Читать книгу Том Мередит. Повесть - Ярослав Шестак - Страница 2

Все произошло по причине неуравновешенности натуры Тома.

Может быть, он поддал с утра, а может, был просто раздосадован каким-нибудь пренеприятным событием, но именно в тот момент, когда его злость достигла порога общепринятого, одна из проезжих частей Петербурга, которую он собирался как раз перейти, оказалась до предела запруженной автомобилями.

Том ругался на чем свет стоит, посылал водителям недвусмысленные жесты, те отвечали ему покручиванием пальца у виска, показывали на светофор, расположенный неподалеку, а один автомобиль даже наступил в лужу, и плащ Тома заметно изменил в цвете от этой процедуры.

В это время образовалась небольшая прогалина в рядах автолюбов, и Том плюнув понесся наперекор судьбе.

Где-то завизжали тормоза, заиграли фанфары, но он, не обращая на это внимания, упорно направлял свои шаги на противоположную сторону. Вообще, мешала только одна машина, иначе б он достиг другого берега. Это был «Запорожец» лимонного цвета, транспорт, который Том терпеть не мог, он так и писал в свою газету: «По улицам ездит много машин и «Запорожцев», отказывая этому зверю в месте среди животного содружества. К тому же за баранкой сидел какой-то вороватый тип, который взирал на мир пригнувшись, через пятачок, что расчищали ему дворники. так как сверху стучал дождь средней силы, и, словом, Том не дал ему дороги.

За что и поплатился.

Удар пришелся по его рукам, которыми он, видно, пытался удержать обезумевшую тварь, а от рук резонанс передался его телу. Он упал на спину, понесся, чертя не в такт другим автомобилям косую линию, пытаясь подняться и не переставая изрыгать проклятия, грозя кому-то кулаком, и, наконец, почти достигнув бордюра, ударился о бампер припаркованной машины и мигом смолк.

Бедный Том.

В больницу на краю города пришла молодая девушка лет двадцати, красивая и высокая, точно Золушка из кино, снявшая грим. Она надела врученный ей кастеляншей белый халат и прошла в палату в сопровождении доктора.

Открыв дверь, она увидела его, утопающего в бинтах, мрачного и любимого. Девушка взяла с дороги стул и подсела рядом.

Наклонилась. Поцеловала его.

– Том.

Он скосил глаза, так как услышал шум и почувствовал мягкое на щеке.

– А, Таня. Здравствуй-здравствуй. Ты зачем здесь?

– Ты что, Том? Ты меня, наверное, не узнаешь? – поразилась она. – Это я, Таня.

– Я вижу, что Таня, не слепой, – быстро, как печатное устройство, заговорил-застучал Том. – Зачем ты пришла – вот вопрос, который меня интересует. Или ты думаешь, что можешь мне чем-то помочь? Бесполезно. У меня паралич.

Таня почувствовала ком в горле, ей захотелось плакать. Оттого, что у него паралич, оттого, что у него по отношению к ней пока тоже паралич.

– Не надо так, – произнесла она, и глаза ее быстро увлажнились.

– Ради бога, не надо слез, – едва не закричал Том. – Я их тут насмотрелся уже достаточно. А я сам? Ты меня не видела вчера и позавчера, – я ревел как… как бык на бойне, без стыда, без всего. Я жалел себя как только мог; и чем больше жалел, тем заунывней я выл. Врач говорит, что я не должен знать, что со мной – а я знаю! Я не могу лежать здесь, как есть тут… больные. Тешить себя, что все в порядке, хотя мне конец! Я… молодой, – Том снизил темп и начал жевать слова, – в расцвете мужских сил, здоровый, жестокий… И всё, всё – теперь ничего; имя мне – Паралич, руки мои – Паралич, ноги – тоже Паралич, и имя мое теперь – Паралич Параличевски…

Пока он все это объяснял, странное дело, голова у него почему-то не уставала крутиться, а руки помогали ей разными запутанными жестами. Том несколько преувеличивал свою беспомощность; Таня заметила, что в неподвижном состоянии у него были только нижняя часть тела и спина.

