Читать книгу Чудовище (сборник) - Ярослав Астахов - Страница 3

Вы спите. И вот внезапно охватывает вас ужас. Не то, чтобы его породило какое-либо из сновидений ваших. Напротив, это начинает чувствоваться угроза, пришедшая извне сна. И сновидения закручиваются вихрем кривляющихся кошмаров.

Такое может произойти, к примеру, если занимается пожар в подвале вашего дома. Вы крепко спите… но все же некий древний инстинкт подсказывает, что именно означает этот легчайший и раздражающий, тем не менее, запах гари. И вот они ведут спор: инстинкт и ваш здравый смысл. Последний властен у современного человека даже во сне – так нас выдрессировали.

И спор этот накаляется, но стороны не способны прийти к решению. А морок, между тем, длится. И близится неумолимо тот миг, когда пути к отступленью будут, уже, отрезаны…

Возможно испытать и гораздо более сильный ужас во время сна. Представьте, что окно вашей спальни взломано. И это сделано профессионально, то есть не заметно со стороны и тихо. Настолько тихо, что вы и не подумали просыпаться, ибо ничего не услышали.

И вот у вашего ложа стоит грабитель. Вы продолжаете спать, но какой-то частью души вы это все равно знаете. Есть тонкая грань сознания, которая всегда бодрствует. И вот она вам свидетельствует… она кричит об опасности! И вы бы обязательно пробудились… если бы привыкли обращать вниманье на этот крик.

Но современный грабитель-взломщик имеет дело как раз с такими, которые не привыкли. И вот он размышляет, неспешно, что в смысле его «работы» сейчас целесообразнее: просто перерезать вам горло или договориться, что вы позволите крепко себя связать, и заткнуть вам рот?

Но ужас, охвативший тяжелыми ледяными щупальцами душу Максима Елагина, спавшего на роскошном ложе, был много, много сильнее.

Он был непереносим. И тщетной была родившаяся надежда, что, как только его сознание сможет пробиться в явь – страх исчезнет. Максим еще не проснулся, но сумел вспомнить: подобного теперь не случается. Кошмары исчезали по пробуждении только раньше, в нормальной жизни.

Но эта жизнь уже давно как отошла для Максима словно бы в глубокое прошлое, сделалась нереальной.

Теперь единственный и самовластный кошмар обитал вот здесь. В чертогах, как именовал Максим это фантастическое причудливое вместилище (или все же – пространство?).

Он оказался здесь в результате идиотского безрассудства. В чертогах… абсолютно реально существовало многое из того, что может разве только нарисоваться в мечтах о какой-то необычайной, феерической жизни. В чертогах не было, кажется, только лишь одного.

Выхода.

Сон исчез.

А безудержный страх нарастал, как если бы Максиму было известно совершенно точно: нечто невообразимо жуткое совершится вот сейчас с ним, с минуты на минуту!

Или происходит уже теперь, но с кем-то другим. Рядом, вот за этой стеной, отделанной панелями дорогого резного дерева.

Из-за стены не доносилось ни звука.

И ничего – пока – не изменялось тут, в комнате.

Но тем не менее ужас прибывал, ощутимо, словно вода, рвущаяся из открытых кингстонов тонущего на глубине судна!

Еще недавно в подобные отчаянные минуты Елагин вскакивал и метался по просторному помещению. Искал несуществующий выход. Искал оружие…

Теперь он хорошо понимал, что это бессмысленно. У него было достаточно времени, чтобы убедиться: в чертогах нет ничего, что можно было бы использовать как средство самозащиты.

От изукрашенных резьбой стульев не удавалось отломать ножку. Изящный графин с вином, размерами куда больше напоминавший амфору, был прозрачен, его материалом служил, по видимости, хрусталь, но это был какой-то такой хрусталь, который нельзя разбить.

Сжимаясь в нервный комок, Елагин обегал комнату напряженным взглядом. Он был не в состоянии расслабиться, хотя и хорошо знал из опыта: в эти периоды сводящего с ума страха не появляется ничего реально опасного.

