Читать книгу Факультет любви. Повесть - Ярослав Демшин - Страница 2

– Привет, – она подошла сзади и положила руку на плечо.

Наша оживленная беседа в ожидании поезда с одногруппниками, уезжающими в стройотряд на комбинат, прервалась. Я повернулся, незнакомая девушка в джинсовке с рюкзаком и сумкой стояла рядом и улыбалась.

– А я тебя знаю! Твоя шутка на КВНе про девчонок была прикольной, – продолжала она. – Люда. Кравцова. Филфак.

Она убрала руку с моего плеча и протянула её мне, я неловко пожал, удивлённо оглянувшись на товарищей по группе. Те тоже стояли с удивленными мордами, а Серый незаметно показывал большой палец и скривил губы, типа, норм деваха.

– Ну, привет, – сказал наконец я.

– А я записалась в твою бригаду, ты же бригадиром будешь? – Люда продолжала разговор, не обращая ни какого внимания, как будто вокруг никого не было.

– Ну, – тупо ответил я. – Буду. Бригадиром.

– Ты же не против?

– Нет, – сказал я и чуть не схватил «петуха» голосом.

– А шутка была смешная, – сказала она уходя. – Мы всем факультетом ржали, сам придумал?

Я только кивнул, потому что в горле у меня от неожиданности пересохло. Знакомиться со студентками филфака на железнодорожном вокзале мне еще не приходилось. Люда махнула мне рукой и ушла к своим девчонкам. Повернувшись к своим парням, меня чуть не снесло воздушным потоком. Это не был смех, это было ржание миллиона коней на выпасе.

– Нуууууу, товарищ начальник, вам – самое вкусное!

– Ну, бригадир, шастье само в руки приплыло!

– Не! Как так-то! А почему не мне?

– Дааааа, надо было в КВН идти… везёт кэвээнщикам…

– На его месте должен быть я!

– Усы отрасти сначала, как у бригадира!

– Зачетная краля! Фигуристая!

– Спроси, бригадир, у неё подружки есть?

– Ээээх! Атаман! Нас на бабу променял!

Мне пришлось всё это выслушать, качая головой, посмеиваясь и приговаривать:

– Ну вы и уроды… твари…

– Ну, что, – Серый высунул горлышко бутылки портвейна из рюкзака. – Пора, бригадир, пора!

– Открывай! – я махнул рукой, надо было сменить тему, да и разве зря мы взяли двадцать бутылок портвейна?

Я взглянул в сторону филфака, Люда заметила это и махнула мне рукой. Вот черт! Подумал я, но стало приятно. Мне поднесли бутылку с вином.

– Ну, парни! За успех! За нас! И чтоб женщины любили! – сказал я и отхлебнул из горлышка.

– Зачетный тост, а что, всем надо говорить, или просто можно выпить? – спросил Лёха.

– Как хочешь, у нас не застолье.

Бутылка пошла по кругу.

– За третий курс!

– За бином Ньютона!

– За теорему Лагранжа!

– Это почему за неё?

– На экзамене попалась… и наконец-то три поставили!

– За Евклидово пространство!

– А почему за Евклидово? – Лёха постоянно задавал вопросы.

– Потому что оно сходится.

– Куда? – волновался Лёха.

– К кровати! – ответил Серый и все заржали.

Бутылка кончилась.

– Ну? – спросил меня Серый, уже запустив руку в рюкзак.

Все смотрели на меня вопросительно.

– А! Давай!

Раздался вздох одобрения. Вторая бутылка была опустошена быстрее и без тостов – скоро отправляться. Лёха достал батон с изюмом и батон тут же был уничтожен до последней крошки. Я еще раз посмотрел в сторону девчонок филфака – Люда оживленно разговаривала с подружками. Действительно, красивая, стройная, длинноволосая. Ко мне подошел Серый и пьяно обнял за плечи, тоже посмотрел на Люду. Глубоко, как-то по отечески вздохнул, как будто он что-то знает, а я – нет и предложил мне Беломор.

– Я не курю, – сказал я.

– Я тоже, – сказал Серый и глубоко затянулся.

