Читать книгу Белый Волк. Горные духи и дети луны - Ярослав Толстов - Страница 2

Нет в природе ничего более красивого и непостоянного, чем море и небо, особенно, когда они расцвечены солнцем в непрерывно меняющиеся цвета на рассвете или на закате. Море чем-то сродни непостоянству и изменчивости человеческой жизни, и так же непредсказуемо. Вот оно, словно бы, спит и почти не шевелится, лишь, блики солнечного света рисуют на воде огненные росчерки, а набежала тучка, подул ветерок – глядишь, все полностью изменилось, и нет уже никакого намека на покой, и море отражает угрозы бесконечно далекого неба, сливается с ним у горизонта, перемешивая цвета и формы. Небо в горах смотрится совсем по-другому, могучие утесы, будто бы, противопоставляют свою незыблемость вечной переменчивости воздушного океана. Они, всего лишь, отражают самые яркие отблески, всегда на одном и том же месте: на ледниках или заснеженных вершинах. Горы олицетворяют собой постоянство, а если уж меняются, то это – могучий и грозный процесс.

Более постоянно, лишь, чувство печали, которое неизменно появляется у меня на закате, когда я смотрю на меняющееся небо, и не важно, где оно отражается: в море или на снежных вершинах гор. Игра цветов воздушном эфире, подобно звукам классической музыки, высвобождает то, что в другое время спрятано глубоко на дне души. Несбывшиеся ожидания и обманутые надежды, призраки былых ошибок и тени ушедших друзей. Давным-давно, одна старая и мудрая женщина сказала, что я должна найти способ выпускать свою печаль наружу, иначе она съест мою душу изнутри. Когда душевный груз становится невыносим, кто-то садится за рояль, кто-то становится к мольберту, выплескивая на него своих внутренних демонов, ну, а я смотрю на закатное небо. И горы, призывая себе на помощь их непоколебимость и стойкость. Однажды на закате я сказала, что способна справиться со всем, что будет необходимо для счастья моей семьи и друзей, но я и не предполагала, что это будет так тяжело. А ждать придется так долго.

– Мама, мама! Она сказала, что они с отцом прилетят в долину завтра! – радостный звонкий голосок, раздавшийся за моей спиной, оторвал мой взгляд от горных вершин, на которые я смотрела, сидя на подоконнике в своей спальне.

– Кто прилетит, Кауа? – спросила я, поворачиваясь к двери.

Но он резко затормозил, не добегая до окна, и сам спросил, заглядывая мне в глаза:

– Ты плакала?

– Нет, милый, вспоминала, – ответила я, спешно запихивая свои чувства в самый дальний угол души.

Плакать я перестала очень давно, более десяти лет назад. В тот день, когда проводила друзей в опасный путь, я плакала последний раз. А прятать свою печаль в самый дальний уголок души я научилась, когда на свет появилось мое зеленоглазое чудо. Кроха начинала пищать и хныкать, если у меня становилось муторно на душе, зато, как он улыбался, когда я радовалась! Как сияли его переливчатые глаза! Они у него были, просто, огромные для такого маленького смуглого личика, темно-медовые по окружности зрачка, золотыми стрелами пронизывали они травяную зелень остальной радужки. Глаза, каким-то образом, меняли интенсивность цвета в зависимости от его настроения, а его настроение, напрямую, зависело от настроения того, кто находился рядом с ним. И неважно, насколько спокойным было, при этом, мое лицо. Пришлось позаимствовать у Лиса его книги по восточной философии и тренировать умение быстро гасить сильные душевные порывы. Но все это того стоило, потому, что радость он не только разделял со мной, но и, каким-то образом, усиливал. А когда он стал постарше, то начал так же поступать и с другими людьми. Они же относились к нему по-разному, потому, что никому не удавалось обмануть его словами или выражением лица.

– Ты вспоминала что-то очень печальное, потому, что я знаю, ты плакала, там, внутри, – обвиняющее заметил он. – Я знаю это ощущение по другим людям, только у них, в этот момент, слезы катятся по щекам, а у тебя остаются где-то внутри тебя.

– Прости, я не хотела тебя обманывать, просто, я давно перестала плакать по-настоящему, еще до твоего рождения, а печальные воспоминания есть у всех, – я соскочила с подоконника и прижала к себе его черноволосую головенку. – А если ты, все же, скажешь, кто завтра прилетает, то я порадуюсь вместе с тобой, и печаль уйдет.

Мой сын нахмурился, как он делал это всегда, когда я отказывалась делиться с ним своими проблемами, но затем улыбка, снова, осветила его лицо:

– Медвежонок! – радостно доложил он.

А я, могла бы, и догадаться, ведь, из всех своих братьев и сестер, он выделял именно ее, Урсулу. Домашние же часто дразнили ее Медвежонком, из-за некоторого соответствия ее имени на латыни и легкой детской косолапости. От своей косолапости, благодаря урокам мастера Лиса, Урсула давно избавилась, а прозвище осталось. И вызывало изрядное недоумение у тех людей, кто не знал, с детства, эту миниатюрную, грациозную, зеленоглазую фею с длинными огненными кудрями. Зелень в ее глазах была несколько другой, чем у меня и Кауа, она была разбавлена изрядной долей серого и голубого, отчего, скорее, напоминала не траву, а море в солнечный день. Еще, я встречалась с высказываниями, что медведь – очень непредсказуемый зверь, а Урса тоже вспыхивала, как порох, мгновенно переходя от восторга к безграничному отчаянию. Все ее эмоции и чувства были так ярки и определенны, что нет ничего удивительного в том, что она находила, столь полное, взаимопонимание с Кауа. В отличие от своей сестры, Елизаветы, которую даже ее отец, Вольф, называл Снежной Королевой.

Лиза, своей холодной нордической красотой, переплюнула даже его. Из-под черных, густых ресниц и бровей, так необычно выглядевших на фарфорово-бледном лице, обрамленном длинными волосами, необычайно светлого, платинового, оттенка, смотрели на мир, удивительно холодные, синие глаза. Такой цвет я видела высоко в горах, когда протыкала лыжной палкой, казавшийся сверху кипенно-белым, снег. И характер у нее оказался под стать внешности, трезвый расчет всегда властвовал над ее сиюминутными чувствами, во всех сферах жизни.

Ну, или почти во всех. Она, явно, оживала, когда держала шпагу в своих прекрасных бледных руках, или когда, временами, искоса, взглядывала на своего сводного брата, Генриха, которого все часто дразнили двенадцатым бароном. А тот отвечал, что может и не дождаться этого титула, так как прадед его, одиннадцатый барон, и тоже Генрих, по его мнению, бессмертен.

Старый барон, и в самом деле, давал повод для таких инсинуаций, потому, как, хотя и перешагнул, пару лет назад, столетний юбилей, но не потерял ни стройности осанки, ни остроты ума. Возможно, это его переселение в нашу, высокогорную, долину дало такой результат, а, может быть, спокойный образ жизни, который он начал вести, передав все дела Вольфу и сосредоточившись на воспитании правнуков.

Он мне очень сильно помог, находясь рядом все эти, долгие, одиннадцать лет, что прошли уже со дня его переселения в долину. Наверное, это бесконечная череда лет и огромный жизненный опыт делали его столь терпимым и понимающим в отношении с детьми, а они отвечали ему искренней любовью. Все шестеро, потому, что Генрих-старший не делал никакого различия между своим первым правнуком, Генрихом – младшим, сыном Вольфа и его родной внучки – Греты, нашей с Вольфом, Лизой и остальным моим потомством, включая Кауа. А за последние годы, когда остальные дети стали приезжать в долину все реже, они с ним особенно сблизились.

Меня удивляла эта их дружба, потому что остальным людям общение с моим младшим сыном давалось очень непросто. Хотя, у старого барона был уже опыт общения с необычными детьми. Я имею ввиду его приемного сына, Адама, который, на самом деле, был сыном заклятого врага Генриха-старшего, доктора Бруно. Как Генрих сумел, в свое время, найти с ним общий язык, для меня, до сих пор, оставалось загадкой. Однако старый барон усыновил мальчика, который свои первые десять лет жизни провел в подземном бункере, вдали от людей, и адаптировал его к реальному миру. Возможно, тут сыграли свою роль необычные умственные и адаптационные способности Адама, которые сумел передать ему его создатель, однако, я замечала, что к старому барону его воспитанник, и по сию пору, относился с определенной теплотой, что было для него крайне необычно.

Вместе они провели около шести лет, а затем мы с Вольфом были вынуждены инсценировать смерть Адама и переправить его на Кубу, в клинику доктора Рамиреса, чтобы попытаться вылечить его врожденный недуг и избавить от пристального внимания спецслужб. Там он безвыездно провел следующие три года, под присмотром доктора, а также своей матери, Пакиты и ее мужа Че, который был не только моим старинным другом, но и отцом моего сына Германа. Общих же детей, с Пакитой, у них, долгое время, не было, она, и вовсе, сомневалась в своей способности иметь детей после тех экспериментов доктора Бруно, в результате которых на свет появился Адам. Однако пребывание в клинике Рамиреса привело к тому, что, через пару лет, у них с Че появился общий сын, которого мой друг, конечно же, назвал Эрнесто.

Это долгожданное событие не заставило моего друга изменить отношение к своему первенцу. Его он тоже любил и пытался уделять внимание настолько, насколько это позволял его беспокойный образ жизни. Герману же, который так был назван отнюдь не в честь Геринга, а в честь второго человека, полетевшего в космос, Германа Титова, достался в наследство от отца, такой же, непоседливый характер и буйный темперамент. А стремление летать, по-видимому, пришло от имени. Под неистовым напором мальчишки наш штатный пилот, Арнольд, не выдержал и начал учить его управлять вертолетом с двенадцати лет, и Герка так в этом преуспел, что местные прозвали его Крылатым Змеем. Теперь же он вознамерился сделать эту профессию делом всей своей жизни. И еще он хотел посмотреть весь мир.

А с его братом, который звался Юрием, потому, что родился на час раньше, было все не так просто. Хотя, они и родились двойняшками, но были непохожи, как день и ночь, не только внешностью, но и характерами. Герман, с годами, становился, все сильнее, похож на своего отца: невысокая сухощавая фигура, черные жесткие волосы и темно-карие глаза, постоянно искрящиеся любопытством и весельем. Его, всегда, было трудно выделить в толпе местных мальчишек.

Юрий же был гораздо выше своего брата, светло-русыми волосами, холодновато-серыми глазами и скупыми выверенными движениями, более всего, напоминал англичанина из старых фильмов. Когда, однажды, Герман сообщил мне, что друзья дали брату прозвище Лед, я совсем не удивилась. Правда, сама я считала, что ледяной была та оболочка, которую он позволял видеть окружающим, а внутри полыхал пламень не хуже, чем у его сестры, Урсулы. Что тоже было наследием их общего отца – Алексея, с которым я не виделась уже одиннадцать лет. Я только знала, что он, все еще, жив и здоров, во всяком случае, так мне сообщали мои друзья, которые, изредка, виделись с ним. Мне было тяжело в разлуке, а детям – и подавно.

За эти долгие годы, прошедшие со дня его отъезда, я многократно задавала себе вопрос: что же я, тогда, сделала не так? Но неизменно приходила к выводу, что по-другому поступить я, в тот момент, не могла. Хорек отчаянно хотел доказать, что способен действовать самостоятельно и вносить свой, личный, существенный вклад в общее дело. С первого раза у него это не вышло, и он едва не сломался. По правде сказать, все мы в той ситуации сработали не лучшим образом, и то, что все закончилось благополучно, и потеряли мы, всего лишь, одну жизнь – Мудрую Птицу, бабушку Пабло и Паулы, я склонна была приписывать везению, а мой адъютант Пабло – промыслу старых богов и покровительству горных духов. Но Алешка был склонен винить во всем, исключительно, себя, и я не решилась тащить тогда его обратно, в нашу горную долину, где он каждый взгляд воспринимал бы, как безмолвное обвинение.

Положение вокруг нашего, затерянного в горах, городка в то далекое лето складывалось весьма сложное, и стая, с моей подачи, решила заслать в стан врага разведчиков, которыми и стали Хорек и Педро-Пуля. Такая работа не предусматривала отпусков и свиданий, но я надеялась, что через год-другой мы разгребем ситуацию, и они вернутся.

Но годы шли, а они все не возвращались. Хотя, добытые, с их помощью, сведения оказались чрезвычайно полезны. Именно они помогли нам выстоять в следующие пару лет, когда все складывалось настолько плохо, что мы, со дня на день, ждали авиационного удара по долине, и кто-нибудь круглосуточно дежурил у пулеметов и зенитного орудия, а убежище, оборудованное в старом подземном бункере, содержалось в постоянной готовности.

И именно тогда, я сдалась на уговоры Вольфа и отправила обе пары двойняшек в закрытый частный пансион в Новой Зеландии, который он, ранее, подобрал для своего сына, Генриха. Там давали хорошее образование, не задавали лишних вопросов и сохраняли в строжайшей тайне происхождение своих учеников. В очередной раз, пришлось выбирать между тем, что хочется и тем, что должно. Я хотела любить и воспитывать своих детей сама, а выбрала хорошее образование и гарантированную безопасность.

Со мной остался лишь Кауа, мой младшенький. Вообще-то, это далеко не полное его имя, но то, которое дал ему его отец, Пабло, для меня было, просто, непроизносимым. Это старое родовое имя, последним, носил его отец, дед Кауа, которого Пабло потерял еще до своего рождения. А виноват был в этом доктор Бруно, отец Адама. Самого же Пабло так назвала его мать, католичка, которая умерла при его рождении. А дальше Пабло и его старшую сестру Паулу растила Мудрая Птица, и он посчитал, что дав сыну такое имя, он успокоит ее дух. Звучит все довольно странно, но мальчику это имя, удивительным образом, очень подходило, являясь продолжением всех тех, странных, обстоятельств, которые предшествовали его рождению.

Он и сам был столь странным существом, что мне никак не удавалось пресечь различные слухи, что ходили вокруг него в нашей долине. Это было тем более неприятным, поскольку оказалось, что я не могу отправить его в ту же школу, что и его старших братьев и сестер. Так, как этот мальчик воспринимал окружающий мир, делало для него неприемлемой ту ежедневную мелкую ложь, внутри которой мы, все, существуем. А то, что он, постоянно, указывал людям на несоответствие их слов их же чувствам, делало его изгоем. Пришлось оставить его при себе, что создало дополнительные трения между моими детьми.

Конечно, Герману было наплевать на всякие, тонкие, материи, в этом он тоже пошел в отца. Его, вполне, устраивало, что есть мать, дедушка Генрих и их к нему доброе отношение. И что его отец, Че, врывается в его жизнь весьма эпизодически. Подобно своему отцу, Герман законы построения стаи считал безусловной истиной, которую Лис проповедовал всем, своим, ученикам. Все ровесники и товарищи по спортзалу были для него как братья, а старшие товарищи – непререкаемый авторитет. С Вольфом у него сложились очень дружеские отношения, небо они любили одинаково сильно. Герка неустанно познавал реальный мир и не задумывался над смыслом жизни, ему достаточно того, что он в ней существует.

Лизу тоже, вполне, удовлетворяло наличие обоих родителей и старшего брата, который стал для нее примером для подражания. Меня всегда занимал источник этой их тяги друг к другу, возникшей с первого дня их знакомства. Ну, не обвинять же в этом поразительное внешнее сходство! Когда Генрих и Елизавета стояли рядом, это именно их можно было счесть не просто кровными родственниками, а близнецами. Оба они – высокие, стройные блондины с черными бровями и ресницами вокруг ярко-синих глаз. Барон Генрих утверждал, что так в них проявилась старинная генетическая линия, которую увековечили портреты, висевшие на стенах родового замка в Германии. Внешне сводные брат с сестрой были похожи, как две капли воды, а вот характерами, изрядно,

различались.

Старший сын Вольфа рос открытым и прямолинейным мальчиком, честный поединок на шпагах предпочитал деловым переговорам и закулисным интригам. В этом виде спорта он весьма преуспел, даже становился призером, целого ряда, престижных соревнований. На данный момент времени он уже продолжал свое обучение в Оксфорде, но, и там, больше внимания уделял спорту, чем изучению экономики и юриспруденции, для чего и был туда послан, как будущий наследник семейной корпорации.

Лиза же, хотя и занялась фехтованием, подражая старшему брату, но с гораздо большей охотой вникала в деловые взаимоотношения, и экономический факультет Оксфорда выбрала вовсе не только из-за того, чтобы быть поближе к старшему брату после окончания колледжа. Туда-то ее и повез сейчас Вольф, предварительно переправив Урсулу в Сидней, в университете которого, как предполагалось, она продолжит обучение.

Моя вторая девочка унаследовала мою, по большей части, внешность и мятущуюся душу своего отца. За годы своего обучения в пансионе, она перепробовала множество занятий, но так и не нашла себе дела по душе. Единственное, что ей, по-настоящему, нравилось – танцевать. В этом она пошла в меня. Урсула с таким же воодушевлением кружилась во время праздников на площади нашего городка, подпитываясь энергией восхищенной толпы. Но даже в этом виде творчества необходимо прилагать значительные постоянные усилия, чтобы добиться реального успеха и признания, а Урсуле не хватало терпения. Поэтому-то, мы, на последнем семейном совете, и решили послать ее в Сиднейский университет, так как долина испытывала острую нехватку технических специалистов.

Да, и Юрий, именно в Австралии, проходил сейчас обучение на пилота. Он, как и Герман, стремился летать, но, в пику брату, выбрал самолет. Брат и сестра сильно сблизились в последнее время обучения в пансионе, особенно после того, как полностью осознали свое родство по отцу. Бедняга Вольф старался, изо всех сил, стать одинаково хорошим отцом для всех моих детей, и все шло довольно неплохо, пока дети были маленькими. Но в подростковом возрасте дети начинают задавать непростые вопросы. То, что Вольф был родным отцом Генриху-младшему и Елизавете, было видно невооруженным взглядом. Да, и у Германа отец, хоть временами, но появлялся. А у Юрия и Урсулы отец не появлялся совсем. В определенный момент мой сын сложил, по времени, рождение Кауа и исчезновение Алексея, и, однажды, прямо спросил, не было ли появление младшего брата тому причиной. В тот момент я, просто, опешила от такого предположения, но позднее рассказала, что Алексей и Педро-Пуля уехали с секретным заданием, и к их брату это не имеет никакого отношения. Мой сын, вроде бы, принял эту версию.