И не от кого защищать ни себя, ни женщину, имя которой не было известно ему до сих пор, хотя она разделяла с ним заключение его здесь долгое уже время.

Или это ему так казалось, что долгое. На смену времени суток в чертогах не указывало ничто.

Разбуженная половодием страха – раньше, чем он – она сидела выпрямившись напротив него на широком ложе.

Ее дыхание сбилось. Темные соски вздрагивали на колышущейся груди. Слезы не текли теперь из раскосых глаз, но тонкие пальцы рук, сцепленные, побелели меж инстинктивно скрещенными по-восточному голенями.

Японка? Китаянка? Жительница Тибета?

Елагин не силен был в антропологии. Не знал он также иностранные языки (разве только английский – поверхностно), но это знание мало бы помогло ему. Потому что женщина предпочитала молчать. Он слышал от нее лишь рыданья. Иногда, в периоды случайного и хрупкого забытья – тихий, печальный смех. И только уж совсем редко, сквозь сон, до слуха долетали гортанные восклицания, жалующиеся, приглушенные. Какие-то неведомые слова, звучавшие словно внезапное и несильное касание струны музыкального инструмента.

Особенные некие струны, кстати, были здесь где-то рядом.

Невидимые, они как будто бы стерегли всякое учащение их сердец.

Таинственные эти источники музыки никогда не спали. Вот и теперь в воздухе уже текла, разливаясь и нарастая, причудливая мелодия, сделавшаяся привычной для Максима и женщины. Неуловимо и гибко переменяющаяся на разные лады. И словно бы она обволакивала и останавливала любую мысль, укачивая в коконе звуков…

Дыхание непроизвольно выравнивалось. Елагин видел: женщину переставала бить дрожь.

Багровая глухая портьера, скрывающая окно, огромное, типа венецианского, пошла в стороны.

И сделалась видна широкая терраса балкона, выступившая далеко в текучий, сплошной туман. И где-то за его клубящейся пеленой, по видимому, светило солнце.

По-видимому. Все это представляло собою безукоризненное изображение первых лучей рассвета.

Но только вот Елагину не случалось еще заметить, чтобы они менялись – эта непроницаемая, движущаяся однообразно дымка и это слабое, как будто бы нарастающее, а на самом деле не изменяющее свою интенсивность за ней свечение.

Косая клонящаяся тень проступила и побежала, все более укрупняясь, в белом. Откуда-то из-за текучей медленной пелены опускался мост.

Стукнув, его опоры установились в пазы балкона. И в этот самый момент разбежались створки окна – стремительно и бесшумно. И ветер заиграл в комнате…

Елагин развернулся ему навстречу. Он был приятен после сгустившейся духоты – чистый, интенсивный ток воздуха. Он приходил по мосту, который представлял собой, собственно, прозрачный опускающийся рукав, крытый переход.

А если никакого балкона и подъемного моста – вовсе нет? А все это лишь загримированный под архаику ВЕНТИЛЯЦИОННЫЙ КОЛОДЕЦ? А звук стыковки с балконом, клубы невесомого пара, тень, движущаяся в пустоте – ДЕКОРАЦИЯ?

Но эта неожиданная мысль вспыхнула и погасла, затрепетав – зыбкая, какими в этой невероятной комнате оказывались все мысли.

Прохладный ветер набегал волнами. Пронизавшее туман пространство прозрачного рукава манило светом в конце – лучом, ясным и отбрасывающим четкие тени. И обещающим волю.

Максим не удержался и побежал. Порывы встречного ветра ласкали тело (в чертогах не было никакой одежды и ничего, чем оказалось возможно бы заменить ее).

Он замер перед гранитной стеною. Коридор кончился. Поток ярчайшего солнца рушился на Елагина откуда-то сверху. Стена перед его глазами была испещрена извивающимися трещинами, неровная. Она напоминала на вид и ощупь естественную скалу.