Я взял одну размял и прикурил- нормально, едко, противно. Чем ближе было к отправлению, тем больше студентов доставали папиросы и сигареты. О, как! Перед вагоном курили уже все. Я поискал глазами Люду, ну, конечно! Филфак умудрился достать «Космос» – дорогущие и дефицитные сигареты! По громкой связи что-то сказали про десять минут до отправления, мы начали загружаться. С других факультетов тоже ребята поехали работать, но как я знал они ехали куда-то севернее, кажется в Лесосибирск, мы же ехали в Красноярск, на целлюлозный комбинат. Кого-то из химфака стошнило прямо на ступеньки вагона. Эээээх! Химоза! Пить не умеют! Толстая проводница орала и грозилась всех высадить, но ей то начинали то читать похабные стихи, то огрызались незлобно, то резко шутили, в конце- концов довели её до слёз и она закрылась у себя в купе. Вагон был общий, матрасов не было, пахло жутко и было жарко. Кое-как уместившись и подложив под голову рюкзаки и сумки и мы двинулись в путь. Ну тут-то и началось! Кто-то захотел чаю, кто-то достал магнитофон, кто-то стал меняться местами целыми купе, где-то тренькала гитара, где-то явно нетрезвые парни не поделили третью полку, предназначенную для багажа. И все хотели жрать. Вот прямо все! Но была только выпивка. Много. Мы с парнями засадили ещё бутылку. Я нащупал в кармане спецовки кусочек батона и стал долго жевать, пока он не станет сладким, пока не разложиться на углеводы. Ну, по крайне мере так знакомая рассказывала с биохима. Противно запахло копченостями, которые тут же съедались, просто мгновенно! Наша бригада не буянила, не дралась, ни кого в окна не выкидывала, а значит, можно было залезть на полку и поспать. Сон не шел, по вагону ходили, шумели, постоянно спрашивали – а кто здесь лежит? дергали за ноги и уходили. Я достал Джека Лондона первую попавшуюся книгу, что схватил перед отъездом, и начал читать, в надежде заснуть на первой странице…

Кто-то аккуратно снял книгу с моего лица, я тихо храпел.

– Тааааак. Нажрался винища и спит! Фу! Ну и запах!

Я открыл глаза, Люда стояла рядом и листала книгу.

– Физмат читает Джека Лондона! Ищет приключения на страницах книги, вместо того, чтобы поинтересоваться, как девушке жестко лежать на этих полках без матраца.

Я оторопел и выпучил на Люду глаза, та даже внимание не обратила на окружающих и их смешки.

– Оу! Моё любимое!

Она села на столик, взяла книгу и начала читать с выражением трагический рассказ о друзьях-предавших друг друга. Гам и шум постепенно смолкли, гитара замолчала, перестали сёрбать чаем на всё купе, к нам подтянулись со всего вагона, зашикали друг на друга, невероятная тишина стояла в вагоне. Все слушали рассказ Джека Лондона. До окончания оставалась немного, пошла самая развязка. Люда закрыла книгу, закрыла глаза и продолжила читать наизусть, она рассказывала сцену смерти друзей- неудачников с таким проникновением, что у девчонок, слушающих её, потекли слёзы.

– «….тогда он прислонился к двери и мягко сполз на пол». – закончила она, и все заметили как у неё уже давным-давно из глаз текут слёзы.

Этот миг перед овацией был настолько тихий, что перестали стучать колёса. А затем вагон вздрогнул, все захлопали, девчонки в улыбке сквозь слёзы кинулись к ней на шею. Парни качали головами и посмеивались, восхищаясь. Наверное, это всё-таки было высокое искусство, и для некоторых впервые. Когда немного все успокоились, кто-то крикнул, всхлипывая:

– Ещё!

Люда полистала книгу и начала читать про голодного боксера, проигравшего бой и оставившего свою семью без денег. Дочитав рассказ до середины, она опять закрыла книгу и глаза, из под которых начали капать слёзы. Она негромко рассказывала неудачный боксерский бой и трагические мысли боксера после него. В этот раз хлопали и громче и дольше, девчонки размазывали сопли и слёзы по лицу и громко сморкались, кто-то кинул шоколадку.

– Ещё!

– Неееее, всё! – сказала Люда.– Пожалейте мои нервы!

К Люде враскачку подошел наш ловелас Гена, и, тряхнув кудрями начал что-то шептать ей на ушко. У Гены была куча отработанных схем по съёму девчонок, и половина из них работала безотказно. Гена этим всегда кичился и нарочито ходил по институту с новой подругой чуть ли не каждый месяц. За это мы никогда не брали его с собой в компанию, а его подружек считали дурами и курицами. Он перестал говорить и посмотрел на Люду, взяв её за руку. На что Люда тоже что-то прошептала ему на ухо, причем сделала это достаточно громко, ну, и, понятно, все услышали, как она его послала. Генка вскинул брови – он редко проигрывал в таких битвах, ещё немного постоял, прикидывая, чем можно парировать, или можно нарваться. Тем временем Люда встала на стол и забралась ко мне на полку.

– Подвинься, – по свойски сказала она, и мне ничего не оставалось, как прижаться к стенке.