– Ты где была эти дни? – резко спросил он.

– Я только сегодня узнала.

– Таня, ты понимаешь, ты должна уйти, – отвернув голову, заговорил он, словно что-то припоминая, – порвать со мною немедленно, потому что ты все равно сделаешь это когда-нибудь непременно; и чем позже, тем большую боль ты мне причинишь. Уходи, я не буду считать это за подлость. Да нет. Это я тебя выгоняю. Поэтому бросить ты меня уже не можешь. Вон.

– Не надо так… – не успев вздохнуть, опять заплакала она.

– В конце концов, что во мне осталось от мужчины? Только эта штуковина, – Том махнул рукой себе в ноги. – Конечно, если ты как-нибудь приспособишься, то у тебя не будет с этим проблем. Но, Таня, ты же понимаешь…

– Перестань, Том, перестань, – не дала она ему говорить. – Я тебя не брошу, не брошу. Все будет хорошо, вот увидишь.

– Но-но-но. Только без обещаний. Не надо мне ничего обещать. Как хорошо, что мы отложили свадьбу, иначе б ты сейчас была совсем счастлива.

Наступила тишина, прерываемая ее скупыми слезами и шуршанием пакета, из которого она выкладывала гостинцы.

– Ну уходи, уходи же. У меня сейчас обед.

Она поцеловала его на прощание.

– Я буду завтра.

Он закрыл лицо руками, когда она вышла.

В конце дня пришел лечащий врач. Это был пожилой, ближе к старику, мужчина, в очках, с несколько задумчивым видом, с опасливым выражением во взгляде.

Пододвинув стул, на котором сидела Таня, он тоже присел:

– Мистер Мередит, гм…

– Мередит, сэр.

– Мистер Мередит, я хочу сказать вам только одну вещь. А именно: вы должны перестать злиться на всех и вся, вы должны перестать вопить по ночам, курить огромное количество сигарет, щипать медсестер и делать им разные… гм… неприличные предложения. Думать обо всем в мрачном свете. Отчаяние – это путь в никуда, мистер Мередит.

– Мередит, сэр.

Том достал пакет жевательной резинки, бросил пластинку в рот и начал жевать с такой энергией, что слюна разлеталась кругом, образуя тонкую пелену водянистых осадков. Но врач ничего такого словно не замечал и все продолжал твердить свою жвачку:

– Поймите меня правильно: я на своем веку много имел дела с больными вашего направления, и, как правило, их отчаяние и уныние никогда не приводили ни к чему хорошему; только усугубляли общее состояние организма, способствовали ухудшению положения. Те же, кто смирялся, сейчас довольно-таки неплохо устроены в жизни, пообвыклись, понимаете; иногда я с ними вижусь.

– Не беспокойтесь обо мне, – сказал Том, бегая глазами по предметам вокруг. – Очень скоро я избавлю вас от своего присутствия.

– Я знаю, о чем вы думаете, это у вас на лице. Самоубийство – это вообще нелепо.

– Я не говорил – самоубийство.

– Правда, я помню случай, когда один пациент выбросился из палаты, он думал – свысока, а оказалось – со второго…

– Ну, мне такое не грозит, ведь я на пятом.

– …и когда упал, произошли невероятные изменения с позвоночником. Что-то труднообъяснимое. Ну, словом, он полностью излечился. Очень редкий случай.

– Интересно. – Том перестал жевать и внимательно поглядел на врача, но тот опять взялся за свое:

– Вам нужно наладить питание, сделать его регулярным, перестать отвергать пищу. Постарайтесь настроить себя на доброжелательный лад, займитесь какими-нибудь простыми упражнениями для рук, это будет вам полезно, вашему организму; возьмите газеты, журналы, не позволяйте себе расслабляться, улыбайтесь чаще, ведь вы живой…

Том все более мрачнел по ходу этого монолога, в его глазах появился недобрый огонь, а жевательная резинка буквально трещала по швам под напором мощных десен.