Тем более, что у Пули в долине тоже остался сын. Правда, о его рождении он мог и не знать. Мальчик родился у Чиа, почти, через год после его отъезда. Эту девушку Педро-Пуля привел в долину, все в то же, несчастливое, лето, и провел с ней совсем немного времени, прежде чем уехал с Хорьком. После его отъезда Чиа, со своей младшей сестрой Миа, жила в доме, прежде принадлежавшем семье Мудрой Птицы. Там у нее и родился мальчик, которого назвали Педро-младший. В этом доме они и жили до сих пор. Две женщины, мальчик и альпаки. Паула же, давно, жила вместе с Лисом и детьми отдельно.

А Пабло перебрался оттуда в гасиенду, потому, что сначала мне, а потом и Кауа была необходима его постоянная помощь. Без его поддержки я не справилась бы со своим изменившимся обменом веществ и не сумела бы, адаптировать Кауа к жизни в обществе людей. Мой адъютант гораздо спокойнее меня относился к необычным способностям своего сына и к особым потребностям его организма. Мой малыш, практически, не переносил света солнца, прикрывая свою кожу широкополой шляпой и рукавами длиной до кончиков пальцев не только в те дни, когда местная ребятня голышом носилась по берегу озера, но и зимой. А его лучистые глаза, на улице, всегда были прикрыты темными очками с высокой степенью защиты.

Пабло часто называл его сыном Луны, вкладывая в это двойное значение. Пытаясь успокоить меня и убедить, что наш сын не является чем-то, совершенно исключительным, он показал мне несколько ответвлений в древнем лабиринте Луны, где сохранились остатки жилых помещений, где, по легендам, жили жрецы этого культа, принадлежавшие к его семье. И еще он говорил, что Кауа, полностью, оправдывает название их семьи, как народа альпаки, так именно молоко и кровь этих животных поддерживали его жизнь лучше всего. Когда-то, во время моей беременности, доктор Рамирес считал, что его рождение принесет разгадку семейных особенностей, связывавших Пабло, Паулу, и Пакиту. И то, каким образом это связано с Адамом, и со мной.

Но появление Кауа принесло больше вопросов, чем ответов. Впрочем, Рамиресу удалось-таки синтезировать фермент, снижающий вредное влияние ультрафиолета на организм Адама и помогающий ему в самостоятельном синтезе белка. Вот только, научить его организм вырабатывать фермент самостоятельно так и не удалось. Да, и Кауа эти препараты помогали только отчасти. Еще более странным было то, что мальчик мог покидать наш город только на очень короткое время. Краткое посещение Лимы закончилось для него сильнейшими головными болями и сильными носовыми кровотечениями. Менее крупные поселения он переносил гораздо легче, хотя, всегда, через пару дней, начинал проситься обратно, в долину.

При этом, Адам вполне неплохо жил на Кубе, не злоупотребляя солнечными ваннами. Там он осуществил свою мечту, получить медицинское образование, и продолжил исследовательскую работу под руководством доктора Рамиреса, занимаясь вопросами крови, иммунитета и пытаясь разгадать тайну своего происхождения.

В этих областях, судя по отзывам его коллег, он добился довольно больших успехов. Пожелай он, то сумел бы получить признание и широкую известность, и не только в этих областях. Его способности, к диагностике заболеваний, были феноменальными. Но Адама, гораздо больше, занимали чисто научные разработки. Хотя, в первое время он очень интересовался психологическими аспектами своей семьи, пытался получить все знания, что могли дать ему мы с Пабло и Пакитой.

Однако у его матери появился новый ребенок, и она, убедившись, что состояние Адама стабилизировалось, перебралась, вместе с Че и сыном, обратно в Лиму. Он же спокойно остался на Кубе, лишь изредка, навещая нас и привозя для Кауа новые экспериментальные препараты.

Со мной же его связывали довольно странные отношения. Начнем с того, что я абсолютно не поддавалась его умению влиять на людей. Быть может, это было следствием схожести моего дара с тем, что достался ему. Или того, что я, еще в ранней юности, научилась распознавать, когда на меня пытаются повлиять, и выставляла защитные блоки, почти автоматически. А упорством и силой характера я превосходила даже его. И еще я прекрасно слышала все его, самые потаенные, чувства, что было следствием церемонии, которую провел для нас Пабло, одиннадцать лет назад. С тех пор парня тянуло ко мне, как магнитом, он, то ли пытался победить меня, то ли разгадать неподатливую загадку.

Я делилась с ним, практически, всеми своими знаниями и умениями, которые могли быть полезны людям, вот только, так и не отдала ему записей его отца и не открыла входа в бункер. Он же что-то такое подозревал и не оставлял своих попыток узнать побольше. Вот, как-то так, и случилось, что с ним и Кауа у меня оказалось гораздо больше точек соприкосновения, чем с остальными детьми.

С Пабло тоже все не очень складно получилось. Я, конечно, с самого начала наших взаимоотношений, пыталась приучить его к мысли, что он может жить отдельно от меня и от долины. Но первые пару лет он был мне, ежедневно, просто необходим, однако я все-таки заставила его пройти, хоть и заочно, университетский курс истории и археологии его страны. И помогла оформить монографией работу по фольклорному наследию его древнего народа. Этого, действительно, никто еще не делал. А когда они с профессором Клаусом провели сравнительный анализ рисунков возле камня Солнца, в лабиринте Луны и гигантских рисунков в пустыне Наска, то в научном мире страны разорвалась бомба.

Пабло, в двадцать с небольшим, получил степень доктора наук, а нам пришлось, буквально, оборонять долину от непрошенных визитеров. С другой стороны, Пабло получил возможность работать в месте, где находилась предполагаемая родина его племени. Он вырвался из долины в широкий мир, как и хотел, тем более, что Ирбис искренне считал нашего необычного сына воплощением духа – хранителя долины.

Те же яркие чувства, которые он испытывал ко мне, в дни своей юности, не то, чтобы угасли, но, изрядно, потускнели под грузом вины, которую он испытывал, считая, что стал причиной моего разрыва с Алексеем. Хоть, я и предпринимала неоднократные попытки объяснить, что наше с ним сближение было следствием, а не причиной ухода Хорька, но он себя не простил. А еще он, постоянно, ощущал мою печаль, как бы глубоко я ее ни прятала, потому, что умел слышать и понимать мои чувства, как никто другой. Поэтому, неудивительно, что как только его присутствие перестало быть непременным условием безопасного существования меня и нашего сына, он с удовольствием брался за дела, которые уводили его прочь из нашего горного городка.

Однако, в дни полнолуния, что-то непреодолимо тянуло его обратно, и если он находился на расстоянии одного перелета от долины, то непременно пытался вернуться назад. А если это происходило, то нас, вновь, бросало в объятия друг к другу.

Вспомнив об этом, я посмотрела на темнеющее небо, где на лазоревом фоне проступала огромная бледная луна. И она была, почти, круглой.

Отогнав воспоминания, я обернулась к Кауа и спросила:

– А вместе с Урсулой приезжает Пабло, не так ли?

– Конечно! А ты о чем подумала? – удивлено спросил он.

Я невесело усмехнулась, подумав, что никогда не перестану ждать чуда. Но, чтобы не расстраивать Кауа, быстро переключила разговор на другую тему:

– А откуда ты все, это узнал?

– Урсула позвонила дедушке Генриху, мы вместе с ним сидели в гостиной, – ответил мальчик.

Я кивнула головой, вспомнив звуки музыки, под которые смотрела на вечернее небо. Старый барон, до сих пор, временами, играл на пианино, которое, когда-то, принадлежало моему наставнику, Волку, я же переправила его из России в Германию, а Генрих привез к нам, в горы. Он даже пытался приохотить к игре на нем наших детей, но не очень успешно. Двойняшки довольно быстро покинули долину, а Кауа больше любил слушать, как играют другие. Еще он любил рисовать музыку, переводить звуки в цвета, и часто просил сыграть для него что-нибудь новое. Они со старым бароном проводили много времени в гостиной, разбирая различные партитуры, которые, постоянно, привозил для них Вольф. Если музыка Кауа понравилась, то он очень быстро запоминал ее и прекрасно воспроизводил сам. Вот только, исполнительская карьера ему, вряд ли, была по плечу. Но эта любовь к музыке очень сближала их со старым Генрихом, как, впрочем, и привязанность к остальным членам семьи.

Вполне логично, что Урса позвонила именно ему. Генрих – старший, в отличие от меня, никогда не ругал Урсулу за спонтанные решения, а Кауа не переносил мобильных телефонов, утверждая, что от них у него раскалывается голова. Я тяжело вздохнула, ситуация складывалась так, что именно мне, опять, придется принимать суровые меры. Вольф видел в наших дочерях, прежде всего, маленьких женщин, то есть предмет обожания, а не воспитания. А к Урсуле он относился еще мягче, чем к Лизе, считая, что ей, и так уже, досталось от судьбы. И это вынуждало меня, постоянно, брать на себя обязанность, призывать ее к порядку. Теплоты в наши отношения это не добавляло. Но отреагировать было необходимо, так как появление моей дочери в долине, в то самое время, когда она должна поступать в университет, ничего хорошего не означало.

– Ну, вот! Ты, опять, расстроилась! – огорченно прошептал Кауа, беря меня за руку. – А я-то хотел тебя обрадовать!

– Не переживай, малыш, – ответила я. – Ты тут совершенно не при чем! Мы сейчас пойдем с тобой к дедушке и все узнаем, может, мне и незачем переживать.

Когда мы спустились в гостиную, старый барон что-то негромко наигрывал на пианино, но, сразу же, прервался, услышав наши шаги за спиной.

– Добрый вечер, Генрих! – сказала я, подходя к нему и целуя в сухую морщинистую щеку.

– Уж точно, вечер, а насколько добрый – не знаю! Ведь, ты по поводу Урсулы пришла спросить? – ответил он, поцеловав в ответ тыльную сторону моей ладони.

– Она сказала Вам что-нибудь еще, кроме того, что прилетает? – обеспокоенно поинтересовалась я у него.

– Да, почти что, ничего. Урсула прилетела в Лиму утром, остановилась на тамошней вилле, а на завтрашнее утро просила прислать за ней транспорт из долины. Она собирается вернуться в город, и Пабло тоже, – рассказал Генрих. – Насколько я помню, она сейчас должна быть в Сиднее, да, видно, что-то не заладилось!

Меня всегда поражала его деликатность, с которой он общался со мной, на моем родном языке. Старый немецкий барон бережно хранил словарный запас и произношение, которые перенял от своей дальней родственницы, бабушки Вольфа, Елизаветы Андреевны. Он же помогал мне убедить детей в том, что необходимо изучать все богатство родного языка, чтобы не терять корней. А я, в ответ, сама училась немецкому языку и требовала того же от всех своих детей. Знания лишними никогда не бывают, и никогда не знаешь, какая мелочь спасет тебе жизнь в критической ситуации.

– Видно, так и есть! Да, что об этом, загодя, переживать, завтра прилетит и все расскажет. Вы, лучше, нам еще поиграйте, на сон грядущий, – попросила я его, устраиваясь в кресле.

Кауа, моментально, вскарабкался ко мне на колени. И звуки музыки, вновь, унесли меня за собой.

За эти годы мы, значительно, расширили свой авиапарк, и небольшая площадка, предназначавшаяся для посадок одного вертолета, превратилась в настоящий аэродром, но все называли ее по прежнему. Старый Арнольд обучал искусству вождения и обслуживания летательных аппаратов всех желающих, многие из молодых парней и девушек, позднее, получили и официальные свидетельства.

Я была рада, что на посадочную площадку, Генрих-старший пришел вместе со мной. Я, все еще, не решила, как мне правильно реагировать на поступок Урсулы и надеялась на его помощь. Кауа тоже был здесь, его влияние должно было сгладить ситуацию. Даже мой старый пес, Хатку, не взирая на преклонный возраст, прихрамывая, трусил рядом со мной, словно, выражая, таким образом, поддержку и защиту. Но, несмотря на все это, я чувствовала себя не в своей тарелке, глядя, как наш маленький, двухмоторный самолет заходит на посадку.

– Почему ты дрожишь? – спросил Кауа, беря меня за руку.– Они возвращаются домой. И это – хорошее событие, правда?

Другому человеку я могла бы сослаться на пронизывающий ветер, гулявший по ущелью в это, не самое приятное здесь время года, но мальчик прекрасно чувствовал, что виной тому расходившиеся нервы. И как всегда, требовал, чтобы я разъяснила ему несоответствие ситуации и своего душевного состояния.

– Конечно, хорошее, но у всего в жизни есть две стороны, – ответила я, пытаясь овладеть собой и успокоиться.

От дальнейших объяснений меня спасло то, что самолет, наконец, приземлился, и Кауа кинулся к нему. А Хатку ощетинился и зарычал, показывая, что, как и прежде, совсем, не боится железное чудовище. Люк распахнулся и оттуда, первым, выпрыгнул Пабло, а затем, к нему на руки, спрыгнула Урсула. И она сама обняла его за шею и не очень-то торопилась избавиться от его объятий. И в этом было нечто очень странное.

Хотя, чему же тут удивляться, ведь, даже в ранней юности, Пабло был высоким и очень гармонично сложенным парнем. Теперь же, к своим двадцати восьми годам, он, фигурой и повадками, все больше напоминал того дикого, горного, зверя, в честь которого я дала ему имя, используемое членами стаи. Его мускулы, наработанные в спортзале у мастера Лиса, упругими канатами переливались под смуглой гладкой кожей, густые черные волосы шелковым водопадом струились по плечам до самых лопаток, огромные темно-медовые глаза в обрамлении густых длинных ресниц заглядывали прямо в душу. Просто, предел мечтаний для любой юной девушки, поклонницы романов Фенимора Купера.

Не успела я прийти в себя от изумления, как из люка выбрался еще один пассажир – Адам. Его—то я, совсем, не ожидала увидеть. И, в очередной раз, поразилась, насколько и к ним подходит определение «как день и ночь». Одинаково высокие и стройные, с длинными прямыми волосами и тонкими удлиненными лицами они подтверждали свое дальнее родство. А на этом их сходство заканчивалось. Кожа Адама была настолько бледной, что казалась прозрачной, на длинных мягких волосах ощущался, скорее, серебристый отблеск, чем реальный цвет, а колор голубых глаз, более всего, напоминал первые льдинки на озере. Да, и его непременные белые брюки и шелковая светло-лиловая рубашка являлись прямой противоположностью застиранным джинсам и клетчатой «ковбойке», которые предпочитал Пабло. Почувствовав мой взгляд, даже через поле, Адам обернулся ко мне и помахал рукой, подтверждая, в очередной раз, наличие у него семейного дара, пришедшего от матери.

А дальше все покатилось кувырком. Кауа прыгнул на руки к отцу, Урсула бросилась в объятия старого барона, а Адам, улыбаясь, пошел ко мне.

– Новый день, новая жизнь, мастер! – произнес он старинное приветствие, принятое в долине у поклонников культа Луны и Солнца, склоняясь к моей руке в знаке почтения.

Он поцеловал мою ладонь, а затем, склонив голову, приложил ладонь к своей груди:

– Ты еще не надумала вырвать мне сердце?

Он постоянно, в шутку, поминал мне мою, давнюю, угрозу.

– А что, есть за что? – переспросила я.

– Возможно, есть или будет, как посмотреть! – загадочно ответил он, и по губам его скользнула кривая усмешка.

– Я не знала, что ты тоже в Лиме, – сказала я, пропустив мимо ушей его странное замечание, так как в это время искоса посматривала на дочь и Генриха, которые уже, в обнимку, двинулись в сторону гасиенды.

– А я прилетел, туда, поздно ночью и не хотел вас беспокоить, тем более, на утро транспорт уже, все равно, был заказан, – ответил он, глядя в ту же сторону.

– А ты не в курсе, почему Урсула прилетела из Сиднея? – спросила я, нахмуренно наблюдая, как Пабло с Кауа на плечах пошел за ними, лишь издали, улыбнувшись, но, не подходя ко мне для приветствия.

– Она только сказала, что не хочет там учиться, но я не желаю влезать в ваши семейные разборки, поэтому дальше не расспрашивал. Да, и Пабло, судя по всему, тоже, – ответил Адам, небрежно пожав плечами.

– Ну, да! Валите все на меня! Я тут – самое главное пугало! – обиженно буркнула я.

– Нет, ты ведущая и направляющая! Но, раз, ты, однажды, выбрала этот путь, тебе и кочки считать! – ехидно ухмыльнувшись, поддел он меня моим статусом, и потащил следом за остальными.

Всю дорогу до нашего поместья Адам занимал меня рассказами о своих новых разработках, многие из которых, как он считал, могут оказаться полезными для Кауа.

В нем он видел родственное создание, стоящее особняком от обычных людей, как и он, сам. Кауа довольно спокойно относился к тому, что Адам видел в нем предмет научных изысканий, так как тот, никогда, не скрывал своих истинных намерений и не пытался лгать ему. Между ними даже существовало, что-то, вроде дружбы, основанной на жгучем взаимном интересе.

По этой причине, когда мы, с Адамом и Хатку, вошли во двор гасиенды, то обнаружили Урсулу окруженной многочисленными домочадцами, которые ее очень любили, за непосредственный и открытый характер, и всегда радовались ее возвращению в родные пенаты. Там были не только две ее старые нянюшки, фрау Марта и Хуанита, но и кухарка с помощниками, а также все горничные и конюхи. Даже многочисленное, чернявое, потомство Хатку с радостным лаем металось вокруг. Я осознала, что разговор по душам, опять, откладывается на неопределенное время и, скрипнув зубами, пригласила всех пройти в дом.

Там мы расположились в гостиной, где нянюшки, сразу, начали накрывать обильный стол, причитая, что любимое дитя исхудало и осунулось. Противостоять этому действу было бесполезно, проще было смириться и, как-нибудь, пережить. Русская традиция долгих семейных застолий нашла у местных жителей горячую поддержку, особенно после того как появилась и материальная основа для такого времяпровождения. В итоге, к нам спустился даже старый Клаус, которого, в последние годы, подводили ноги, и он большую часть времени проводил у себя, в комнате, или на балконе, изредка, спускаясь вниз, с помощью специального лифта. Но, в конце концов, стол был накрыт, ближний круг друзей и родственников уселся вокруг него, и после первого тоста за благополучное прибытие, я задала-таки интересующий меня вопрос:

– Ты, все же, объяснишь нам свое неожиданное появление, Урсула? Ведь, предполагалось, что в данный момент ты будешь занята оформлением документов и обустройством в общежитии университета в Сиднее?