Что-то новое. Последний раз тут была массивная крепостная кладка. И лестница. Веревочная, колышущаяся под ветром… Играть в ИХ игры? Вот сяду здесь и сейчас около этого треснувшего гранита (или что он такое на самом деле) – и… И РАЗОРВУ СЕБЕ ГОРЛО.

Но также и эта мысль мелькнула и канула, позабывшись. Елагин уже лез вверх, и пальцы его рук и ног нащупывали легко удобные выемки…

Скала кончилась.

Полуденное жаркое солнце сияло в небе. Бескрайнее гречишное поле простиралось до самого горизонта.

Этого ничего нет… Неправда… Очередной мираж!

Елагин одиноко стоял на гребне стены, сложенной из бетонных блоков, идущей по краю поля. В далекой и жаркой дымке гудела автодорога. Бегущие машины казались быстро перемещающимися цветными точками. Проблескивало иногда на солнце ветровое стекло.

Обман! Здесь привыкаешь не верить своим глазам. Но ведь все-таки… может быть это ОНИ нас, наконец, действительно отпускают? Ведь могут быть и у НИХ капризы?! Я же НИЧЕГО НЕ ТЕРЯЮ! А если повернусь и уйду обратно – мне будет постоянно думаться потом, что…

И Елагин прыгнул.

Небесная сияющая синева сменилась на мгновение плоской тьмой.

Затем Елагин ощутил зыбкое объятие воды и услышал падение в нее брызг, поднятых его телом. Приглушенное освещенье бассейна казалось сумраком после ослепительного дневного света.

Женщина уже была здесь. Коротко взглянув на Елагина, она отвернулась в профиль и продолжала ополаскивать пенящейся слегка водой грудь и бедра. Она попала сюда, разумеется, не как он. Просто миновала круглую дверь – особенного устройства, напоминающую морскую раковину, – которая вела сюда из просторной комнаты. (По коридору-мосту она бежала всего лишь раз. И с той поры этот путь, обманчиво обещавший освобождение, как будто бы и вовсе перестал существовать для нее.)

Женщина присела и окунулась; встала…

Геометрически правильные пересекающиеся линии на ее спине приковали взгляд, хотя Елагин видел их уже столько раз, что мог бы нарисовать по памяти. Сплетенье двух треугольников и квадрата, странные многоточия по краям… Все вместе напоминало размашистую цветную татуировку, исполненную компьютером.

Когда Елагин увидел этот узор в первый раз, он подумал, что это, надо полагать, какие-то сакральные знаки культа на ее родине. Но понял, что он ошибся, когда его взгляд упал, однажды, на отражение собственной спины в зеркальной стене бассейна. Тогда он вздрогнул. Поскольку понял, что и его тело помечено теперь почти такой же гипнотизирующей симметричной фигурой. Однако ее цвета и «многоточия» отличались…

Что это? МАРКИРОВКА?

Хрустальный мелодичный звон долетел из комнаты.

Женщина перестала плескаться и она медленно, не спеша, направилась к пологому краю. Как выбралась из воды, она вновь коротко оглянулась и встретилась с Максимом глазами. И сразу же исчезла за дверью-раковиной.

И тогда свет, неяркий и без того, уменьшился. Течение в бассейне сделалось чуть сильнее. Неуловимо изменилось и еще что-то – будто бы восприятие окружающего становилось нечетким, зыбким…

ОНИ подмешивают к воде и воздуху дурманящие составы?

Не сознавая, что делает, а просто повинуясь уже сложившейся здесь привычке Елагин тоже побрел на звон.

Массивная искрящаяся гранями резного хрусталя амфора отблескивала теперь вся алым. Она представляла собой совершенно глухой сосуд на кланяющейся подставке, высотою почти что в человеческий рост. Маленькое отверстие ближе к верхнему краю появлялось только в том случае, если амфору наклоняли. Сейчас она стояла наполненная вином доверху, о чем и возвещал звон.

Каким же образом в ней восполняется содержимое? И что оно собой представляет? Похоже, это не простое вино. Или, лучше будет сказать, не только вино. А это еще и хлеб. Потому что каким-то образом этот напиток удовлетворяет и голод.