– Благодарите Бога, что остались вообще живы, – все более увлекался доктор. – Вам повезло, это счастливый случай, один из многих. Много я видел на своем веку таких, кто с более легкими травмами отправлялся на тот свет… после операции. Вы просто не понимаете своего счастья.

При этих словах челюсти Тома сомкнулись и стали, а глаза, что называется, вылезли.

– Вы обязаны собрать себя и смириться, – закончил доктор на торжественной ноте, после чего поднялся и направился к выходу, с чувством исполненного долга, в прекрасном настроении.

– Товарищ доктор, или как вас там… – заставил остановиться его голос Тома.

Он обернулся. Воцарилась тишина, в течение которой Том несколько раз сплюнул.

– Скажите мне, бывало ли с вами такое: прихожу я к вам на прием и говорю: «Господин Лечебница, не могли бы вы написать мне статью о легкой промышленности в России или, скажем, что-нибудь о тайнах московской канализации? Скажите, бывало такое? – голос Тома постепенно набирал в громкости, приправленный к тому же ядом и негодованием. – И представьте себе дальше: вы с радостью принимаете предложение, и, можно сказать, даже благодарны мне…

– Я не понимаю, мистер Мередит, что вы хотите…

– Что я хочу сказать? То, что именно это вы мне и предлагаете!.. Черт вас возьми! – заорал Том. – Вы – доктор, и вы должны меня лечить и вылечить; сделать мне хорошее настроение, бодрость, радость; словом, вернуть здоровье моему телу и духу! Это в вашей компетенции!

Руки Тома выделывали замысловатые па, помогая языку, большей частью тыча в старика указательными пальцами.

– Везде лечат именно так! А ваши предложения все сводятся к одному: «Вылечи себя сам»! Я честно делаю свое дело и имею право требовать честности и компетентности, когда что-либо делают со мной!

Том на миг остановился.

– Или, может, я не вписываюсь в план смертности? – спросил он наугад.

Доктор, в продолжение тирады сняв и вновь одев очки, не мог вымолвить ни слова, захлебнувшись от возмущения, и очень быстро поспешил уйти.

Тогда Том проник своим голосом вслед за ним, в коридор, и, говорят, даже пациенты анатомички слышали, как он прокричал:

– Вылечите мне тело, и мой дух тут же исцелится, а не наоборот – неужели не ясно!

– Доктор, скажите, когда мне дадут эту колясочку для инвалидов, чтоб я начал кататься взад-вперед? Не могу же я вечно тут лежать, как поверженный памятник!

Доктор стоял у окна, положив руки на подоконник, и что-то рассматривал на улице. День назад у Тома была вторая операция, результатами которой врач был совершенно неудовлетворен.

– Боюсь, мистер Мере… Мередит, еще рано, пока еще рано. К вам вчера коллеги из газеты приходили; вы спали; они оставили какую-то коробку.

– Пусть с ними, с коллегами и их коробкой. Вы мне скажите, когда меня затолкают в эту колясочку? Я тут как усопший при отпевании.

Доктор снял очки, достал платок и стал протирать стекла. Как действует на нервы ему этот больной. Все-то он хочет знать, во все сует свой нос, вместо того чтобы помолчать, отдав себя в руки судьбы, уповая, чтоб не стало совсем худо. И говорлив, говорлив без предела.

– Хотите вы знать правду, всю правду? – внезапно спросил он и в глазах его промелькнул свежий след недавней обиды.

– О чем речь, черт возьми! Это мое право! И мое право, если она окажется слишком крива, прикончить жизнь суицидом, принять самоэвтаназию, или как еще это там называется.

Доктор обернулся и, не одевая очки, сощурившись посмотрел на Тома.

– После вчерашней операции ваше состояние ухудшилось, паралич идет к голове, к рукам. Вы сами в этом виноваты; эта ваша невоздержанность, разболтанность; и я молю Бога, чтобы дело не стало совсем плохо, когда вы будете как… как истукан.

По лицу Тома заходили мускулы от таких известий, в голове его погасла та последняя лампочка, что хоть немного давала свет, когда он испытывал отчаяние.

Зато загорелось табло с надписью: «Конец».