Та поежилась от моего официального тона, бросила обеспокоенный взгляд сначала на старого барона, а потом на фрау Марту, между которыми она сидела, и, тяжело вздохнув, сказала:

– Я уже оформила документы и даже получила место в общежитии, но поняла, что это, все неправильно! Все студенты рады поступлению туда, они только и говорят о том, что предстоит в плане обучения. А у меня все, это вызывает только тоску! Я могу побороть себя, но какой из меня получится специалист?

– Но ведь, у тебя было довольно много времени для выбора! – сердито сказала я, вспомнив бесконечные разговоры и перебор многочисленных вариантов.

– А, может быть, Урсула права, ведь, если она будет учиться через силу, то и работать потом хорошо не сможет, – негромко поддержал ее Генрих.

– Но высшее образование еще никому не повредило, да, и студенческая жизнь, сама по себе, довольно интересна, – сказала я, недоуменно пожав плечами.

– А мне там неинтересно! – упрямо заявила моя дочь.

Я поняла, что пора включать родительский ресурс:

– А далеко не всякая работа интересна, и это – редкая удача, если то занятие, которым ты приносишь пользу обществу, доставляет удовольствие тебе самой! Все вокруг тебя трудятся, на благо своих ближних, а ты как хочешь жить дальше?

Урса покраснела от такой отповеди, прикусила губу, а затем, вдруг, выпалила:

– А вот, Пабло, например, занимается тем, что ему нравится, и я не вижу, какую реальную пользу это приносит семье!

Я посмотрела на Пабло и увидела, что на его скулах проступили красные пятна, а темно-медовые глаза потемнели от гнева, и, чтобы предотвратить вспышку, быстро сказала:

– Ты, абсолютно, права в том, что его работа ему нравится, но здорово ошибаешься, думая, что это не приносит пользы долине! Именно его исследования позволили добиться для долины статуса государственного заповедника и территории с автономным управлением. А то, чем он сейчас занимается в пустыне Наска, сложно назвать удовольствием.

Пабло быстро глянул на меня, и по его мимолетной усмешке я поняла, что он осознал то, что я хотела сказать. Переведя свой взгляд на Урсу, он предложил:

– Я могу, на деле, показать, какое это удовольствие! На днях, из Европы прилетает группа археологов, которых я должен сначала представить Клаусу, а затем, в качестве представителя государства, сопровождать на раскопки, в пампу. Они хотят провести там ближайшие пару месяцев, и ты, вполне, можешь присоединиться к нашей группе. Вот только, должности секретарши там не предусмотрено, поэтому поехать с нами ты сможешь, в качестве обычного полевого работника.

– А что, я, по-твоему, не смогу с этим справиться? – взвилась Урсула.

– Уж и не знаю, деточка! – вступил в разговор Клаус, которому Генрих, коротко, переводил нашу перепалку, идущую на русском языке.– Археология – это только на первый взгляд, сплошные открытия и романтика, а на самом деле – пыль, грязь и страшная ломота в спине. А в той пустыне еще и каждый глоток воды на счету!

– А я, все равно, хочу попробовать! – упрямо ответила моя дочь.

– Будь, по-твоему! – решила я.– Только учти, что сбежать оттуда, на половине срока, тебе не удастся.

– А я и не собираюсь! – фыркнула Урса.

– Ну, раз, все так, удачно, разрешилось, то я хотел бы, подняться к себе в комнату и распаковать вещи, – заметил Адам, который все это время, с отстраненным видом, ковырялся в тарелке.– Я привез с собой вакцину для альпак, которую мне заказывала Паула, и хочу, сегодня же, ее опробовать.

Все восприняли это, как предложение подняться из-за стола, и начали расходиться.

Урсула мгновенно убежала к себе в комнату. Состоявшийся разговор оставил тягостное впечатление. Я очень хотела поговорить с Пабло наедине и выяснить его мнение о произошедшем. Старый барон понял мое желание и попросил Кауа помочь ему и Клаусу подняться в комнату. Мальчик бросил на нас с Пабло быстрый взгляд, но не стал протестовать.

– Ты можешь мне объяснить, что с ней происходит? – спросила я Пабло, войдя в маленькую гостиную на втором этаже, расположенную между спальнями, где нынче размещались я и Вольф.

– Медвежонок ищет себя, это у вас семейное! – невесело улыбнулся тот, наливая нам коньяк в широкие бокалы. – И лучше, пусть, это пройдет у нее сейчас, чем затянется на долгие годы.

Я тяжело вздохнула, вспомнив ее отца, и взяла протянутый бокал:

– Наверное, ты прав! И в этом ключе, поездка в пустыню повытрясет из нее дурь. А поступить в университет она сможет и через год. А ты пытался сам с ней поговорить? Ведь, у вас был вечер в Лиме.

Пабло как-то странно глянул на меня, отхлебнул большой глоток, подержал его во рту, не то наслаждаясь вкусом, не то оттягивая ответ, и затем сказал:

– Говорил! Но следствием явилось то, что она захотела ехать на раскопки.

У меня, опять, возникло странное впечатление, что он чего-то недоговаривает и при этом пытается закрыться от меня. Но я не успела выспросить поподробнее, потому, что тут к нам зашел Адам и предложил Пабло пойти с ним к Пауле и помочь донести оборудование. Тот с готовностью ухватился за это предложение, а я решила, что почти уже хочу вырвать Адаму сердце.

Я налила себе еще коньяка и подошла к окну. Там я увидела, как по двору быстрым шагом прошли Пабло и Адам с большими футлярами в руках, а между ними, прикрывшись от солнца широкополой шляпой, весело подпрыгивал Кауа. Он всегда с большим удовольствием посещал свою тетку Паулу и ее мужа Валерия, которого в долине, в основном, все звали мастером Лисом за то, что он долгие годы обучал молодежь нашего городка восточным единоборствам и, сопряженным с ними, философским аспектам.

Лис занялся подготовкой молодежи в период, когда наша долина остро нуждалась в людях, которые могли бы защитить ее от вторжения извне, но глубинный смысл был в том, чтобы вырастить новое поколение, способное воспринять и защитить те нравственные ценности, которые были близки мне и моим друзьям. А также сплотить население нашего горного поселения. У него это очень неплохо получалось, ведь, Лис, с юных лет, был одержим подобной философской системой, которую пропагандировал наш старый Мастер.

Она возникла из слияния нескольких восточных философских учений и сопряженных с ними систем физической подготовки, одним из которых было искусство болевого контроля и удержания цинь-на, включающее в себя и удары отсроченной смерти дим-мак. Валерка многие годы занимался этим синтезом и даже оформил, все это, в книгу. Реальные результаты работы тоже были налицо, сформированная Лисом команда, вполне успешно, выступила в целом ряде континентальных турниров.

Своих детей я, также, отвела, в раннем возрасте, в спортзал к Лису и никогда об этом не жалела, Валерка славился индивидуальным подходом к своим ученикам, выставлял посильные требования, но строго за них спрашивал. Сложнее всего оказалось с Кауа, он был абсолютно неспособен причинять людям боль, поэтому, Лис ограничился с ним гимнастическими упражнениями в стиле у-шу. Кауа также научился великолепно стрелять по мишеням, разделяя мое собственное увлечение, но я сомневалась, способен ли он выстрелить в живое существо.

Паула же заняла место своей умершей бабки, Мудрой Птицы, в деле разведения альпак и всего, что связано с переработкой ее шерсти. В этом деле она премного преуспела, но не собиралась, и дальше, ограничиваться старыми знаниями, а постоянно совершенствовалась, выискивая всевозможные сведения из литературы и интернета. Этих животных, последние годы, пытались разводить и за пределами высокогорий Анд, адаптируя их к более мягким условиям и другому составу пищи, но это значительно снижало качество шерсти. Паула привлекла к своей работе Адама, и он помогал ей, то ли испытывая сентиментальную привязанность к животным, которые помогли ему выжить в тяжелый период, то ли отрабатывая на них то, что создавал и для людей. Сегодня Адам привез вакцину, которая, как он предполагал, увеличит стойкость молодняка альпаки к болезням и увеличит количество наиболее ценной, тонкой, шерсти. Параллельно, Адам занимался исследованием их любимой пищи – травы ичу, выделяя те составляющие, которые влияют на качества шерсти, чтобы производить что-либо подобное из кукурузного силоса. Это позволило бы перевести альпак на стойловое содержание и значительно увеличить их поголовье, содержавшееся в долине.

Все это, конечно, было важным, но не настолько, чтобы так стремительно меня покинуть. Я потрясла головой, давая себе слово, сегодня же, во всем разобраться, допила коньяк и позвонила Вольфу. Он, конечно же, расстроился, узнав о выходке Урсулы, и пообещал побыстрее закончить все дела в Англии, чтобы вернуться домой и помочь мне во всем разобраться. Я же посоветовала не торопиться, так как уже решила, что отправлю Урсулу вместе с Пабло в пустыню. Такая работа, на свежем воздухе, неплохо отрезвляет.

Закончив разговор, я, снова, подошла к окну и увидела, что в ворота вбегает Кауа, да не один, а с друзьями. При всем своем своеобразии, мой сын умел находить друзей, которые становились неразлучны с ним.

В том, что таким другом для него стал его двоюродный брат Хан, сын Паулы и Лиса, не было ничего удивительного. Мальчик был всего на год старше, да, и наши семьи общались более чем, просто, по-дружески. Мы с Валеркой, вместе, растили новое поколение стаи, призванное стать защитниками долины. Паула помогала мне выхаживать Кауа, используя все наследие своей древней семьи и своих альпак. «Коктейль» из их крови и парного молока был неотъемлемой частью его диеты, а многие горные травы помогали справляться с недомоганиями. Она, довольно часто, забирала моего мальчика с собой в горы, вместе со своим сыном, если я была занята в спортзале или на заседании городского совета. Паула знала все входы и выходы лабиринта и организовала там для Кауа ряд гнездышек, где он мог переждать самые жаркие часы и не скучать в одиночестве. У Паулы была неплохая способность слышать чувства животных, а вот, людей она понимала, лишь, самых близких.

Ее сын Хан много унаследовал от матери, в плане способностей и внешности, от отца ему досталась только некоторая зелень в продолговатых, медовых глазах и легкий красноватый отблеск, что появлялся на солнце в его темных волосах. А еще спокойный нрав и непоколебимый оптимизм.

Вторым другом Кауа стал Педро-младший, сын Педро-Пули и Чиа. Этот мальчик жил с матерью в старом доме Мудрой Птицы, которая, вместе с сестрой, приняла на себя заботу, по выпасу стада альпак, принадлежавшего бабушке Паулы и Пабло. Обе девушки не смогли вписаться в городское сообщество, а возвращаться в свою деревню, с которой было связано так много горьких воспоминаний – не захотели. Вот, и бродили они по горам с альпаками, общаясь лишь с Паулой и ее семьей. Мальчик, ровесник моего сына, с самого рождения играл в компании Хана и Кауа, был с ними, практически, неразлучен, а со временем, в силу своего живого темперамента, стал заводилой в компании.

Четвертым членом дружного коллектива стала Линда, дочь нашей докторши Хельги и Пашки- Кота. После их, с Хорьком и Педро-Пулей, так неудачно закончившегося, похода за перевал, он осознал непрочность удачи и быстротечность жизни, набрался смелости и объяснился с Хельгой, на которую уже давно заглядывался. Оказалось, что рослой, скандинавской девице тоже приглянулся наш веселый и неутомимый крепыш, и разница в росте не была, такой уж, помехой, как тому казалось. Результатом их союза стала девочка, которая ростом пошла в маму, а крепостью сложения – в папу, почему и дружила, в основном, с мальчишками, особенно после того, как Кот привел ее в спортзал к Лису.

Надо сказать, что мое решение, принятое одиннадцать лет назад, отдать Лису на воспитание не только сыновей, но и дочерей, имело далеко идущие последствия. Лис, после этого, преодолел сопротивление жены и начал обучать единоборствам и своих, двоих, девчонок. Затем привел свою дочь Кот. А дальше все покатилось, как снежный ком. Парни, обучавшиеся у Лиса, рассказали в семьях, что с ними учатся и девочки, и в спортзал начали заглядывать их сестры. Лис не отказывал ни одному желающему, а девочки занимались еще усерднее парней. Сопротивление родителей мне, с помощью школы и влияния на городской совет, постепенно, удалось преодолеть, и теперь в городе подрастало совсем другое поколение, гораздо более решительное и жесткое, способное постоять за себя и свою долину. Девушек в джинсах, по улицам, ходило больше, чем в традиционных широких юбках и кофтах с прямоугольным вырезом, украшенным вышивкой, и многие из них покидали долину в самостоятельных поисках удачи.

Мой мальчик, уже от ворот, бросил взгляд на мое окно, что-то сказал друзьям и побежал в дом, а они пошли в конюшню.

– Мама, тетя Паула приглашает нас, всех, вечером, к себе на праздничный ужин! – выкрикнул он с порога.

– Хорошо, милый, я переоденусь, и мы пойдем за Урсой, – ответила я.

Возле двери, в комнату своей сестры, Кауа остановился и умоляюще спросил:

– Ты же не будешь ее больше ругать?

– Ругать я ее не буду. Но на некоторые вещи указать придется, – со вздохом ответила я и постучала в дверь.

Урсула сидела на кресле, глядя через окно, во двор, а возле ее ног лежала не распакованная сумка.

– Урса, нас приглашают Паула и Лис к себе, на ужин, – мягко начала я, но заметив, как дочь упрямо покачала головой, довольно жестко закончила. – Надеюсь, что ты не собираешься их обидеть так же, как сегодня, в обед, обидела Пабло!

Урсула резко обернулась ко мне, и я увидела, что по ее лицу текут слезы:

– Я не собиралась никого обижать! Просто, мне трудно объяснить, почему я так поступила!

Кауа кинулся к сестре и обхватил ее руками:

– Не плачь, Медвежонок! Мы любим тебя!

Я тоже подошла и прижала их, обоих, к себе:

– Он прав! Тебя все любят и очень за тебя волнуются! Нужно было попытаться раньше мне все объяснить, тогда никто не стал бы на тебя давить! Мы, все старались устроить тебя, как можно лучше, а не ломать твою судьбу, в угоду семейным интересам.

– Мне и, сейчас-то, сложно объяснить, это внутреннее отторжение, мне как-то, разом, стало тяжело находиться среди такого количества чужих людей, – пробормотала девочка, уткнувшись мне в плечо и шмыгая носом. – А по телефону это, и вовсе бы, дико звучало!

– Ну, надо было, хотя бы, попытаться поговорить с сестрой или с отцом, Вольф-то специально за тобой приезжал! – устало промолвила я.

– Они бы меня не поняли! И Вольф мне не отец! – сказала Урсула, отстранившись от меня.

От этих слов такая острая, душевная, боль пронзила меня внутри, что потемнело в глазах, и справиться с собой мне помогло лишь то, что Кауа отчаянно вскрикнул и прижался ко мне.

– Вот, теперь ты и Вольфа обидела! – сдавленно прошептала я, не в силах справиться с голосом. – А он любит тебя, ничуть не меньше, чем Лизу, а опекает, пожалуй, что и больше!

– Прости, меня! Я не хотела сделать тебе больно! – воскликнула Урса, вновь, бросаясь ко мне на шею. – Вольф любит меня, я знаю, но они с Лизой все видят по-другому! Я и в Сидней-то поехала, чтобы его не расстраивать, но там поняла, что не смогу. Я должна была подумать и разобраться, и мне очень захотелось домой!

– Ну, что ж! Теперь ты дома, и у тебя есть целый год, чтобы разобраться в том, что ты хочешь делать дальше. Но это – не повод, сидеть, сложа руки, – ответила я, похлопав ее по спине. – А теперь, давай-ка, одевайся, и пойдем помогать Пауле, у нее сегодня вечером большая компания соберется.

Урсула последний раз шмыгнула носом и вытащила из шкафа просторную вышитую блузу, которую ей подарила Паула.

– Тете Пауле это должно понравиться! – заявила она, стаскивая через голову футболку с каким-то, замысловатым, принтом.

Я кивнула, с улыбкой разглядывая наши отражения в большом зеркале. В таких одежках мы с ней отличались только цветом волос. Занимаясь воспитанием нового поколения стаи, я должна была показывать им пример во всем, поэтому посещала спортзал и тир столь же часто, как местные девчонки и мальчишки, что поддерживало мою фигуру такой же стройной и мускулистой, как в юные годы. Правда, красота Урсулы была более броской из-за огненных кудрей и молочно-белого цвета кожи, свойственной истинно рыжим людям, а глаза, цвета моря, никого не оставляли равнодушными.

– У тебя глаза твоего отца, – грустно улыбнулась я, вставляя цветок орхидеи ей в волосы.

– А как ты думаешь, он к нам вернется? – прошептала она. – Я уже, почти, не помню его лица.

По сердцу снова прошелся острый коготь, но я, лишь на мгновение, покрепче, сжала зубы, загоняя застарелую боль поглубже.

– Я уверена, что он вернется, и надеюсь, что это случится довольно скоро, – твердо сказала я, поворачиваясь к выходу.

К дому Паулы и Лиса мы подошли в сопровождении шумной компании ребятни и собак. Она сообщила, что Адам и Пабло еще возятся с альпаками в загоне, у дома Мудрой Птицы, и быстро пристроила всех нас к делу. Ее дочерей дома не было, так как их забрала с собой, в Лиму, Пакита. Девочки учились в школе нашего городка, несмотря на то, что я и предлагала устроить их в тот же пансион, что и моих детей, но Паула отказалась наотрез. Теперь же и им подошло время, выбирать себе дело по душе, девочки были, всего лишь, на год и два младше Урсулы, поэтому их тетка решила поводить племянниц по столичным вузам, чтобы они, за следующий год, как-то определились. Сама Пакита так и не получила высшего образования, хотя, Пабло вписывал ее во все, свои, публикации, но девочкам стремилась дать возможность вырваться из долины и выбрать свой путь в жизни. Опять же, в Лиме жила их лучшая подруга, дочь Дина и Леонсии, Мария.

