол!

А соловей рассыпается… Ах ты соловей, соловей-разбойник! Приходится петь и Косте, а именно – прокричать надрывно в ответ: «Открываю! сейчас иду!»

Третье, наконец. Госпожа ты матушка моя темная комната… Пошире отворить в нее дверь, и веничком, заранее припасенным, с полу все в нее замести.

(замести следы)

Чего проще!

Вот именно. Все проще простого. Но… С некоторого времени Костя стал… побаиваться своей темной комнаты.

И даже до предательской дрожи в пальцах!

И вроде даже как посильнее, чем потолка.

А началось это с примечательного одного случая. Отщелкнул тогда исследователь шпингалет – и веник выпал из рук. В темной… в затхлом пространстве, где только застоявшийся мрак, и больше не было никогда ничего, а только что-то подчас шуршало… там, посреди всевозможного мелкого мусора, копившегося годами

(столетиями?)

сидел ЭТОТ.

Иначе не назовешь.

Потому что и не понятно даже, кто или что.

Какой-то неясный зверь, или невероятно уродливый – порченый – человеческий младенец? Мумия ли младенца? А может и вообще – предмет, который никогда и не был живым? Попробуй в темноте различи! Но одно-то Костя знал точно: Этот, которого он там увидел… он на Костю смотрел. Недвижный. И как будто соткан весь из тусклого блеска. Едва намеченный…

Костя отшатнулся тогда и моментально захлопнул дверь. И застегнул шпингалет – кажется, и не соображая даже, что делает. Так пальцы сами собой отдергиваются от раскаленной сковороды.

Потом он попытался успокоить себя. Ничего! Наверное, Этот из транзитных гостей – из тех, которые появятся один раз, а потом поминай как звали.

Вот было же ведь однажды… Отправился для чего-то на кухню, включает свет – все узенькое пространство между плитой и буфетом занимает петушиная голова, огромная… Горячий ветер из ее клюва… такой, что от него шевелятся волосы. И дернулась эта голова от яркого света; и гребнем, вялым, иссиня-красным – мазнула по закопченному потолку. А Костя весь вжался в стену, глаза зажмурил… Потом открыл – ничего. И только белеют полосы, какие гребень этот чудовищный в копоти потолка оставил… Так вот, ведь больше не приходил петух! Никогда. А значит не до Кости он был, а так – гость транзитный.

Да, уговаривал тогда себя Константин, уговаривал – а все-таки не удалось ему обрести покой. Потому что чутье у него имелось: угадывал, какие из пришельцев больше никогда не придут, а какие останутся, обживутся. И подсказало ему тогда сразу же чутье это: нет! Этот не из транзитных… И так и вышло!

С тех пор – как только ни откроет Костя дверь в темную, сразу видит: в глубине сидит Этот. И смотрит на него, неподвижный…

Эх, досками б ее позабить, комнату! Неструганными… крест-накрест!!

Да ведь горячий– то мусор, ничего не поделаешь, прятать надо! И прятать оперативно. И темная – единственное к тому средство.

И постепенно Костя привык. Старался заметать быстро, не взглядывая в глаза Этому. А только замечал краем глаза, что Этот, кажется, понемногу растет

(растение?)

неподвижный…

Не может быть, – скажут некоторые. Чтобы к такому– то – да привыкнуть?

Но некто мудрый сказал, а Костя это высказывание слышал от какого-то умника: человек – единственное животное, которое привыкает и к тому, что оно НЕ МОЖЕТ ПРИВЫКНУТЬ. (А что же – ведь жить-то надо!)

Итак… Шпингалет – дверь – глаза строго в пол. И веником быстро-быстро… Вот так. Дверь, шпингалет и – уфф!.. все. Теперь не грех и открыть. «Иду! Да иду я, на…» Соловушка…

Как выяснилось, на этот раз ритуальных действий можно было не совершать. Навестили свои. Пришел Жора, давняя Костина любовь… и Костина ненависть. До настоящей жизни Костя только читал в романах про «любовь-ненависть». И не верил. Как и большинство думающих людей, впрочем. Конечно, противоположности и взаимопроникают, не только борются. Но ведь не предельные же. Ведь все-таки Бог – не дьявол. И, может быть, человечеству стоит все же признаться в том, что ежели любовь может обернуться ненавистью, то она – не любовь. Сказывают, вот, что оборотень может перекинуться волком. Но ведь про оборотня и не говорят, что он человек. В какой бы фазе он ни был. Чего же ради тогда мы называем страсти – любовью?