– Спасибо. Лечебница.

Ночью Том учинил себе незапланированный пикник.

Так и осталось неразгаданным, где он раздобыл спиртное, но тот факт, что заполночь он выполз из своего номера в стельку пьян, горланя несуразные американские песни времен вьетнамской кампании, по-пластунски ползая по коридору и пугая санитарок, никто не смог опровергнуть.

Его усмирили только около двух, не без мужского вмешательства; еще выхрипывающему остатки боевых гимнов, ему вкололи снотворное, прикрутили по грудь к деревянной доске жгутами, а сверху, должно быть для красоты, наложили еще бинты.

Доска была навроде гладильной, только шире, она как раз пришлась по размеру плеч Тома; в длину она была несколько просторнее, и потому за его головой ее было еще около трети метра.

Доску с Томом, все это вместе, пристроили на колесное устройство, чтоб с утра перевезти его в другую палату, и, убедившись, что он заснул, оставили, наконец, в покое.

Проснувшись утром, Том не стал долго раздумывать. Его нынешнее положение, плюс похмелье, незаживающая рана в душе, – все это не вызывало у него ни малейшего сомнения в отношении задуманного.

Он ухватился за стул и при его помощи подкатил себя к окну. С замками не было долгой возни – один из них Том вовсе вырвал с корнем, распахнул окно. Давно забытой улицей повеяло снаружи; проформалиненный воздух не стал себя долго уговаривать и быстро улетучился на волю. То же проделал и Том: ухватившись руками за рамы, он сорвал себя с колесного устройства, протолкнул себя в проем и, притиснутый жгутами к доске, ухнул вниз.

Но ужасное падение не состоялось. То есть оно, конечно, было, но какое-то неполноценное: не успел Том начать счет до пяти, когда произошло трескучее приземление. А со стороны это смотрелось так: распахнулись больничные окна на втором этаже, и некое мраморное изваяние свалилось прямо на прямоугольники прилавков, с которых женщины преклонных лет торговали цветами.

Поднялся переполох.

– Ух ты, черт! – закричал Том, оказавшись среди цветов. – Пять этажей, и так быстро? Или это уже похороны?

Он покрутил головой и заметил распахнутое окно на втором этаже.

– Ну, Лечебница! Что вы орете, люди? Вы что?! – обратился он к зашедшимся в негодовании женщинам. – Я же инвалид! Как не стыдно. Ну помял, зато живой!

Заметив группу мужеского пола, двигающуюся вдоль по улице, его мысль переняла совершенно иной оборот:

– Эй, мужчины! – закричал он. – Возьмите меня с собой, дело срочное: я из больницы ноги… крылья сделал. Выписали, а добирайся как хочешь, говорят – твои проблемы! Жена у меня родила, дети не кормленные. До метро только донесите, там я разберусь!

Как ни спешили мужчины, как ни расходились их маршруты и как ни своеобычна была эта просьба, – отказать в ней инвалиду было делом невозможным. Поэтому четверо или пять человек, посмеиваясь, подняли доску с Томом себе на плечи и понесли это все, на манер гроба, в неизвестном направлении. Впрочем, Том не давал скучать своим помощникам, расписывая им свои выдумки до мельчайших подробностей, помогая себе разными изощренными жестами, понаблюдав за которыми, можно было схватить умопомрачение.

Много хуже стало, когда наконец добрались до станции метро и спустились вниз. В вагоне, в давке доска неизвестным образом перекочевала с плеч помощников на плечи простых мирных граждан всех возрастов и полов, что немало тех возмущало:

– Да кто ж позволил себе это безобразие! – заходился женский грудной голос.

– Ишь ты, лыжник!

– Жлоб!

– Это какой-то хиппи или пацифист. Из новых, – сыпались определения.

И Тома тискали туда-сюда, как судно в шторм, и он боялся провалиться вниз, под ноги этим людям, где непременно затопчут. А потому что есть сил хватался за поручни.

– Новый вид спорта, придумал тоже, – недовольно проговорило пожилое лицо в лицо Тома.