Одиннадцать лет назад Лео, все же, покинула долину, перебравшись с дочерью в столицу, поближе к мужу. За эти годы она стала одним из ведущих врачей в клинике, которую основал Вольф, а девочка училась в одной из лучших школ Лимы. И неплохо училась, хотя, сердце ее принадлежало музыке. В этом она пошла в отца. Дин продолжал свои выступления, как в престижных концертных залах, так и на стадионах, в рабочих пригородах. Пакита, опять, выступала с ним, после своего возвращения с Кубы, совмещая концертную деятельность с работой по защите женщин и детей, особенно принадлежащих к коренным народностям страны.

Че был у них, чем-то вроде, официального продюсера, что помогало организовывать их гастроли таким образом, чтобы они согласовывались с их политической деятельностью. Они-то, временами, и встречались с Хорьком и Педро-Пулей. Как раз сегодня, используя подходящий повод, я и собиралась поговорить с Лисом и вызвать своих друзей в долину или, хотя бы, в Лиму.

Вечерний прием у Паулы оказался столь же неспокойным, как и семейный обед. Началось все с того, что вместе с Пабло и Адамом пришли сестры Чиа и Миа. В этом не было чего-то необычного, девушки дружили с семьей Паулы и Пабло, так как помогали ухаживать за альпаками. Вот только, Пабло, последнее время, сторонился их общества, так как младшая из сестер, Миа, уж очень откровенно добивалась его внимания. Ноги росли с тех давних времен, когда мы с Пабло привезли эту десятилетнюю девочку в долину, а затем она, следующие два месяца, жила в доме умершей Мудрой Птицы, вместе с Пабло. Ему тогда было очень одиноко: Мудрая Птица недавно умерла, я уехала в Лиму, а Паула была занята с новорожденным Ханом.

Миа тоже чувствовала себя потерянной, так как единственная, оставшаяся у нее, родственница – Чиа была без ума от Педро – Пули и все время проводила с ним. Миа перебралась к Пабло, которого приметила еще во время нашего рейда в ее родную деревню. Они вместе ухаживали за осиротевшим стадом Мудрой Птицы, Пабло учил ее древнему языку и песням. Относился он к ней, как к младшей сестренке, а в ней же зародилось что-то большее. Затем Пабло перебрался в гасиенду ко мне и сыну, а Миа стала жить с Чиа и ее сыном.

Она выросла необычной девушкой, не очень высокой, но очень стройной и грациозной. Лицо ее поражало какой-то сумрачной красотой: полные пурпурные губы ярко выделялись на золотистой коже ее сердцевидного личика, темные миндалевидные глаза не портили даже слишком высокие скулы, подчеркнутые короткими вьющимися волосами. Вот только, улыбка на ее лице, почти, не появлялась. На городских праздниках у нее не было отбоя от поклонников, но танцевать она соглашалась только с Пабло.

Он же не обращал на нее внимания, как на женщину, называя сестренкой. А после того, как пять лет назад она попыталась сама с ним объясниться, и вовсе, начал ее избегать, что было для него довольно просто, так как он, в основном, находился если не в Лиме, то в пустыне Наска, или исследовал высокогорные крепости чачапойя.

Сегодня же она шла рядом с ним, пытаясь быть как можно ближе, а он, подчеркнуто, разговаривал с Адамом и Чиа. Хотя, совсем избавиться от нее Пабло не удалось. Когда в гостях у Лиса собиралась большая компания, а такое происходило всякий раз, как в долину приезжал кто-нибудь из тех наших друзей, которые обосновались во внешнем мире, Валерка с Паулой закрывали циновками настил в спортивном зале и расставляли там, по периметру, маленькие столики, возле которых удобно было сидеть без стульев. За ними собирались разные поколения его друзей и воспитанников, компануясь, более-менее, по возрасту.

Этим вечером тоже все шло заведенным порядком. Женщины и девочки разносили еду и напитки за все столики, и как-то так получилось, что Миа пристроилась к тому углу стола, за которым сидел Пабло. Она оказывала ему столь явные знаки внимания, что это не ускользнуло от окружающих. Посыпались довольно откровенные шуточки, которые я, занятая разговором с Лисом, не сразу заметила. Зато заметила, как на бледных щеках Урсулы, которая помогала Пауле разносить пирожки, проступили ярко-красные пятна. Еще больше меня удивил Пабло, который взял мою дочь за руку и попытался усадить рядом с собой, а она вырвала у него руку и выскочила из комнаты. Я еще только решала надо ли мне подняться и пойти за ней, как вдруг услышала болезненный вскрик Кауа, сидевшего рядом с отцом, и увидела, как кровь хлынула у него из носа.

– Унесите его от людей, срочно! – раздался голос Адама, который, до этого происшествия, о чем-то беседовал с Хельгой.

Пабло подхватил своего сына на руки и выскочил во двор, а за ним я и Адам. Мальчик плакал и захлебывался кашлем и кровью.

– Несите его, скорее, в гасиенду, там я сумею ему помочь! – приказал Адам, и мы, все, выбежали на улицу, где стояла всхлипывающая Урсула.

Она кинулась, было, к нам, но Адам рявкнул на нее, приказав нам с ней сохранять дистанцию и не приближаться к Кауа.

– Это вы его довели сегодня, своими выяснениями отношений, дайте мне и Пабло его успокоить! – заявил он, и кинулся догонять Пабло.

Я обняла рыдающую дочь за плечи, и мы побрели следом. Я понимала, что Адам прав, и именно мы с Урсой испытывали сегодня самые сильные чувства, а мальчик сопереживал нам. Мои мысли настолько были заняты состоянием сына, что я лишь поглаживала Медвежонка по плечу, не особо вслушиваясь в ее бормотание.

Было уже далеко за полночь, когда из спальни Вольфа, где разместили Кауа, вышел Адам:

– Тебе необходимо, как можно скорее, научить его ставить блоки между своим сознанием и окружающими, – сказал он, устало потирая глаза. – Иначе это, однажды, убьет его. И я не понимаю, почему ты не сделала этого раньше, ведь, мне ты эту методику объяснила давным-давно!

– Дело не в том, что он не знает, что нужно делать, он, просто, не хочет этого делать! – с тяжелым вздохом ответила я. – Он считает своим долгом понять, что человеку плохо, и попытаться это исправить!

– Тогда нам придется принять меры, чтобы снизить его чувствительность, у меня есть кое-какие мысли на этот счет. А ты должна будешь добиться того, чтобы твой сын ко мне прислушался! – потребовал он.

Тут из комнаты вышел Пабло, его лицо тоже было усталым и бледным:

– Он уснул, благодаря лекарствам, которые ввел Адам, а я попытался подпитать его энергией. До утра он проспит, но с этим, и правда, надо что-то делать, ведь однажды, мы можем не успеть!

– Только, давайте, отложим решение этого вопроса до завтра, – предложил Адам. – Мы с тобой устали до полусмерти, а Инь, почти, на грани нервного срыва.

– Ты прав, пойду-ка я к себе, голова, просто, раскалывается! – пробормотал Пабло и, потирая виски, двинулся к выходу, а Адам пошел за ним.

Я проводила их удивленным взглядом, а затем притушила свет в маленькой гостиной и приоткрыла дверь в комнату, где спал Кауа. Некоторое время я слушала его дыхание, но зайти так и не решилась, побоявшись, снова, разбудить его. Я притворила дверь за собой и погасила в гостиной свет. Затем я медленно прошла в свою спальню, оставив дверь свою приоткрытой, на всякий случай, если он вдруг проснется. Кауа никогда не входил в закрытую дверь, показывающую, что я хочу побыть одна. Сейчас же мальчику был нужен, прежде всего, покой и моя помощь, а мои расходившиеся нервы не желали успокаиваться, слишком много всего за день навалилось. Да еще, эта полная луна!

Она была, действительно, огромная, круглая, ее яркий серебристый свет лился через окно, лаская и будоража, одновременно. Я подошла к окну и подставила лунному свету свежему горному ветру свое полыхающее лицо, нервы гудели, как туго натянутые струны, жар сжигал меня изнутри. В такие моменты тело мое начинало жить какой-то, особенной, жизнью, не очень-то обращая внимание на внешнюю среду. Взглянув на лунную дорожку, дрожащую на водах озера, я поняла, что, страшно, хочу окунуться в его холодную темноту. И это несмотря на то, что в этом полушарии стояла зима. Стащив через голову рубашку и стянув джинсы, я кинулась в ванную комнату за полотенцем и купальником, решив забежать к Пабло и пригласить его на озеро. Его я тоже приучила прыгать в холодную воду в любое время года.

Когда я, в купальнике и с полотенцем на плечах, выскочила в спальню, что-то потянуло меня к окну. Выглянув наружу, я увидела, что Пабло уже стоит на берегу, глядя на лунную дорожку, и бледный серебристый свет ласкает его обнаженную кожу. Мгновение я колебалась: окликнуть его или спуститься, прямо по виноградной лозе, к ступеням, ведущим к озеру. И тут я услышала быстрые шаги и увидела тоненькую фигурку, которая выскочила из-за угла и побежала по ступеням. Я застыла на месте, поняв, что это – Урсула. Все вставало на свои места. Яркая вспышка гнева полыхнула у меня внутри, я напряглась, готовясь выскочить из окна.

– Оставь их, так будет правильно! – я вздрогнула всем телом, услышав за спиной этот холодный, напряженный голос.

Я резко развернулась, и не в силах сдержать яростный бросок, кинулась к его горлу. Но Адам был достойным учеником Лиса, и ярость не затмевала ему разум, поэтому он сумел не только остановить меня, но и, выкрутив руку, прижать спиной к своей груди.

– Ты знал, мерзавец! – прорычала я.

– Не знал, почувствовал вчера ночью, – спокойно ответил он, продолжая удерживать меня. – И ты, не в праве, им мешать, это будет, чистой воды, эгоизмом, ты столько раз говорила Пабло, чтобы он научился жить без тебя. И ведь, Урсула сама этого хочет!

– Она еще, совсем, девчонка! – прошипела я, понимая, что болевой захват не даст мне вырываться, не наделав шума, а совсем рядом беспокойным сном спит Кауа.

– Достаточно взрослая, чтобы понять, чего она хочет. И тоже чувствует полную луну, как и все мы! – прошептал Адам, и еще сильнее прижав меня к себе, провел губами по моей шее.

– Теперь я, точно, вырву тебе сердце! – твердо пообещала я ему.

– Согласен, только чуть позже, – выдохнул он, целуя плечо у основания шеи, а свободной рукой дергая за веревочку купальника, бантиком завязанную у меня на бедре.

Адам, слегка, ослабил хватку, и нижняя часть купальника соскользнула на ковер. Я воспользовалась тем, что меня немного освободили, и развернулась к нему, но, тут же, уткнулась лицом в его обнаженную грудь, так как он, вновь, прижал меня к себе.

– Я обещаю, что ты будешь умирать долго и мучительно! – пообещала я ему.– Вот, дай только вырваться!

– А что ты будешь делать потом? – заглянув мне в глаза, спросил меня Адам. – Они уже плывут через озеро, ты видела это, не хуже меня.

Он тоже знал о небольшой пещерке на той стороне, где мы с Пабло, время от времени, уединялись.

– А что ты предлагаешь мне делать, в создавшейся ситуации? – машинально пробормотала я, кулаками упираясь ему в грудь, но чувствуя, что моя решимость ослабевает.

– То же, что и они. Луна – одна для всех, а сплетение ног – это то, что оно есть и не более того! – процитировал он одного известного восточного философа, а затем провел рукой вдоль моей спины, мягко, сверху вниз, прижимая мое тело к своему, и между нами не было ничего.

Кровь гулко ухала у меня в висках, только я уже не была уверена в природе этого явления, ярость, причудливым образом, перемешивалась с желанием.

– Доверься мне, – прошептал он, глядя на меня серебристыми, как луна, глазами. – И ты не пожалеешь о том, что я оказался здесь, этой ночью!

– Доверять тебе? – пробормотала я, стараясь отгородиться от его желания, которое начинало передаваться и мне, в очередной раз, обращая мой дар против меня.

И мне, почти, удалось подавить в себе это, непрошенное, возбуждение, но тут, над озером, раздался ликующий женский крик, от которого задрожали мои колени. А затем я оказалась на ковре. Луна, зачем ты научила нас, слышать друг друга?

– Ты, все еще, хочешь убить меня? – спросил Адам, покидая мое тело и ложась рядом со мной на ковер.

– Я хочу умереть! – опустошенно пробормотала я, поднимаясь и подходя к окну.

Судя по тому, насколько изменилась лунная дорожка, прошло, довольно, много времени. Я прислонилась к косяку, пытаясь охладить пылающий лоб, и, тут же, отпрянула обратно, вглубь комнаты, заметив подплывающие фигурки. Скрывшись в тени портьеры, я наблюдала, как Пабло подсадил Урсулу на каменный помост, после чего выбрался сам. Затем он накинул на нее полотенце, закутал, а потом нежно взял в ладони ее лицо и поцеловал. Меня снова начала бить крупная дрожь, я, до крови, прокусила губу, глядя, как они, в обнимку, прошли под окнами, к входу в дом.

– Они счастливы, Инь! – услышала я голос у себя за спиной, и только тут осознала, что Адам тоже стоит рядом и смотрит на них.– Ты не можешь этого не чувствовать!

– Я чувствую, – смущенно прошептала я, – вот только, не знаю, что теперь делать!

– Я бы не стал им мешать, – посоветовал он. – Как я понял, у Медвежонка, наконец-то, проснулся наш, общий, дар, поэтому-то она и сбежала из Сиднея, не справившись с потоком, нахлынувших на нее, чужих эмоций. А из вечернего происшествия с Кауа, я сделал вывод, что она – еще и проективный эмпат, и очень сильный. Вчера вечером я встретил их с Пабло на крыше гасиенды, они просто разговаривали, но воздух вокруг них, прямо-таки, гудел от напряжения. Урса давно уже поглядывала на Пабло, а сегодня, в сочетании с полной луной, у него не осталось шансов для сопротивления. А, может, все, это не так уж плохо? Девочка перестанет метаться, а Пабло будет вынужден, вместо тебя, обуздывать ее дар и обучать поведению в обществе. Ведь, сегодня именно ее чувства выводили тебя из равновесия, даже я ощущал себя не в своей тарелке, а бедняжка Кауа пострадал больше других.

– Вот только, от таких игр и дети случаются! – проворчала я, дыхательными упражнениями пытаясь вернуть душевное равновесие.

– В наше время достаточно средств, чтобы предотвратить нежелательный поворот событий, – пожал плечами Адам. – Ты, ведь, должна была, хотя бы, на этот счет ее просветить!

Я не ответила, заметив, что во дворе, вновь, появился Пабло, который, почти бегом, преодолел расстояние до ворот, выскочил из гасиенды и кинулся вверх по ущелью.

– Что он делает? – проводив его взглядом, недоуменно пробормотала я.

Адам издал короткий смешок:

– Я думаю, что Урса уснула, и Пабло, освободившись от ее влияния, наконец-то, полностью осознал ситуацию, и решил прогуляться и все обдумать. И побежал, по привычке, в свой старый дом.

– Но, там же, теперь живут Чиа и Миа! – испуганно воскликнула я.

– Насколько я слышал за ужином, Паула попросила их остаться на ночь и помочь с уборкой, так что у Пабло будет шанс обдумать все в тишине, – сообщил Адам.

– Я же, пожалуй, думать и решать буду завтра, на свежую голову и без луны. А сейчас выпью чего- нибудь, покрепче, и пойду в кровать. Но без тебя! А то, с утра, вполне, могу придушить тебя, за все хорошее! И не думай, что я настолько наивна, что сочту твое появление в долине, именно в этот момент, счастливой случайностью, – заявила я, поворачиваясь к нему, чтобы лучше видеть его лицо.

– Я тоже не настолько наивен, чтобы пытаться тебя обмануть! У меня был определенный план относительно тебя и Кауа, и я считал, что лучшее время для его осуществления – полнолуние, когда способности всех нас наиболее обострены, – ответил Адам, заглянув в мои глаза.

У меня даже мурашки по спине пробежали от того, насколько соответствовал его неожиданно холодный тон серебристому блеску в его глазах, не зря, еще одиннадцать лет назад, Пабло дал ему прозвище Змей:

– Вот теперь, я тебе верю! Простая забота о ближних – не в твоем характере!

Странная усмешка скользнула по его губам:

– Однако то, что я собираюсь предложить, вполне, заменит тебе бутылку коньяка, и избавит от головной боли наутро!

Моя ответная улыбка тоже добротой не блистала:

– Ты создал новый наркотик?

Лицо Адама стало абсолютно серьезным:

– Не совсем так! Я работал над средством, которое помогло бы понизить чувствительность Кауа, и мою, заодно. Излишня восприимчивость, частенько, мешает мне работать, и мне, также как и ему, временами, не удается расслабиться, даже во сне. То, что у меня получилось, я назвал «лазоревый сон». Сначала, я опробовал его на себе, потом – на нескольких добровольцах из своих ассистентов. У этого вещества нет вредных воздействий, отсутствует физическая зависимость.

– Но существует какое-то «но», которое сводит все на нет, – уверенно заявила я, внимательно разглядывая его лицо и прислушиваясь к своим ощущениям. – И если ты уже ввел его моему сыну…

– Что ты! – Адам даже отшатнулся от меня, расслышав угрозу в моих словах. – Я не мог так рисковать, поэтому-то и пришел с ним, сначала, к тебе. Но луна рассудила по-другому.

Он быстро подошел к камину, возле которого, кучкой, лежала его одежда, и взял с его полки небольшой футляр, зажег каминную лампу и подал его мне. Открыв крышку, я обнаружила там стеклянный щприц, заполненный какой-то жидкостью, которая слегка переливалась перламутровым блеском.

– Если ты хочешь, чтобы я его опробовала, то должен-таки все рассказать, про его плюсы и минусы, и толком объяснить, причем тут я и полная луна! – потребовала я.