Вопрос с Генкой был закрыт окончательно, и по вагону прошел вздох удивления и хохота.

– Тааэээк, надо брать пример с бригадира, пора обзаводиться парой!

– Командиру самая лучшая досталась, ишь как читает! До мурашек!

– В каком месте у тебя мурашки бегают? Давно проверялся?

– Да, сейчас начнёт в уши дуть!

– А ты с Иркой задружи, она считает как калькулятор!

– Да уней и сиськи как кнопки!

– Я щас кому-то в глаз дам за кнопки!

– Ну а ты покажи!

Ехали мы весело, шутили беззлобно и сверх меры, пили много.

Около Люды было тепло и приятно, она вкусно пахла молодой женщиной. Я вдыхал этот запах с закрытыми глазами и представлял черте-что.

– Ты спишь? – спросила она.

– Нет.

– А о чем ты думаешь?

– Ох! Тебе лучше не знать.

– А у меня есть сыворотка правды, – и из какого-то кармана брюк он достала гнутую плоскую фляжку.

– У папы стащила, – гордо призналась она. – Коньяк!

– Где коньяк?

– Коньяк?

– У кого коньяк? – послышалось моментально со всех сторон, и люди завертели головами.

Она прыснула в кулак, аккуратно отвинтив крышку, она отхлебнула и скривилась в гримасе.

– У тебя нет закусить? – не своим голосом спросила она с полным ртом коньяка.

– Первый раз что ли? – спросил я, шаря по карманам. – Вот. Когезийно-дисперсионно-структурированный хлеб.

Она наконец проглотила и уставилась на меня удивленно

– Козеиновый?

– Короче, хлебные крошки, – я высыпал ей в ладошку крошки с изюмом, она отправила в рот и зажмурилась.

– Ммммм. Какое вкусное название, сам придумал?

– Всё придумано уже до нас, нужно только взять, что лежит на поверхности, – расплывчато сказал я.

– Не знала, что на физмате любят философию, – и она протянула мне фляжку.

– На физмате любят комплексный подход, – сказал я и отхлебнул, коньяк был классный, я даже не пил такой ни когда, отхлебнул ещё.

– Я бы не переставал пить такой коньяк по утрам!

– Ты читал «Карлсона»? —удивленна спросила она.

– И почему каждый факультет считает себя самым умным? – я передал ей флягу.

– Разрушим миф?

Я кивнул.

– А как ты пьешь и не морщишься?

– Нууу… я же мальчик, а нам нельзя делать козью морду.

– У меня козья морда?

– Ещё какая! Ты бы себя видела!

Она опять отхлебнула и скривилась.

– Лёха, – сказал я громко своему товарищу снизу.– Там нам шоколадку кидали, не можешь нам передать?

Над полкой медленно всплыло половина виноватого лица Лёхи.

– Нет, – сказал негромко пьяным голосом и показал мне обертку от неё.

Я только вздохнул.

– Ну… мы тоже тут сидим… обнимаемся…

– Всё, Лёха, поставлю тебя в ночную смену. Навечно!

Лёхино лицо также медленно опустилось вниз. Снизу послышался шепот:

– Говорил вам – давайте поделимся! А вы – забудут! Забудут!

– Да чо ты врёшь, кто с тобой обнимается?

Мы с Людой расхохотались от души. Через час я рассказал половину историй, которых знал, после каждой истории мы отхлёбывали по глотку. Люда так хохотала, что чуть два раза не свалилась с полки и один раз приложилась макушкой о третью. Когда я сказал, что истории уже кончились, она отхлебнула большой глоток коньяка и неожиданно приложилась к моим губам. Я почувствовал, как теплый обжигающий напиток течет вместе с её долгим поцелуем. Она оторвалась, сплюнула и сказала:

– Ну и гадость! Ну и гадость! Этот ваш коньяк! Не провожай.

Все опять заголосили про коньяк.

Осторожно спустившись, она, шатаясь, ушла к себе в конец вагона. В купе стояла тишина. Да… без тормозов девчонка. Всплыла опять половина лица Лёхи.

– Бригадир… если вы из-за шоколадки обиделись, то я…

– Лёха, будь человеком, уйди! – мне надо было подумать и осмыслить всё произошедшее.

Пришел Серый из другого купе, лицо у него было помятое и заспанное. Я протянул ему фляжку, он сделал гримасу типа: «ого-го», и отхлебнул, потом, раскрыв и без того свои большие глаза, за которые нравился девчонкам, отхлебнул ещё раз. И со знанием дела побултыхал около уха.

– Немного осталось, где достал такую прелесть?

– Купил за поцелуй.

– Надеюсь, у проводницы. А бутылку мог бы купить за ….? Коньяк больно хороший.