– Да ты что, старик, я же инвалид!

Когда поезд приблизился к станции, суматоха еще более усилилась. Кто-то пробивался к выходу, где-то плакали дети и слышался звук раздираемой материи, и Том подумал, что пора, пожалуй, выходить, потому что если он не сойдет сейчас, то не сойдет и потом.

– Что?! Что?! Какая станция? – кричал он вокруг, отворачивая голову под нечеловеческим градусом. – Космомольск-на-Амуре? Ах, Космомольская… А что наверху, какие проспекты? Не понял…

Наконец поезд встал, двери раскрылись.

Из вагона быстро убывало, и Том почти сразу оказался в вертикальном положении. Он ухватился за поручни и, как обезьяна в пампасах, насколько скоро мог, стал протаскивать себя к выходу.

Но было уже поздно – начали поступать люди со станции.

Ругались все, и Том первый среди них:

– Что?! Сама! Туда, к черту!.. Пропустите немедленно жертву авто… и авиакатастрофы!

Ему дали протиснуться в выход наполовину, когда он почти у самого уха услышал:

– Осторожно, двери закрыва… – а что было дальше, Том так и не узнал, потому как щелкнувшие двери попали между доской и ним, слегка отделив одно от другого: Том был снаружи, а вторая, деревянная его часть – внутри.

Поезд набирал ход.

В тоннеле Том разразился чистейшим заокеанским матом, самым отборным, жаль, что русский слух невосприимчив к нему, не то сразу бы стало ясно, у какого языка в этом деле пальма первенства. Хотя, впрочем, вокруг никого не было, слушать было некому, только грохот и подсвеченный мрак.

Том быстро выдохся и перешел на шепот:

– Это просто как американские горки. Падение с «Уэнрайт Билдинга». Надо будет записать… Куда только машинисты смотрят.

Очень быстро показалась новая станция, и настроение Тома несколько поднялось. На платформе было множество людей в яркой цветастой одежде, которые, заметив куколку-Тома, пришпиленного к дверям вагона, что-то со смехом залопотали и начали дружно хлопать. Некоторые достали фотокамеры, послышались щелчки спускаемых затворов.

Том раскинул руки и раскланивался этим людям, насколько он мог, болтая головой, а потом раскрылись двери, и для него вновь настали черные будни.

Сзади толкнули и он полетел носом вниз, едва успев выставить руки и приняв позу отжимающегося атлета. Вокруг поднялось волнение и недовольство, и Тому пришлось ползти на руках к противоположным поездам, так как принять сколько-нибудь вертикальное положение было в его случае просто немыслимым. Он силился прочитать названия противоположных станций на люминесцентных табло, но проклятый фут доски над головой, как козырек, скрывал от него эту информацию, как ни высоко поднимался Том на своих руках и как ни таращил он свои глаза.

Какие-то добрые люди сжалились над ним, наконец, подняли его к свету и посадили в отбывающий поезд (точнее будет – «поставили»).

В этом вагоне давка была не столь устрашающая, и Том на время забыл о своем положении, полностью отдавшись окружающей его жизни.

Он заметил девицу восточного типа, которая была повернута к нему в три четверти, через три или четыре головы. Том сначала подмигивал ей, а затем высунул свой язык и вкупе с губами сделал столь неподражаемый жест, что восточная Шахразада, должно быть, почувствовала себя облизанной с ног до головы. Она показала пальцем на рядом стоящего мужчину, который мрачно взглянул на Тома, и тот, высоко подняв брови, быстро загасил свои поползновения.

На очередной станции Тому не повезло. Пространство как всегда быстро опустело, оставив его в неустойчивом равновесии, он не успел схватиться… поручня просвистела мимо руки, и он вынужден был совершить падение навзничь. Правда, руки пришли на помощь и в этот раз: он инстинктивно отвел их назад, получил внушительный удар по ладошкам, – и опасность разбиться параличом с головы до ног вновь миновала.

Том положил себя на пол и решил передохнуть. Но не тут-то было. Вагон набивался до основания, Тома слегка топтали, не замечая, а замечая, принимали за пьяного бродягу и топтали вдвойне.