Но это были доводы разума.

А если боги делают человека видящим, то они отнимают разум. Так – или что-то наподобие этого – говорили древние.

По крайней мере Костя точно испытывал к Жоре, что называется, противоречивое чувство. И половину этого чувства с ним разделяла Анечка, не трудно догадаться – какую. По поводу оставшейся половины Анна и Константин очень резко расходились во мнениях, и они ссорились. И это стало их обычным занятием, и так длилось, покуда Анечка не ушла от Кости. Произнеся на прощание классическое: «или я, или это».

Жора прошагал прямо в комнату, оттеснив плечом Костю. Затем уселся за стол и подоспевший Костя увидел, как заходила над столешницей широкая кожаная спина – Жора доставал из карманов сокровище и раскладывал, чтобы хорошо было видно, такой у него был почерк.

– Ну чо, Косяк, – не оборачиваясь, обронил он. – Брать будешь?

Да, Жора был человек постоянный в своих повадках и репликах.

Взгляд Кости приковало к столешнице, а на его губах расцветала улыбка, вздрагивающая… И через его сознание шли какие-то словно бы волны света, и тоненько зазвенело во внутренней пустоте: хватит? или НЕ ХВАТИТ??

Трясущимися руками Константин извлек тут же из-под матраса деньги. Все деньги – и не хватило. По крайней мере, так решил Жора, однако смилостивился, брезгливо сморщившись:

– Ладно уж, все твое!

– Давай, – сказал он затем, вставая и запихивая в карман мятые купюры.

– Но, – толстый короткий палец уперся прямо в грудь Косте, – но ты мне должен!

Быть должником у Жоры Константину было привычно. Возможно, это судьба, говорил он себе; ведь Костя продал хорошую квартиру и купил эту, и все равно его долги все росли. Но Жора приносил настоящее, не кидал, в отличие от иных некоторых. И соответственно мысль о Жоре представляла в сознании Константина две контрастные фазы: «чтобы он сдох!» и «когда, когда же наконец я снова его увижу?!»

2

Костя не поленился и после ухода Жоры тщательно запер дверь. Он тоже сделал это каноном после нескольких казусов. Конечно, поведение Жоры оставило у Константина неприятный осадок. Но Костя подходил и тут философски. Во-первых это было в природе вещей – чего еще ждать от Жоры? А во-вторых исследователю было хорошо известно из опыта: он скоро растворится, осадок. Исчезнет без следа и будет все хорошо.

…И чаяние не обмануло: мир начал меняться к лучшему почти сразу. И проявилось это хотя бы в том, что Косте вдруг нанес визит Буба, старый приятель.

Конечно, он-то не позвонил в звонок и не топал через прихожую. Он просто вдруг оказался рядом: сидящим за столом перед Костей.

И широко ухмыльнулся, встретивши его взгляд. Не обидно, а словно бы говоря: «ну! а ты как думал? я – тут!»

– Вина у тебя нет? – немедленно спросил Костя, потому что с друзьями можно без предисловий.

– Ты офигел? – радостно рассмеялся Буба. – Вино ж у нас только Белый припереть может.

– Белый? А… точно! И где же он?

– Хрен знает, – отвечал Буба.

– А то не видишь, – прозвучал новый знакомый голос прямо над ухом Кости. И Костя ощутил руку Белого на своем плече.

– Ты вообще, Буба, недальновиден, – с грустью продолжил Белый. – Здоров, а не дальновиден, и это тебя погубит…

– Тебя-то уж переживу, хлюпик е…й! – заорал Буба, наклонив лоб.

– Друзья! Я вас умоляю… – вскидывая ладони, произнес Костя.

Он радовался, что они снова вместе. Он улыбнулся поочередно одному и другому. И встал, и положил им руки на плечи. Костя любил друзей и меньше всего хотел, чтобы они ссорились.

Буба и Белый отвечали ему взаимностью. Они и против друг друга ничего особенно не имели, а только не сходились характерами. Друзья поддержали Костин порыв и тоже постарались встать так, чтобы положить руки на плечи Косте и одновременно друг другу.