– Если ты решишь его попробовать, то уснешь и увидишь сон, самый яркий и реальный из всех возможных, он воплотит твое заветное желание. Сон будет длиться около пяти часов, проснувшись, ты испытаешь прилив сил и бодрости, нервное напряжение рассеется, как утренний туман, – тихо произнес он, глядя на шприц.

– А что не так? – подтолкнула его я.

– Ты спрашиваешь о последействии? Так вот, несмотря на то, что я провел уйму испытаний и не выявил причин для физической зависимости, и, явного, вреда для организма, ряд людей требуют никогда больше не вводить его, а другие же, постоянно, умоляют повторить эксперимент, – в его голосе слышалась серьезная озабоченность.

– Поэтому – то я и хотел предложить тебе испытать его, а полнолуние необходимо для того, чтобы я лучше мог услышать, что именно с тобой происходит. И вмешаться, если в том будет необходимость.

– А сам ты как на него отреагировал? – заинтересованно спросила я.

– Я решил, во что бы то ни стало, осуществить свою заветную мечту! – ответил он, как-то странно взглянув на меня. – Даже, если это будет стоить мне жизни.

– И поэтому ты пришел с этим ко мне в полнолуние? – насмешливо начала я, но осеклась, поняв, что он, на самом деле, хотел сказать.

А затем протянула руку и взяла у него футляр. У меня тоже была заветная мечта.

– Давай, я помогу тебе! – предложил Адам. – Если его ввести в вену, то он подействует очень быстро.

Я кивнула и пошла к кровати.

– Но лучше, чтобы тебя, утром, рядом со мной не было, если мне этот сон не понравится, – сказала я, залезая под покрывало. – И убери все колюще-режущие предметы, а то, иногда, моим заветным желанием становится, лишить кого-то жизни. И я, немедленно, начинаю претворять его в жизнь.

И в этом заявлении была, значительная доля правды. Убивать, какое бы то ни было, живое существо никогда не было для меня удовольствием, но от осознания того, что некоторых людей больше нет на этом свете, я временами, ощущала глубочайшее удовлетворение.

Со шприцем Адам управлялся профессионально, боли, практически, не было, и, почти сразу, мир стал менее четким, а затем мой взор заволокла нежно-лиловая дымка, сквозь которую проступило, до боли, знакомое лицо.

«Алешка!» – позвала я его, а он улыбнулся своей открытой, мальчишеской, улыбкой и протянул мне руку.

Бежать и быть не в силах догнать того, кто уходит от тебя, кричать, без надежды быть услышанной, а еще лазоревый туман, в котором вязнут все звуки и движения, и еще ужасающее чувство потери, словно, внутри у тебя вырвали кусок плоти, который не зарастет никогда…

Открыв глаза, я ощущала именно это, но, одновременно, помнила, что где-то там, во сне, осталось счастье, которое было очень реальным. Или это было на самом деле, только так давно, что я успела забыть это ощущение? Несколько минут я лежала, глядя в потолок, и пыталась осознать свои чувства, а, заодно и разогнать сиреневую дымку, все еще плававшую перед глазами. Затем я села, потрясла головой и обвела взглядом комнату, пытаясь сфокусировать взгляд и осознать, что же именно, из событий прошедшей ночи, было, всего лишь, сном.

В окно светило утреннее солнце, прохладный ветерок шевелил занавеси, возле приоткрытого окна, на ковре, валялись купальник и полотенце. Тут у меня в голове, словно, что-то щелкнуло, и все встало на свои места. В то же мгновение волна гнева, вновь, нахлынула на меня, я соскочила с постели и, через секунду, оказалась возле двери. Я даже схватилась за ручку, готовая распахнуть ее и броситься на Адама, который, по моим ощущениям, был совсем рядом. Но, в ту же секунду, вспомнила, что где-то там спит Кауа.

Огромным усилием воли я заставила себя разжать пальцы, побелевшие на дверной ручке, развернуться и пойти в ванную. Ледяной душ, частично, вернул мне самообладание, я закончила утренний туалет, надела джинсы и вышитую блузу, которые валялись здесь с ночи. Подойдя к камину, я не увидела там ни футляра со шприцем, ни своей, шляпной, булавки. Я зло усмехнулась и шагнула за дверь.

– Новый день, новая жизнь! – приветствовал меня Адам, который, действительно, сидел в кресле, в маленькой гостиной, с книгой в руках. – Судя по звукам изнутри, ты относишься к самой малой части испытуемых, которым удается-таки удержать себя в руках после пробуждения.

Я провела рукой по своим мокрым волосам, понимая, что выгляжу не лучшим образом, в отличие от него. Адам выглядел так, словно, у него и не было бессонной ночи, а его белые брюки и шелковая рубашка с длинными рукавами выглядели, как всегда, безукоризненно.

– А ты слишком надеешься на мою силу воли! Ты бы как-нибудь расспросил мужа своей матери о нашей юности, и тогда поймешь, что у нас с ним гораздо больше общего в отношении к жизни, чем тебе бы хотелось! А сдержала я себя, исключительно, ради Кауа, его придется долго откачивать после того, как он увидит то, что я с тобой намеревалась сделать. И кстати, где он? – спросила я, в заключение своей пылкой тирады.

– Он проснулся около получаса назад, я попросил его не будить тебя, и отвел к фрау Марте. Сейчас, я полагаю, они, вместе с Генрихом, завтракают в гостиной.

– И это, просто, замечательно! – процедила я, пристально всматриваясь в его лицо.

– Ты выглядишь так, словно, и вправду, решила вырвать мне сердце, хотя, тебе стоило бы, сказать мне спасибо за то, что ночью я оказался рядом и удержал тебя от поспешных действий, – насмешливо сказал Адам, но прозвучавший следом смешок вышел каким-то нервным.

Страх имеет свой запах, его чувствуют собаки и все хищные звери, у них он вызывает желание напасть. У меня тоже. Я сжала руки в кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони, и непроизвольно шагнула вперед.

– Я скажу тебе спасибо, но при этом считаю, что мое желание вырвать тебе сердце, было слишком милосердным. Ты достоин более мучительного конца за все то, что совершил, и еще худшего за все то, что задумал. Впрочем, мне стоит, всего лишь, рассказать Пабло о том, что ты сделал этой ночью, и о том, что ты хотел предложить Кауа, и твоя смерть будет такой, которой ты достоин! – мои слова отражали ту бурю чувств, которая рвалась из души наружу.

Обычно невозмутимое лицо Адама, едва заметно, дрогнуло, ощутив выброс моих эмоций почти, как физический удар, в его светлых глазах, более всего напоминавших холодные жемчужины, мелькнуло чувство неуверенности. Я довольно усмехнулась, поняв, что Змей утратил уверенность в непогрешимости своих идей.

– Я думаю, он простит меня, когда узнает, что я предотвратил твое вмешательство во вчерашние события! – довольно неуверенно произнес он, выпрямляясь в кресле и закрывая книгу.

Я обратила внимание на то, что это была вторая из моих книг, обычно стоявшая в шкафу маленькой гостиной, а заложил он ее моей булавкой. Моя улыбка стала еще шире:

– Опять ошибся! К утру-то Пабло, уж точно, осознает, какой груз он взвалил себе на плечи, а тут ты скажешь, что именно ты в этом ему помог. А когда я расскажу ему, что такое, на самом деле, «лазоревый сон», который ты хотел испытать на его сыне, то смерть твоя будет, поистине, страшной и неотвратимой! Он, и так, считает, что мы все ошиблись, оставив тебя в живых, а тут ты, сам, дашь ему такой удобный повод для расправы!

– Нет! Я не мог так ошибиться! – воскликнул Адам, вскакивая с кресла. – Мой препарат должен был снять тревогу и нервное напряжение! И я, сам, слышал, ты испытывала удовольствие и радость!

Мне было приятно видеть, что он растерял все свое, хваленое, хладнокровие: книга с булавкой упали на пол, длинные светлые волосы разметались по плечам, на бледных щеках поступили красные пятна, высокий гладкий лоб покрыли бисеринки пота. Я ехидно усмехнулась:

– Промашка вышла, профессор! Сначала все было так, как ты и говоришь, вот только, как давно ты от меня ушел?

– Ну, час-полтора назад, – неуверенно произнес Адам, нервно теребя манжет лиловой шелковой рубашки.

– Ты испугался и не решился-таки дождаться моего пробуждения, вот, и пропустил самое интересное! – заявила я, делая шаг вперед и поднимая с полу шляпную булавку, более всего похожую на стилет.– Ты был прав, твое средство вытаскивает из подсознания самые скрытые желания и настолько красочно воплощает их в жизнь, что ты ни минуты не сомневаешься, что это – реальность. Пока не наступает момент пробуждения. Вообще-то, медики называют это явление – шоком отмены препарата, только здесь он наступает с первого применения. Я удивляюсь, как это твои испытуемые выжить ухитрились и головы об стену не поразбивали! Поверить в реальность мечты и затем осознать, что это, всего лишь, сон! Достаточно оснований, чтобы умереть или захотеть убить виновника всего, этого, кошмара!

Адам нервно дернулся, услышав эти слова, и посмотрел на булавку, которую я крутила в руках. Затем он заглянул мне в глаза и еле слышно прошептал:

– Я не хотел причинять тебе боль, честное слово! Я, просто, считал тебя достаточно сильной, чтобы справиться с последствиями и рассказать о своих ощущениях. Я надеялся, что «лазоревый сон» поможет бороться с депрессиями или облегчит уход безнадежно больных, а оказалось, что я создал средство для пытки! Если ты считаешь, что я должен понести наказание, то я готов! Я устал от бесплодной борьбы и ошибок!

Я удивленно вздернула бровь, расслышав в его голосе неподдельную боль, но решимость моя не ослабла:

– Ты достоин наказания и ты его понесешь! И я искренне надеюсь, что ты уже осуществил свое заветное желание, потому, что дальше ты будешь воплощать в жизнь мое. Чего бы это тебе ни стоило! Да, и Кауа это средство абсолютно не подходит, его демоны обитают снаружи, а не внутри.

В глазах Адама зажегся неподдельный интерес, и он уже открыл, было, рот, наверное, чтобы спросить, какое же мое желание придется ему выполнять, с риском для жизни, как дверь, ведущая из коридора в гостиную, распахнулась, и на пороге появился Пабло.

Одежда его была в беспорядке, на лице видны были следы бессонной ночи.

– Что ты здесь делаешь, Змей? – раздраженно бросил он.

Я поняла, что он, с трудом, владеет собой, и решила не обострять ситуацию:

– Адам здесь по моей просьбе, мы выясняли кое-какие вопросы, но это может подождать. А вот то, с чем пришел ты, ждать не может!

И я указала Адаму на дверь. Он воспользовался ситуацией и мгновенно ретировался.

– Я не ошибся, он был здесь, с тобой, прошлой ночью? – нерешительно спросил Пабло, посмотрев ему вслед.

– А ты заметил это, когда возвращался с озера вместе с Урсулой, – это было не вопросом, а констатацией факта.

Щеки Ирбиса полыхнули багровым румянцем, он кивнул головой, а затем, с трудом, заставил себя посмотреть мне в глаза:

– Я почувствовал ваши взгляды, потому-то и не решился прийти к тебе и, сразу, все объяснить!

– Тебе нет нужды что-либо объяснять! Вы с Урсулой молоды и свободны, вы вольны делать свой выбор, и вы услышали друг друга, – остановила я его. – Что-то подобное должно было случиться, рано или поздно, и сейчас я даже рада, что именно вы нашли друг в друге свои половинки. Только тебе надо было мне сказать об этом чуть раньше, тогда была бы возможность разорвать цепь предопределенности. Ты толкнул камень в самый неподходящий момент, теперь он стронул лавину.

– Луна свидетель, я этого не хотел! – простонал Пабло. – Вечером, в Лиме, я почувствовал, что слышу Урсулу, ее эмоции, просто, бурлили. Но я списал это на то, что это полнолуние обострило мое восприятие, а оказалось, что она тоже слышит меня не менее четко. И я слишком поздно понял, что ее чувства утягивают меня за собой!

– Ты попался в ту же ловушку, что и я когда-то, – задумчиво промолвила я. – Но так ли это уж плохо? Тебе, ведь, было очень хорошо с ней, и не только этой ночью.

– Так хорошо мне было только с тобой, в те давние годы, – тихо сказал он, взяв меня за плечи и заглянув в глаза. – А потом в наших отношениях становилось все больше печали…

– Это – моя вина, но я, сразу, предупредила тебя, что не смогу ответить тебе так, как ты этого хочешь, – ответила я с грустной улыбкой. – Урсула может принести тебе надежду и придать новые силы, но теперь ты за нее в ответе, Ирбис!

– Я понял тебя, Рысь! – Пабло склонил голову. – Я постараюсь помочь ей понять себя, как ты, когда-то, помогла мне. Только у меня есть к тебе одна просьба. В эту ночь я был безмерно счастлив, но у меня, снова, возникло, то же, странное, чувство, как и одиннадцать лет назад, что над нами нависло какое-то предопределение. Тогда у нас с тобой появился Кауа, и наши жизни изменились. Я не знаю, чего именно хотела Урсула от этой ночи, но чувствую, что если она не приняла мер предосторожности, то у нее будет ребенок! Ты не могла бы поговорить с ней? Ведь, как я понял, у нее это был первый опыт!

Я внимательно посмотрела ему в глаза:

– И что я ей скажу? О том, что от таких вещей дети бывают, она уже осведомлена, а если я буду настаивать на мерах предосторожности, то она все сделает с точностью до наоборот! Придется тебе прояснить этот момент самому, если она решит поберечься, то я окажу ей любую помощь, а если же она решит положиться на судьбу, то мы, вполне, можем вырастить еще одного малыша, быть может, ему повезет больше, чем Кауа. Для тебя это было бы подарком судьбы!

Пабло кивнул, сопровождая этот жест тяжелым вздохом. Последние годы я настоятельно рекомендовала ему не отказываться от заманчивых предложений, которые делали ему местные девушки. Нравы в долине стали гораздо свободнее, и мое разномастное потомство тоже вносило свой вклад в общественное мнение. Те из девушек, что не были рьяными католичками, считали вполне возможным провести ночь с красивым и популярным парнем, занимавшим видное место в нашей общине, прекрасно понимая, что стая вырастит очередного волчонка. Такие примеры уже были, взять, хоть Педро-младшего. Мы всегда поддерживали и мать, и ребенка.

Но у Пабло, ни с одной из его случайных подружек, детей так и не случилось. Он считал это – проклятием свой семьи, а я, все чаще, думала о генетической проблеме, которая как-то связывала наши способности и возможность продолжения рода. Мне хотелось бы набрать побольше фактов, чтобы понять, что ожидает в будущем моего младшего сына. Кроме него, особыми способностями, пока, не отличался ни один из его младших родственников: ни сын Пакиты, ни дочери Паулы ни чем подобным, пока, себя не проявили. Лишь, у Хана, подобно матери, существовало хорошее понимание животных, да, вот теперь, еще Урсула. Хотя, в природе ее способностей я еще не была уверена. Все, это могло быть следствием полной луны и игры гормонов. Я-то всех, своих, детей слышала с рождения, а они меня – нет. Что-то подобное могло произойти и с Пабло, если очень хочешь какого-то события, то можно принять желаемое за действительное.

– Хорошо, я сам поговорю с Медвежонком! Вот только… – Пабло как-то замялся и отвел глаза в сторону.

У меня в груди что-то екнуло, вновь, накатило ощущение тревоги.

– Говори! – потребовала я. – Что с ней не так?

– Не с ней, а с Миа, – зажмурив глаза, процедил сквозь зубы Пабло.

Мне, разом, вспомнились то нехорошее предчувствие и холодок в груди, когда я смотрела, как он ночью бежал в сторону своего старого дома. Судьба, в очередной раз, спутала все нити.

– Ты встретил ее в доме Мудрой Птицы, этой ночью? – спросила я, уже зная, что услышу в ответ. – Я видела, как ты бежал в ту сторону.

– Если бы я, по приходу, встретил ее там, то, сразу же, ушел! И все было бы проще! – торопливо, как бы оправдываясь, произнес Пабло. – Но там не было никого, и я вспомнил, что они с сестрой остались у Паулы. Мне бы, конечно, уйти, но в доме все было так, как при бабушке, и я решил зажечь очаг и посидеть там немного, подумать. Я зажег огонь, занавесил дверь и сел у очага. Нахлынуло так много воспоминаний, я задумался и, незаметно, уснул. Проснулся я от ощущения, что рядом со мной кто-то есть. Открыв глаза, я увидел подле себя обнаженную девушку. Это была Миа, она бросилась мне на шею, умоляя подарить ей ребенка. Она плакала, говорила, что мое дитя – это все, что ей нужно. И что этого хотят, духи, которых она слышит каждую ночь, и это они привели нас в полнолуние в дом Мудрой Птицы. Сейчас это звучит, как бред сумасшедшего, но в тот момент что-то переклинило у меня в голове, и лишь сделав то, что она хотела, я полностью очнулся и понял, что натворил. Окончательно отрезвило меня то, что я ощутил какую-то злобную радость, которая появилась в ее душе, после того, как она добилась своего. Похоже, что и ее я тоже прекрасно слышу! И как же она не похожа на Медвежонка! В ее душе столько ненависти, и, похоже, что она жила там с детства, и я ее чувствовал, потому-то и старался избегать! Я оттолкнул девчонку от себя и вскочил на ноги, а она лежала и улыбалась. Тогда я пообещал ей, что это – все, чего ей удалось добиться, и если луне угодно, то ребенок у нее будет, а вот, меня с ней рядом – никогда! А затем натянул одежду и выбежал в ночь.

Пабло выговорился и замолчал, тяжело дыша и глядя мне в глаза. Но я и так чувствовала, что он говорит чистую правду. Вот только, легче от этого не становилось.

– А где ты провел остаток ночи? – спросила я, еще не решив, как правильно мне реагировать на случившееся.

– В лабиринте, у могилы Мудрой Птицы, Миа не знает туда дороги, – ответил он.

Я кивнула головой, такой поворот событий, вполне, в его духе. Несмотря на высшее образование и тесное общение с современным миром, Пабло придавал огромное значение приметам, легендам и предначертаниям, и его попытка найти защиту у духа своей бабушки, абсолютно, соответствовала его характеру. Хотя, в свете последних событий, я уже не могла упрекнуть его в излишнем мистицизме. Слишком много всего сплелось в один узел. А узлы положено разрубать, и это под силу, лишь, сильному духом.