– Лошади, кобылы, – возмущался он. – Ну куда, куда?! Смотри, куда лезешь! Убери чемодан с моих ног, несчастный!

Наконец прессование было закончено, и Том мог немного передохнуть.

Свет ламп застилали ему одежда и сумки, которые были выше, внизу было уютно и темно, и к тому же голова Тома оказалась между двух женских туфель, обладательница которых, вероятно, не догадывалась, что внизу бытует некая форма существования, и, словом, он на время смирился с жизнью.

Том, распластавшись на полу неведомой ему метростанции, бравым голосом рассказывал:

– Абхазия, Джорджия, Нагорный Барабах… этот, как его… Камбоджа, где еще там? Восемь пулевых, семь ножевых ран. Газы, гомеопатия – все беды на одну голову. Довезли до сюда, бросили, подлецы. Донесите кто-нибудь до бегущих ступенек. Пра-а-ашу!

И так, давя на струны заповедные, ему удалось наскрести группку разномастных мужичков, двое из которых были не вполне трезвы.

Взвалив Тома на свои плечи, процессия двинулась к эскалатору.

– Так, так, – говорил Том, направляя собственное движение, – теперь немного влево. Сейчас с поезда толпа повалит. Вы что, мужики?.. Ну как?

И тут он увидел молодую девушку, чем-то напомнившую ему его юность, американскую мечту и родную страну, все вместе, которая рассеянно двигалась по залу, выбиваясь из общего потока непрерывно снующих прочих альфа- и дельта-частиц. Захотелось как-то попасть в фокус этой девы, отобразиться в нем, прикоснуться и убедиться, что она есть.

– Вот это да! – вслух прокричал восхищенный Том. – Смотри, какая… Стоп, молодцы, поставьте меня рядом с ней, преочень буду благодарен.

«Молодцы» были рады стараться, они поставили Тома стоймя, прислонили к колонне и тут же испарились, однако, оставив его точно на пути следования американской грезы.

– Привет! – сказал он, когда она приблизилась, заметив ее любопытный взгляд, впрочем, более касавшийся патологии. – Я Том Мередит, после операции направляюсь домой. А ты?

– Ира.

Она до того удивилась, остановившись рядом с ним, что имя произнесла почти машинально.

– Ирэн, значит; ну да, мне это нравится. Ты ведь не будешь прочь, если я к тебе как-нибудь… гм… то есть, если меня к тебе как-нибудь занесут? Ведь не будешь?

Ире захотелось послать его ко всем чертям, но в глазах у нее уже появилось такое искательно-женское выражение, говорящее о том, что их хозяйка помимо воли считает, что перед ней находится нечто достойное ее внимания.

Поэтому она промолчала.

Том в это время оглядывался вокруг, совершенно не замечая, какими глазами на него смотрят.

– А, черт, эти парни сновав сбежали… – он уставился на нее упругим, как у совы, взглядом. – Можешь ты мне помочь немного? Мне кажется, что эта доска очень скользкая внизу, и если ее положить… Я тут покатался немного.

Доска с наружной стороны действительно оказалась гладкой, точно свежезалитый каток. Когда Том, подпирая колонну и выезжая вперед ногами, плавно опустился на спину, Ира просто взяла его за руку и повлекла за собой, не испытывая при этом ни малейшего неудобства.

– Я ведь страшно больной, – рассказывал ей Том, пока они подбирались к эскалатору. – Я ведь распухший весь: снизу доверху. У меня энцефалит. Муха, знаешь, укусила, такая большая красная… муха.

Он ненадолго заткнулся, обдумывая, что же значит – «красная».

– Ну, она стала красной, конечно же, после того, как укусила. Ты понимаешь, я чуть просто не рехнулся…

– Всегда думала, что энцефалит от клещей.

– Ну да, конечно, от клещей, от мух, от прочей всей этой гадости.