Но кто-то не рассчитал движения и все повалились на пол, увлекая с собой и стол. Однако вроде бы никто не ушибся и вообще не претерпел какого-либо ущерба. Напротив, это падение всех чрезвычайно развеселило и как-то сблизило. Они лежали на полу и смеялись. От хохота звенели стекла в окне. Сосед инвалид стучал в стену. Им было радостно оттого, что им хорошо друг с другом. И Косте почему-то казалось очень смешным, что свет, идущий через грязные стекла никогда не открывавшегося окна, бьет им прямо в лицо.

…Потом они сидели втроем на кухне, и было совсем не тесно, хотя пространство такое узкое. И Белый угощал их вином – каким-то дорогим, очень крепким. Настолько крепким, что приходилось даже его разбавлять водой.

И Костя все хвалил Белого: старик, вино – класс!.. где только берешь такое?

А Буба опять ворчал, но вроде бы добродушно: да ни фига! пусть лучше бы приносил дешевого, но побольше.

А Белый говорил что-то о бездарности Бубы, не заводясь, по-хорошему. Но Костя не особенно следил смысл. Ему было просто приятно слушать в оцепенении голоса друзей, и как сливаются они со звоном струи, что текла из крана – кто-то забыл закрыть, а теперь вставать лень, пусть его…

Все было так хорошо! Все было просто чудесно. Только… вино, которое принес Белый, понемногу заканчивалось. И вот наконец иссякло. И это было уже несколько неприятно. И, как всегда, это совпало с тем, что неприятен стал разговор, который они вели.

– А ведь она права, Костя, – говорил Белый. – Бедная девочка!.. Права, что она от тебя ушла! Ты подумай, сколько же она с тобой натерпелась!

И Костя думал.

И вот, ему становилось жаль Анечку. И даже ведь и до слез – Костя ощутил, что по его щекам текут слезы.

А Белого он в этот миг ненавидел: бередить рану!..

– Да ты чего, Костя? – утешал Буба, простой, душевный. – Она же бросила тебя в трудную минуту… с-сука! Да плюнь ты на нее, все они…

– Но я ведь, понимаешь… Белый говорит… – вяло возражал Костя.

– А ты и на него плюнь! Он гад. Твой друг – тебя же и обвиняет, а?! Да я его насквозь вижу! Да его убить мало!! – все более заводился Буба.

Внезапно Костя почувствовал, что его тошнит. В прямом, как и в переносном смысле этого слова. Все было так хорошо! – думал Костя. – И вот, как почему-то это у них всегда, дружеская встреча оканчивается заурядной склокой…

Но он ошибся.

– Да я его и убью!!! – ревел Буба. – Ты только посмотри, он руки еще протягивает! На вот тебе! И еще на – в мор…

Речь Бубы оборвалась, внезапно. И в наступившей тишине Костя услышал булькающий противный звук. Он лицемерно покосился на раковину, хотя ведь уже все понял. Но прятаться от себя не имело смысла. Белый сползал по стене, хрипя и разбрызгивая вокруг кровь. И Костя успел заметить, что горло его разорвано.

Затем он перевел взгляд на Бубу. Тот был растерян и протягивал ему навстречу сжатую в здоровенном кулаке железную столовую ложку, замаранную в крови, как будто в каплях борща.

– Да как же это я… – лепетал Буба. – как же это я… ложкой– то?

– Суки!!! Пошли вы все…!!! – вдруг заорал Костя, хватая стакан и швыряя его о стену.

Он выбежал из кухни и упал на кровать, рыдая, лицом в подушку.

…Когда он осторожно вновь заглянул на кухню, там никого уже не было. Ни Бубы, ни трупа Белого. Костя налил себе воды из-под крана и наконец закрыл вентиль непослушной вздрагивающей рукой.

А все-таки Буба – друг, – внезапно с чувством подумал Костя. – Ушел, и труп с собою унес, меня не подставил. Старый мой верный Буба…

И тут внезапно у него похолодело внутри.

Костя услышал звук, достигший в кухню из комнаты.

Негромкий металлический лязг.

И почему-то Костя сразу же понял, что это лязгает шпингалет на двери в темную комнату. Как если бы пытались открыть ее изнутри…

Костя замер. К его великому облегчению звук больше не повторился.

Мерещится, – уговаривал себя Костя. – И это не удивительно: ведь только что на моих глазах случилось убийство… нервы же на пределе!