Мы рассмеялись.

– Так только ты бутылку сторговать сможешь, Серый…

Поезд приехал рано, в шесть утра, нестройной помятой толпой, пахнущей перегаром, мы высыпали из вагона. Я построил свою бригаду, провел перекличку, все на месте, живы, не сказать, что здоровы. Приехали автобусы и сопровождающий, увидев нас – ужаснулся, ругаясь, пошел куда-то звонить. Наконец, позвали бригадиров, вернувшись, мы разъяснили ситуацию:

– Ждали вахтовиков, а не нас. Будем жить в женском общежитии, – парни возбужденно загудели. – Теперь плохая новость – оно пустое.

Гул возмущения носился над стройотрядом.

– Хорошая новость, через неделю приедут штукатурки- молдаванки, – толпа загудела одобрительно. – Просили отнестись к ним как к братскому народу.

Толпа студентов загудела.

– И ещё, филфак будет с нами жить.

Похоже, я даже слышал аплодисменты, только не понял с какой стороны. Общежитие было убитое, нового и чистого белья не было кровати сломаны. Комендант встречала нас с выпученными глазами и крошками у рта – завтракала.

– Кто? Какой ещё отряд? Сто человек?? Месяц??? – ей сделалось плохо, но человек показал ей какие-то бумаги и наорал на неё. Лучше ей не стало, но она побежала за ключами и какими-то вещами.

Началось распределение смен и работы. Большой человек вроде успокоился, глядя как мы оперативно составили и графики и распредели людей. Он даже поинтересовался с какого мы факультета, оказалось, что с разных: физмат, филфак, истфак и биохим. Удивленно покачав головой, пробормотал что-то насчет: ну… не зря вам государство стипендию платит. Как тут же нарвался с нашей стороны на: когда будут кормить? Народ голодный! И вообще! Разведя руки в стороны – мол, всё схвачено, пацаны! – он достал из кармана талоны – нате. В любой столовке накормят. На три дня. Распределив талоны, мы пригласили высокого товарища к нам на новоселье сегодня вечером, на что он категорически ответил – нет, и попросил окна не бить, коменданта оставить в живых, потому как в милицию за нас он просить не пойдёт.

– А завтра, товарищи, на работу! Первая смена к шести ноль-ноль!

Я вывесил списки работающих по-сменно. Завтра как раз выходила наша смена. Нас, шесть человек, поставили на упаковку тетрадей. Ну что ж посмотрим, что это такое!

Мы пили и танцевали всю ночь, днем кто-то умудрился отоварить свои талоны на питании: вместо горячего обеда из под полы взял горячительное. Вдобавок мы сперли почти весь бесплатный хлеб из ближайших столовок, и теперь они точно его не будут выкладывать на поднос в открытом доступе. А куски хлеба сушились на подоконнике – мало ли что. Серый умудрился зубами вырвать у комендантши цветомузыку – и теперь была невероятная обстановка. «Отель калифорния!» Под эту музыку хочется плакать и обниматься. Девчонкам плакать, а парням обниматься. Её включали раз десять за ночь. На утро, чуть не падая под трамвай, мы поехали на работу.

Работа была не сложной, но ответственной: пакуй тетради в коробки, да клей бирки. В клеточку – зелёная наклейка, в широкую полоску – синяя, для первоклашек – розовая, и ещё какая-то тетрадь была с косой чертой. Конвейер. Приспособившись, через час, мы уже работали нормально. На этом участке нас было шесть человек: я, Серый, Лёха. Люда, и две девчонки с филфака. Перед обедом к нам подошел мастер смены. Поглядел на нас, мягко говоря не вежливо, повертел какие-то бумажки небрежно и сказал:

– Эй ты, бегом сюда иди, – обращение было в пустоту, но раз я был главный, то я и подошел, на такое «вежливое» обращение надо было также отвечать.

– Позвольте же узнать, достопочтенный сударь, с кем имею честь разговаривать в столь Богоугодном заведении Вселенского масштаба, – сказал я, театрально окинув руками просто невероятных размеров помещение комбината.

Он остолбенел, все наши расхохотались, ему было ясно, что я не произнес ни одного оскорбительного слова, но что-то обидное всё же сказал, он нахмурил брови, пытаясь сообразить.

– Чо? – переспросил он.

– Хотел бы уточнить, на каком великосветском приёме у нас с вами был брудершафт «Мадам Клико», что вы по братски ко мне обращаетесь на «ты», многоуважаемый? – продолжал я, он молчал, наши укатывались от смеха.

– Ты чо? Самый умный что ли? – он понял, что надо хоть что-то говорить.