У самого эскалатора поток людей сгустился. Общение с Ирой прервалось. Она осторожно прокладывала путь прямо к цели, в то время как Том за ее спиной шумно оповещал остальных о своем присутствии. Потом Ира исчезла, сомкнутые плечи продавили ее вперед, оставив ему лишь ладонь и часть руки, обрывающуюся у локтя. Том оказался в окружении бесперебойно ступающих ног. Он попытался вернуть девушку обратно, но тем только усугубил свое положение: дернув раз-другой, он вдруг с ужасом ощутил, что лишился ее верного водительства. Рука ее выскользнула в самый неподходящий момент, перед заходом на постой, быть может, тем счастливо избавив Ирину от сложных переломов, но вот его оставив судьбе на полный произвол.

Том тотчас вцепился в первую попавшуюся конечность, но ошибся адресом, ему вложили монетку, и он принужден был переметнуться на чье-то пальто. Его вновь стряхнули, доска оказалась резко вывернутой влево, – и в следующий миг он перекрыл доступ на ленту, став твердо поперек, как волнорез.

Движение споткнулось, а затем через него полетели подошвы, сумки, чемоданы и дети. В воздухе повисла недоуменная брань и ответом ей был вопль Тома, которого успели ткнуть дамской шпилькой. Словно полк солдат ринулся в атаку, все как один в тяжелых сапогах, и Том уже не мог кричать, он отбивался что есть сил руками, в бешенстве рассылая тумаки направо и налево.

К счастью, Ира в этот момент находилась поблизости у стены, поджидая Тома, и все видела. Шум борьбы заставил ее немедленно действовать – она снова бросилась в толпу. Причудливым тараном разрезав слипшуюся массу, она пробилась к будке дежурной и лихорадочно забарабанила руками по стеклу.

Дежурная, узрев ее отчаянные жесты, обернулась, и, наконец, установив причину переполоха, быстро остановила подъем.

Зажегся соседний тумблер, побежала левая линия.

Увлекаемая новым руслом, толпа медленно схлынула.

Когда место на сходнях достаточно обнажилось, зрению предстала жалкая, но воинственная картина: Том, метая проклятья сквозь стоны, ощупывал себя трясущимися руками, не смея коснуться взглядом своего тела. Ему казалось, будто внутри у него теперь разлит некий огненный маринад, в котором плавают битые кости да еще лохмотья израненной души. Нет, он больше не поедет кататься в метро, ни за какие чудеса. Уж лучше пешком, то есть на коляске, как угодно, – с этого момента он определенно ненавидит подземку имени Ленина и все, что с ней связано.

Когда Ира поравнялась с ним, он приглушил свои стенания, потом умолк и попытался сделать вид как ни в чем не бывало, даже изобразил слабое подобие улыбки.

Она склонилась к нему.

– Ради бога, извините меня, – проговорила девушка срывающимся голосом, – я была так неосторожна. Вас не очень ушибли?

– Да нет. Ну, то есть да. – Огонь внутри померк, и теперь Том быстро приходил в себя под участливыми глазами Иры. – Есть немного. Ну и тяжеловесы, – никогда не знал, что люди могут столько весить. – Он помолчал, раздумывая. – Ну да, ясно, время-то послеобеденное. Поедем, Ирэн, надо выбраться из этого ущелья… диких иноходцев.

Она прислонила его в предвыходном пространстве метро к стене:

– Сейчас, минутку, мне нужно позвонить.

Ира куда-то ушла, а Том, оставшись в одиночестве, быстро начал скучать. Боль почти улеглась, он совсем о ней позабыл. Возможно, тут не обошлось без общего парализующего влияния организма, иначе чем можно было объяснить то любопытство, с которым он разглядывал все вокруг него происходящее? Впрочем, картина поднимающихся из глубины людей быстро утомила его своим однообразием. Если бы некоторые экземпляры, зазевавшись на его облачение, изредка не забывали про своевременный сход, отчего нелепо спотыкались и подпрыгивали, с трудом удерживая под ногами почву, – он бы долго на ней не задержался.