– Ты еще не разобрал свою походную сумку? – спросила я, приняв, наконец, решение.

– Н-нет, – удивленно протянул Пабло.

– Сейчас ты пойдешь к Урсуле и пригласишь ее поехать с тобой, в Лиму. Придумай какую-нибудь, правдоподобную, причину, почему это, вдруг, стало необходимым. И в Наска вы поедете прямо оттуда. Познакомить археологов с Клаусом сможешь и на обратном пути, скажешь, что он приболел и не может их сейчас принять. За пару месяцев вы с Урсой разберетесь, насколько у вас все серьезно. А к вашему возвращению, и с Миа, будет все понятно, есть у нее ребенок или нет. В конце-то концов, именно этого она и хотела! Если она решит оставить ребенка, то я помогу его вырастить, не более того, – твердо заявила я.

– Ты предлагаешь мне выбрать Урсулу, и не обращать внимания на то, что случилось у нас с Миа? – в голосе Пабло звучало крайнее удивление и осторожная радость.

– Если она, сама этого захочет, – утвердительно кивнула я в ответ. – Счастье моей дочери для меня дороже остальных моральных принципов.

Пабло сгреб меня в объятия и крепко поцеловал:

– Ты вернула меня к жизни!

– Всегда, пожалуйста, ведь, я за тебя в ответе! Хотя, однажды я потребую помощи в решении своих проблем. И знаешь что, не делай так при Урсуле, – посоветовала я, высвобождаясь из его крепких объятий.

Парень широко улыбнулся, кивнул, еще раз крепко сжал мои плечи и кинулся к выходу. Глядя на захлопнувшуюся дверь, я ощутила, что еще один кусок моей жизни ушел в прошлое, и пора, наконец, воплощать в жизнь свое заветное желание, пока, не стало, слишком, поздно. Но, сначала, надо довести, уже начатое, дело до конца.

Войдя в столовую, я увидела там не только старого барона и Кауа, но и Адама, как я и ожидала. Они, вполне мирно, завтракали, но Адам бросил на меня быстрый, осторожный взгляд.

– Пабло и Урсуле необходимо срочно вернуться в Лиму, – сообщила я, поздоровавшись и поцеловав Кауа.– Если хочешь, можешь проводить их до самолета.

– Но они только что прилетели! – обиженно пискнул Кауа, а Генрих нахмурился и встревожено посмотрел на меня.

– Ничего страшного не произошло, я позже все объясню, – пообещала я. – А сейчас мне надо вызвать дежурного пилота и собрать им еды в дорогу. И для тебя, Адам, у меня есть дело.

Парень мгновенно вскочил и вышел вместе со мной в коридор.

– Что-то непредвиденное стряслось? – обеспокоенно спросил он, как только мы немного отошли от дверей.

– Я была права ночью, когда говорила, что Пабло не стоит ходить в тот дом! – резко бросила я.– Он, все же, встретил там Миа.

Адам зло чертыхнулся, и взял меня за руку:

– Прости, я, опять, виноват! Чем я могу помочь?

– Ты возьмешь свое, самое сильное, успокоительное и пойдешь к дому Мудрой Птицы. Тебе необходимо задержать там девчонку, пока Пабло и Урсула не улетят, сделай для этого все возможное, – ответила я, набирая номер нашего пилота.

Адам кивнул и бегом бросился в свою комнату.

Он справился со своей задачей, и нам удалось проводить Пабло и Урсулу без происшествий. Пабло мотивировал отъезд звонком из министерства культуры и необходимостью переоформить разрешительные документы. Версия была довольно обыденной и достоверной, чтобы начать выспрашивать подробности.

Урсула, просто, сияла и все время держала Пабло за руку, словно боясь, что он исчезнет, как сон на рассвете. Отпустила она его, лишь на мгновение, чтобы обнять Кауа и меня, перед самой посадкой в самолет.

– Я так счастлива, мама! – прошептала она, уткнувшись мне в плечо.

– Постарайся понять, хочешь ли ты, чтобы это чувство осталось с тобой навсегда. И если это так, тогда не позволяй никому и ни чему отнять у тебя это счастье! – посоветовала я, нежно поцеловав ее.

– Жаль, что они так быстро улетели, но это – хорошее событие, ведь, они так счастливы! – заметил Кауа, глядя вслед самолету. – А тебе снова хочется плакать!

– Нет, мне хочется изменить свою судьбу! И ты мне в этом поможешь, – ответила я, прижимая его к себе.

– Миа проспит, как минимум, до завтрашнего утра, – сообщил нам подошедший Адам. – А что ты там про судьбу говорила?

– Я собираюсь вернуть в долину Алексея, – сообщила я, продолжая глядеть в небо.

– Это и есть твое, заветное, желание? – догадался Адам.

– Ага. И ты поможешь мне воплотить его в жизнь. Но сначала мы займемся с Кауа, ему пора становиться взрослым, и научиться обходиться без моей помощи, – ответила я.

– Я сделаю все, что ты скажешь, если это поможет и тебе стать счастливой, – прошептал мальчик, обнимая меня своими тонкими ручонками.

– Для начала, тебе надо научиться разделять чувства, свои и чужие, а потом Адам обещал научить тебя защищаться, – сказала я, погладив его длинные черные волосы, так похожие на отцовские.

– А я могу научиться защищать тебя? – спросил Кауа, посмотрев на меня неожиданно посерьезневшим, взрослым взглядом.

– Я очень на это надеюсь, – ответил ему Адам. – Только для этого мне нужен мастер Лис, чтобы помочь с аппаратурой.

На следующий день я, с удивлением, разглядывала развернутую лабораторию, удивляясь, как все, это поместилось в наш маленький самолет. Валерка и Адам продолжали настраивать аппаратуру, всякого рода электроника была вторым, по значимости, увлечением в жизни Лиса, после симбиоза восточной философии и единоборств. Во времена своего военного прошлого, Лис занимался спецобеспечением их группы, а когда мы путешествовали по Андам в поисках доктора Бруно, то именно он осуществлял связь нашего фургончика со всем остальным миром.

После того, как мы обосновались в нашей долине, Валерка приложил массу усилий, чтобы организовать устойчивую связь в сложных горных условиях. Лис неоднократно сетовал, что сложись все по-другому, он непременно окончил бы соответствующий вуз и стал бы инженером-электроником, но сначала война в Афганистане, а потом «лихие девяностые» поставили крест на этом. Но интернет дал ему еще один шанс, который он реализовывал в скромных условиях нашего городка.

Так что, Адам нашел в нем хорошего помощника, предоставив совершенно необычную область применения. Сам он гораздо лучше разбирался в медицинских аспектах проблемы, нежели в электронных средствах обеспечения. Кауа метался от одного к другому, расспрашивая и помогая по мере сил. Параллельно, Лис, потихоньку, выспрашивал у меня о том, что случилось за предыдущие сутки и привело к, столь поспешному, отъезду Урсулы и Пабло.

– Миа всегда казалась мне странной, ее постоянно одолевали навязчивые идеи, и она абсолютно не желала прислушиваться к чьим-либо советам, – проворчал Лис, крутя рукоятку и всматриваясь в показания на экране. – А вот, сестра ее – очень милая женщина, вот только, все еще надеется на возвращение Педро-Пули.

– Мне это чувство, вполне, понятно, потому, что я тоже все еще жду и надеюсь, – задумчиво ответила я, переводя взгляд с него на Кауа.

– Так ты все, это затеяла, потому, что решила вернуть Алексея в долину? – догадался, наконец, Лис.

– Вот, это, все, сначала, затеял Адам, – сказала я, обводя рукой множество различных устройств и приспособлений.– Но ты прав, я хочу вернуть Алексея, понимаю, что это будет непросто, раз, он, до сих пор, не сделал этого сам. И именно поэтому, сперва, необходимо научить Кауа, жить в обществе без моей помощи.

– Звучит как-то жутковато, – поежился Лис, отрываясь от монитора. – Ведь, ты же не на тот свет за Хорьком собралась!

– Пока еще не туда. Ведь, вы говорите, что он, вроде бы, жив, – невесело усмехнулась я. – Но что-то, здорово, пошло не так. Алексей, как- никак, собирался однажды вернуться. Я могу понять его обиду на меня, но то, что он за одиннадцать лет, ни разу, не захотел увидеть своих детей, не укладывается у меня в голове!

– Честно говоря, у меня тоже! – согласился Лис, с сочувствием глядя на меня.– Я, ведь, помню, как он с ними, со всеми, носился, пока жил в городе! Но я ничего, определенного, по этому поводу, сказать не могу, лично я—то с ним, ни разу, и не встречался, после того, злополучного, похода за перевал. Об этом надо тебе Дина и Че порасспрашивать.

– Вот поэтому-то, я их и попросила о срочной встрече, – объяснила я. – Первое время я, постоянно, была в курсе событий, а потом, как-то, проблемы с Кауа и воспитанием нового поколения навалились. Но такое положение не может длиться вечно, однажды моему сыну придется начать самостоятельную жизнь, а мне вернуть свою, собственную. Из-за моих, бесконечных, копаний в себе не только Кауа, но и Вольф страдает, и остальные дети. Я должна положить этому конец!

Валерка, некоторое время, помолчал, пристально глядя на меня, а затем спросил:

– А что, если он, просто, не хочет возвращаться, может быть, Хорька устраивает его нынешняя жизнь?

– Отрицательный ответ – тоже ответ, – твердо заявила я. – Мне необходимо как-то разрешить сложившуюся ситуацию, расставаясь с Алексеем, я обещала, что буду его ждать, а он обещал вернуться. Если он передумал, то пусть скажет мне это лично!

– Насколько я знаю, его сейчас нет в стране, – озабоченно сказал Лис. – И он, вообще-то, последние годы, редко выбирался в Перу, все больше в Бразилии или Колумбии обитает, а то и еще подальше. Не поедешь же ты туда, за ним!

– А почему – нет? – спросила я.

– Да потому, что это для тебя безумно опасно! Ты забыла, что вместе с Хорьком, тогда, отпустила Энрике-Тигра? Уж он-то ничего не забыл, как и его хозяева! – возмутился Лис. – Ты долгие годы ухитрялась появляться во внешнем мире, лишь, сохраняя инкогнито, а теперь решаешь плюнуть на всяческую осторожность?

– Если я решила увидеться с Алешкой, значит, я это сделаю, что бы вы мне не говорили! И если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Просто, надо придумать, как сделать так, чтобы мы с ним могли встретиться на нейтральной и, более-менее, безопасной территории, и обставить все дело так, что Хорьку будет стыдно уклониться от встречи, – категорично заявила я. – А с моей безопасностью вы с Адамом что-нибудь придумаете!

– Самым лучшим средством твоей защиты могут оказаться Кауа и Пабло! – заявил, подходя к нам, Адам, который, как оказалось, все это время внимательно прислушивался к нашему разговору. – Ну, и я, конечно. Мальчик удивительно хорошо чувствует чужие негативные эмоции, его только надо научить, хорошо различать страх, гнев и желание убивать. С твоей помощью и моей аппаратурой мы поможем ему четко выделять эти чувства. А в качестве генератора негативных эмоций, вполне, подойдет Миа, пусть, сделает, хоть что-то, полезное для общества. Если твой сын научится распознавать эти чувства и выделять человека, от которого они исходят, то потом смогу и я. А зная объект, представляющий для тебя потенциальную опасность, тебя будет проще защитить. Ведь, лучшая защита это – нападение. И новых технических средств защиты, за последние годы, стало гораздо больше. Да, и Лис уже подготовил такое количество ребят и девчонок, что, вполне, хватит на маленькую войну. И тренировка в реальных условиях никому не повредит.

– Сначала Кауа надо научиться, не падать в обморок от любого сильного впечатления! – раздраженно заметил Лис.

– Если мама сказала, что я могу этому научиться, значит, я должен это сделать! – твердо сказал Кауа, тоже подходя к нам.

Лису осталось только согласиться, что, хотя бы, попробовать обучить мальчика, просто необходимо. После чего они с Адамом усадили моего сына в опутанное проводами, кресло и начали снимать начальные параметры. Я, с все возрастающим изумлением, разглядывала оборудование, которое заняло значительную часть подвала, пытаясь прикинуть, сколько же это могло бы стоить.

– Послушай, Адам, и как это кубинцы разрешили тебе все это вывезти из страны? – не выдержав, спросила я его. – Ведь, оно должно стоить чертову уйму денег!

Адам хмыкнул, и, не поворачиваясь ко мне, снисходительно пояснил:

– А это, все, и не клинике принадлежит вовсе, а мне! И кубинцы не будут перечить мне ни в чем, чтобы не спугнуть курицу, несущую для них золотые яйца. Мои разнонаправленные исследования довольно часто имели и прикладной характер, а последние годы я, и вовсе, частенько работал под заказ, не очень-то интересуясь, для чего нужны мои разработки. Вообще-то, я могу предположить, как именно их предполагается использовать, но предпочитаю не задавать лишних вопросов. Вот, например, похожий на этот, комплект оборудования заказал какой-то колумбийский институт. И для чего это он мог им понадобиться, как ты думаешь? Так вот, я, когда собирал оборудование под предложенную мной же методику, заказал двойной комплект, а здесь уже сделал некоторые доработки.

Я недоуменно покачала головой:

– Не думала, что в Латинской Америке какое-то государство будет выкидывать огромные деньги на исследования проблем мозга!

Тут Адам обернулся ко мне и сказал, с нескрываемой иронией:

– Сама Колумбия, конечно, не будет! Но есть достаточно стран, которые ведут такие исследования, которые моему отцу и его соратникам по партии даже и не снились! Те же американцы в Нюрнберге осудили ряд врачей, как военных преступников, а затем сами продолжили их разработки, по контролю за психикой человека. Вот только, они, с некоторых пор, предпочитают избегать публичных скандалов и разоблачений, а потому выносят исследования в другие страны, не столь щепетильные в соблюдении прав человека.

Я поежилась, представив, что и как могла исследовать подобная лаборатория, если она работала под эгидой военных или спецслужб, и спросила:

– Надеюсь, ты не афишировал, где именно ты собрался работать с этим оборудованием?

Тут уж Адам откровенно расхохотался:

– Успокойся! Я бы еще про себя им рассказал, что ли? Я и вывозил-то его по частям и через разные страны, просто, полный комплект собрал в Лиме совсем недавно. Я прекрасно понимаю, что, если мы поймем природу нашего дара и научимся им управлять, то он станет не только нашим щитом, но и мечом. И я не собираюсь ни с кем делиться таким оружием!

– Что-то мне это все напоминает, – пробормотал Лис.

Адам мгновенно перестал смеяться и серьезно посмотрел на Валерку:

– Ты про моего отца говоришь, не так ли?

Лис только хмыкнул и пожал плечами. Адам же внимательно посмотрел на меня и продолжил:

– Мой отец считал, что человек может стать самым лучшим оружием, но использовать свои исследования он предполагал во благо той Великой Германии, которая давно канула в Лету. Он искал возможность создать сверхчеловека, не подозревая, что они живут у него под носом. И способности, абсолютно, не зависят от цвета кожи и формы лица. Я имел возможность побывать на своей исторической родине, и она меня не впечатлила. Так не все ли равно, от чего отталкиваться, создавая великую империю? Мне нравится наша долина, например. Но до реальных результатов еще настолько далеко, что мы делим шкуру неубитого медведя и рассуждаем о совершенно абстрактных возможностях. На данный момент у нас в наличии есть один необычный мальчик, один сумасбродный ученый и чертова уйма проблем. Так давайте решать задачи в порядке их поступления!

И он снова повернулся к главному монитору.

Когда мы, наконец, закончили с настройками и выбрались из подвала наружу, то обнаружили, что уже почти стемнело. По небу плыли меняющиеся, лилово-фиолетовые, полосы, подсвечиваемые снизу темным багрянцем заходящего солнца. Холодный ветер, дующий со снежных вершин, заставил всех нас поежиться. Бедняжка Кауа, буквально, с ног валился от усталости, и я повела его к себе, попросив, прислать нам, чего-нибудь поесть, прямо в малую гостиную. Лис с Адамом решили зайти к Пауле и поговорить там с Чиа, по поводу участия ее сестры в экспериментах. Адам, почему-то, был уверен, что найдет нужные аргументы.

Пока я накормила и успокоила своего сына настолько, что он сумел заснуть, совсем спустилась ночь, и, почти идеально, круглая луна, как и прошедшей ночью, засияла над горами. Я посмотрела на нее через окно, в своей спальне, и подумала о том, что, вот так же, она сейчас сияет для Пабло и Урсулы, придавая особую силу их чувствам. И для многих других, кто, просто, любит ее серебряный свет. А мне оставалось, только смотреть на нее и гадать, смотрит ли на нее, сейчас, Алексей, и чем он в этот момент занят. И с кем. Тут я прислонилась пылающим лбом к холодному стеклу приоткрытого окна, и попросила всех древних горных богов и духов, чтобы они послали мне силы, выстоять и не попросить у Адама, снова, «лазоревый сон». Потому, что тогда мне не хватит сил и решимости воплощать свою мечту в реальность, понимая, что могу получить совсем не тот результат, на который надеюсь. Немного отдышавшись, я добралась до бара и опрокинула в себя стакан текилы, мечтая о том, чтобы мне приснился тот самый, счастливый, сон, или уж не снилось ничего.

И вновь был сон, наполненный чувствами, цветами, звуками и запахами. Но что-то было в нем неправильно, потому, как я понимала, что это, всего лишь, сон. Мы опять были вдвоем с Алешкой, но что-то было не так, или это был не совсем он. А еще, я ощущала чье-то постороннее присутствие. И сон постепенно растаивал, не оставляя после себя лазоревой дымки. В мои открытые глаза лился серебряный свет луны, и рядом со мной, в постели, действительно, кто-то был.

– Можешь убить меня, но только не прогоняй насовсем! – услышала я сдавленный шепот Адама. – Иначе я, снова, захочу попробовать уйти в «лазоревый сон» и уже не возвращаться оттуда!

Я повернула голову и посмотрела на его бледное лицо и светлые волосы, казавшиеся в свете луны отлитыми из чистого серебра, так же, как и его шелковая рубашка:

– А я подумала, что у тебя нет тяги к этому дурману!