И Костя принялся большими глотками пить воду и его зубы стучали о железную кружку.

…А завтра вновь спел соловушка. На этот раз Костю навестила мама. И Костя маме был рад, и весьма печалился, что он не может ей предложить никакого угощения, даже чаю. Но мама давно привыкла.

– Да не убивайся ты так, что Анька ушла, – говорила мама. – Ну нету ее и нет, другую себе найдешь. Да ведь и не понимала она тебя, Костенька. Не ценила, какой ты добрый. Она…

– Она сука! – вдруг прозвучало из темной комнаты.

Костю прошил озноб.

И он сидел, сжавшись, и думал, уже не веря, а словно бы за щепку хватаясь у самой пасти водоворота: нет! показалось! ведь сколько я накручивал себя страхами, все время ждал чего-то подобного, ну и вот…

Но мама Кости безошибочно обернулась в направлении темной комнаты, как только прозвучал голос.

Потом опять обратила побелевшее лицо к сыну, медленно. И Константин увидел, насколько она испугана: какое-то время у нее даже руки перестали дрожать!

– Костенька, это… ты ведь сейчас сказал? – лепетала мама.

Она реагировала точно также, как ее сын. Тоже пыталась сейчас себя обмануть. Наверное, это было у них наследственное. Ведь мама знала, что Костя бы никогда не сказал так об Анечке… хотя, может быть, иногда о ней так и думал.

– Д-да, мама, – отвечал Костя. – Конечно… я, а кому же тут еще говорить?

И неуверенно улыбнулся. Ведь правда все равно бы никому сейчас ничего не дала. И, к тому же, Костя очень давно привык обманывать свою маму.

– А я пожалуй пойду, – вдруг произнесла мама, косясь на дверь темной комнаты. – А то бутылочки-то все подметут. Да и контейнеры вывезут… Теперь ведь регулярно… не то, что раньше. Замешкаешься чуть и…

Она продолжала и еще что-то бормотать, пробираясь боком. Бросая настороженные взгляды Косте через плечо. И только уже в дверях, на пороге, выдохнула все же свое заветное, безнадежное, повторяющееся постоянно:

– Костенька… а может быть у тебя… есть немножко… поправиться мне, совсем чуточку?

Но Константин помотал в ответ головой и улыбнулся печально. И в этот раз передаваемая им информация в точности соответствовала действительности. И даже Костя вдруг вспомнил из далеких времен, когда еще имел аудиоаппаратуру и что-то слушал: «И там и сям есть шаманы, мама, – я тоже шаман, но другой».

3

Костя пробудился внезапно и понял, что уже глубокая ночь. Он совершенно не мог припомнить, что делал после того, как проводил мать. Однако сейчас его занимало совсем другое.

Костя лежал на спине и смотрел широко раскрытыми глазами на потолок… и с удивлением обнаружил, что потолок его совсем не пугает. И даже Костя подумал: а это было бы хорошо – при нынешнем-то раскладе – чтобы потолок сейчас начал опускаться. И чтобы уж не случилось, как в прошлые разы, когда такое бывало с потолком, чудесного избавления. Нет, пусть эта едущая вниз крыша снизойдет до конца и превратит Костю в месиво. Он видел очень много плохого за свою короткую жизнь. Однако вот сейчас он предчувствовал: с ним скоро случится нечто по-настоящему жуткое… такое, по сравнению с чем поблекнут все злоключения его прошлого. И движущийся потолок милосердно мог бы от этого – подступающего – его избавить.

Но потолок оставался неумолим, недвижен.

И Костя стал тогда думать о другом. А сколько ведь это было вещества за все истекшее время! Срезанные верхушки пластиковых бутылок (удобное простое приспособление – инструмент пройденного давно этапа), окурочки косяков, ампулы и облатки капсул… к тому же и всевозможные пыль и пепел… уже и не говоря про иглы и про использованные одноразовые… Отходы производства Костя поспешно заметал в комнату как только этого требовали обстоятельства. Но ведь никогда он не выносил ничего оттуда. Она должна была уже давным-давно переполниться, темная его комната! Да что там – не хватило б и нескольких таких! И почему же он не задумывался об этом раньше: куда же все оно пропадало?