Том перевел взгляд на газетный киоск, почитал заголовки и тут обнаружил, что находится в центре внимания группы юных бездельников. Они расположились прямо напротив. Их терпение, видимо, уже давно иссякло, и, дождавшись наконец его угрюмого взора, они сочли себя просто вправе приблизиться и завязать с ним знакомство.

– Ха-ха, да это пугало! – прокричал один из них, и они тут же очутились рядом.

– Привет, икона, давай развлечемся, – услышал Том веселое предложение, которое исходило, по всей видимости, от их предводителя.

– Вали-ка отсюда, сыны подземелья…

Он не успел закончить, так как подросток прихлопнул ногой низ доски к стене, и в действие вступили неумолимые физические законы, заставляющие пол стремительно разрастись в ошарашенных глазах Тома. Руки по новообретенной привычке вновь пришли на помощь: Том автоматом выбросил их вперед, не успев даже пожелать им сохранности, и этим выправил положение, по крайней мере уберег свои нос, зубы от преждевременной ломки.

Утвердившись кое-как на грязном полу, он почувствовал, что дело, однако, этим не кончилось. Кто-то из мальчишек поставил ногу сверху и начал с силой давить, видимо, стремясь припечатать его все корпусом; таким же образом, вероятно, армейские сержанты учат отжиматься чахнущих с тоски юнцов. Подростки закатились со смеху, наблюдая, как побагровевшая «икона» кряхтит, оказывая достойное сопротивление своими сильными руками, кряхтит, но держится.

Ира в это время разговаривала по телефону-автомату дальше по проходу, иногда взглядывая в сторону Тома, который наискось слегка виднелся сквозь толпу. В один из таких взглядов, целиком уйдя в разговор, она нехотя отметила про себя, что Том куда-то подевался. Не было ни его лица, ни белоснежных бинтов, будто людская река смела его и увлекла за собой.

Чувствуя недоброе, Ира спешно что-то договорила в трубку, опустила ее на рычаг и быстро приблизилась к месту последней стоянки Тома.

Подозрения не обманули ее: теперь здесь бесновалась компания подростков, которые, расположившись кольцом и что-то возбужденно крича, ломали какую-то мебель.

Хотя это и не был шкаф с раскинутыми руками, как она убедилась, но даже если и так, то под ним пропадал придавленный многочисленными ногами Том. И руки были его, а не шкафа. Они понемногу расползались в разные стороны, уступая напору, оставаясь тем не менее несгибаемыми.

Ира не стала долго раздумывать. С молниеносной быстротой она выхватила из своей сумочки некое удостоверение в красной обложке и, тыча им в носы коварной поросли, слабо прокричала:

– Прекратите! Прекратите немедленно! Сейчас же перестаньте! Ну!

Они перестали кричать, а только ухмылялись, внезапно успокоившись. Их ботинки неспешно убрались на землю и выразили готовность дать тягу.

– Немедленно поставьте его на место! Как вы смеете!.. – негодовала Ира. – Я вас всех в тюрьму…

Шпана, смеясь, откатила.

Станция была вокзальной, и Ира смогла заручиться помощью носильщика, которого она разыскала где-то у входа.

Пожилой, обветренный перронными сквозняками мужчина поставил Тома перед собой и повез его к выходу, а Ира вышагивала рядом.

– Да, это здорово у тебя вышло, – говорил ей Том. – Я думал, ты поднимешь крик, как обычно. Ты что, из отряда спасателй? Что это у тебя за книжка?

– Удостоверение налогового инспектора.

– Ах, вот как? Никогда не подумал бы. Инспектор налогов… Правильно пацаны убежали – где эти налоги взять-то? Да, сейчас все так. А я – журналист, американец. Пишу за океан о пробуждающейся жизни.

Ирина подняла бровь, словно ожидала услышать нечто подобное, и улыбнулась:

– Вы хорошо говорите по-русски для американца.

– Да, есть у меня такое свойство, хватать все на лету. – Том поморщился, вспомнив о числе полетов за минувшее утро. – Знаешь что? Давай махнем в ресторан куда-нибудь. А? Что-то я неважно себя чувствую… У тебя есть деньги? Впрочем, сейчас.