– Ее и не было, пока я не осознал, что твои эмоции влекут меня сильнее, чем, что-либо другое! – прошептал он, скользя глазами по моему лицу. – Тогда- то и появилось желание повторить то самое впечатление. Так страшно и больно желать несбыточного!

– Так, что же ты видел в том сне, после которого решил прийти ко мне? – нехотя спросила я, отворачиваясь к окну и пытаясь удержать в памяти обрывки своего ускользающего сна.

– Я вновь увидел тот вечер на крыше гасиенды, в Лиме, я опять шел по той спирали. Но, на этот раз, я шел не к Пабло, я шел к тебе. И я вновь чувствовал и слышал ту бурю чувств, которую услышал тогда: твою ярость и боль, любовь и жалость. Они были гораздо сильнее того, что я услышал от Пабло и Пакиты! – торопливо рассказывал он.

Мой сон, окончательно, ускользнул от меня, и я снова повернулась к Адаму:

– Наверное, мне тогда помогал Кауа, той ночью, на крыше, я впервые услышала его.

– Не знаю, я слышал только тебя! – сказал Адам, осторожно прикоснувшись тонкими пальцами к моему плечу. – Или так было только в том сне? Этот сон мучил меня, и я решил проверить свои ощущения. Я решил предложить тебе «лазоревый сон», посчитав, что ты тоже будешь испытывать во сне сильные чувства, а я смогу проверить свою теорию, о том, что это – воздействие препарата, и избавиться от наваждения. Но все случилось по-другому! Я, сначала, услышал то, что ты можешь чувствовать на самом деле, и вновь, это были любовь и ярость! Только гораздо сильнее, чем во сне!

– Ну, вот! Я, оказывается, сильнее, чем твой наркотик! – невесело усмехнулась я. – А он, почти, сумел подчинить меня.

– Я верю! Ты и во сне испытывала такие сильные чувства, что они утягивали меня за собой, не хуже моего дурмана! – согласился он. – Правда, они были несколько другими, чем те, которые ты испытывала ко мне, в реальности, в ту ночь! И я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь еще испытывал, по отношению ко мне, хоть что-нибудь, столь же сильное!

– А тебе есть с чем сравнивать? – рассеянно спросила я, отдавшись воспоминаниям о той ночи.

– Поверь, у меня было довольно много женщин, ведь, на Кубе я был настоящей диковинкой! – сообщил он с кривой усмешкой. – Но там, всегда, было только любопытство, смешанное с примитивным желанием и толикой страха.

– Возможно, тебе стоило бы поискать женщину, которая полюбит тебя? – предположила я, разглядывая тени на потолке.

– Ты это всерьез? – спросил он, приподнимаясь на локте и заглядывая мне в лицо. – Какая женщина способна полюбить такого, как я? Все видят во мне, лишь, ошибку природы!

Меня так удивила сила горечи, прозвучавшая в его голосе, что я повернулась и заглянула ему в глаза:

– Ты несправедлив к себе! Для ошибки природы, ты довольно красив, но это, в сущности, не главное. Для женщины гораздо важнее, что у тебя внутри, а не снаружи, особенно, если она почувствует, что небезразлична тебе. А твоя любовь, скорее всего, найдет отклик в ее душе, – тихо произнесла я.

– Так у тебя было с Алексеем? – нерешительно спросил Адам. – Ведь, это его ты видишь во сне?

Я только кивнула головой и, снова, отвернулась к окну, почувствовав, как на глаза, вдруг, навернулись непрошенные слезы:

– Тот сон ушел! – еле слышно прошептала я.

– Прости, что помешал тебе! – с раскаянием пробормотал Адам. – Я сейчас уйду. Или принесу тебе «лазоревый сон», хочешь?

– Нет! – произнесла я, скрипнув зубами. – Я больше не поверю ему. Я и другому сну не поверила, а еще, я почувствовала твое присутствие в своем сне. Вероятно, у нас с тобой очень сильный канал связи, поэтому, в следующий раз, я проснусь еще быстрее, и тебе не удастся меня подслушать.

– Прости, я больше не буду приходить. В конце концов, чтобы отключиться на время и снять напряжение, подойдет и «лазоревый сон». Надеюсь, меня хватит на то, чтобы решить проблему Кауа и помочь тебе осуществить мечту, прежде, чем уйти туда навсегда! – голос его прозвучал как-то, совсем безжизненно и тускло.

– А что же было твоей настоящей мечтой, которую всколыхнул «лазоревый сон»? – спросила я, почувствовав внезапную жалость к этому ужасно одинокому парню.

– Я хотел бы, наверное, найти человека, который испытывал бы ко мне настоящие, сильные чувства. Хотя бы, как Пакита, пока у нее не появился другой ребенок, – тихо промолвил Адам, отвернувшись от меня.

Затем он сел на кровати и закрыл лицо руками:

– Но этого не будет никогда!

Я тоже приподнялась на постели и осторожно коснулась рукой его, вздрагивающего, плеча:

– Не уходи! Я тоже очень хорошо знаю, что такое одиночество среди людей! И я не хочу, одна, смотреть на эту полную луну! Раз, ты прогнал мой сон, верни мне что-нибудь взамен!

Я вспомнила эти слова, посмотрев на лицо Адама, казавшееся бледно-голубым в свете, которые давали лампы дневного света, освещавшие подземную лабораторию. И поразилась, насколько отличалось выражение его лица от того, что было ночью. В данный момент он общался с Миа в той части лаборатории, которая была отделена от кресла с Кауа полупрозрачной завесой. Лицо Адама было спокойным, по нему бродила брезгливо-насмешливая улыбка, но его тихие, почти не слышные здесь, слова вызывали у Миа настоящие взрывы эмоций. Меня пробирала дрожь, когда я бросала взгляд на ее искаженное лицо, и я радовалась, что кресло Кауа развернуто в обратную сторону. И уши его закрыты специальными наушниками. Но, тем не менее, он вздрагивал от каждой ее тирады. Или чуть раньше? И экраны, возле которых сидел Лис, постоянно озарялись всполохами зеленого света.

Время от времени, я прикасалась к руке сына, успокаивая его и выражая поддержку, но у меня возникало, все более сильное, впечатление, что мальчик близок к своему пределу. Я была готова крикнуть Адаму, что пора заканчивать, как увидела, что Миа рванулась со своего кресла, несмотря на опутывавшие ее провода, пытаясь достать до горла. Одновременно я услышала болезненный вскрик Кауа и кинулась к нему.

– Прекращай ты все, это! – рявкнула я в микрофон.

Но Адам уже был возле Миа с шприцем в руках, и девушка, почти сразу, обмякла в кресле. Я подала Кауа стакан с успокоительной микстурой и начала снимать с него датчики.

– Странная история, – пробормотал Валерка, потирая уставшие глаза. – Необходимо, конечно, сопоставить временные характеристики обоих записей, но мне казалось, что Кауа слышал ее выкрики еще до того, как она открывала рот!

– Ничего удивительного, – ответила я, помогая сыну подняться с кресла.– Всплеск эмоций происходит раньше, а облечь его в слова удается через какое-то время. И, по-моему, хватит на сегодня эмоций! Даже у меня голова раскалывается. Похоже, Пабло был прав, у Миа есть дар проективного эмпата, я чувствую всплески ее ярости, почти, как физический удар.

– Я тоже в этом уверен, – подтвердил Адам, подходя к нам. – Мне с огромным трудом удавалось противостоять ее напору и сохранять спокойствие, несмотря на все, ваши с Лисом, уроки.

– Но, если она похожа на нас, то почему она такая злая? – пролепетал Кауа, прижимаясь ко мне всем телом.

– Не все зависит от того, что мы получили в дар от природы, – ответила я, погладив его по голове. – Любой может подобрать с земли палку, но один будет отгонять ею орла от беззащитных щенков, а другой может ударить ею собаку, ни за что, ни про что! Миа в очень раннем возрасте увидела, что жизнь бывает очень жестока и несправедлива, и так и не сумела от этого оправиться.

– А что она хотела сделать в самом конце? – нерешительно спросил Кауа, испуганно глядя на кресло, где лежала Миа.

– По-моему, перегрызть мне горло, – криво усмехнулся Адам. – Это и есть ненависть и желание убивать, которое я хотел показать тебе, чтобы ты сумел распознавать его в дальнейшем.

Кауа вздрогнул и снова прижался ко мне:

– Зачем кому-то хотеть убивать нас?

– Сейчас Миа, просто, очень разозлилась на мои слова, но у людей бывают разные мотивы: жадность, зависть, обида, – разъяснил Адам.

– Все, это – сильные чувства, а профессиональный киллер делает свое дело без особых эмоций, – заметил Лис, вероятно вспомнив что-то из своего военного прошлого.

– Не все сразу! – ответил Адам. – Я уверен, что со временем, Кауа научится распознавать, гораздо более тонкие, оттенки эмоций. Вот, Инь, например, неоднократно говорила, что чувствует, когда на нее смотрят в прицел винтовки!

– Хватит на сегодня о плохом! Отнесите Миа куда-нибудь, пусть поспит под присмотром сестры, а мы с Кауа поедем в горы, покататься на лошадях, – резко оборвала его я. – Снаружи, во дворе, нас Педро-младший поджидает.

Выбравшись во двор, я увидела, что там, в компании собак, бегают Педро—младший и Хан. За последние годы я, всерьез, занялась разведением собак, только тренировала их не для боев, а для охраны. Оба этих мальчика любили возиться со щенками, и я поручила им, отрабатывать основные команды из начального курса. Ребятам удавалось найти подход к самому норовистому щенку. Глядя на них, я подумала, что стоит обследовать и этих мальчишек, ведь я, не единожды, замечала, что они понимают друг друга не то, что с одного слова, а с одного взгляда, как и своих подопечных щенков.

– Ты слышишь Педро и Хана, Кауа? – спросила я сына, который стоял, щурясь на солнце.

– Конечно! – с удивлением сказал он.

– А они тебя? – задала я тот вопрос, что следовало бы задать довольно давно.

– Обычно – да, когда не слушают кого-то другого, но это – не совсем, то же самое, когда говоришь вслух словами, – спокойно разъяснил Кауа. – Сейчас мне сложно их позвать, они заняты с собаками.

– А матерей твои друзья слышат? – продолжала выспрашивать я.

– Я их не спрашивал, но думаю, что – да! – ответил он. – Только я не хочу, чтобы они тоже слушали Миа! Это – неприятно и больно!

– Я не собираюсь больше мучить ни тебя, ни твоих друзей! Но было бы неплохо, если бы вы лучше научились слышать и понимать друг друга, однажды вам это может сильно помочь. Но об этом позднее. Мы же решили, ехать кататься, поэтому – зови друзей, и бегите на конюшню! – предложила я ему.

Кауа радостно улыбнулся, и я, с удивлением, увидела, как мальчики одновременно обернулись в сторону моего сына, словно услышали его зов, хотя, он не издал ни звука. И подумала о том, что надо серьезнее заниматься молодым поколением.

Ездить по горам на наших маленьких мохнатых лошадках любила вся ребятня, поэтому теперь, в сторону перевала, ехали не только мы с Кауа, но и Хан с Педро. Общение с друзьями здорово подняло настроение моему сыну, они живо интересовались исследованиями, в которых он принимал участие, и выражали готовность поучаствовать.

Я немного поотстала, давая ребятам большую свободу, тем более, что услышала стук копыт, догонявшей нас, лошади. И вскоре, ко мне присоединился Адам.

– Эти ребята очень хорошо понимают друг друга, – заметил он, глядя на друзей, которые играли в догонялки.

– Они еще и слышат эмоции друг друга! – ответила я.

– Почему-то, я не удивлен, – сказал Адам. – Хан, как-никак, родственник Пабло и Кауа, а у Миа очень высокий потенциал, так что, возможно, в их семье это – наследственное. Не зря же, сестрам удалось выжить в той мясорубке, что произошла одиннадцать лет назад. Начинаю задумываться, что способности, подобные Кауа, распространены гораздо шире нашей долины.

– Мудрая Птица неоднократно говорила, что ее семья, долгие годы, искала подобных себе вне долины и находила их. А в старинной балладе говорится о том, что во время испанского завоевания долины, многие жители бежали и не вернулись назад, – напомнила я факты из истории.

– Если бы только мне удалось понять, по каким признакам можно выловить тех беглых родственников, или осознать принципы совместимости! – тяжело вздохнул Адам.

Я внимательно посмотрела на него:

– У тебя, похоже, личное отношение к этому вопросу?

– Еще бы! – невесело усмехнулся он. – У меня ситуация даже хуже, чем у Пабло. Я, ведь, знаю, что кроме Кауа, детей у него, ни с кем, не получилось, несмотря на то, что случайных подружек у него было довольно много и здесь, и в Лиме. Я тебе уже рассказывал, что и у меня девушек было достаточно. Более того, в клинике Рамиреса, довольно успешно, занимаются получением потомства для тех супружеских пар, чье бесплодие является следствием плохой совместимости родителей. Яркий тому пример – мой брат, Эрнесто. В определенный момент я тоже захотел, чтобы у меня появился малыш. Но не у одной из моих женщин ребенка не родилось, даже у тех, кого я, за деньги, отправлял к доктору Хосе. При этом я знаю, что не стерилен! Доктор Рамирес, пока, не смог понять причину моего несчастья. Так что, видимо, если я сам не разберусь в своей проблеме, то останусь одиноким навсегда. Мне, вряд ли, стоит надеяться на тот же счастливый случай, что свел вас с Пабло.

Я криво усмехнулась и покачала головой:

– Этот счастливый случай звался Мудрой Птицей! Она приложила массу усилий, чтобы свести нас с Пабло, однако, ума не приложу, с чего она решила, что у нас с ним может быть ребенок! Если она что-то и знала, то унесла свое знание в могилу. Старуха всегда говорила, что ее родственники выбирали себе в супруги тех, кто их слышал.

– Мы с тобой слышим друг друга, но что с того! – печально улыбнулся Адам.

– Пожалуй, что еще на одного Кауа я, действительно, не решусь! – покачала головой я. – Даже одиннадцать лет назад, когда я была значительно моложе, то до самого конца, не была уверена, останусь ли я в живых, и выживет ли мой ребенок!

– Что ты, Инь! Мне бы и в голову не пришло просить тебя об этом! Я, ведь, тоже читал историю твоей беременности у доктора Рамиреса! Я слишком дорожу тем, как ты ко мне относишься, чтобы рисковать твоим здоровьем! Мне даже сложно поверить, что вчерашняя ночь действительно была! – сбивчиво заговорил Адам, заглядывая мне в глаза.

– Была, была! И очень даже неплохая! Только выспаться, совсем, не удалось! – добродушно усмехнулась я. – Но рассказывать об этом другим не стоит!

Адам понурил голову:

– Да, все я понимаю! Я – не Пабло! У вас с ним могло быть какое-то, совместное, будущее, вас, хотя бы, долина связывала. А мне надо радоваться, если ты меня, хотя бы, еще раз, из жалости, к себе пустишь! И это все, уж точно, прекратится, когда ты вернешь в долину своего Алексея. Но, я, на самом деле, не очень понимаю, как ты это собираешься провернуть? Ты, сама-то, уверена в том, что он хочет вернуться? Ведь, столько лет прошло!

Я еще придержала лошадь, чтобы увеличить расстояние между нами и детьми, и задумчиво сказала:

– Незадолго до смерти, Мудрая Птица сказала, что мы с Пабло сумеем слышать не только друг друга, но и будущее, нужно только внимательно прислушиваться и к своим внутренним ощущениям. Так вот, все эти долгие годы, внутри меня живет убежденность в том, что наша история с Алешкой еще не закончена. Мы, однажды, уже расставались с ним на целых двенадцать лет, а потом что-то свело нас вместе. А сейчас, даже более того, я уверена, что нужна ему, но что-то мешает нам вернуться друг к другу. Причем, существуют, вроде бы, реальные сложности, связанные с той, общей, деятельностью, которую ведут Дин и Че, вместе с местными друзьями из левых партий. А также, тайная война с международным наркокортелем, который финансирует сальвадорскую мафию и колумбийских повстанцев. Но мои друзья, все же, как-то умудряются выбираться домой! Поэтому-то, я и хочу, сначала, встретиться с Алексеем и понять, любит ли он меня, до сих пор, а затем придумать, как, по-быстрому, завершить ту, его, войну. Мне, лично, она уже надоела!

Адам внимательно посмотрел на меня:

– И как ты собираешься победить там, где сломали зубы несколько государств?

– Уничтожить предмет войны! – криво усмехнулась я.

– Что ты под этим понимаешь? – удивленно переспросил Адам.

– В шестидесятые годы был такой военный спор между СССР и Китаем, за обладание островом Даманский, который располагался на реке Амур между нашими странами, так чтобы разрешить спор и закончить конфликт наши военные стерли его с поверхности артиллерийскими обстрелами и бомбардировками. Если эта нескончаемая война в Колумбии идет за определенные территории, пригодные для выращивания коки, то, пусть, там ничего, уже, не смогут выращивать, и прятаться, пускай, тоже будет негде, – недобро улыбаясь, предложила я.

Адам озадаченно потер лоб:

– А еще меня в фашизме подозревали! Ты что, предлагаешь применить там химическое оружие?

– Тяжелые времена – крутые нравы! – ответила я. – Да, я же не первая, янки, во Вьетнаме, не стеснялись все джунгли этим своим, «оранджем», посыпать!

– А как ты-то собираешься это провернуть? – недоумевал Адам.

– С тобой хотела посоветоваться! – ответила я. – Ты, ж, у нас – домашний гений!

– Во-первых, я не специалист в области химического оружия, хотя, связей у меня достаточно, чтобы узнать, как это делается. Правда, потребуется довольно много времени на организацию производства. И ты не захочешь рисковать безопасностью людей в долине, в случае какого-нибудь несчастного случая. Так что, проще купить что-нибудь, из старых запасов. Но ты, хоть, представляешь, какая на нас начнется охота, после того, как мы применим это на деле! Канал поставки спецслужбы, непременно, отследят, а затем найдут и тех, кто купил эту дрянь, – предупредил Адам.

– А на нас с тобой, и так уже, идет охота! – парировала я.

– И тебя не интересует, что станет с теми людьми, которые попадут в область поражения? – ехидно поинтересовался он.