Как видящему, Косте случалось видеть и трансформацию предметов. Он очень хорошо знал: такое случается, хотя ограниченные люди и не подозревают об этом. Бывает и вот такая трансформация: легионы мелочей отдают распыленную свою силу и распадаются в прах, а сила эта формирует нечто одно – иное…

И Костя спросил себя: так из чего он вырос, из чего он сложился… Этот? Из пустоты и тьмы, которые в игольных каналах? Из тонкого слюдяного блеска разбитых ампул? Из микроскопических следовых остатков тысяч кислот, сошедшихся во одно? Из Костиного же стыдливого страха-ненависти ко всем, от кого приходится прятаться? Или из…

Тут мысли Кости прервались.

В глубокой тишине комнаты отчетливо раздавалось тихое лязганье.

Тот звук, который заставил Костю похолодеть еще там, на кухне. Теперь он к тому же видел, как она вздрагивает, дверь темной комнаты. И невозможны были уже никакие самообманы: то, что выросло там, внутри, неотвратимо проступало теперь наружу и звякал шпингалет о скобу.

Сейчас он высадит дверь, – подумал Костя как-то уже бесцветно и безнадежно.

И в ту же секунду дверь поддалась удару и распахнулась, и бухнула ручкой в стену.

И Этот вышел.

Он представлял собой словно бы неподвижный рой мелких и стальных блесток. Он был прозрачен, и тем не менее никаким образом не возникало сомнений в его реальности.

Костя видел, как Этот медленно поворачивает голову, осматриваясь… взгляд Этого схватил Костю и более уже не отпускал ни на миг.

Двигаясь очень медленно, Этот переместился так, чтобы оказаться между Костей и выходом из комнаты. И пошел на Костю.

– Буба! – закричал Костя. – Помоги! Меня убивают!

И сразу же застучал в стенку этот идиот сосед инвалид.

И Буба появился из воздуха. И отпрянул, взглянув на Этого. Но после все-таки неуверенно встал между ним и Костей и произнес, обращаясь к Этому:

– Ну ты… чего?.. чего?!

Но Этот продолжал приближаться, как будто вовсе не видя Бубу.

Так неужели он ограниченный? – вдруг совершенно некстати и очень глупо подумал об Этом Костя.

Буба осторожно протянул руку, чтобы оттолкнуть Этого, и Этот молниеносно перехватил ее за запястье.

А дальше произошло неожиданное. Вдруг Буба начал весь как-то словно бы выцветать. Потом через него стали сквозить обои стены, он делался все более прозрачным с каждой секундой. А Этот наоборот переставал быть прозрачным и наливался все более внутри пространства между стальными блестками серым… черным, какое разбухает и расправляется в сумерках по углам… и, наконец, – бездонной антрацитовой тьмой.

Буба канул.

Левая рука Этого, которая только что удерживала запястье Бубы, протягивалась теперь к лицу Кости.

Костя оцепенел и замер. Он был не в состоянии шевельнуться. Он чувствовал, что его будто бы

(нет! нет! нет! – не «будто бы» а на самом деле!!!)

уносит, все быстрее закручивая в какую-то бесконечную воронку.

Костя терял сознание.

И в этом для него бы не было ничего особенно нового, если бы… если бы одновременно с сознанием Константин не терял – в этот раз – и душу.

…Костя посмотрел в треснутое засиженное мухами зеркало и не узнал себя.

Что было не удивительно, потому что это и не был он. На самом деле это был Этот. Он только маскировался Костей для своих целей.

Зрачки того, который смотрел из зеркала, были предельно сужены и совершенно пусты, и полнились кружащею тьмой, и точно таким же пустым и черным было его сознание.

Там не было никаких мыслей, за исключением стерильно-функциональных. Сознание само себе задавало насущные практические вопросы и выдавало на них немедленно четкие, исчерпывающие ответы.

– Зарезать Жору?

– Нет. Ерунда. Он много с собой не носит. У него такой почерк. Хватит на один раз. Ну на два. А потом?

– Может быть, тогда маму? Она легко к себе пустит.

– Нет смысла. Ведь она же все пропила.

– Тогда остается Анечка. Живет одна. Легко пустит. У нее обручальное кольцо и еще кое-какое золото. И видак. И шмотки.

– Вот это правильно. Вымой рожу. Что-нибудь приличное на себя надень. И вперед.

Март 2003