– Ни капельки! Они выбрали свой путь! И потом, настоящим химикатом можно посыпать очень небольшое пространство вдоль границы, а на остальную область – имитацию. Все равно, удирать будут со всех ног! – продолжила я. – Я уверена, что ты способен решить такую задачу.

Я помедлила, потому, что мы выехали, почти, к верхней точке перевала. Впереди, на лиловом вечернем небе, начала проступать огромная бледная луна. Оглянувшись, я увидела багровое солнце, еще висевшее над горами. Где день встречается с ночью, там жизнь встречается со смертью, так говорилось в той старой балладе, которую любила Мудрая Птица. И богиня Луны с большей охотой выслушивает просьбы и принимает обеты, данные в час заката солнца и восхода луны.

– И еще кое-что! Если ты поможешь мне осуществить мою мечту, то я постараюсь помочь тебе найти женщину, которая будет испытывать к тебе сильные чувства, и помогу обрести наследника. Родить кого-то я уже, вряд ли, решусь, но забеременеть еще могу. А остальное в твоих руках. Воспользуешься опытом Рамиреса, – пообещала я, пристально посмотрев ему в глаза.

– Ты покупаешь меня! – ошеломленно покачал головой Адам.

– Нет, заключаю сделку с судьбой! – совершенно серьезно ответила я. – И знаешь, что. Приходи ко мне сегодня, когда Кауа уснет, твое присутствие усыпляет лучше текилы!

Я стукнула коня пятками и помчалась догонять детей, оставив нахмуренного Адама размышлять над моими словами.

Компания друзей так хорошо развеселила Кауа, что я предложила им переночевать в гасиенде, и они расположились в апартаментах Кауа, служившей ранее детской для всех двойняшек. Рядом с Ханом и Педро Кауа становился обычным мальчишкой, печаль уходила из его глаз, и я долго не решалась разогнать их по спальням. Я весь вечер просидела на большом кольцевом балконе, беседуя с Клаусом о поездке, которая предстоит моей дочери и Пабло. Мы пили чай и слушали звуки фортепиано, которые доносились из гостиной на первом этаже. Совсем стемнело, когда к нам вышел старый барон.

Как я поняла, этот вечер Генрих провел в компании Адама. Старик еще за ужином, последовавшим за нашей горной прогулкой, почувствовал, что его воспитанник не в своей тарелке, и, видимо, попытался понять – почему. Выглядел старый барон, как всегда безукоризненно, хоть на прием к королеве, но на его породистом лице, сквозь обычную сдержанность, сегодня проступало явное беспокойство.

– Что такого в ваших новых исследованиях, что Адам себе места не находит? И та девушка тоже была, почти, не в себе, когда сестра уводила ее домой? – спросил он, присаживаясь к нашему столику и наливая себе чашку чая. – Ты уверена, что они безопасны для Кауа?

Старый Генрих, как обычно, защищал интересы самого младшего и уязвимого члена семьи.

– Я постоянно слежу, чтобы ему, даже случайно, не причинили вреда! – заверила его я. – А эти исследования важны как для нас, так и для него, самого. И Адам как раз тот, кто не будет относиться к моему сыну, просто, как к объекту изучения.

– Ты полностью ему доверяешь? Последнее время мне кажется, что одержимостью идеей, он, все больше, становится похож на своего отца, – спросил Генрих, заглянув мне в глаза.

– Я сумею почувствовать, если он надумает меня обмануть, – уверенно ответила я. – И потом, я сумела дать ему дополнительный стимул.

– Надеюсь, ты не решила открыть для него разработки Бруно? – встревожено спросил старый барон.

– Я думаю, что в этом уже нет особой нужды. О проблеме своего происхождения Адам осведомлен не меньше, чем его отец, а, возможно и больше. Он очень далеко продвинулся в исследованиях на Кубе, и, пока, не применял их во вред людям. Насколько мне это известно. Но в бункер его никто пускать не собирается, – успокоила я Генриха.

Еще некоторое время мы обсуждали насущные проблемы долины, и перешли к вопросам финансового обеспечения последних проектов.

– Странная вещь – наследственность, – вздохнул старый барон. – Я так радовался, когда удалось устроить брак Греты и Вольфа, и, особенно, когда появился на свет Генрих-младший. Вольф был отражением меня в молодости: те же настойчивость и целеустремленность, в Грете тоже была изрядная часть моей крови. А теперь вижу, что их сын, совершенно, не годится на роль главы семейного бизнеса! Все, эти годы Вольф тащил семейное дело на себе, и я представляю, насколько тяжелее для него стало, когда я, совсем, отошел от дел. Он тоже уже не молод, а работа руководителем, такого уровня, не дает возможности расслабиться. Да, и работать, в последние годы, стало сложнее, мне это видно, даже отсюда.

– Я очень хорошо понимаю Ваше беспокойство, Генрих! И его постоянное нервное напряжение я тоже чувствую! Но Вольф не пускает меня внутрь своих проблем, и я не очень понимаю – почему? Возможно – оберегая от лишней нервотрепки, а, возможно, подсознательно, желая остаться лидером в своей области. Он гораздо больше посвящает в свои дела Лизу, чем меня, Лизе это нравится, и у нее неплохо получается ориентироваться в мире бизнеса. Я искренне надеюсь, что именно она станет, со временем, его помощницей!

– Хватило бы только времени! – тяжело вздохнул старый барон.

Я со вздохом кивнула головой, осознав, что время, как-то разом, начало поджимать нас в разных видах деятельности. Затем я допила чай и отправилась укладывать ребят, оставив стариков рассуждать о том, зачем же молодость тела уходит раньше, чем стареет душа.

Восстанавливая старое испанское поместье, я настояла на том, чтобы полы в доме сделали из массивных деревянных досок, которые, всего лишь, отшлифовали и не красили или лакировали. Мне всегда нравилось смотреть на натуральное дерево, прослеживая годовые кольца и всевозможные естественные несовершенства. А еще я, с детских лет, любила ходить босиком по деревянным полам. Вольф истратил целое состояние, чтобы купить, а потом доставить их сюда. Мне было приятно чувствовать подошвами живую структуру, а также иметь возможность передвигаться бесшумно. Но судя по тому, что «Времена года» Вивальди сменились на «Лунный свет» Дебюсси еще до того, как я подошла к дверям в гостиную, преподнести сюрприз, кому либо, в нашем странном семействе, становится все труднее.

В том, что Адам умеет играть на пианино, не было ничего удивительного: как-никак, он тоже воспитанник старого барона. Вот только, я никогда не слышала его игры ранее, а играл он не просто хорошо, здесь присутствовало не только изрядное мастерство, но и глубокое понимание темы, и искреннее сопереживание. И выбор тематики говорил о многом. Я застыла в дверях, Адам не поворачивался, и я решила дослушать пьесу до конца. На мой взгляд, мастерством исполнения Адам, почти, не уступал Вольфу, и значительно превосходил Генриха-старшего. Хотя, сложно было сказать, что Адам делал недостаточно совершенно, меня постоянно удивляла разносторонность его дарований. А многих она, просто, пугала.

Когда последние звуки угасли где-то в глубине гостиной, я подошла к Адаму, который, все еще, сидел возле пианино, положив руки на клавиши.

– Я хочу извиниться за свои слова, но не за намерения, – тихо сказала я.

– А я хочу вернуть тебе твое обещание, – ответил Адам, не поворачиваясь, и голос его прозвучал бесстрастно, почти безжизненно.

– Зря! Хотя, отрадно, что ты, в кои-то веки, действуешь под влиянием чувств, а не точного расчета. Те резкие слова вырвались потому, что мне, на самом деле, страшно принимать такое решение, хотя, я и осознаю его полезность и необходимость. И дело касается не только твоего душевного равновесия, хотя то, что я слышу твою боль, ранит меня, и я сознаю, что, отчасти, являюсь ее причиной. Китайцы говорят, что, если ты спас человеку жизнь, то взял на себя ответственность за его будущее. Возможно, я совершила ошибку в те, давние, годы, вмешавшись в ход судьбы, а теперь она заставляет меня пожинать плоды.

– Ты говоришь о том случае, когда не смогла выстрелить в меня, в то время как Бруно приказал мне убить тебя? – Адам обернулся и внимательно посмотрел на меня. – Сейчас я думаю, что тогда впервые слышал тебя. В тот момент я ясно осознал, что ты знаешь мои намерения, но не собираешься убивать меня, несмотря на то, что только что ты ранила моего отца и пристрелила охранника, и у тебя было достаточно времени и возможностей, чтобы разделаться и со мной.

– Да, это так, – согласилась я. – А потом я не отпустила тебя в вертолет вместе с Бруно, потому, что поняла, чем все закончится. При желании это можно трактовать и так, что я участвовала в убийстве твоего отца.

– Создателя! – поправил меня Адам. – Он-то не побоялся воспользоваться мной, в целях своей защиты! Получается, что ты отнеслась к чужому мальчишке, который, только что, пытался тебя убить, лучше, чем Бруно к своему собственному сыну.

– Но я изменила твою судьбу и теперь чувствую за тебя ответственность не меньше, чем за своих, собственных, детей. Как и барон Генрих. Он тоже постарался дать тебе возможности не меньшие, чем дал бы твой отец. И уберечь от тех, кто пытался, вновь, сделать тебя объектом исследования. А также от того, чтобы ты, раньше времени, занялся исследованиями своего отца в области генетики. Теперь ты, по себе, знаешь, что тот путь вел в тупик и ставил больше проблем, чем предлагал решений. Поверь, я утверждаю не голословно. Я прочла те записи, которые Бруно счел необходимым прихватить с собой из бункера, – сказала я, внимательно следя за его реакцией.

– Я предположил что-то подобное еще тогда, в Лиме, когда вы с Рамиресом искали пути помочь мне и тебе, – спокойно ответил Адам.

– Если хочешь, я отдам тебе его дневник, – предложила я.

– Ты все, эти годы хранила его здесь? – спросил он, нахмурившись.

– Сначала он был у Генриха, а с того времени, как барон перебрался в долину – у меня, в сейфе, – подтвердила я.

– А с чего, вдруг, такая щедрость? Или ты перестала считать его записи опасными? – подозрительно прищурился Адам.

– Попытка извиниться. И опасным, для долины, я перестала считать тебя, когда поняла, что ты правильно осознал свое, в ней, место. Ты очень умен и сумел понять, что в твоих интересах защищать и изучать народ долины. Это полезно для твоего выживания. Да, и, на мой взгляд, ты уже сам дошел до всего, что описано в дневнике. Так, что это, скорее всего, окажется для тебя, лишь, сентиментальными воспоминаниями, – объяснила я.

– Возможно, – согласился Адам. – Но, все же, я хотел бы их увидеть.

– Тогда пойдем! – пригласила я, поворачиваясь к выходу.

Дневник уже лежал у меня в тумбочке, возле кровати, я отдала его Адаму, затем отошла к бару и налила коньяк в два широких бокала.

– Так ты больше не будешь на меня злиться? – спросила я, протягивая ему бокал.

Адам оторвал глаза от тетради, которую рассеянно листал:

– А за что? Не стоит спорить о форме, ведь, ты предложила мне сделать то, о чем мой отец всегда мечтал. Имея мое семя и твои яйцеклетки, вполне, возможно произвести жизнеспособное потомство с нашими фамильными способностями, и ты сумеешь подобрать, здесь же, подходящую суррогатную мать, способную вынашивать таких детей, не задавая лишних вопросов. Более чем щедрое предложение, хотя, я и понимаю, что ты действуешь, прежде всего, в интересах Кауа.

С этими словами Адам небрежно бросил тетрадь на кровать и взял из моих рук бокал с коньяком.

– Все ты правильно понял, – вздохнула я, пригубив свой бокал – Почти! Я, ведь, сказала, что для меня это – непростое решение, и все потому, что я чувствую ответственность за всех, своих детей, за их здоровье и благополучие. Если бы я, хоть на минуту, могла предположить, как тяжело будет жить Кауа, я бы не решилась на тот шаг, несмотря на то, что он был ребенком, зачатым в любви, плодом страсти и предопределения. А здесь речь идет о сознательном рождении детей, чья жизнь будет, весьма, непростой.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя монстром, – смущенно побормотал Адам. – А я, всего лишь, хочу избавиться от одиночества!

– Нет, я хочу заставить тебя осознать ответственность! А с одиночеством можно бороться и по-другому, – уверенно возразила я.

– А если я пообещаю тебе любую помощь, которую ты захочешь, то ты поможешь отогнать его, хотя бы, сегодня ночью? – подойдя поближе, спросил Адам.

– Мне тоже одиноко и страшно, – ответила я, допив коньяк, – так что, это – взаимовыгодное предложение.

Адам не преувеличивал свой опыт, он оказался, весьма, умелым и чутким любовником, парень совсем не торопил события, не спеша, изучая и слушая мое тело.

– У тебя изумительное тело, не удивительно, что, до сих пор, мужчины теряют от тебя голову, – шептал он в то время, как его тонкие мягкие пальцы скользили по моей руке от закинутой за голову ладони до края подмышечной впадины, рождая чувство сладкой истомы.

– Многие мужчины предпочли бы что-нибудь, более женственное, а не эту смесь мускулистого подростка и дикой кошки, – недоверчиво усмехнулась я.

– Мне, вполне, достаточно твоих проявлений женственности, – тихо ответил он, проложив языком влажную полоску вокруг одного соска, а затем перейдя к другому.

Каким-то образом, он почувствовал, что необходимо поступить именно так. Моя грудь оставалась такой же небольшой и упругой, как и в девичестве, мне удалось сохранить ее очертания, но кое-что, все же, изменилось. Прикосновение губ, непосредственно к соскам, после того, как я вскормила нескольких детей, вызывало неоднозначную реакцию.

Его пальцы продолжали путешествие по моему телу. Я глубоко вздохнула и зажмурилась от удовольствия, а чуть позже тихо ахнула, когда он коснулся губами кожи на животе, чуть выше лобка, и, непроизвольно, слегка раздвинула колени. А когда его губы спустились ниже, то почувствовала, что там, внизу, стало жарко и влажно. Горячая волна затопила меня, тело напряглось в ожидании, которое быстро становилось нестерпимым, негромкий стон сорвался с моих губ. И в этот самый момент почувствовала, что Адам на мне и во мне, и его желание столь же сильно, как и мое. Я сжала его тело вздрагивающими коленями. Горячие волны, казалось, бились между нами, усиливая наслаждение. Я обвилась вокруг него, неосознанно пытаясь сильнее слиться с источником наслаждения, он тоже сжимал меня с такой силой, что перехватывало дыхание. Но лишь только затихли последние толчки и вздрагивания, соединявшие наши тела, как Адам покинул мое тело, и лег рядом, вниз лицом, довольно далеко отстранившись от меня.

– Прости, но я боюсь длительного контакта, – пробормотал он в подушку, пытаясь отдышаться. – Я так полно чувствую твое удовольствие, что боюсь выпить тебя досуха. Женщинам, не единожды, становилось дурно рядом со мной, если мы слишком долго были близки. Сон в супружеской постели – не для меня.

– В этом мы могли бы посостязаться! – понимающе усмехнулась я. – Я тоже предпочитаю не спать, в обнимку, с партнером, чтобы не восстанавливать силы за его счет.

Я приподнялась на локте и коснулась его спины, легко пробежавшись по позвоночнику и ощущая, как возбуждение его, вновь, набирает силу.

– Мы с тобой идеальная пара любовников, мы хотим доставить друг другу удовольствие и знаем, как это сделать, – прошептала я, склоняясь грудью к его плечу и вдыхая горьковатый запах его мягких серебристых волос. – Мы знаем, где начать и когда кончить.

Я собралась коснуться губами его кожи, чтобы осознать, похож ли ее естественный вкус на этот странный аромат, но Адам, в то же мгновение, развернулся и поймал мои губы своими.

– Ты лучшее, что было у меня! – прошептал он, наконец, оторвавшись от моих губ. – И тем страшнее потерять такое!

– Тебе, просто, нравится пить мое удовольствие и энергию, которую я выбрасываю в момент наивысшего возбуждения, – с легкой усмешкой уточнила я. – А как тебе понравится такое?

Я резко опрокинула его на спину и, оказавшись сверху, сжала его бедра своими ногами, а затем, выпрямившись, спросила:

– Теперь я буду контролировать процесс! Зная, что я тоже поглотитель энергии, ты готов рискнуть?

Недоумение, отразившееся на его лице, смешалось с чувством страха, которое ударило у него изнутри, вызвав сильную волну дрожи, пронзившую меня с ног до головы. Потом в его перламутровых глазах сверкнули алые искры, он заглянул в мои глаза, усмехнулся и ответил:

– Ну, ты же сама чувствуешь, что готов!

Его руки скользнули по моим ногам от коленей к бедрам, затем поднялись вверх, нащупали грудь и сжали соски:

– Давай, посостязаемся, кто кого! У древних китайцев существовало поверье, что тот из двоих, кто первым достигнет высшей точки в любовной игре, проигрывает, так как другой, в этот момент, способен выпить энергию ци у партнера!

– Один из нас получит удовольствие и энергию, а другой умрет в момент высшего наслаждения? – спросила я, начиная двигаться.

– Достойный выбор! – прошептал он, лаская мои бедра. – Быть может, если твое наслаждение будет, достаточно, сильным, ты захочешь повторить и не выпьешь меня досуха. В противном случае я умру счастливым!

Более странного любовного поединка у меня еще не было. Похоже, Адам, и в самом деле, верил в мою способность, отнять у него жизнь таким способом, и прилагал все свое умение, чтобы я потеряла контроль над собой. Убивать я его не собиралась, но победить была, просто, обязана, чтобы сохранить за собой главенство в наших отношениях. Ощущения чем-то напоминали контрастный душ: горячие волны желания перемежались с ледяными струями страха. К тому же, общение с Пабло дало мне не только необычные техники, но и понимание поведения слышащего партнера. Но, на этот раз, у меня был достойный противник, я почти сдалась, на милость своего бренного тела, подчиняясь инстинкту, призывающему к продолжению рода, но вспышка озарения, в предчувствии, казалось бы, неминуемого поражения, подсказала выход. Я резко, всем телом, прильнула к партнеру, и впилась зубами в шею. Вкус крови на своих губах и последний стон Адама я осознала одновременно. Взрыв его эмоций был таков, что я едва не потеряла себя, с трудом сумев откатиться на другую половину кровати.